Текст книги "Воры над законом, или Дело Политковского"

2

Думаю, император Николай Павлович и представить себе не мог, что в данном случае вообще не было никакой благотворительности, а имело место самое чистейшее вымогательство, и совершенно оно было ближайшим его помощником.

При этом граф Орлов, принуждая Ивана Яковлева расстаться с миллионом рублей, думал не о собственной выгоде, а том, чтобы государь пришёл в отличное расположение духа.

Таким именно образом шеф корпуса жандармов заботился о пользе и процветании своего Отечества. Как видно, он был уверен, что без насилия над волей подданных империи эти польза и процветание достигнуты быть не могут.

Так или иначе, а государь, ознакомившись с посланием Ивана Яковлева, и в самом деле пришёл в преотличное расположение духа.

Впрочем, совсем не исключено, что это сам император и подал совет шефу корпуса жандармов Орлову, а тот уже, в свою очередь, обратился с соответствующим предложением, весьма настоятельным, к миллионщику Ивану Яковлеву.

Император Николай Павлович вполне мог знать, и даже должен был знать, что этот яростный картёжник в принципе отрицает какую бы то ни было благотворительность и думает лишь о доставлении себе самому самых разнообразных удовольствий.

И тогда царь как раз и мог решить, что он силой заставит того быть благородным, заставить радеть о бедных военных инвалидах, о коих Иван Яковлев, ясное дело, и думать не думал. Мне кажется, такой ход вполне похоже на Его Величество. Николай Павлович был верный сын своего отца Павла, вбивавшего в российскую знать рыцарство палками.

Впрочем, вполне могла в прихотливом могу императора Николая Павловича засесть и такая шальная мысль:

«А не получить ли мне с него миллион, который он должен был вернуть подлецу Политковскому? Тот так и не сумел стребовать, а я вот сумею. Хитростью выманю. И попугаю одновременно голубым жандармским мундиром. И выложит он сам заветный миллиончик и ещё кланяться с благодарностию будет, от страха околевая»

Возможен был подобный вариант? Вполне.

Поразительно, но все предложенные варианты возможны. Но я лично особливо стою сейчас как раз за последний, и вот по какой причине.

Очень уж император Николай Павлович возжелал вытащить у покойного Политковского украденный им миллион.

Государь наш был натуры злопамятной и мстительной, хотя сам себя считал страстным правдолюбцем.

В общем, император Политковскому мечтал как-нибудь да отомстить, хотя тот успел как-то невовремя помереть. Он полагал, что даже покойник не может уйти от царского наказания, ибо, даже будучи мертвецом, остаётся подданным своего императора.

Таких уж принципов был Николай Павлович, и сие есть чистейшая правда. Он даже и представить не хотел, что от наложенного им монаршего наказания кто-то может увернуться.

Тут как раз миллионщик Иван Яковлев государю и подвернулся. Вот к нему и был подослан с миссией Алексей Орлов, шеф корпуса жандармов.

Впрочем, я на своей версии отнюдь не настаиваю, ибо остальные версии тоже совсем не плохи, и по своему, пожалуй, очень даже весьма убедительны.

Но только, любезные мои читатели и читательницы, вы уж позвольте мне остаться сейчас при моих собственных предпочтениях.

Признать мне возможность того, что очень уж хотелось государю даже и на том свете беглецу Политковскому досадить.

Очень уж не любил император, когда находились хитрецы и стервецы, умеющие избегать положенного им наказания. Собственно, он даже не хотел признавать само существование такой возможности.

А Николай Павлович был не просто мстителен, а мстителен до самой настоящей душевной болезни. Вот и додумался до такого, одержимо гоняясь за справедливостью.

Да ещё и сильно скуповат был сей государь, признаюсь как на духу. И возможность получить дармовой миллион очень даже воодушевляла Его Величество.

Вот, пожалуй, и все мои соображеньица на тот счёт, как возникла идея с яковлевским пожертвованием во славу отечества.

3

Итак. Ивана Яковлева фактически ограбили, вынудили отдать один миллион рублей серебром, и данное вымогательство (а было это самое настоящее вымогательство, и ничто иное) осуществилось то ли по почину шефа корпуса жандармов графа Алексея Орлова, то ли по почину самого батюшки-царя.

И в результате бюджет комитета о раненых военного министерства был спасён, и серьёзный ущерб, нанесённый этому бюджету тайным советником Политковским, к великой радости государя, наконец-то был ликвидирован.

