Текст книги "Джейн Остен и ее современницы"

Глава V
Дора Джордан – актриса, фаворитка и многодетная мать

Каждый день подтверждает мне несовершенство человеческой натуры и невозможность полагаться на кажущиеся порядочность и здравый смысл.

Джейн Остен

Как совместить карьеру с воспитанием ребенка? Таким вопросом задаются многие наши современницы, но он волновал женщин и двести лет назад. Особенно если карьера подразумевает гастроли, заучивание тысяч строк наизусть, рождественские каникулы, проведенные вдали от семьи, синяки, ссадины, сорванный голос и прыжки по сцене на последних месяцах беременности. А детей при этом было не двое-трое, а… тринадцать!

Такова была жизнь Доры Джордан, великой актрисы и любовницы будущего короля Вильгельма IV. Пожалуй, трудно найти среди современниц Остен женщину более самодостаточную и трудолюбивую, умеющую себя подать, но вместе с тем заботливую и любящую. Но, несмотря на всю свою целеустремленность, Дора Джордан не сумела справиться с главной проблемой своей жизни – с тотальным бесправием женщин, налагавшим печать на всю их жизнь и жизнь их детей.

В своей борьбе Дора полагала, что ее 20-летний союз с любимым мужчиной, которому она родила десять человек детей, дает ей хоть какие-то права. Закон считал иначе.

Дора Джордан

* * *

О том, что не все браки равны в глазах закона, Дороти Джордан узнала рано. Она родилась в 1761 году в Ирландии в семье англичанина Фрэнсиса Бланда и валлийки Грейс Филиппс. Матушка Дороти гордо именовала себя «миссис Бланд», но это было скорее дерзостью с ее стороны. Родители Дороти не были повенчаны. Точнее, пытались обвенчаться, но судья Бланд, отец Фрэнсиса, признал их союз незаконным. Достопочтенному джентльмену не нравилось, что его сын, тогда еще несовершеннолетний, взял в жены актрису. Тем не менее, молодые люди продолжали жить вместе, как ни в чем не бывало. Грейс была уверена, что Фрэнсис никогда ее не оставит.

Да и что такое запись в церковно-приходской книге? Так, пустая формальность. Главное – любовь.

Но в 1774 году, когда семейство проживало в Дублине, любовь внезапно угасла. В один прекрасный день отец попросту исчез. Как выяснилось, он уехал в Лондон, где с чистой совестью заключил новый брак. Некоторое время он еще присылал Грейс деньги, но когда в новой семье появились дети, помощь прекратилась. Грейс была в отчаянии. Нельзя сказать, что она полностью зависела от мужа финансово. Успешная, хотя и малоизвестная актриса, Грейс вносила свой вклад в семейный бюджет. Однако теперь ей пришлось в одиночку поднимать шестерых детей.

Помочь матери сразу же вызвалась 14-летняя Доротея. Проработав некоторое время помощницей модистки, она поняла, что скучные будни продавщицы не для нее, и устремилась по материнским стопам. Она тоже станет актрисой!

Первым же ее шагом была перемена имени – со скучного «Доротея» на эффектное «Дора». На афишах она значилась как «мисс Фрэнсис»: раз уж отец не смог ее обеспечить, так пусть хотя бы поделится своим именем. Пройдет еще несколько лет, и Дора, по-прежнему незамужняя, оградит себя щитом благопристойности – приставкой «миссис» и новым псевдонимом.

Дору приняли в труппу театра на Кроу-стрит, что в Дублине. Первое выступление едва не стало последним: перед выходом инженю так разволновалась, что бросилась за кулисы, но ее поймали и вытолкали на сцену. И почти сразу же Дора почувствовала себя, как рыба в воде. У нее открылся дар комедийной актрисы. Она буквально заражала публику своим заливистым смехом, казалось, исходившим от самого сердца.

