Текст книги "Падение Империи Гутенберга"

– Макс… Максик?

Один из полицейских подошёл к Максу, носком ботинка отпихнул от него подальше нож и перевернул тело на спину.

– Макс?..

– Он мертв. Видимо, напоролся на собственный нож. Смотрите, – полицейский поднял рваную футболку, и все увидели рану на животе Макса.

Толпа ахнула. Эмилия завизжала. Успокоить её никак не могли, на вопросы полицейских она не отвечала. Было похоже, что она даже не понимала, что они от неё хотят. Врач с подоспевшей через несколько минут скорой вколол ей успокаивающее. Полицейские начали опрос свидетелей.

Кто-нибудь знает, что случилось?

Нет, все только видели, как страшный мужик набросился на девушку. Она его не провоцировала, просто шла по дороге.

Чей нож?

Никто не знал. Наверное, этого психа. Ведь такие ножи носить нельзя.

Кто-нибудь знает погибшего мужчину или женщину?..

В квартале от них на балконе последнего этажа облупленной пятиэтажки показались двое мальчишек. Лица и футболки у них были перепачканы кетчупом. Они с беспокойством всматривались в столпотворение у пешеходного перехода. Видели, как подъехала полицейская машина, потом скорая помощь. Мальчишки переглянулись, быстро исчезли за балконной дверью, а несколько секунд спустя уже выбегали из подъезда. На балконе осталась только кошка. Она смотрела на столпотворение вдалеке своими выражавшими безмерную скуку глазами. Потом со двора раздался собачий лай, и кошка ушла в квартиру подальше от раздражавшего её шума.

Пётр Кукушкин, обливаясь потом, остановился перед «Империей Гутенберга». Оставалось только перейти дорогу. Но он никак не мог заставить себя выйти из-под навеса ресторанчика, находившегося как раз напротив центрального входа в книжный магазин, хотя солнце светило не особенно ярко, как будто через какой-то фильтр. Из-за вечной боязни пробок писатель приехал на место минут на сорок раньше, чем рассчитывал. Жара была убийственная, а ему пришлось парковать машину чуть не в километре отсюда и топать всё это расстояние пешком с тяжеленным рюкзаком за плечами. С парковкой тут было очень строго, даже толстосумы на крутых тачках предпочитали искать обочину, отмеченную знаком «P». Рюкзак он обессиленно бросил себе под ноги, понадеявшись, что с баллончиками ничего не случится и они не откажут в самый ответственный момент. А то ведь действительно придётся проводить презентацию… Вот это в самом деле было бы ужасно.

Решив передохнуть хотя бы пару минут, Пётр прислонился к стене и уставился на «Империю Гутенберга», мимо которой безостановочно сновали люди. Сейчас, в самый разгар дня, магазин выглядел… как-то не так. Чего-то не хватало. Петр нахмурился, обдумывая, с чем связана такая перемена. Потом понял. Витражи. Днём подсветки не было, а обычно яркие чистые стеклышки были сегодня запыленные, как будто припорошенные пеплом. Он стал рассматривать один витраж за другим, поймав себя на мысли, что ни разу даже не присматривался к ним.

– Это предзнаменование. Предвидение, если хотите. Кто-то знал, что будет в будущем. Как по-вашему?

Пётр резко обернулся. Перед ним стоял старик в поношенных вещах и с палкой. Сначала он думал послать старика по известному адресу, но Пётр сдержался. Правда, с трудом. Жара его почти совсем доконала. Вместо грубости он спросил:

– Вы о чём?

Спросил и закашлялся. В горле пересохло от пыли.

– О них, – доброжелательно ответил старик, указав кривым, старчески скрюченным пальцем на витражи.

– А что в них такого?

– В них… В них послание, молодой человек.

Кукушкин вздрогнул. От «молодого человека». Его уже лет тридцать так не называли.

– Какое… послание?

– А разве не видно?

– Нет. Расскажите. Раз вы такой умный.

Ему вдруг пришло в голову, что каким-то непостижимым образом старикашка узнал, что у него на уме. Может, его подослал Даня? Вполне в его репертуаре.

– Как вас зовут? – вдруг резко спросил Пётр.