Император Николай Павлович решил, что теперь-то он уже может вздохнуть с истинным облегчением.

И за военных инвалидов теперь можно не волноваться, и о позорном деле Политковского и его воровского «квартета» можно забыть. Так полагал государь.

Настроение Его Величества весьма сильно поднялось. Ненадолго, увы, ибо с некоторых пор неприятности густо облепляли его со всех сторон, но всё ж таки настроение явно поднялось.

Ближайшее же окружение государя было совершенно счастливо: теперь число затрещин и яростных нагоняев должно было серьёзно снизиться.

А в обществе «жертвование» Яковлевым миллиона на нужды раненых и инвалидов было встречено с великим энтузиазмом и даже восторгом, а также и преклонением пред благородным подвигом богача, известного прежде лишь карточными приключениями своими.

То, что в данном случае имело место прямое вымогательство, кажется, мало кто сознавал тогда.

Да, вот, кстати, и объяснение, чем был занят Николай Павлович между судом по делу Политковского в феврале 1853-го года и конфирмацией приговора в апреле.

В марте месяце, как видно, решалась судьба яковлевского миллиона, напрямую связанного с делом Политковского: цитированная выше запись в дневнике жандармского генерала Леонтия Дубельта датируется 17-м марта, а там ведь уже приведён текст письма, продиктованного графом Орловым Ивану Яковлеву.

Тридцать восьмая глава. От публикатора. И опять об карточном долге Саввы Яковлева
^{(некоторые подробности)}

Считаю совершенно необходимым сделать несколько дополнений и пояснений к двум предыдущим главам из бесценных записок титулярного советника Александра Жульковского.

Интересно, что когда в 1847-м году Савва Яковлев свёл счёты со своей земной жизнию, и когда к его брату Ивану явился вдруг Политковский, приятель покойного, а точнее, сподвижник по картам и всякого рода малоприличным забавам, то Иван Алексеевич принял его, сказывают, довольно сухо.

Когда же Политковский стал говорить о громадном карточном долге Саввы, Иван Яковлев сразу заявил, что ничего о подобном не знает и потребовал расписок, оставленных братом.

«Помилуйте, Иван Алексеевич, какие уж тут расписки?» – рассмеявшись, ответствовал Политковский – «Вы же знаете, мы с Саввой были весьма близкие приятели, имели общие интересы, доверяли друг другу, и у нас всё было на честном слове. Сроду не давали друг другу никаких расписок»

«Меня это не касается. О ваших отношениях с Саввою ничего не ведаю. Брат покойный, и ничего подтвердить не может. И я выплачиваю его долги исключительно в соответствии с предъявляемыми бумагами, без исключений. А то каждый может прийти и заявить, что брат ему остался должен. Извольте предъявить расписку, милостивый государь. В противном случае оставьте меня и не отнимайте моё время… Я занят-с чрезвычайно. Вы же знаете: вхожу в права наследства».

Политковский рявкнул в ответ что-то нечленораздельное и явно угрожающее и выбежал прочь, взбешённый до невозможности. Обычно Александр Гаврилович бывал благодушен, и улыбка просто не сходила с его круглого лица.

Между тем, коллежский асессор Тараканов показал следователям, что в своё время Политковский зачитывал им (в канцелярии комитета) вслух письмо Саввы Яковлева, в коем тот обещался заплатить весь долг, но попозже.

Почему Политковский не предъявил этого письма Ивану Яковлеву, не совсем ясно; возможно, потому не предъявил, что это не была расписка как таковая, и что в письме могли быть ещё какие-то подробности, коих он никак не желал разглашать.

Следователи готовы были поверить коллежскому асессору Тараканову (в целом показания он давал вполне правдивые), но Иван Яковлев утверждал, что об этом долге он прежде никогда ничего не слышал.

В петербургском обществе инцидент Политковского с Иваном Яковлевым получил огласку и во многом потому, что Политковский, обычно неизменно сдержанный, не терпевший резких заявлений и характеристик, стал вдруг жаловаться многим на поведение Ивана Алексеевича.

Но многие петербуржцы совершенно не поддержали Политковского, найдя по логике вещей его требования неосновательными.

В самом деле, как можно требовать возврат долга без предъявления расписок? – говорили они, будучи правы по форме, но при этом вовсе не по сути.

Прежде Политковский нечего подобного не выкидывал. Был он натурою излишне самоуверенной (ещё бы! Пребывал под крылышком самого военного министра Чернышёва!), но держался всегда корректно.

