Текст книги "Париж"

– Может, изменилось бы.

– У него был выбор. Люди должны понимать, каковы могут быть последствия их поступков. Он сам решил забраться на башню, никто его не принуждал.

В словах тети была правда, но Эдит не считала, что они снимают с нее вину. Девушка сидела над чашкой чая, сжав голову руками и покачиваясь из стороны в сторону. И потом это случилось.

Сначала, почувствовав теплую влагу, Эдит не поняла, что с ней. Она ушла в комнату, где спала, и присела над ночной посудой. Через несколько минут ей пришлось позвать тетю.

Тетя Аделина сохраняла спокойствие. Она велела Эдит оставаться на месте, пока она сама отлучится на несколько минут. Потом она быстрым шагом ушла за доктором.

Очень скоро доктор подтвердил, что Эдит потеряла ребенка.

– Слава Богу, – сказала тетя Аделина.

Неделю спустя Тома сообщили, что месье Эйфель желает видеть его в своем кабинете.

Великий инженер не медлил и дня, устраивая себе кабинет на вершине башни. Поскольку лифты еще не ходили, рабочее место на третьей платформе подразумевало ежедневный подъем на огромную высоту, но Эйфеля это не смущало. С платформы к двери его кабинета вела спиральная лесенка.

Тома постучался и вошел. Комфортабельность кабинета поразила его: стены уже обклеили темными обоями в полоску, пол покрыли узорчатым ковром, вокруг письменного стола и вдоль стены поставили стулья и даже разложили там и тут разные безделушки для красоты.

И во все стороны открывалась захватывающая дух панорама. У монархов и президентов есть великолепные дворцы, но зато месье Эйфель построил себе самый лучший кабинет в мире.

В тот день дул довольно сильный ветер. Стоя почти на самой верхней точке башни, Тома ощущал слабые колебания под ногами.

Эйфель сидел за столом и смотрел в какие-то бумаги. Даже не поднимая глаз, он сумел прочитать мысли Тома.

– Максимальное отклонение от вертикали, вызываемое ветровой нагрузкой, составляет двенадцать сантиметров, – сухо проинформировал он рабочего. Закончив с документом, он взглянул на Тома. – Вы догадываетесь, зачем я вас позвал?

– Думаю, да, месье. Прошу простить меня.

– Когда русский царь строил город Санкт-Петербург, он был беспощаден к рабочим. Вы знаете, сколько человек погибло при создании города?

– Нет, месье.

– Сто тысяч. Санкт-Петербург буквально стоит на их костях. Когда мы начинали строительство башни, – продолжил Эйфель, – подразумевалось, что и у нас будут несчастные случаи. Увы, в больших проектах они неизбежны. Но я принял все возможные меры предосторожности: установил ограждения, подвесил сетки. Ни на одной стройплощадке не уделялось столько внимания безопасности, как здесь. И в результате мы построили башню, не потеряв ни одной человеческой жизни. – Он помолчал. – Вплоть до того дня.

– Это не ваша вина, месье Эйфель, а моя. Все вышло случайно.

– Вы думаете, об этом будут помнить? В истории навсегда останется только тот факт, что один из рабочих упал с моей башни и разбился насмерть.

– Мне очень, очень жаль, месье.

– Я нашел вам место, когда вы попросили взять вас на стройку. И вот как вы отплатили за мою доброту. Вы опозорили меня.

Тома повесил голову. Дети Маки, словно рыцари прошлого, хорошо разбирались в вопросах чести и позора. Каждый француз в этом разбирался. А он, Тома, опозорил не кого-нибудь, а своего кумира.

– Передо мной список рабочих, которые строили башню, – начал Эйфель. – Как я и обещал, их имена будут указаны на памятной табличке, которую смогут увидеть все посетители. Но я не могу заставить себя включить в этот список ваше имя. Вы понимаете меня? Вы получите премию в сто франков, как все, но не публичное признание.

Не поднимая глаз, Тома кивнул, он не мог сказать ни слова.