Старик улыбнулся.

– Меня зовут Александр Игнатьевич Ямпольский. А вас?

– Петр… Иванович.

В какой-то момент он забыл своё отчество и вспоминал целых несколько секунд. Оказалось, Кукушкин почти и не использовал его всё это время.

– Очень приятно, Петр Иванович. Видите ли, я просто историк-краевед. Всё здесь знаю. Сейчас на пенсии. Хожу по городу, гуляю и если вижу, что кто-то обращает внимание на дом, о котором я могу хоть что-то рассказать, я к нему сразу пристаю. Простите старика, – Ямпольский обезоруживающе улыбнулся. У Кукушкина отлегло от сердца, он даже засмеялся.

– А! Ну, тогда хорошо! С удовольствием послушаю что-то новое.

– Просто в своё время я был знаком с человеком, который эти окна проектировал. Очень интересно. Он увлекался всякими гороскопами, астрологией, оккультизмом… Вот вы улыбаетесь, молодой человек, а в наше время за этакое… хобби… можно было и с работы вылететь. Тем не менее… Может, водички выпьем?

Кукушкин секунду не понимал, к чему клонит Ямпольский, потом понял.

– Да, конечно. Давайте присядем.

У кафе стояли три столика, чтобы посетители могли при желании посидеть на улице. Но в такую жару все сидели внутри, под кондиционером. Ямпольский и Кукушкин вполне удовлетворились уличным пластиковым столом и длинной скамейкой вдоль стены. Кукушкин заказал каждому воды со льдом и сразу отпил из своего стакана по крайней мере половину, не обращая внимания на боль, пронзившую голову, как ледяным колом. Ямпольский сделал пару глотков и закурил сигарету. Что-то без фильтра. Пётр ему позавидовал. Сам он закурить не рискнул – кашель потом можно было и не остановить.

– Обратите внимание на первый по историческому старшинству витраж, – без всяких предисловий начал профессор-краевед голосом экскурсовода. – Древний Египет. Египтяне, пирамиды, сфинксы, скарабеи… И, естественно, папирус антикворум. Полезная вещь. Его ели все – от бегемотов до людей. Последние строили из него дома и корабли. Как оказалось, это не только еда и строительный материал, но и кое-что ещё… – Ямпольский выжидательно посмотрел на Кукушкина, как будто ожидал от него ответа.

– Его использовали вместо бумаги, – проворчал Пётр, когда пауза затянулась. Старикашка, наверное, в школе преподавал.

– Абсолютно правильно. В общем, перед нами целостная картина того времени. Всё как положено. Всё к месту. Одно лишнее действующее лицо.

– Какое?

– А какое?

– Богиня с головой львицы?

– О да! Это Сехмет. Богиня, которую Ра послал наказывать людей за грехи. А она так вошла в раж, что стала убивать направо и налево, упиваясь кровью, буквально сжигая грешников своей ненавистью… Зачем бы её помещать на этом милом витраже?

– Зачем?

– Подождите, молодой человек. Едем по истории дальше. Средние века. Что у нас там? Монахи, перерисовывающие книги… Чудесно… Не думает ли кто-нибудь, что монахи и церковь вообще – не важно, какого направления – были ЗА книги? Не-е-ет, молодой человек. Им нужно было, чтобы кроме их толстых альбомов с картинками, сделанных из телячьей кожи, содержимое которых истолковывалось исключительно служителями церкви, люди не знали ничего. В те времена одно из самых опасных занятий, из-за которых человека могли обвинить в ереси и сжечь – это чтение. И сжигали, молодой человек, сжигали… Монополия на распространение информации, знаете ли… Никто ведь без церковника-толкователя абсолютно не понимал, о чём там речь, в этих самых книгах. Кто владеет информацией, тот владеет миром…

– Черчиль.

– Абсолютно правильно. И вот мы переходим к третьему витражу, если хотите, к третьему этапу истории книг. Изобретение печатного станка. Сначала ничего такого не было. Печатали сразу целые листы, вырезая сначала всё, что должно было быть на листе, на деревянной доске… Знаете о таком?

– Ксилография, – скривился Кукушкин. – Я учился в школе, профессор.

