Текст книги "Игры в вечность"

* * *

– Тиз, у тебя есть сыновья?

5

Выйти из лодки ей помог Уршанаби. Сама Лару, кажется, вообще не понимала, что с ней происходит. Она смотрела прямо перед собой, и в ее взгляде была лишь пустота. Совершенно бледная, с ввалившимися глазами, обнаженная, ничуть не похожая на ту Лару, которую Эмеш привык видеть.

Она ступила на землю и замерла, словно мраморная статуя.

– Вот, забирай, – весело сказал Уршанаби.

Эмеш достал из рюкзака длинную рубашку и накинул Лару на плечи. Потом надел ей на запястье желтый браслет, взятый у царя, и повел наверх. Лару послушно шла, словно слепая, не глядя себе под ноги. Она не проронила ни звука, пока они брели по длинным коридорам нижнего мира, и только когда солнечный свет ударил в глаза, всхлипнула и крепко сжала Эмешу руку.

Вести Лару в ее дом или к себе – пока не хотелось, сразу сбегутся доброжелатели. Лучшее, что Эмешу удалось придумать, это отвести ее в Синарихен, маленькую деревню керуби. Никто из бессмертных там не появляется, это место не то чтобы не любили, а просто предпочитали не замечать. Да и что тут замечать? Захолустье, деревенька на самом отшибе мира, вдали от всего. Дальше только бескрайние пески Бехреша.

В Синарихене жил Утнапи, не то бог, не то просто пришелец-аннунак, Эмеш так и не разобрался толком – вроде бы, была у Утнапи какая-то сила, но в чем она? Человек как человек, почему-то упорно сторонившийся великих богов. Эмеш был едва ли не единственным, с кем он сохранил с ним хоть какие-то отношения.

* * *

Придерживая за плечи Лару, Эмеш постучался в дверь простой тростниковой хижины, на берегу реки Могун.

– Да-да, сейчас иду, – отозвался хозяин.

Он был невысоким, светловолосым, и загорелым до черноты. Он выглядел бы почти мальчишкой, если бы не глаза.

– Сар? – переводя недоуменный взгляд с Эмеша на Лару, Утнапи не находил слов. Гости здесь бывали не часто.

– Привет, Ут. Я тут привел Лару.

– Лару? – Утнапи все еще пытался осознать, что к чему.

– Да, я вытащил ее из Илара. Она поживет у тебя немного, пока все не утрясется. Ты не против?

Этот вопрос привел его в чувства, Утнапи замахал руками, давая понять, что совершенно не согласен.

– Нет, я не могу, – запротестовал он, – почему мне? Сар, может, ты заберешь ее к себе?

– Ты боишься Атта?

– Что? – Утнапи не сразу понял вопрос, и сильно смутился.

Эмеш прекрасно знал, Утнапи не из тех, кого можно напугать страшными карами. Бог-пришелец поджал губы и покачал головой.

– Нет, это тут не при чем. У меня… Понимаешь, Сар, я… ну, короче, у меня есть девушка…

– Девушка? – теперь настала очередь Эмеша удивляться. – Кто?

– Ты не знаешь, она из деревни…

– Из деревни? Керуби? Какая-нибудь кривоногая, трехглазая и волосатая красотка?

Ноздри Утнапи раздулись в негодовании, он пробурчал что-то вроде «не говори так», но сказанное Эмешем было недалеко от правды. Керуби – неудавшаяся первая попытка создать людей, уродливые и часто нежизнеспособные. Их хотели уничтожить сразу, но Утнапи вступился за несчастных чудищ, увел их в дельту реки Могун. Он обладал каким-то своим странным и чрезвычайно болезненным восприятием справедливости, и на этом почти никак не сказались долгие века жизни.

Впрочем, не в кривых ногах красотки было дело, а в кривых Эмешевых руках, это он, по неопытности или по глупости, налепил такое безобразие.

– У Киты замечательные глаза, и доброе сердце, – тихо сказал Утнапи.

Эмеш только развел руками. Ладно, пусть так.

– А чем тебе помешает Лару?

– Кита будет ревновать, – неуверенно начал Утнапи. – Она у меня знаешь какая!