Да, жил на очень широкую ногу, да амурничал напропалую, но всё ж таки не требовал ни с кого уплаты карточных долгов, не предъявляя при этом никаких бумаг. И если теперь вдруг пошёл на это, то, выходит, имел какие-то веские причины.

Вообще данная история наблюдательным людям должна была показаться необычайно странной. Но сам тайный советник и камергер Политковский так не думал. Как видно, он был уверен в собственной правоте, когда явился к Ивану Яковлеву, требуя миллион рублей серебром и даже ещё более.

Громадный долг Саввы ему ни с той, ни с другой стороны никогда не скрывался (то есть его открыто признавали они оба) и многие в Петербурге о сём долге не раз слышали, в том числе непременно должен был слышать об нём и Иван Яковлев, сам заядлый картёжник, к тому же не раз посещавший вечера у Политковского, хоть и не столь часто, как Савва.

Так что Александр Гаврилович находил свои требования совершенно обоснованными, действительными; в противном случае, как человек солидный, он никогда и не явился бы к Ивану Яковлеву с требованием возврата денег.

Но, конечно, вполне можно было понять и Ивана Яковлева, который, принимая разорённое братом наследство, никак не хотел лишаться целого миллиона рублей серебром – это ведь было тогда целое состояние.

Однако Иван Яковлев, хоть и не согласился выплачивать долг Политковскому, всё ж таки через несколько лет начисто потерял этот миллион рублей серебром и сам отдал его, вовсе не желая.

Сей миллион, как мы знаем теперь, буквально «вытащил», «выцыганил» у Ивана Яковлева сам российский император, но Николай Павлович думал при этом, естественно, не об своей императорской особе, а исключительно радея лишь об несчастных военных инвалидах. Да, для «торжества справедливости» всё и делалось, нет ни малейшего сомнения.

Так закончилась история того громадного карточного долга, растянувшаяся аж на целых шесть лет (1847–1853).

Между прочим, Политковский убеждал своих чиновников, что когда Савва вернёт ему миллион, он положит его в фонд комитета, дабы заткнуть образовавшуюся там дыру.

Может, Александр Гаврилович просто успокаивал своих, боявшихся, что растрата будет обнаружена. А может и правда сделал бы это.

Однако Савва Яковлев умер, так и не вернув долга; и вообще он был разорён и притом ещё ударился в меланхолию.

Иван же Яковлев, как мы знаем, возвращать долг отказался. И тогда недостающий миллион у Яковлевых фактически забрал сам государь и положил в фонд комитета о раненых военного министерства.

Можно сказать, всё закончилось хэппи-эндом. А на самом деле хочется заметить, перефразировав бессмертного нашего Гоголя: «Грустно жить на этом свете, господа!»

Государь грабил подданных своих, фактически занимался, говоря по-современному рэкетом, и поступал так, ибо отличнейшим образом знал, что по своей воле они ничего не отдадут, более того, сами норовят отхватить куски побольше да пожирнее.

Ну, а отрадно то, что политковско-яковлевский миллион, насильственно захваченный императором Николаем Павловичем, очень даже сгодился. Да, вовремя он был получен. Началась Крымская война, и появилась целая армия военных инвалидов, настоятельно нуждавшихся в пенсиях.

Ефим Курганов,

доктор философии.

Тридцать девятая. Опять о карточном долге, и ещё о том, как жил тайный советник Политковский

ОТРЫВКИ ИЗ МЕМУАРОВ «ЗАПИСКИ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОЙ ДАМЫ»

Вот весьма любопытная, как мне кажется, добавка к предыдущей главе.

В записках одной любознательной дамы я нашёл воспроизведение собственных слов Политковского гостям – это объяснение того, как сам Александр Гаврилович говорил о возникновении миллионного долга Саввы Яковлева. Вот соответствующий фрагмент из сих записок; они именно так и называются – «Записки любознательной дамы», текст анонимный, но вполне, судя по всему, достоверный и довольно-таки живописный:

«– Да, дамы и господа. Я-таки выиграл у отставного кавалергардского штаб-ротмистра Саввы Яковлева более миллиона рублей серебром. Сущая правда. Не преувеличиваю ни на йоту. Прошу уж верить. Он был совсем молодой человек тогда. И я, конечно же, уважил просьбу проигравшего не брать с него всю сумму долга сразу (деньги всё ж таки не малые, а он и в права наследства не вступил тогда). Савва брался выплачивать мне по частям по десяти процентов с миллиона, что составляет сто тысяч рублей серебром. Вот на эти самые деньги я и живу и приёмы мои устраиваю… И этот в том числе» – тут Политковский широко развёл руками и улыбнулся своей обворожительной улыбкою. Одни при этих словах скептически ухмыльнулись, другие же глядели на него с прямым восхищением, они полностию поверили, на что Александр Гаврилович, как видно, и рассчитывал. Весьма интересно, что среди слушавших находился и сам Леонтий Васильевич Дубельт, персона наиважнейшая. Всё ж таки начальник штаба отдельного жандармского корпуса, главный ловец врагов империи нашей. Так вот, сей Дубельт буквально ловил каждое слово, сказанное в тот вечер Политковским, а потом подошёл и громко сказал, что восхищён благородством Александра Гавриловича в отношении к молодому игроку. Но при этом как-то очень уж иронически щурился. Но это я приметила, большинство на прищуривание жандармского генерала внимания не обратило, а было потрясено тем громадным уважением к хозяину дома, что выказал Леонтий Васильевич».

Может, Александр Гаврилович сказал и правду, но только жил Политковский отнюдь не на сто тысяч рублей в год. Тут он точно занизил, и очень даже сильно занизил. Может, спутал год с месяцем? Хе-хе, это я шучу. Просто поскромничал он, не иначе, или забыл пару нолей приписать.

Дабы представить, насколько основательно, мощно и размашисто жил Политковский в последние годы своей жизни, приведу сохранившееся описание его квартирки – это ещё один фрагмент, почерпнутый все из того же источника – «Записок одной любознательной дамы»:

«Жилье Политковского трудно назвать квартирой – это апартаменты аж в три этажа. Покои были меблированы по самой последней моде. Одна гостиная сменяла другую. В них стояли золотые, серебряные, бронзовые изделия, возвышались фарфоровые сервизы, изготовленные известнейшими европейскими мастерами. И все это сверкало и переливалось от сияния свечей многочисленных хрустальных люстр и бра. А в укромных местах манили к себе диванчики и кушетки, самых разнообразных форм кресла и стулья, приглашая желающих отдохнуть, а то и развлечься игрой в карты за ломберными столами. И приёмных дней не было. Все 365 дней в году были приёмными».

А вот чрезвычайно любопытное, как мне кажется, описание того, как Политковский проводил свои вечера, когда находился вне дома, это всё из тех же «Записок любознательной дамы»:

«В то время посетители итальянской оперы в Петербурге не столько слушались и восхищались пением и игрой заезжих звёзд, сколько показывали свои наряды. Но Политковский здесь превзошёл всех и вся. Вообще он во всех театрах столицы имел литерные ложи, а в Большом занимал ложу напротив главной (царской). И по убранству она ни в чём не уступала последней. Ложа была в бархате, дорогих тканях, зеркалах, бронзе и с изысканной мебелью. В прилегавшей к ложе комнате поставлен был стол с серебряным самоваром и всевозможными редкими закусками, дорогими винами, рядом – несколько корзин с шампанским. Все знакомые, бывшие в театре, имели обыкновение обязательно во время антрактов и особенно после спектакля навестить Политковского в ложе, отужинать с ним – стол бывал накрыт до сорока кувертов. После этого гости отправлялись в дом Политковского, дабы продолжить ужин… И там уже начинался настоящий пир, удивительный по роскоши и изобилию. Шампанское же там не кончалось никогда».

Да, Александр Гаврилович проживал отнюдь не на сто тысяч в год! Тут и говорить не о чем.

Шиковал Политковский, надо признать, вовсю, и, конечно же, на инвалидские денежки, а не на карточный выигрыш. Просто сим карточным выигрышем он довольно долгое время прикрывался.

И власти верили или же просто не обращали внимание на то, что великий карточный выигрыш Политковского покинул пределы реальности и обратился уже в какую-то даже мифическую величину.

И всё же разоблачение сверхигрока было не за горами, оно было неминуемо, хотя сам Политковский в самонадеянности своей рассчитывал, как видно, вечно дурачить петербургское общество, председателя комитета о раненых, военного министра и даже обитателей Зимнего, Аничкова и других дворцов.

Неужто он всерьёз верил, что беспроигрышную карту грандиозного карточного выигрыша можно разыгрывать без конца?!

Думаю, что и в самом деле Политковский верил.

Такой уж это был человек, необычайно оптимистический и беспримерно наглый при этом. И вообще слишком долго почивал на лаврах, и слишком долго попустительствовали ему.