– Это все, – произнес создатель башни.

После происшествия Тома видел Эдит только раз. Он встретил ее, как обычно, у лицея. Она сказала, что несколько дней не могла работать и потому в ближайшее воскресенье будет занята. Тома хотел поговорить о том, что случилось, но Эдит казалась погруженной в свои мысли. Пришлось ему попрощаться с ней, так и не поняв, какими отныне станут их отношения.

И потому неудивительно, что в то воскресенье, сидя в кругу семьи на Монмартре, он был молчалив и задумчив. Все ли в порядке на работе, поинтересовался отец.

– Все хорошо, – ответил Тома. – Месье Эйфель лично сказал, что мне заплатят обещанную премию.

– И напишут твое имя, – гордо добавил отец.

– Как только башню достроят, придется искать другую работу. – Тома предпочел сменить тему.

– Как Эдит? – спросил Люк, когда после обеда братья вышли прогуляться.

– Нормально.

– Это хорошо.

Тома показалось, что его брат что-то хочет сказать, но сначала они довольно долго шагали молча.

– Ты видел афиши представления «Дикий Запад»? – наконец небрежным тоном спросил Люк.

Не видел их только слепой, потому что афиши были расклеены по всему Парижу. Почти весь лист занимал огромный буйвол, скачущий по прерии. Поверх мощного корпуса животного был помещен овальный портрет с узнаваемыми и красивыми чертами полковника У. Ф. Коди, того самого Буффало Билла – с бородой, усами и в ковбойской шляпе. Ниже шли только два слова: «Я еду».

Все слышали о представлении Буффало Билла. Он уже совершил триумфальное турне по Англии. Не все точно понимали, что происходит во время спектакля, но все знали, что это экзотическое и увлекательное зрелище. Оно обещало стать одним из наиболее знаменательных событий Всемирной выставки.

– Мне подарили два билета, – сказал Люк. – Я подумал, что тебе они пригодятся. Можешь сводить Эдит. – Он вытащил из кармана небольшой пакет, аккуратно извлек из него два билета и дал брату.

Тома уставился на бумажные прямоугольники:

– Билеты на торжественное открытие! Как тебе удалось достать их?

– Дал один человек, – ухмыльнулся Люк. – Я смог оказать ему кое-какую услугу…

– Почему же ты отдаешь их мне?

– Мне хочется, чтобы ты сходил туда.

– Но ведь это билеты на самое первое представление! – повторил Тома.

– Я знаю, – улыбнулся Люк.

Эдит он увидел только в среду. На этот раз она согласилась зайти с ним в кафе, где они были в самую первую их встречу, и даже поела немного.

Однако Тома видел, что Эдит пребывает в задумчивости, и ему очень хотелось узнать, что именно ее тревожит.

– Я беспокоился о тебе, – сказал он.

– Со мной все хорошо.

– Ужасно сожалею о том, что случилось. Я совсем не хотел, чтобы тебе пришлось испытать такое…

– Не переживай. К тому же это я виновата.

– Ты? – Он уставился на нее в изумлении.

– Да. Если бы я не сказала ему, чтобы он поклонился…

– Эдит. – Он обнял ее за плечи. – У меня и в мыслях не было, что ты можешь повернуть все таким боком… Пепе сделал бы это в любом случае, уверяю тебя. Таков уж он был.

Она ничего не ответила сначала, взвешивая его слова.

– Ты действительно так думаешь? – наконец спросила она.

– Конечно. Уточню: я не думаю, а знаю, что это так. – Он потянулся к Эдит и поцеловал ее. – Можешь выкинуть эти глупости из головы. Ты ни в чем не виновата.

Пару минут она смотрела в стол, затем взяла свой бокал с вином, сделала медленный глоток и поставила обратно, но еще некоторое время сжимала пальцами тонкую стеклянную ножку, прежде чем отпустить.

– Есть еще одна вещь, которую тебе следует знать, – сказала Эдит и наконец взглянула ему в глаза.

И рассказала ему о выкидыше.