Живо представилось, какая может быть трехглазая Кита в гневе, картина получилась жутковатая. Чего доброго, этой ревнивой красотке еще и от Лару достанется, за усердие. И будет у нас два трупа…

– Так я же тебя ничего такого не заставляю, – примирительно улыбнулся Эмеш. – Просто присмотри за ней немного.

Утнапи нервно хихикнул. «Просто присмотреть» за Лару было совсем не просто, так уж она устроена, и с этим ничего не поделаешь, это качество досталось ей в нагрузку к великой силе дарить жизнь. Плодородие и любовь…

Да и чем это может помешать, в конце-то концов.

– Знаешь, мне ее больше негде спрятать, – с нажимом произнес Эмеш. – Вряд ли Атт сюда сунется. Это самое надежное место.

Утнапи тяжело вздохнул и обреченно, с пониманием, кивнул.

– Хорошо, – сказал он, – но ты сам поговори с Китой, и скажи ей, что Лару твоя девушка.

– Лару моя девушка? – удивился Эмеш. – Не смеши меня. Она всегда была сама по себе.

– Не важно. Просто скажи это.

Ладно, почему бы и нет. Эмеш согласился.

– Где твоя Кита? Она с тобой живет?

– Нет, здесь очень строгие законы, – вздохнул Утнапи, глядя в сторону. – Она живет в доме своих родителей. И будет жить там до свадьбы.

– До свадьбы? – Эмеш так и ахнул. – Ты что, собрался на ней жениться?

– Да, осенью, после сбора урожая.

Вот так, прям…

– Зачем?

– Я ее люблю, – тихо сказал Утнапи, неловко улыбнулся, словно извиняясь.

Эмеш вздрогнул, внимательно взглянул на него.

– Она всего лишь… керуби…

Хотел сказать «всего лишь человек», но передумал. Утнапи чуть усмехнулся.

– Не важно.

Хорошо. Может и не важно. Эмеш решил, что это уж совсем не его дело, и лучше не лезть. Хочет – пусть женится, жалко, что ли. Никому хуже от этого не станет. У него самого сейчас другие дела.

Он подхватил на руки Лару и понес в дом.

Обстановка была более чем скромная. В одном углу располагалась кровать, состоящая из тростниковой подстилки и потертой овечьей шкуры. В другом углу большой плоский камень изображал из себя стол, на нем стояло несколько грубых глиняных плошек, рядом расстелена видавшая виды циновка. Еще корзина с каким-то барахлом, свернутый кусок беленого полотна. Вот, пожалуй, и все. Не густо. Вряд ли Лару здесь понравится… но ничего, потерпит.

Уложив Лару на постель, Эмеш тщательно укрыл ее лохматой овечьей шкурой, убрал с лица золотые волосы и осторожно поцеловал. Даже сейчас – удивительно хороша.

Щеки Лару начали понемногу розоветь, руки потеплели. Она шмыгнула носом и закрыла глаза. Пусть поспит, это ей сейчас очень надо.

– Как она? – спросил Утнапи, заглядывая Эмешу через плечо.

– Ничего, поспит и придет в себя.

– Угу. А ты хочешь чаю? Или еще чего-нибудь.

Чего-нибудь – было бы очень даже неплохо. При этих словах Эмеш почувствовал, как сильно проголодался. Все хождения туда-сюда по степям и подземным мирам изрядно утомляли, пообедать так и не удалось, с тоской вспоминалась иникерова картошка… и вот теперь явно настало время чего-нибудь перекусить. Он так и сказал Утнапи.

Тот сбегал к соседям, притащил несколько запеченных в листьях рыбин, хрустящие ячменные лепешки, козьего молока и миску с финиками.

Скоро они уже сидели под старым тамариском, ели рыбу и пили ароматный зеленый чай с мятой. Утнапи рассказывал какие-то незамысловатые житейские истории, а Эмеш почти не слушал, просто прислонился спиной к стволу дерева и смотрел в небо. Высокое, синее… Воздух здесь сухой, теплый и прозрачный, совсем не такой, как на берегу. И еще тишина, переплетенная с ненавязчивыми звуками размеренной деревенской жизни. Мир и покой. Здесь всегда так, ничего не меняется, никто никуда не спешит. Хорошо. Даже не хочется думать, что будет дальше. Размеренный покой вечности…

– Ты надолго здесь, Сар?