– Вы неплохо помните школьную программу, молодой человек. Так вот. Для создания каждого отдельного листа надо было вырезать целую огромную доску, для каждого листа книги – свою. Из-за этого на то, чтобы напечатать даже небольшую книгу, уходило безумное количество времени и… Кто придумал разрезать эту доску на литеры?

– Иоганн Гутенберг. Это я тоже знаю.

– Вы просто энциклопедия. Фамилия совпадает с названием магазина, вы заметили?

– Я же не тупой.

– Естественно, нет, – Ямпольский отпил ещё воды из стакана, – однако тут явно изображен не он, а наш книгопечатник Иван Фёдоров. У нас ведь собственная гордость. Какой странный у него станок, правда? Абсолютно чёрный.

– Ну и что?

Кукушкин допил воду, поморщившись. За те несколько минут, пока стакан стоял на столе, она нагрелась и стала противной.

– Фон за ними странный. Светящийся. Лучистый. Сейчас этого не видно, но вот дождитесь вечера, когда тут будет подсветка, и сами увидите. Всё пространство за печатным станком сияет весьма необычным светом.

– А каким? – Кукушкину вдруг нестерпимо захотелось рассказать этому старику, КАКИМ светом засияет сегодня витраж.

– Ну вот что за красная птица над ними?

– Петух вроде.

– Красный.

Пётр вдруг напрягся. Старик не мог… Тем не менее, он явно клонил разговор именно к этому.

– «Запустить красного петуха» – значит поджечь какой-то дом.

– В точку, – Ямпольский просиял. – Закажите ещё водички, а? А то в горле опять пересохло.

Кукушкин сделал заказ, решив проверить до конца, что этот дед задумал. Ведь была вероятность, что он испортит всё дело. Над крышами домов в серо-жёлтом подобии облаков вдруг сверкнула молния.

– Это отсылка к факту, совершенно точно имевшему место в истории, – продолжил Ямпольский, отпив из второго стакана и закурив очередную сигарету. – Отношение к Фёдорову у служителей культа было такое же, как и к Гутенбергу. Отрицательное. Они подожгли тогдашний Печатный двор, и тот сгорел дотла. А Фёдоров сбежал за границу. Печатные книги были тем динамитом, который разворотил весь фундамент веры…и заодно покончил с монополией на информацию…

Далее мы перепрыгиваем по прихоти создателей витражей сразу несколько столетий и оказываемся в эпохе ликбеза… Смешное слово. Если расшифровать, то ничего особенного, но вот сокращенный вариант мне лично навевает мысли о чём-то непристойном.

– А тут-то вам что не нравится? Всё вроде нормально. А красная звезда сверху… это просто красная звезда.

– Всё верно, молодой человек. Вот была эпоха настоящего господства книги. Вы ведь не думаете, что всех крестьян и прочих решили научить читать, чтобы сделать более культурными?

Кукушкин промолчал. Не услышав ответа, Ямпольский продолжил:

– Грамотность нужна была для того, чтобы легче было вести агитацию. Чтобы любой сельский пьяница был в стоянии прочитать агитку и делать то, что она предписывала. А если ему потом приспичит завернуть в эту самую агитку какую-нибудь сушеную воблу – что ж, это его дело. В то время издавалось огромное количество книг. Люди костьми ложились, чтобы их достать. Проглатывали толстенный том за одну ночь, на большее время книгу могли и не дать. Оставалось только в общедоступную литературу ввинчивать понемногу идеологию и прочее. С помощью книг смогли запрограммировать не одно поколение людей. Плохо это или хорошо? Кто знает, кто знает… Звезда – это тоже символ. Символам поклоняются, приносят им жертвы. А вы достаточно взрослый, молодой человек, чтобы помнить, сколько жертв принесли конкретно этому пятиконечному символу… А во-о-о-от, – голос старика окреп, казалось, это говорит гораздо более молодой мужчина, – это просто квинтэссенция поклонения…

Петр посмотрел на предпоследний витраж. Сожжение книг нацистами. Ямпольский, кажется, тихо посмеивался. Молния опять сверкнула. Грома пока не было слышно. Ямпольский продолжал:

– Мало кто со мной согласится, но самый безвредный здесь знак – это свастика. Древние так рисовали солнце. Солнце – и больше ничего. Вы уже поняли, молодой человек, что все витражи показывают самое страшное оружие нашей цивилизации. Книги. Они содержат в себе идеи, мысли, посулы, возможности, рецепты действия, обещание скорых изменений… Начитавшись их, люди начинают действовать. И те, собравшиеся перед костром, это прекрасно понимали. Они решили отнять у своих врагов это незаметное, но мощнейшее в своём долгодействии оружие… Они его сожгли. И сделали ещё хуже. Это как избавиться от бочки с порохом, кинув в нее спичку. Костры должны были устрашить людей, а вместо этого разожгли в их сердцах ненависть… Ненависть есть обратная сторона любви, только два этих чувства способны подвигнуть человека на такое, что в обычное время он тут же объявит невозможным. Так и случилось. Смотрите на последнюю картину…

В первый раз Ямпольский умолк. Потом посмотрел прямо на Петра и спросил:

– Что вы о ней думаете?

Кукушкин колебался. Потом проговорил, выдавливая из себя каждое слово:

– Я думаю, этот витраж, как и предыдущие, должен пожрать огонь.

Сказав это, он не глядел на профессора, боясь его реакции. Вообще смотрел в другую сторону. Ямпольский молчал. Прождав целую минуту, Пётр не выдержал и повернулся к нему… На скамейке рядом с ним было пусто. Он нахмурился и вскочил, едва не споткнувшись о свой рюкзак, лежавший у него в ногах, и стал осматривать улицу в обоих направлениях. Никого, хотя бы отдаленно напоминающего только что разговаривавшего с ним старика. Только на столе остался стоять пустой стакан с остатками льда на дне. Лёд таял на глазах. По спине ручьем тёк пот. Петр почувствовал себя грязным. То есть грязнее обычного. Подхватив рюкзак за сальные лямки, он пошёл через улицу к магазину, перейдя намертво забитую машинами дорогу.

Внутри его сразу встретили и проводили в уже пустой и запертый зал на первом этаже. Внутри было душно – по его же просьбе кондиционеры здесь не включали с самого открытия магазина. Заперев за собой дверь, Кукушкин повернулся к коробкам, которые аккуратно были сложены посередине зала.

Каждая коробка была заклеена скотчем. Внутри аккуратно уложены его книги. «Потные перья». Издательство постаралось. Он уже брал в руки первый экземпляр – Даня просил, чтобы познакомиться с составом листов и обложки. Толстая, гладкая бумага. Крепкая добротная обложка. В каждой книге есть ляссе. Естественно, голубого цвета.

Все было готово. Сотрудники магазина доставили их ему и, наконец-то, отвалили. Впереди у него по крайней мере пять часов спокойной работы. А потом будет время и отдохнуть. Он ухмыльнулся сам себе. Вспомнил, как во втором классе почти половина его одноклассников вместе с ним самим писали в каком-то диктанте «отдАхну», а не «отдОхну». Училка тогда сказала, отмечая голосом ударения: «ОтдОхну, когда подОхну»… Больше они ошибки в этом слове не делали.