Когда Эдит закончила, Тома остался сидеть с раскрытым ртом.

– Я не догадывался, что ты была беременна, – проговорил он наконец.

– Понимаю.

– Но почему ты не сказала мне раньше?

– Не знаю… Не хотела…

– Я думал… после того, что случилось в Рождество… а потом ты вдруг отдалилась…

– Я боялась. И была расстроена. Может быть, даже сердилась на тебя. Наверное, это кажется бессмысленным, но я боялась быть с тобой.

– Я решил, что разонравился тебе.

– Да, знаю.

– Хм… – Он подумал. – Ты до сих пор сердишься?

– Нет.

– А что ты вообще сейчас чувствуешь?

– Когда теряешь ребенка, пусть и на таком раннем сроке, когда еще и ребенка-то почти нет, все равно это горе. – Она пожала плечами. – Но сейчас я испытываю облегчение, не буду отрицать. Я не хочу ребенка, Тома. То есть пока не хочу.

– Конечно. – Он притянул ее к себе и крепко обнял. – Ты могла рассказать мне. Ты можешь мне доверять.

Она молча кивнула. Это было ей известно.

Они еще поговорили немного. Тома показалось, что настроение Эдит улучшается. А ей рядом с ним было тепло и спокойно.

– А ты не хотела бы пережить что-нибудь опасное? – внезапно спросил он. Почувствовав, как напряглась при этих словах Эдит, Тома рассмеялся. – Я приглашаю тебя на представление «Дикий Запад».

Первого апреля 1889 года, сразу после полудня, месье Эйфель устроил на башне празднество для рабочих, которых было почти две сотни, в присутствии самых важных персон Парижа. Там был премьер-министр, весь муниципальный совет, многочисленные сановники – в парадных костюмах и цилиндрах, в сопровождении жен и детей.

Среди них, с удивлением обнаружил Тома, были месье Ней с дочерью. Очевидно, этот охотник из маленькой юридической конторы с помощью двух своих гончих, Благодарности и Преданности, загнал-таки дичь. Ортанс, в платье из синего шелка, сшитом по самой последней моде, была очень элегантна и, как обычно, выглядела бледной и странно чувственной, в то время как ее отец без устали внедрялся то в одну группу чиновников, то в другую. Тома не сомневался, что среди столь внушительного собрания ловкий стряпчий сумеет найти достойного претендента на руку дочери.

День был ветреный. Сквозь облака, бегущие по небу, проглядывало весеннее солнце.

Незадолго до праздника Тома сходил к одному портному на Монмартре, который шил мужскую одежду за цену, доступную художникам и ремесленникам. В результате у Тома появился костюм с коротким пиджаком, в котором он выглядел очень представительно. Конечно, в этот день Тома надел именно его.

Ровно в половине второго Эйфель и более сотни сановников приготовились к подъему на башню. К сожалению, лифты пока еще не запустили, однако это не заставило группу отказаться от намерения добраться до первой платформы. Один из депутатов боялся высоты, но даже он пошел наверх, завязав глаза шелковым шарфом.

Эйфель поднимался не спеша. То и дело он останавливался, чтобы пояснить ту или иную деталь конструкции и дать своим первым гостям возможность отдышаться.

На первой платформе в этом время еще шли работы по отделке кафе, кондитерской и двух ресторанов – русской и французской кухни; все эти заведения должны были открыться для публики через месяц.

Наиболее решительные из экскурсантов затем последовали за Эйфелем выше и преодолели длинный подъем на вторую платформу. И уж совсем небольшая горстка гостей добралась до самого верха. Там Эйфель поднял национальный флаг, и тот затрепетал на ветру в трехстах метрах над землей. По этому сигналу начался салют из двадцати пяти орудий, установленных на второй платформе.

Спускались они очень долго. Ветер усиливался, и Тома поглядывал на небо в ожидании дождя. Несмотря на погоду, все уселись за накрытые столы, где ждал праздничный пир из ветчины, германских сосисок и сыра. Если в меню и был намек на германские корни Гюстава Эйфеля, то он быстро забылся после того, как полилось шампанское и зазвучали патриотические речи.