Мемуарист Хаззлитт впоследствии рассыпался в похвалах: «Ее лицо, слезы, манеры были неотразимы. Ее улыбка сияла, как солнце, ее смех веселил душу. Она была сама веселость, открытость, добросердечность. Она не смиряла свои природные чувства и доставляла публике больше удовольствия, нежели любая другая актриса, ведь и сама она искренне наслаждалась своей игрой».

Ни критики, ни даже поклонники не считали Дору красавицей – ей мешали длинноватый нос и выдающийся подбородок. Повод для восхищения давала задорная улыбка, блестящие карие глаза и пышная копна кудрявых волос. Если они выбивались из-под чепчика, то практически скрывали черты ее лица. Фигура у очаровательной шатенки тоже была хороша – стройная, с тонкой талией, – но больше всего современников восхищали ее ноги. Хотя женщины XVIII столетия не стеснялись обширных декольте, ноги, в отличие от груди, оставались сокрытыми от взоров. Полюбоваться на это диво можно было разве что в театре. Огромным успехом пользовались пьесы, в которых актрисам приходилось переодеваться в мужской костюм.

Дора Джордан в роли нимфы

Именно в таких ролях засияла юная Дора. Ей необыкновенно шли штаны до колен и шелковые чулки. «Миссис Джордан так часто выбирает роли, для которых нужны брюки, что мы, мужчины, можем лишь восхищаться ее проницательностью. Женщинам следовало бы ей завидовать, ибо благодаря своим привилегиям она недоступна порицанию и может не опасаться злых языков», – писали в газетах. За свою карьеру Дора сыграла десятки подобных ролей, от шекспировских Виолы и Розалинды до мальчишки-сорванца наших дней. Некоторые из них она играла на восьмом месяце беременности.

Подающей надежды актрисой вскоре заинтересовался Ричард Дейли, управляющий театра на Смок-элли. О мистере Дейли ходила недобрая молва. Он прослыл не только бретером, но и донжуаном, хотя и не высокого пошиба: не полагаясь на свое обаяние, давал актрисам деньги в долг, после чего предлагал более интимный способ уплаты. Откажешься – загремишь в долговую тюрьму.

Непонятно, почему Дору не предостерегла матушка, но, так или иначе, в 1781 году она вступила в труппу Дейли. А годом позже забеременела. Как потом не раз намекала Дора, управляющий принудил ее к сожительству или просто изнасиловал. «Кто поверит в искренний отпор актрисы?» – грустно усмехались ее друзья.

«Беды, когда идут, идут не в одиночку, а толпами», – писал Уильям Шекспир. Его слова как нельзя лучше описывают жизнь Доры Джордан. Не в силах больше оставаться подле Дейли, Дора решила искать другой театр. Вдобавок заболела мать, а младший брат Джордж и сестра Хестер еще не начали зарабатывать. С самого начала в их семье повелось, что деньгами всех обеспечивала Дора, и даже годы спустя брат и сестра все так же рассчитывали, что она будет их содержать.

Но кто наймет беременную актрису? Вся надежда была на тетю Марию, которая играла в йоркширской труппе. Быть может, ей удастся выхлопотать для Доры хоть какую-то роль. Собрав нехитрый скарб, семейство отчалило из Ирландии в Англию, но уже в Лидсе их поджидало разочарование – Мария была тяжело больна и ничем не могла помочь беглецам. Тогда Дора отважилась сама написать ее импресарио – Тейту Уилкинсону.

При первом же взгляде на Дору мистер Уилкинсон погрустнел. Какая из нее актриса, тем более комедийная? «Ни в чертах юной леди, ни в ее повадках не было заметно и малой толики комического таланта; скорее уж напротив, она выглядела унылой и угнетенной, в глазах стояли слезы, а ее печаль безмолвно взывала к помощи». Прежде чем отказать Доре, он все-таки попросил ее продекламировать несколько строк. Дора прочла монолог из пьесы «Кающаяся красавица» Николаса Роува: пьеса об изнасиловании как нельзя лучше отражала ее чувства. Пораженный ее талантом, Уилкинсон немедленно предложил ей присоединиться к своей труппе.