Кукушкин мрачно ухмыльнулся и поставил на пол увесистый рюкзак. Оставалось надеться, что с товаром Касаткин его не обманул. Не хотелось бы. Сначала он вскрыл пару коробок и вытащил оттуда книги, расставив их стопками вокруг себя, чтобы с камер не было видно, что он делает. Потом воровато открыл свой рюкзак и щёлкнул глушилкой. Та пискнула и включилась. Выждав пару минут, сам не зная чего, Пётр вытащил глушилку, поставил её посередине зала, а потом высыпал содержимое рюкзака на пол и занялся делом. Не спеша он стал расставлять свои книги на заранее установленных по его просьбе столиках и стеллажах. Тщательно. Так, как советовал Даня. Каждую книгу он крайне старательно обрабатывал перед тем, как положить на нужное место. Они не понимают. Скоро поймут. Книги – лишь орудие. Как римские легионеры были орудием великой Римской Империи… Ничто не должно оставаться безнаказанным, а особенно Порочность. Он ломал голову над списком несколько месяцев. Чтобы познакомиться с нужными людьми, шатался по мерзейшим вечеринкам и тусовкам такого пошиба, что даже ему, видавшему виды, становилось невозможно тошно. На знакомства ушло огромное количество времени. Наконец всё получилось. Он не обошёл ни единого человека в списке. А уж работники СМИ… Эти стервятники готовы были на всё, чтобы тиснуть материал в свои пошлые газетёнки, журнальчики и на кабельные каналы. Но даже среди них он смог найти тех, кто был особенно подвержен… Пороку. Кукушкин специально следил за многими. Смотрел, кто больше всех смакует всякое мясо и блуд в своих фоторепортажах. Кто упивается картинами разодранных тел, убитых горем людей, кто любит лезть в душу, чтобы потом сфотографировать её самые несчастные части и выложить на прилавок, приклеив предварительно ценник. И он нашёл таких. И все они были приглашены на его презентацию…

Петр устало разогнулся. От чудо-состава не осталось ни капли. Хватило ровно на все книги, как он и хотел. В воздухе витал слабый запах, который ему очень нравился. Все щели, двери и потолок были залиты Данькиной пеной. На полу вокруг него валялись пустые баллончики. Глушилка на полу второй раз за последние пятнадцать минут коротко пискнула. Видимо, предупреждала, что заряд кончался. Пора было начинать.

Он достал из кармана коробок спичек с маленьким синим самолётиком.

Чиркая одну спичку за другой, Кукушкин пошёл по залу, кидая их на приготовленные книги. Огонь вспыхивал моментально, сразу кинувшись в погоню за писателем, как собака за хозяином.

Пётр улыбался. Ему почти не было больно. В любом случае, через несколько месяцев ему стало бы ГОРАЗДО больнее. Им двигало только одно – донести до остальных свое послание. ПОРОК НАДО ИСКОРЕНЯТЬ. Иначе потом будет хуже. Нельзя допустить появление поколения, воспитанного на всей этой мерзости, часть из которой, между прочим, написал он сам. Всем своим творчеством, начиная с той писанины, которую он первый раз опубликовал ещё в университете, Петр Кукушкин пытался показать, как делать не надо. Но читатели понимали его воззвания с точностью до наоборот: его провозгласили пророком новой эры. Эры аморальности, инфантильности и извращённого желания грязи. Его героев почитали, как кумиров, хотя Кукушкин задумывал их, как отрицательных персонажей и выписывал их со всем своим умением таким образом, чтобы к ним испытывалось только сильнейшее отвращение. К ним испытывали отвращение. Но при этом не могли не восхищаться ими, как прекрасно выписанными автором героями своего времени. Сам себе в этом не признаваясь, Кукушкин был великим мастером слова и с родным языком управлялся прекрасно.

Когда ему сообщили, что некоторые его книги хотят ввести в школьную программу по литературе, Кукушкин понял, что это конец. Дети – это то неиспорченное, что осталось у человечества. Желание испортить и их тоже показалось ему таким чудовищным, что он решил действовать незамедлительно. Этот заговор надо было как-то разрушить.

На презентацию он пригласил и того чурбана из министерства, который на полном серьёзе вел с ним переговоры о внедрении его произведений в школьное образование.

Пётр дышал так глубоко, как мог, стараясь побыстрее отравиться, чтобы потерять сознание раньше, чем огонь доберётся до него. Он знал, что вещество не даст огню исчезнуть. Мало того, когда всё, что находилось в зале, будет сожжено, огонь не потухнет. Он лишь заснёт, пока какой-нибудь дурак не решится открыть дверь, чтобы узнать у него, Кукушкина, когда же всё начнется. Откроет всенепременно.