Эйфель поблагодарил всех и объявил, что имена величайших ученых Франции будут написаны золотой краской на фризе первой платформы.

Премьер-министр поблагодарил Эйфеля и произвел его в офицеры ордена Почетного легиона. Затем все остальные поднимали тосты в честь инженера, друг друга и Франции.

Наконец разбушевавшийся ветер и угроза дождя заставили всех отправиться по домам, и тогда произошло одно маленькое событие.

Под первыми каплями дождя Тома уже шел в направлении моста Иена, когда на его плечо легла чья-то ладонь. И снова это был Жан Компаньон. Могучий старший мастер пожал Тома руку и дал ему небольшую карточку, на которой было написано название кафе.

– Там всегда знают, где меня найти, – сказал Компаньон. – Обращайся, если нужна будет рекомендация. – И ушел, прежде чем Тома успел поблагодарить его.

Всемирная выставка 1889 года официально открылась шестого мая. Посетители с восхищением взирали на необъятную железную башню, между опорами которой они проходили на экспозицию. На саму башню начали пускать только на второй неделе после церемонии открытия, но даже без подъема наверх выставка предлагала гостям массу интересных зрелищ, собранных со всех концов света. В числе прочего там даже была копия улицы Каира и египетского рынка с кофейнями, в которых подавали турецкий кофе и развлекали клиентов танцем живота. Территория выставки была столь велика, что для удобства посетителей запустили чудесный миниатюрный поезд, который ходил от Марсова поля до площади перед Домом инвалидов, где желающих ехать и дальше ждали восточные рикши.

Хотя выставка проводилась в честь столетия Великой французской революции и ее идеалов Свободы, Равенства и Братства, честь Франции требовала, чтобы посетителям также напомнили и о ее далеких колониях. А потому были организованы большие и диковинные экспозиции из Алжира, Туниса, Сенегала, Полинезии, Камбоджи и других уголков мира. Если у Британии есть империя, то у Франции тоже.

Эйфелева башня стала символом небывалой по размаху выставки, однако нужно признать, что воображение посетителей больше всего потрясли экспонаты павильона, который за собственный счет установил Томас Эдисон, а в августе и сам приплыл из Америки в Париж. Он представил на выставке ошеломляющие изобретения. Созвучные духу общих республиканских ценностей Америки и Франции, они показывали, как в ближайшем будущем современная наука принесет электричество, телефоны и другие замечательные удобства в дома не только богатых, но и рядовых граждан. Самым же удивительным из всех экспонатов был доселе никем не виденный новый фонограф с его цилиндрами для воспроизведения звука.

Огромные толпы американцев, прибывшие в Париж для посещения выставки, с гордостью отмечали, что звездами мероприятия стали, во-первых, тот человек, который построил для Америки статую Свободы, и, во-вторых, их соотечественник Томас Эдисон. Ну и конечно же, сам несравненный Буффало Билл, чье представление «Дикий Запад» начиналось в субботу через двенадцать дней после церемонии открытия выставки.

Накануне Тома поднялся на Монмартр, чтобы навестить родителей. Он поужинал с ними и сестрой. Люк работал вечером, и Тома решил остаться на ночь, желая дождаться брата.

Люк появился после полуночи, и, так как было тепло, братья вышли на улицу, чтобы поболтать под звездами.

– Сегодня днем я поднимался на башню, – сообщил ему Люк. – Она открыта всего два дня, и лифты все еще не работают, но мне хотелось посмотреть, что ты построил. – Он улыбнулся. – Большинство посетителей доходят только до первой платформы, но я добрался до второй. Выше публику пока не пускают. Угадай, кого я там встретил?

– Не знаю.

– Самого создателя башни. Месье Эйфеля. Он шел в свой кабинет наверху. Как я понял, он в хорошей форме. Он сказал мне, что каждый день поднимается на вершину.