Актрисе был назначен неплохой гонорар (15 шиллингов в неделю) и один бенефис, сборы с которого полностью поступали в ее пользу. Дело оставалось за малым – выбрать подходящий псевдоним. Ведь беременной особе несолидно называться «мисс». Уилкинсон предложил псевдоним «миссис Джордан» в честь библейской реки Иордан, и Дора с радостью согласилась. Еще долгие годы это имя не сходило с театральных афиш.

В отличие от театра на Смок-элли, труппа Тейта Уилкинсона была кочевой. Кто в карете, кто верхом, а кто в кибитке с декорациями, актеры переезжали из одного города в другой. На своем пути они пересекали бескрайние вересковые пустоши и деревушки, обитатели которых сбегались посмотреть на этакую невидаль, пока, наконец, не останавливались в одном из трех городов – Йорке на севере, Халле на восточном побережье, Шеффилде на юге. Представления были приурочены к скачкам, ярмаркам и прочим событиям, собиравшим толпы народа.

Обычно спектакль начинался в шесть часов вечера и заканчивался в полночь. По устоявшейся традиции, за основной пьесой, будь то комедия или трагедия, следовал одноактный фарс. Таким образом, для каждого вечера приходилось готовить две пьесы, и у актеров была двойная нагрузка. Но даже будучи в положении Дора отлично выдерживала напряженный режим. Угнетало ее другое – зависть.

Опасаясь, что Доре достанутся лучшие роли, ее товарки настроили против нее публику. Нравы среди провинциалов царили консервативные, и жители Халла чуть не освистали Дору, когда она вышла на сцену 26 декабря 1782 года, через месяц после родов. Несмотря на неприязнь публики, Дора доиграла роль до конца и закололась бутафорским кинжалом, после чего побежала за кулисы кормить дочку Фанни. А импресарио понадобилось немало стараний, чтобы объяснить публике истинное положение Доры. Она была не распутницей, а жертвой соблазнителя.

* * *

Три года спустя кочевая жизнь настолько утомила Дору, что она задумалась о постоянном театре. Как и любая актриса, она мечтала о Лондоне. Только там можно рассчитывать на высокие гонорары, жить в особняке вместо кишащих клопами номеров и – как знать! – заручиться покровительством королевской семьи. Георг Третий и Шарлотта обожали театр. После утомительных придворных церемоний спектакли были для них отдушиной. Королева начинала вывозить своих отпрысков в театр, как только им исполнялось пять лет. Среди этих маленьких театралов был и принц Вильгельм, сыгравший в жизни Доры роковую роль.

Где, как не в Лондоне, можно почувствовать себя настоящей знаменитостью? Ловить букеты и восхищенные взоры? Слушать, как тебе аплодируют сливки общества, Спенсеры и Кавендиши? Впрочем, аристократы приходили в театр не столько приобщиться к искусству, сколько «людей посмотреть и себя показать», из-за чего в зрительном зале и не гасили свет – иначе как разглядеть, кто во что одет? Они не приняли бы актера в свой круг, но, даже стоя у кромки их сияющего мира, актеры могли почувствовать, что тоже к нему принадлежат.

Лондон манил Дору. Но сколько других амбициозных провинциалок, уехавших покорять столицу, заканчивали свои дни в борделях Вест-энда или трущобах Ист-энда? Конкуренция была высока.

Сара Сиддонс в образе музы трагедии. Портрет Джошуа Рейнолдса

На вершине театрального Олимпа стояла величественная Сара Сиддонс, чьи портреты любили писать Гейнсборо и Рейнолдс. Каким бы ни было отношение к актрисам, никто не смел усомниться в ее респектабельности. Репутация Сиддонс сияла такой белизной, что королева Шарлотта, эта сухая моралистка, назначила актрису учительницей чтения для своих дочерей. В отличие от Доры, Сара Сиддонс была настоящей «миссис», хотя и жила отдельно от мужа. Словом, на фоне миссис Сиддонс Дора выглядела полнейшим ничтожеством… Но лишь поначалу.