Вещество, которым он воспользовался, будет обеспечивать температуру горения гораздо более высокую, чем ожидалось бы при горении книг. Он знал, что сгорят также и пластмассовые панели, и паркет на полу. А потом, затихнув, всё мигом оживет, едва только его разбавит воздух, когда откроется дверь. Огонь уже лизал ему ноги, когда писатель подошел к двери и тихо, как только мог, открыл замок. Это был самый слабый пункт его плана. Вдруг кто-то раньше решил бы заглянуть в зал. Ещё на этапе переговоров с дирекцией магазина он заявил, что двери раньше времени открывать нельзя, иначе второй половины суммы он директору не выплатит. Служащие должны были стоять перед входом и никого к нему ни под каким видом даже близко не подпускать.

Перед тем, как упасть, Кукушкин успел улыбнуться, представив, как кто-то любопытный открывает дверь, чтобы просунуть в зал голову и заискивающим голосом спросить, можно ли начинать. Это займет совсем немного времени и будет похоже на взрыв.

Шестой витраж продержался в окне книжного магазина всего сутки после того, как его туда установили. Какой-то молодой человек, поднявшись по обычной лестнице-стремянке, которую принес с собой, с помощью ледоруба изничтожил за одну ночь всю работу. Его, конечно, задержали, но он успел доделать задуманное: от витража осталась лишь куча блестящих разноцветных осколков. Зачем он это сделал, парень так и не смог объяснить. Ничего, кроме упоминания о чертовщине и поклонении злу, следователи от него не услышали. В итоге в окно просто вставили обычное стекло. Его разбили. Стекло вставили ещё раз. И опять при какой-то демонстрации, проходящей мимо магазина, стекло разнесли метко брошенным кем-то куском арматуры. Тогда его на долгие годы просто забили листами железа.

И всё-таки если бы кто-то решил устроить повальный опрос жителей города о том, что было на том пропавшем витраже, один человек уж точно вспомнил бы. Тане Куропаткиной было одиннадцать лет, когда она полдня провела напротив нового книжного магазина, наблюдая, как её отец вставляет витражи в окна вместе с другими рабочими. Витражи были уже в собранном виде, каждый в большой стальной раме, её нужно было только закрепить в оконном проёме. И она прекрасно запомнила, что было на том самом пропавшем витраже. Большое дерево, похожее на дуб, с цепью вокруг, по дереву ходил огромный чёрный кот. На дереве в виде плодов висели книги. Таня любовалась витражом, как вдруг, буквально в течении нескольких секунд, морда кота начала превращаться в человеческое лицо. Это было похоже на 3D-изображения, которые можно разглядеть, только если смотреть на обычную с виду картинку под строго определённым углом. Таня ничего про 3D не знала, но стояла и смотрела как раз под нужным углом, и ей увиделось совсем не то, что было изображено. Она увидела острые когти у кота, глубоко впившиеся в дерево, из-под них из сучков и ствола текло что-то, подозрительно напоминающее кровь. А листья и ветки на дереве были похожи на оторванные руки и ноги. Морда кота, казалось, шевельнулась, обнажая острые зубы…Таня моргнула. Наваждение исчезло. Перед ней по золотой цепи вокруг дуба ходил Кот Ученый. Таня всё это видела на самом деле, но никому, естественно, не рассказала, и за всю жизнь её так никто об этом и не спросил.

К часу ночи все были в сборе. Даже опоздавшие приехали. Пора было открывать презентацию. По книжному магазину прохаживались светские дамы, скалившиеся, как настоящие львицы, из-за натянутой пластическими хирургами кожи на лицах. Рядом с ними, свысока посматривая на окружающих, стояли их обычные спутники по тусовкам: в модных рваных джинсах, бархатных пиджаках, держа в руках разнообразные гаджеты. Вокруг, как мухи, вились и жужжали представители СМИ: устанавливали камеры, выбирали точки с самыми выгодными ракурсами, фотографы спешно делали снимки бомонда. Стены подпирали плечистые люди в костюмах – охранники собравшихся.

Снаружи магазин сверкал всеми своими витражами, как волшебный замок. Картины на окнах светились, как телевизионные экраны, привлекая внимание всех, кто шел мимо.

Сергей Бочкин поминутно поглядывал на часы и то выходил наружу, на улицу, то скрывался в магазине, чувствуя нетерпение. Чем-то не нравилась ему вся эта презентация, хотя почему, он не мог себе объяснить.