– Ты говорил с ним?

Тома испугался, что из-за того трагического случая Эйфель мог нелестно отозваться о нем.

– Конечно. Он сам узнал меня. И пригласил подняться вместе с ним, если мне хочется. Конечно же, мне очень хотелось.

– Понятно.

– И я видел табличку, где перечислены имена всех рабочих.

– Ох! – вздохнул Тома. – Я тебе не рассказывал. Дело в том…

– Там было и твое имя.

Тома умолк на полуслове. Его имя? Неужели на башне работал еще один человек по фамилии Гаскон?

– Мое имя? Ты уверен?

– Мне показал его сам месье Эйфель. «Вот фамилия вашего брата, – сказал он. – И не забудьте рассказать семье, что видели ее здесь».

– Ого, – только и смог выговорить Тома.

– В общем, мы поднялись наверх и он пошел в свой кабинет, а я погулял по обзорной площадке. Как там красиво! Должно быть, такие же виды открываются, когда летишь на воздушном шаре.

– И что потом?

– Потом я спустился, конечно, что же еще?

– А, ну да.

– Он очень любезный, этот месье Эйфель.

– Да, – от всего сердца согласился Тома, – очень.

Эдит пребывала в неуверенности. Тетя Аделина сомнений не имела.

– Пора положить этому конец. Ты совершила ошибку, но теперь все разрешилось. Ты больше не беременна и свободна. Он неплохой мальчик, но у него, похоже, дар попадать в неприятности, а за душой ни единого су.

Мать Эдит тоже хотела поучаствовать в решении судьбы дочери.

– Помнишь того мясника в начале улицы Помп? Ну так вот, мне кажется, его сын положил на тебя глаз. И помощник воспитателя в лицее, тот, что с бородкой, я видела, как он смотрел на тебя, когда ты выходила из здания. Ты бы подала ему знак, что он тебе нравится, а?

– Учитель никогда не женится на мне.

– Кто знает? Я могу поговорить с ним.

– Вряд ли это поможет.

Эдит была твердо намерена принять решение самостоятельно, но отрицать правоту тети не могла. Может, никого лучше Тома ей не найти, но брак с ним не станет тихой, безопасной гаванью.

И потом, его семья! Эдит допускала, что родители Тома приличнее, чем большинство обитателей Маки, но все равно никаких родственных чувств к ним не питала. А став женой Тома, она будет вынуждена зарабатывать им на пропитание.

Что же касается его младшего брата… Было в Люке нечто такое, что Эдит не нравилось. Она и сама не могла бы точно сказать, в чем дело, но она ему не доверяла.

Что же оставалось? Только тот факт, что в объятиях Тома ей уютно и тепло. То, что он внимателен к ней и ей приятно находиться в его обществе. То, что он любит ее. Ей нравится, что он именно такой, какой есть, нравится его запах. Нет сомнений, что он хороший человек. Складывая все эти мелочи одну к другой, Эдит приходила к выводу, что, должно быть, по-своему она тоже любит его. Порой она хотела его, а порой могла почти забыть о его существовании.

Она никак не могла определиться, что делать, и очень переживала из-за этого, так как не хотела вести себя нечестно по отношению к Тома. Возможно, именно поэтому Эдит в последнее время почти неосознанно избегала его.

В апреле они встречались всего несколько раз, и только вечерами, когда она заканчивала работу. Не было ни одного свидания в выходной день. Ну да, ей нужно было помогать тете Аделине, однако Эдит прекрасно знала, что нашла бы для Тома время, если бы действительно захотела.

Он все приглашал ее на Всемирную выставку, но у нее был удобный предлог для отказа: на выставке она хотела бы подняться на башню. Башню открыли для посещения всего три дня назад, но лифты пока так и не наладили, и говорили, что это неудобство продлится еще не менее трех недель. А к тому времени…

Эдит казалось, что если бы не билеты на представление «Дикий Запад», которое она очень хотела посмотреть, то к началу мая она бы наверняка порвала с Тома.