Эмеш не сразу услышал вопрос и мотнул головой.

– Думаю, нет. Мне нужно будет поговорить с Лару, узнать кое-что, потом – не знаю.

Вряд ли удастся задержаться, наверняка начнутся выяснения отношений с Аттом, наверняка какие-то дела и проблемы. Да и вообще…

Утнапи пристально посмотрел на него, словно собираясь что-то спросить, но передумал и отвернулся. Некоторое время он жевал лепешку и думал о чем-то своем.

– Ты думаешь, это действительно не она сделала? – спросил он, отхлебывая чай из полосатой чашки.

Эмеш хотел было ответить, но передумал, и долго сидел молча.

– Не знаю, – сказал он, наконец, впервые признавшись в этом самому себе, – я не знаю. Не верю, что это сделала Лару, она не могла. Но в то же время, здесь слишком много того, чего я не понимаю.

* * *

Солнце садилось за реку, в бескрайние пески пустыни Бехреш, подрагивало в раскаленном воздухе, и тихонько, не спеша, устраивалось на ночлег. Тамариск шелестел мелкими, слегка пожухшими листочками, а откуда-то с воды доносилось дружное кваканье лягушек. Впервые этой весной.

Эмеш уже собирался уходить, когда его шею нежно обвили тонкие руки. Обернулся. Грациозно, словно кошка, Лару скользнула вперед и устроилась у него на коленях, ни слова не говоря, прижалась щекой к его шее, крепко обняла и закрыла глаза.

Несколько минут Эмеш не решался пошевелиться, слушая прерывистое дыхание Лару, потом провел ладонью по ее волосам.

– Ну, как ты?

Он не видел, но почувствовал, как Лару улыбнулась.

– Ну, я пойду, – Утнапи поднялся на ноги, – вам никто не помешает.

6

Ларушка стояла у куста белой сирени в саду. Прекрасная, сияющая, полная до краев молодостью и весенним солнцем, беззаботно счастливая. Легкое голубое платьице раздувал ветерок, играя прихотливыми складками, и золото волос искрилось мириадами бликов, слепя глаза. Золото и лазурь. Белоснежные грозди в обрамлении зеленой листвы.

– Леночка, – ахнул Эмеш, – я обязательно должен тебя написать, вот так, в цветах.

Ларушка весело фыркнула, морща нос.

– Эх, Сашка, ты давно собираешься, но до сих пор так и не собрался. У тебя все дела. То одни дела, то другие… Я так скоро состарюсь и перестану быть похожей на твою прекрасную музу.

– Ты никогда не состаришься, – улыбнулся он.

Он все-таки написал ее, почти год спустя. Она стояла в его мастерской, обнаженная, ничуть не стесняющаяся своей наготы, пеннорожденная Афродита, выходящая из океанских волн. Лазурь и золото, молодость и любовь, мешались в палитре с запахами краски и лака.

– А твоя жена не ревнует? – смеясь, спрашивала она.

Эмеш пожимал плечами. Конечно нет, причем тут жена? Юлька никогда не ревновала. За пятнадцать лет жизни с мужем-художником она давно привыкла к обнаженным натурщицам, прекрасно понимая, что искусство – искусством, а жена – женой. Вещи разные, ничуть не мешающие друг-другу. Натурщицы приходили и уходили, сверкая ослепительными формами, оставляя после себя лишь ворох этюдов и никакого сожаления в душе – музы, модели, прекрасные образы…

Юлька всегда была рядом. Маленькая, рыжая, симпатичная, хоть и не слишком-то красавица – единственная женщина в его сердце, среди вороха муз.

Ларушка, конечно, все прекрасно знала, хоть и подшучивала иногда. Ее новый парень, с которым они встречались уже месяца два, ревновал страшно, и даже как-то порывался набить Эмешу морду, но потом передумал. Наверно, решил не связываться. И правильно. Еще неизвестно, кто бы кому набил.

Вечером на кухне пили чай.

Ларушка сидела, завернутая, по случаю перерыва, в простыню на манер римской тоги, уплетала за обе щеки разноцветные мармеладки и Юлькин черничный пирог.