Первичная подготовка зала с утра его особенно не насторожила. Убрали все книги со стеллажей – требование Кукушкина. Грузчики принесли все коробки, которые пришли на склад. Одна коробка была рваная, через дырку видны были одинаковые корешки книг. Всё это они проделали в четверг после окончания работы магазина. В пятницу зал был закрыт для посетителей, о чём также писатель договорился с дирекцией. Ещё днём в пятницу Кукушкин приехал в магазин, прошёл в отведенное ему помещение и велел не мешать ему. Презентация должна была начаться в час ночи. Что он делал в зале всё это время, никто не знал. Мимо дверей проходили посетители, работники магазина, журналисты и фотографы, но никто не попытался заглянуть внутрь, хотя на двери посматривали. Да им бы и не дали – Бочкин поставил там самого плечистого охранника. Что было бы, если бы кто-нибудь всё-таки сделал это – об этом думали потом все, но факт был в том, что этого не произошло. Случилось совсем другое.

Внутри «Империи Гутенберга», улыбаясь собравшимся и думая, что его вот-вот стошнит, Сергей Бочкин протолкнулся к дверям в презентационный зал, поправил галстук, нажал на ручку и открыл дверь… К счастью для него, конец наступил через мгновение.

Чёрная клубящаяся адская мгла внезапно ожила и злобно рванулась вперёд быстрее, чем курьерский поезд, обретя цвет и невозможную для невещественного жёсткость. Она поглотила всё, что было: Бочкина, работников СМИ, представителей элиты… И понеслась дальше, увлекая их за собой, как сухие опавшие листья. Красно-оранжевый ревущий ад прокатился по всему первому этажу магазина и рванулся наверх по обеим лестницам. Огонь пронёсся через обе металлические вертушки центрального входа, согнув их, как тонкие деревца, и, вынеся стёкла тяжелых дубовых дверей, факелом взвился над улицей Обвалова и на какие-то мгновения поднялся, казалось, почти до самого неба, коверкая его темноту, вот уже несколько последних часов рассекаемую молниями. Проходившие мимо «Империи Гутенберга» замерли, завороженные абсолютно невозможным зрелищем. В первые минуты все витражи оставались целыми, так как с внутренней стороны их закрывали стальные стеллажи со сплошными стенками, какое-то время державшие жар, хотя взрыв сильно прогнул их и покорёжил. Это спасло тех, кто находился рядом, от серьёзных травм.

Все, кто был в тот момент на улице, молча, с открытыми ртами, наблюдали за тем, как огонь, казалось, невозможно лениво пошел наверх, к крыше. На самом деле прошли секунды. По истечении этих секунд те люди, которые стояли в непосредственной близости от магазина, стали от него отбегать, так как температура там стремительно возрастала. Обычный городской шум перекрылся громовым ревом пожара. Лопались от жара стёкла второго и третьего этажа магазина, но этого никто не слышал. Если кто-то и кричал, этого тоже никто не слышал, даже те, кто стоял совсем рядом друг с другом.

Первые звонки на пульт дежурного пожарной охраны поступили меньше чем через пол-минуты после взрыва. Реакция пожарных была, как всегда, моментальной. Завывая и ревя моторами, машины рванули к месту пожара. Три пожарных расчёта. Все были совсем недалеко, но чтобы добраться до магазина, надо было проехать по улице Обвалова. А за несколько домов от «Империи Гутенберга» было ДТП, а также ремонт дороги. Пробка растянулась почти на всю длину улицы, а объехать было нельзя, так как везде вокруг было одностороннее непопутное для них движение. Пожарным, как известно, при необходимости правила движения соблюдать не надо, но и они не могут пробиться через пробку на дороге, где нет никаких боковых ответвлений, а узкие тротуары, и без того не дававшие возможности проезда даже для крохотных малолитражек, вдобавок были уставлены столбиками по всей длине. Столбики были установлены специально для удобства пешеходов, чтобы автомобилисты не парковали свои машины на тротуарах и не мешали им.