Собственно, сомнения в этом уникальном выигрыше в петербургском обществе проскальзывали не раз, хоть и спорадически, разрозненно, и они тонули в гуле доверчиво-восторженных голосов. И все прихлебатели вечеров у Политковского, ясное дело, верили в этот выигрыш, и громко заявляли об этом, своего рода играя роль специально поставленного режиссёром хора (и этим режиссёром был сам Александр Гаврилович), и это оказывало воздействие и на всех остальных.

Однако разоблачение директора канцелярии комитета о раненых всё ж таки неотвратимо близилось, хотя тот в силу самоуверенности своей этого, как видно, вовсе не осознавал.

Да, не могу никак удержаться, и приведу ещё одну зарисовочку из тех же мемуаров, то бишь из цитированных «Записок любознательной дамы».

Прелюбопытнейшая зарисовочка сия представит нам Александра Гавриловича Политковского на даче, развлекающимся на лоне природы:

«Снял как-то он на лето дачу на окраине Петербурга, в устье одного из рукавов Невы. Место это преживописнейшее, я сама там не раз гуляла и помню этот чудный уголок до мелочей.

И явил себя Александр Гаврилович на даче во всем своём новом великолепии, почти что царском, и уж никак не чиновничьем.

На конюшне – представьте себе! – он держал аж 12 лошадей. Карет же и экипажей там имелось до двух десятков.

Однако Политковский превзошёл даже самого себя, когда однажды по его указанию гостей к вилле стали подвозить на двух специально нанятых параходах. А на третьем параходе Александр Гаврилович разместил певцов, танцоров и ТАНЦОРОК итальянской оперы. А время от времени туда подходило ещё одно судно, четвёртое, а на нём – модный хор цыган.

Когда гости, артисты, цыгане сходили на берег, начинался бал.

Как только сгущались сумерки, небо озарялось праздничным фейерверком.

И к довершению этого в воздухе возникали написанные разноцветными огнямиинициалы хозяина бала, то бишь самого Политковского».

Ясное дело, никакой петербургский чиновник, даже самый высокопоставленный, – а Александр Гаврилович отнюдь не был высокопоставленным чиновником, скорее средним – ничего подобного себе позволить никак не мог, да, пожалуй, и не смел даже. Это, между прочим, и не всякий вельможа мог бы себе тогда позволить.

Политковский же и мог и смел себе позволить подлинно роскошный образ жизни.

Он предавался на виду у всей столицы безумно дорогим удовольствиям, устраивал балы, маскарады, разного рода увеселения, нагло и беззастенчиво прикрываясь при этом огромным карточным выигрышем, как своего рода фиговым листом. Но мы этот фиговый листок сейчас смело отбросим.

Сороковая глава. А был ли карточный долг?
^{(публикация одного документа)}

Собственно, этот миллионный карточный долг Саввы Яковлева Политковскому, может, и в самом деле существовал. Такой возможности я совсем не отрицаю.

Но в любом случае Александру Гавриловичу было чрезвычайно выгодно, дабы в обществе слухи на сей счёт активно циркулировали, ведь это сильно бы усиливало его репутацию как удачного карточного игрока и, значит, объясняло бы его широкий, не по средствам, образ жизни.

Выгода выгодой, но карточный долг мог в реальности вполне быть; просто Политковский решил использовать его в своих целях, в целях собственной безопасности.

А могло никакого долга и не быть. Такое тоже возможно.

А что же тогда было? И было ли что-нибудь похожее или то выдумка совершенно на пустом месте?

Один возможный ответ у меня есть, вернее, появился совсем недавно…

Я тут нашёл в архиве министерства внутренних дел один прелюбопытнейший документик.

Это расписка Саввы Яковлева, но отнюдь не в карточном долге.

Это данное Яковлевым обязательство выплатить когда-нибудь Политковскому один миллион рулей серебром в благодарность за оказанные тем весьма специфические услуги.

Привожу документик целиком, тем более что он весьма немногословен, но, как мне кажется, выразителен при этом необычайно.

РАСПИСКА

Сим удостоверяю, что обязуюсь выплатить прохиндею Сашке Политковскому один миллион рублей серебром в благодарность за своевременные регулярные поставки им танцовщиц-блядей для моих потех «Ловля русалок» и «Патагонская идиллия». Срок же выплаты будет избран самолично мною.

Савва Яковлев,

отставной штаб-ротмистр кавалергардского полка.

Декабря 20-го дня 1843-го года.

На полях помета, сделанная рукою императора Николая Павловича: «Оба стервецы».