– Ну, ты, Сашка, и зверь, – весело возмущалась она с набитым ртом. – У меня уже все затекло так стоять. Надо перерывы делать почаще, вон, вкуснотища какая!

Юлька улыбалась.

– А меня ты напишешь когда-нибудь? – спрашивала она.

– Тебя? – привычно удивлялся Эмеш, – зачем тебя писать? Ты у меня и так всегда под рукой.

– Ну и что! Ну, хоть маленький портретик, я ужасно хочу.

– Я боюсь тебя испортить, – серьезно говорил он, – ты же знаешь, я не слишком хороший художник, у меня кривые руки. Я боюсь, что не смогу передать всей твоей красоты, что навру, не договорю важного… у меня рука не поднимается, я все боюсь испортить…

И долго смотрел на нее, счастливо улыбаясь. Он действительно боялся, Юлькина красота таилась не в золотых кудрях и грациозном изгибе бедра, хотя это было тоже. Ее красота была в тех зеленых глазах и мягкой теплой улыбке. Плохо предаваемая, истинно женская красота…

– А меня, значит, портить можно? – возмутилась Лару.

Эмеш рассмеялся и поспешил заверить:

– Тебя, солнце, ничем не испортишь! Даже мне не под силу – ты богиня. Давай, допивай чай и пойдем работать.

– А я?

– А ты, Юля – жена, – он поцеловал ее в подставленную щечку. – Хочешь, я тебе еще чая сделаю? Или варенья с балкона принесу?

– Ты мне лучше белье на балконе повесь, творец мой, – улыбнулась она.

Он заварил ей чаю, принес варенья, покорно повесил все белье и помыл посуду.

– Когда-нибудь я тебя обязательно напишу, – пообещал, в который раз.

Но так и не написал, не успел… знать бы заранее, что так обернется…

Хотя такое лучше не знать.

Больше года потом приходил в себя.

7

Эмеш проснулся на рассвете. Небо над головой уже розовело, а в пушистых облаках играли первые лучи солнца.

Рядом, среди лиловых цветов шафрана и маленьких золотых нарциссов, спала Лару, посапывая, словно ребенок. А ведь вчера еще на этом месте была только сухая, вытоптанная земля. Тамариск за ночь тоже преобразился, зазеленел, пустил длинные грозди нежно розовых цветов.

В мир вернулся жизнь, вместе с Лару.

Эмеш лежал на спине, вдыхая пьянящие ароматы весны. Было так хорошо, не хотелось никуда идти, не хотелось ничего делать. Просто лежать здесь и смотреть в небо, высокое, ясное, по-утреннему свежее.

Лениво потянувшись, он заставил себя встать. Потом принес из дома одеяло, укрыл им Златокудрую. Пошел к реке умыться.

Так, что у нас на сегодня? С Китой, что ль, пойти поговорить? Или с Аттом?

8

Утро было тихим, ясным, почти праздничным. По воде, обгоняя друг друга, скакали солнечные зайчики. Над водой, с легким шелестом, носились легкокрылые стрекозы всех мастей. Воздух звенел, переполненный теплом и весенними красками. Нази смотрел на все это великолепие и диву давался, как, всего лишь за ночь, преобразился мир.

На край тростниковой лодки села бабочка. Большая, лохматая, черная с серебристыми крапинками, словно посыпанная пеплом. Странная такая. Нази хотел смахнуть ее, но бабочка только лениво переползла чуть дальше к носу лодки, даже не думая улетать. Нази махнул снова, бабочка ощетинилась, грозно выгнула крошечную спину и зашипела.

От неожиданности Нази отпрянул и громко икнул. Где ж это видано, чтобы бабочки так себя вели? Бабочка ему сразу не понравилась.

Нази оглянулся. За его спиной, на корме, возился с сетями Субах, и, конечно же, ничего не видел.

– Суб, посмотри-ка!

Субах оторвался от своего занятия и закрутил головой, не понимая, куда следует смотреть.

– Да вот. Бабочка. Она шипела на меня.

Субах с сомнением глянул сначала на бабочку, потом на Нази.

– Ну, конечно! – сказал он.