В действительности у миссис Джордан были свои преимущества. Сару Сиддонс вдохновляла муза трагедии, и ее лучшей ролью по праву считалась леди Макбет. Доре Джордан удавались легковесные, искрящиеся юмором роли. Ее призванием была комедия, а Талии всегда найдется место рядом с Мельпоменой. И разве в молодости Сара не служила камеристкой у знатной дамы, разве не прогонял ее великий Гаррик из театра Друри-лейн, разве она не скиталась по провинции, прежде чем засиять на столичном небосклоне? Пример Сары Сиддонс внушал Доре не страх, а уверенность.

В сентябре 1785 года она распрощалась с Уилкинсоном и уехала в Лондон. С ней, как обычно, отправилась мать, сестра Хестер, ставшая нянькой для крошки Фанни, и безработный Джордж. Оставив родню в доме на Генриетт-стрит, 8, Дора отправилась в Королевский театр Друри-лейн, откуда ей пришло приглашение.

Первый театр на Друри-лейн был открыт в 1663 году с разрешения Карла II, любителя зрелищ и хорошеньких актрис. С его подачи на женские роли наконец-то начали брать женщин, а не безусых юнцов. Директора тщательно отбирали лучших актеров, так что зрительный зал никогда не пустовал. Его декор – творение братьев Адамс – радовал глаз элегантностью белых с позолотой стен и просторной сценой, обрамленной рядами масляных ламп.

Совсем иначе выглядело закулисье – полутемный лабиринт, по которому сновали рабочие, костюмеры, прачки. Перед спектаклем актрисы торопливо одевались в общей гримерной, где вечно кричали чьи-то дети и где пол был расчерчен мелом на квадраты – личное пространство каждой актрисы. Доре повезло больше. Как одна из ведущих актрис, она получила отдельную гримерку. После представлений актеры собирались в зеленой гостиной, и к ним могли присоединиться высокопоставленные гости (но лишь с разрешения управляющего, ведь театр не публичный дом).

Театр Друри-лейн

В 1776 году прославленный актер Дэвид Гаррик, директор театра на протяжении тридцати лет, продал Друри-лейн драматургу Ричарду Шеридану. Именно с ним предстояло работать Доре. Шеридана можно назвать одним из самых незаурядных людей своего времени. Славу ему принесла не только «Школа злословия», одна из лучших комедий нравов, но и его деятельность на политическом поприще. В 1780 году он был избран в Палату общин, где активно лоббировал интересы партии вигов. Одним из его близких друзей был принц Георг. Как и у других вигов, у Шеридана была красочная личная жизнь: сначала он дрался на дуэлях из-за своей невесты Элизабет Лэнли, а затем благополучно изменял ей с леди Харриэт Понсонби, сестрой Джорджианы Кавендиш и матерью леди Каролины Лэм.

Дора быстро поладила с директором. Ее дебют в Друри-лейн состоялся 18 октября 1785 года. Дора сыграла прелестную Марджери в пьесе «Девица из провинции».[6]6
  Пьеса была адаптацией комедии Уильяма Уичерли «Провинциалка». В центре сюжета – молодой повеса, притворившийся импотентом, чтобы получить доступ ко всем замужним дамам. Грубому юмору эпохи Реставрации не было места на сцене XVIII века, и все скабрезности были вычищены из комедии. Вместе с ними ушло и ее очарование.


[Закрыть] Сама по себе пьеса вызывала смешанные чувства. Уже позднее романистка Фанни Берни писала о другом представлении: «Миссис Джордан играла восхитительно, однако же сама пьеса настолько неприятна своим сюжетом и его развитием, что даже ее похвальная игра не могла развеять всю эту омерзительность». В отличие от чопорной мисс Берни, завсегдатаи театра рукоплескали пьесе.