Был вызван вертолёт. На это ушли ещё минуты. Вертолёт, естественно, прилетел раньше, чем приехали машины, но тоже поздно. А проехать сквозь заторы пожарные смогли только через полчаса, когда вызванная дорожно-постовая служба смогла всё-таки разгрести перед ними узкий проход. К тому времени тушить в «Империи Гутенберга» было уже нечего. Всё здание было раскалено, к стенам невозможно было прикоснуться, а чудища наверху, оказавшись под слоем штукатурки вовсе не бетонными, а железными, раскалившись, сияли малиновым светом по всему фасаду, придавая всей картине какой-то оттенок фильма ужасов. Ещё до приезда пожарных витражи один за другим, абсолютно беззвучно, как казалось из-за рёва пожара, осыпались дождем, заваливая тротуар плавящимися осколками. И происходило это как в замедленной съёмке – медленно и так, чтобы все успели насладиться зрелищем. Собравшиеся потом наперебой рассказывали, что более величественного зрелища они в жизни не видели. Медленно, как Ниагарский водопад. А ведь вода там падает с огромной скоростью. Всё, что смогли сделать пожарные – это поливать соседние здания, чтобы не допустить распространение огня.

Попасть внутрь оказалось поначалу невозможным. Главный вход был перегорожен двумя исковерканными стальными вертушками, а все окна на первом и втором этажах оказались перегороженными сплошными стальными стеллажами, которые пришлось резать и вырубать. Железная дверь служебного входа, использовавшаяся также для доставки книг со склада, была закрыта на ночь, и её также пришлось разрезать, чтобы пробраться в магазин. Только для того, чтобы попасть внутрь, пожарным и спасателям потребовалось немало времени, хотя они штурмовали здание со всех сторон. Было уже ясно, что спасать некого. Вокруг собралась огромная толпа. Сквозь едкий дым, затянувший собой всё вокруг, проступал чёрный остов «Империи Гутенберга». Чудовища на стенах постепенно стали остывать. Как оказалось, в доме были деревянные перекрытия, что и обеспечило такую скорость распространения огня. Теперь внутри не осталось ни полов, ни потолков. Железные части крыши, как только прогорели стропила, рухнули прямо в подвал. От здания, таким образом, остались одни чёрные стены с дырами от окон. Только внизу дыры было видно не везде – кое-где их до сих пор закрывали остатки стеллажей. И всю ту ночь до самого утра по небу носились молнии, рисуя самые причудливые узоры, и грохотал гром – всё ближе и ближе, но в отличие от молний его никто не замечал, так как шум от пожара перекрывал абсолютно всё. Дождь той ночью так и не пошёл.

В пятницу домой Эмилия пришла поздно. Практически ночью. И совершенно никакая. Везде – и в полиции, и в морге – пришлось таскать с собой детей. Мальчики, однако, не доставили ей никаких дополнительных проблем, во всех учреждениях терпеливо дожидаясь её на стульях, куда она их сажала. Есть ей не хотелось, хотя единственное, что Эмилия перехватила в течение суток – это подсохший кусок хлеба с горбушкой сыра. Зато проголодалась кошка. Она ходила вокруг, мяукала и тёрлась об ноги, но Эмилия даже не замечала её, молча сидя за столом и куря одну сигарету от другой. Сыновья в конце концов насыпали кошке сухой корм, а сами всё также молча почистили зубы и пошли спать.

Время шло, Эмилия взяла новую пачку сигарет, после полуночи собралась и вскипятила чайник, чтобы заварить кофе. Он был мерзкого вкуса – Эмилия купила его на какой-то сомнительной распродаже в местном сетевом магазине. Зато сэкономила. От варева поднимался совсем неаппетитный дым. Ничего общего с рекламой. Проходя к столу, Эмилия глянула на часы. Час ночи… Из раскрытого окна раздался особенно громкий раскат грома. Она еле удержала чашку сразу ослабевшими пальцами. Гремело, вообще-то, целый день, но именно этот раскат… Слишком уж он похож на… тот тополь. Поставив кружку на стол, она подошла к открытому окну. Видимо, во дворе ещё какое-то дерево упало. А ведь ветер дул весь день – вдруг вспомнилось ей. Суховей, конечно, никакой прохлады он с собой не нёс, тем не менее, как ей теперь вспомнилось, к вечеру он только усилился.