– Ты что, мне не веришь? Я тебе правду говорю.

– Бабочки не шипят, – веско заметил Субах.

Нази вздохнул. Он и сам знал, что не шипят, но это была какая-то особенная бабочка. Не хорошая. Лучше прогнать ее пока не поздно. Так он и сказал.

Субах усмехнулся и небрежно махнул. Но она улетать и не думала. Тогда Субах осторожно протянул длинную, покрытую толстой серой кожей руку, надеясь взять бабочку за крылья. Бабочка попятилась, потом неожиданно грозно захлопала крыльями и издала такой грозный рев, что Субах едва не вывалился за борт.

– О-ох, – только и смог выдавить он.

Сидел и смотрел на диковинное создание во все глаза, пытаясь понять – сошел ли с ума он сам, или, может быть, спятила эта черная тварь.

– Ну, что я тебе говорил! – торжествующе воскликнул Нази.

Субах провел тыльной стороной ладони по лбу и тяжело вздохнул. Да, надо признать, был неправ.

– Что будем делать? – спросил он.

Нази растерянно пожал плечами и принялся чесать макушку большим черным когтем. Трогать бабочку было страшно, но и оставлять ее сидеть на лодке совсем не хотелось. Похоже, рыбалка сегодня не удалась, лучше вернуться домой, пока не случилось чего.

Бабочка невозмутимо чистила усики передними лапками, а рыбаки перебрались на другой конец лодки, Нази взялся энергично грести шестом к берегу.

– Смотри, еще! – вскрикнул Субах, дергая Нази за рукав.

На носу лодки сидела такая же бабочка. Да что же это делается! Никак пустынные демоны решили с ними поиграть. Нужно скорее домой, созвать всех, рассказать учителю, иначе не миновать беды.

Тут на конец шеста, плавно, словно красуясь, опустилось еще одно чудовище. Нази закричал и в ужасе замахал руками. Шест выпал и плюхнулся в воду.

Что же теперь делать? Хоть руками греби. Рыбаки молча смотрели, как быстро вода уносит прочь шест, а бабочка преспокойно сидит на нем. А до берега далеко, Могун хоть не слишком широк, но быстр.

Нази поднял глаза к небу.

Над лодкой кружилась черная стая.

9

– Доброе утро.

Эмеш обернулся. За спиной, у самой воды, стояла невысокая, чуть полноватая женщина с тяжелой корзиной белья на плече. Глаз, вопреки ожиданию, оказалось два, только широкий, пожалуй, слишком широкий для человека нос, четыре пальца вместо пяти, бурая сухая жесткая кожа на тыльной стороне ладоней, гордая спина и темные волосы, собранные в тугой пучок. Женщина как женщина, в целом. Кита. Почему-то Эмеш ничуть не усомнился. Только он почему-то думал – она страшнее и моложе.

– Доброе утро, – ответил он.

Видимо, на этом церемонии заканчивались, она сняла с плеча корзину и не спеша принялась за работу.

– Ты Кита?

– Да. А ты Эмеш?

Она сказала это так легко, словно просто имя, за которым ничего не стоит.

– Ты знаешь кто я?

– Да, – сказала она, – ты хозяин моря. Прости, я моря никогда не видела, Ут рассказывал, но все равно… Должно быть, оно велико и прекрасно.

Стало немного обидно. Эмеш пригляделся, но нет, ни капли издевки в словах, только правда. Он могучий повелитель неизвестно чего. Должно быть, это солидно!

– А Лару? Ты знаешь о Лару? – любопытство рвалось наружу.

– Лару – Великая Мать, – серьезно сказала она. – Вы ведь занимались любовью сегодня ночью? Надеюсь, ты сумел доставить ей удовольствие – тогда нас ждет хороший урожай.

Эмеш поперхнулся и почувствовал, что начинает краснеть, давно с ним такого не случалось. Ничего особенного, Кита говорила о вещах обычных и понятных, спокойно и прагматично. Да, все так и есть, а в Аннумгуне, в весенний праздник перед посевом зерна, царь должен всю ночь провести на ложе с Великой Матерью, стараясь изо всех сил ради хороших всходов. Проверенно – помогает. Но там это больше походило на изысканный обряд, а тут… «Боги спариваются в кустах – к удачному лету», пронеслась в голове новая примета, стало вдруг ужасно смешно, прямо до слез.