Почти сразу же в Лондоне заговорили о новом даровании. Через несколько дней полюбоваться на Дору пожаловал принц Георг, а за ним потянулась аристократия. Последующие спектакли – «Двенадцатая ночь», «Цимбелин», «Поездка в Скарборо» – тоже имели огромный успех, который не мог не отразиться на гонорарах. Начиналась жизнь, о которой Дора так мечтала.

Вскоре среди многоликой толпы поклонников она начала выделять темноволосого молодого человека. Это был Ричард Форд, сын одного из крупнейших акционеров театра. Их мимолетный интерес перерос в глубокую привязанность. Ричард и Дора идеально подходили друг другу – практически ровесники (ему 27, ей 24), оба трудоголики и оба же влюблены в театр.

Доре импонировало, что Ричард ценит ее не только как любовницу, но и как профессионала. Независимость, в том числе и финансовая, была для нее крайне важна. Она не хотела лететь в золотую клетку и не искала богатых патронов. Она хотела замуж. Замуж за Ричарда, такого надежного, ответственного, понимающего. Он действительно обещал на ней жениться, но после того, как отец свыкнется с его решением. А до тех пор они с Дорой могут жить как муж и жена.

Ведь клятвы перед алтарем – пустая формальность. Главное – любовь.

Доре казалось, что она превозмогла семейное проклятие. На самом деле, она еще раз прошлась по заколдованному кругу.

На пару с Ричардом Дора сняла дом в районе Блумсбери, на Гоуэр-стрит, 5. Здесь хватало места для Хестер и маленькой Фанни, у которой вскоре появились две сестрички: в 1787 – Доротея Мария, получившая прозвище «Доди», в 1790 – Люси Хестер. Рождению Люси, любимицы Доры, предшествовало печальное событие: во время эдинбургских гастролей скончалась Грейс, которая повсюду путешествовала вместе с дочерью.

А через год последовал новый удар, впрочем не настолько болезненный. После того как отец Ричарда продал свои акции, молодой человек проявлял уже меньше интереса к театру Друри-лейн. Он начал задумываться о карьере в парламенте и уже сам понимал, что жена-актриса может явиться препятствием на этом пути.

К этому времени друзья укрепились во мнении, что Ричард и Дора тайно женаты; Дора уже подписывала письма «Д. Форд». Перемена Ричарда не могла ее не задеть. Дора поставила его перед выбором. Как писал ее знакомый: «В конце концов, она потребовала от него решительный ответ касательно женитьбы и, заметив его уклончивость, недвусмысленно сказала ему, что уверена, по меньшей мере, в одном: если ей придется выбирать между предложениями протекции, она выберет самое выгодное из них. Если же он сочтет ее достойной быть женой, ни одно искушение не будет настолько сильным, чтобы оторвать ее от мужа и от супружеских обязанностей».

Этот разговор поставил точку в их отношениях, но Дора не печалилась. Она была популярной актрисой на пике карьеры. У нее были славные дети, на которых Ричард обещал не претендовать. Наконец, у нее был еще один поклонник, и какой! Принц Вильгельм, он же герцог Фитцкларенс.

* * *

Новый поклонник был полной противоположностью Доры Джоржан. Она радовалась, если в неделю выпадал один выходной – он день-деньской томился от безделья. Она заслуженно гордилась своей карьерой – он считал себя неудачником. Пожалуй, объединяло их лишь одно – стремление обрести семью.

Как и его старший брат Георг, Вильгельм был обделен родительской любовью. Но если наследнику перепадали хоть какие-то крохи любви, с младших сыновей был совсем другой спрос. Когда Вильгельму исполнилось 13 лет, родители отправили его мичманом во флот. Морская жизнь была более чем суровой, условия на кораблях – тяжкими, наказания – так просто чудовищными, только титул спасал Вильгельма от кошки-девятихвостки.