Тома зашел за ней в полдень. Через пару минут они уже шагали вместе по авеню Гранд-Арме на запад, в сторону Нейи. Тома надел свой новый костюм, которым очень гордился. На Эдит было летнее платье с шелковой шалью, подаренной тетей Аделиной. Тома предложил Эдит руку, и она взяла его под локоть. Ей нравилось идти с ним так.

Когда улица уперлась в Булонский лес, они повернули направо и скоро вышли в ту часть деревни Нейи, где еще не было построек. Посреди пустоши стояли развалины старого форта. Там-то и разбил лагерь Буффало Билл.

Лагерь состоял из двух сотен палаток и больших загонов для лошадей и мохнатых буффало – последние вызвали сенсацию, когда их вели по улицам от железнодорожного вокзала на пустошь. А по центру установили огромную арену и сидячие места на пятнадцать тысяч зрителей.

– Посмотри, сколько народу! – воскликнул Тома.

Они пришли заранее, но люди уже валом валили через входные ворота. И это были не просто люди: на первом показе присутствовал президент Франции месье Карно и его супруга. Королевская семья и послы, генералы и аристократы, знаменитости со всего света, включая большую группу американцев, – в зрительных рядах яблоку некуда было упасть. Там были все, кто имел вес в этом мире. И еще Тома Гаскон.

Его забавляла мысль, что они с Эдит попали на открытие, а месье Ней с Ортанс – нет.

И всю эту толпу (за исключением американцев, разумеется) объединяло два чувства. Во-первых, восторг оттого, что вот-вот они увидят всемирно известное представление. И во-вторых, неуверенность относительно того, что именно им предстоит увидеть.

Начало, правда, было довольно предсказуемым: большой парад всей разноцветной, разношерстной труппы. По арене шагали ковбои со свистящими лассо, величественные индейцы в перьях и боевой раскраске, мексиканцы, охотники-канадцы – французские канадцы, само собой, со своими хаски, то есть все эффектное, удалое, необыкновенное, что только можно найти на бескрайних диких просторах Северной Америки. Зрители были восхищены. Затем вышла девушка, Энни Оукли, со стрелковым оружием. Публика вежливо приветствовала ее, мало что о ней зная. И наконец, сам герой Запада, величайший шоумен своего времени Буффало Билл верхом на лошади, в штанах из оленьей кожи и большой ковбойской шляпе, из-под которой развевались длинные волосы, – галопом он ворвался на арену, сделал круг и грациозным размашистым жестом отсалютовал президенту Франции.

Зрители взревели. Пока представление оправдывало свою славу.

Тома предложил Эдит пакет воздушной кукурузы, который купил на входе.

– Что это? – неуверенно спросила она.

– Не представляю. Это что-то американское. Попробуй.

Она попробовала и состроила гримасу. Но через несколько минут ее рука снова нырнула в пакет.

Первой инсценировкой из истории Дикого Запада было нападение краснокожих на пионеров. Постоянный участник – человек, которого природа наделила голосом удивительной мощи, – зачитывал текст так громко, что было слышно всем зрителям; охотники выстраивали свои повозки кругом; индейцы улюлюкали – верховая езда и представление были выше всяких похвал.

Была только одна проблема.

– Что происходит? – спрашивала Эдит. – Что это значит?

– Не знаю, – отвечал Тома.

Как не знал никто из зрителей, за исключением американцев разумеется. Дело в том, что хотя чтец обладал мощным голосом и неделями репетировал французский перевод своего текста, его произношение было настолько далеким от правильного, что для публики его слова явились еще большей загадкой, чем сам Дикий Запад. Под звуки трубы примчалась на помощь американская кавалерия, а французские зрители понятия не имели, кто эти люди в форме и зачем они выскочили на арену.

Волнующая сцена подошла к финалу, а трибуны молча ждали.

– Это конец? – шепнула Эдит. – Пора аплодировать?

– Давай подождем, когда кто-нибудь захлопает, – решил Тома.