Что ж, сегодня ночью они с Златокудрой изрядно порадовали местных жителей. Надо полагать, Утнапи зря переживал, ревновать не будут.

– Я слышал, вы с Утнапи хотите пожениться.

В зеленовато-серых, с тонкими темными прожилками, глазах разлился огонь. Домашний, тихий, словно ручное пламя камина. Но все же огонь. И еще – счастье.

– Ут хороший человек, – сказала она, – хороший и терпеливый. Он три года приходил ко мне, приносил цветы, подарки, он помогал моему отцу чинить крышу, помогал моим братьям стричь овец. Он так долго был рядом, что я, наконец, не выдержала и сдалась.

– Ты не хотела? – удивился Эмеш.

Но сам вдруг понял другое – человек. Утнапи для нее человек.

– Нет, – она покачала головой, – сначала не хотела. Я ведь однажды была замужем, правда недолго. Мой муж был ловцом песчаных огней, пять лет назад он ушел в пустыню и не вернулся. Мы даже детей не успели завести.

Песчаных огней? Да, Эмеш что-то такое слышал, Бехреш загадочное место. Говорят, если наловить в корзину крошечных песчаных огоньков, маленьких бесплотных светлячков пустыни, и поставить корзину у изголовья больного – к утру хворь пройдет. Говорят, светлячки частички жизненной силы, они легко отдают ее человеку, которому нужна помощь, и меркнут, растворяясь без следа.

– А через год, – говорила Кита, – нашли его кости, почти занесенные песком. Такое бывает.

Да, такое бывает. Пустыня порой жестока к людям.

Кита вздохнула, воспоминания отразились печалью, скользнули непрошеной слезой по щеке.

– Впервые Ут пришел ко мне через год после того, как я стала считаться вдовой. Хотя я знаю, он поглядывал на меня еще много лет назад, но понимал, что я откажу, что люблю другого. Сначала я была против, но он был так ласков и терпелив…

Она прикусила губу, собирая в корзину чистое белье.

– Я ведь просто женщина, Сар, я не смогла устоять.

Холодок пробежал по спине, Эмеш не сразу понял, в чем дело.

Люди еще ни разу не называли его по имени.

Женщина, просто женщина, широкий нос, четыре пальца, бурая кожа на руках – нет, это все ничего не значило. Просто женщина.

Жизнь за жизнь. Вы создали равных.

Потребовалось много времени, чтоб поверить – это действительно так. Люди сильно изменились с тех пор, как вышли глиняными игрушками из его рук. Он слишком долго спал в своей бездне, слишком долго предпочитал не замечать. А теперь время пришло. Вот они – люди.

Эмеш тихонько шел между маленьких тростниковых домиков и смотрел по сторонам. Все давно проснулись, занялись своими делами – рыбаки ушли на реку, пастухи погнали овец в поле, женщины занялись домашней работой, и из некоторых дверей уже вкусно пахло готовящейся едой. Простая, незамысловатая жизнь, полная повседневных хлопот.

Под деревом, в траве, весело резвилась малышня, и лохматый пес сердито потявкивал на них сквозь сон, для порядка. Жизнь шла своим чередом, словно не желая ничего знать.

Люди… вот они люди. Настоящие или нет, важно ли? Люди.

Становилось не по себе.

А демоны? Где они? Может сказка? Может, и нет их вовсе? Очень хотелось, чтобы демонов так и не нашли, чтобы все утихло и шло дальше, как шло. Даже страшно представить, что этому может прийти конец.

Что они могут? Сражаться?

Бросить все и уйти?

И то и другое слишком тяжело, не под силу. И не уйти, и не защитить.

Старик, сидя на солнышке, чинит старые сети – серьезно, умело, пальцы скользят сами, что-то распутывая, что-то затягивая… издалека и не разглядеть. Эмеш долго стоял, наблюдая. И вдруг, первый раз, отчетливо понял – игре на самом деле пришел конец.

Просто нечестно играть с этими людьми. Неправильно. Он больше не сможет.