Первый год оказался для него самым удачным: юноша участвовал в битве у мыса Сент-Винсент, когда английский флот одержал победу над испанской эскадрой, и один из захваченных линейных кораблей назвали в честь принца. Но на этом его везение закончилось. Служба в Вест-Индии, пусть даже при наличии собственного корабля, тянулась скучно, а во время редких визитов домой Вильгельм только бесконечно выслушивал нотации родителей, которых раздражали его моряцкие замашки.

Услышав о безумии отца и предполагаемом регентстве брата, Вильгельм сбежал в Англию, надеясь, что Георг не оставит его своей милостью. Ко времени же его прибытия отец успел выздороветь настолько, чтобы отругать его за самовольную отлучку. После побега адмиралтейство категорически отказалось принимать принца обратно, и король, ворча, даровал ему титул герцога Кларенса.

Последнего герцога с таким титулом, по легенде, утопил в бочке с мальвазией его родной брат Ричард III. Георг тоже не жаловал младшего брата. Он привык проводить время с придворными остроумцами Шериданом и Фоксом, а с недалеким Вильгельмом ему было скучно. Как-то раз, желая угодить Георгу, Вильгельм предложил «жениться на какой-нибудь богачке», чтобы она уплатила его долги. «Да кто же за тебя пойдет?» – скептически отозвался Георг.

Принц Вильгельм

Вероятнее всего, Вильгельм и Дора впервые столкнулись лицом к лицу в июне 1789 года. По окончании пьесы Конгрива «Любовью за любовь» Вильгельм зашел за кулисы, чтобы показать актеру, игравшему моряка, как правильно завязывать шейный платок. Практичность герцога понравилась Доре, а он, в свою очередь, не мог устоять перед ее обаянием. Как и все дети Георга III, Вильгельм был завзятым театралом и даже участвовал в любительских постановках. Актриса не могла его не увлечь.

Когда последний след Ричарда испарился в небытие, Вильгельм отправил очередное письмо брату, своему равнодушному конфиденту: «Ты можешь преспокойно поздравить меня с моим успехом: все уже устроено: они никогда не были женаты: тому у меня имеются все доказательства, и даже юридические… Моя уверенность в твоей ко мне дружбе не позволяет мне ни на момент усомниться, что ты, дорогой брат, благосклонно отнесешься к женщине, которой заслуженно принадлежит мое сердце и доверие и которая даровала мне столь много однозначных и прочных доказательств своей необычайно прочной ко мне привязанности». (Эпистолярный жанр ему тоже не давался.)

Как и все в нем, его ухаживания были неуклюжи, но Дору подкупала его доброта и искренний интерес ко всему, что ее касалось, – к ней самой, к ее карьере, к ее детям.

* * *

Как только столичное общество узнало, что Дора стала официальной любовницей Кларенса, из типографий хлынул поток карикатур. Особенно доставалось ее псевдониму, ведь на тогдашнем сленге слово «джордан» означало ночной горшок. На одной из самых жестоких карикатур художник Гиллрей изобразил огромный горшок с трещиной, куда с трудом и безуспешно пытается пролезть герцог Кларенс. За годы в театре Дора нередко сталкивалась с критикой, но с такой травлей – еще никогда. От потрясения она заболела, и Вильгельм пригласил к ней лучших врачей. Всеми правдами и неправдами он пытался остановить памфлеты и карикатуры, и хотя у него ничего не получилось, Дора оценила его усилия и здесь.

С каждым днем неловкий, но заботливый Вильгельм нравился ей все больше. Она поняла, что в глубине души он очень добрый и ранимый человек. Такие неспособны на подлость. И не беда, что он никогда во всеуслышание не назовет ее женой. Главное – все равно любовь.

Запаса его любви хватило на 25 лет.

Но это были очень счастливые годы.

Дора сумела договориться с публикой, встретившей ее в штыки после того веера карикатур, клеветы и грязи. Когда, наконец, смолк свист в зале, Дора подошла к краю сцены… и просто заговорила. Не заученными репликами, а от души. Она объяснила, что и не думала бросать театр и отсутствовала только по болезни. А поскольку она честно служила обществу, то всегда считала себя под его покровительством. Это была не мольба, а слова честного человека. Они укротили зрителей.