Бо́льшая часть публики оказалась перед той же дилеммой. К счастью, начали хлопать американцы, и тогда все с радостью подхватили. Но это был не тот прием, к которому привык Буффало Билл.

Зрители ждали следующей сцены и приготовились напрягать слух, чтобы расшифровать хоть что-нибудь из слов чтеца, ведь им так хотелось, чтобы развлечение удалось. И были удивлены, когда вместо всадников на арену вышла стройная молодая женщина в сопровождении нескольких помощников, тащивших столик и оружие.

Тома нахмурился. Первая часть, по крайней мере, была зрелищной. Молодая дама выглядела приятно, но не слишком увлекательно. Он очень надеялся, что Эдит не будет разочарована представлением.

Девушка оглядела публику и, должно быть, уловила царившее на трибунах настроение, однако не утратила самообладания.

В небо взвился стеклянный шар. Едва глянув на него, девушка подняла винтовку и выстрелила. Шар разбился на тысячи осколков. Определенно неплохой выстрел. Еще один шар, и вслед за ним второй. Два выстрела, последовавшие друг за другом так быстро, что это казалось невозможным. Оба стеклянных шара взорвались. Здорово, ничего не скажешь. Девушка подошла к столу и поменяла оружие. Пока она занималась этим, в небе оказалось три шара, все в разных сторонах. Три выстрела – три попадания.

И началось. Стеклянные шары, глиняные голуби, игральная карта, сигара, предметы с трибун, вещи, подброшенные в воздух перед ней, за ее спиной, все быстрее и быстрее, то выше, то ниже. Она хватала ружья со стола и бросала их обратно с ошеломительной скоростью. Генералы выпучили глаза, аристократы вытягивались вперед со своих мест, дамы роняли вееры. Энни Оукли не промахивалась. Ничего подобного никто не видел. Послышались крики восторга, люди вскакивали со скамеек. И когда она разрядила все оружие и в облачке порохового дыма поклонилась зрителям, публика взревела и стала бросать ей под ноги носовые платки.

Она весело убежала прочь, и публика расселась на места.

А потом Энни вновь вернулась, но теперь верхом. Она скакала по кольцу арены и расстреливала шары, взлетавшие вокруг нее в воздух. Потом в дело пошли серебряные французские монеты, блестевшие на солнце. Она прострелила и их. К этому моменту публика дошла до неистовства – и это понятно, ведь то, что они видели, казалось волшебством. Энни Оукли была, вероятно, самым метким стрелком в мире.

После этого сердца зрителей были окончательно и бесповоротно завоеваны. Они приветствовали мексиканцев, и бизонов, и индейские сражения, и освоение Запада. Пусть они не были уверены в сути того, что им показывали, это было уже не важно.

Представление Буффало Билла имело огромный успех.

И это было вполне объяснимо. Может, американцы и говорят с чудовищным акцентом, но не являются ли две страны единомышленниками в историческом плане? Франция, по тем или иным причинам, помогла американским колониям освободиться от владычества Англии во время Войны за независимость, которая в свою очередь вдохновила французов на то, чтобы устроить собственную революцию с еще большим размахом. И если Французская революция боролась за Свободу, Равенство и Братство, то не эти ли же ценности проповедовал американский Дикий Запад?

Наверняка кто-то из зрителей подумал о том, что после унижения, нанесенного Франции Германией менее двадцати лет назад, ей бы не помешали герои, подобные Буффало Биллу, чтобы восстановить ее честь и славу.

Все лето Буффало Билл был самой популярной личностью в Париже.

Так что Тома был весьма разгорячен и возбужден, когда они с Эдит в начинающихся сумерках покидали арену. Дойдя до начала авеню Гранд-Арме, они не свернули на нее, а углубились в тенистый Булонский лес и прошлись немного по одной из его прелестных аллей.

Потом Тома поцеловал Эдит, и она ответила ему. Он ничего такого не планировал, но в аллее никого больше не было, и потому он внезапно опустился на одно колено и спросил:

– Ты выйдешь за меня замуж?