Беззлобно посмеиваясь, лондонцы величали ее герцогиней, да и сама она подшучивала над своим положением. Однажды она рассчитала кухарку за какую-то дерзость. Взяв деньги, старуха-ирландка постучала шиллингом по столу: «А вот теперь, моя дорогуша, я как возьму этот “тринадцатник”, да как сяду на галерке, а как твоя королевская светлость выйдет мне поклониться, уж так засвищу да затопаю твоему королевскому высочеству, что мало не покажется».

Казалось, жизнь наладилась и бесконечной чередой потекли размеренные будни. Несмотря на беспрестанные беременности, Дора продолжала выступать на сцене, в том числе и в ролях мальчиков. После двух выкидышей она родила герцогу первого сына в 1794 году. На радостях Вильгельм нарек его Джорджем в честь своего кумира Георга. В 1795 году родился второй сын Генри. Затем с небольшими интервалами начали появляться другие дети: в 1796 – София, в 1798 – Мэри, в 1799 – Фредерик (Фреддлз), в 1801 – Элизабет, в 1802 – Адольфус (Лолли), в 1803 – Августа, в 1805 – Августус (Тус). Последнего ребенка, дочь Амелию, Дора родила в 1807 году в возрасте 45 лет.

Можно восхищаться не только плодовитостью миссис Джордан, но и ее бесстрашием. В XVIII веке деторождение было занятием поистине для сильных духом. Материнская смертность была настолько высока, что некоторые женщины загодя писали письма еще нерожденным детям на случай, если так и не доведется с ними увидеться и поговорить. Но миссис Джордан рожала здоровых малышей и через нескольких месяцев возвращалась в театр.

* * *

Для растущей семьи требовался новый дом, желательно в пригороде, чтобы малыши могли резвиться на свежем воздухе. Орава детей не помещалась ни в лондонском доме Доры, ни в резиденции Кларенс-хаус. До поры до времени король и королева игнорировали положение младшего сына, но, видимо, такое изобилие внуков смягчило их сердца. Тем более что миссис Джордан вела себя скромно, не то что их другие невестки, законные и незаконные. А Вильгельм на фоне остальных сыновей и вовсе казался эталоном семейственности.

И в какой-то момент король самолично предложил Вильгельму одно из владений короны – усадьбу Буши-хаус в королевском парке Буши на юго-западе Лондона. В просторном особняке из красного кирпича было предостаточно места для всех детей Доры, включая трех старших дочерей. Вильгельм не пытался отделить родных детей от Фанни, Люси и Доди, ведь все они, так или иначе, были незаконнорожденными. Он даже забрал в Буши другого своего бастарда, семилетнего Уильяма, которого очень тепло приняла Дора. Конечно, дети не могли претендовать на титулы, зато Вильгельм обеспечил их фамилией «Фитцкларенс».

Буши-хаус, в наши дни Национальная лаборатория физики

Отношения в этой большой семье – хотя моралисты назвали бы ее иначе – были удивительно гармоничными и терпимыми. Родители и дети много разговаривали, смеялись вместе, играли в карты и бильярд, читали вслух, писали друг другу письма.

Как и современные знаменитости, Дора часто отсутствовала дома. Летом гастроли в провинции, откуда она присылала детям щедрые подарки, на рождественских каникулах – спектакли, для которых требовалось много репетировать. Дора корила себя, что проводит дома слишком мало времени, но ничего не могла поделать – карьера для нее была важна не меньше, чем материнство, а неистощимая энергия помогала ей сочетать обе эти сферы. Выручало и присутствие любимого мужчины, который не упрекал ее, если приходилось одному развлекать детей под Новый год.

Привычную театральную рутину Доры нарушали неожиданные происшествия. Одно из них – покушение на Георга III в мае 1800 года. В этот вечер давали пьесу «Будет она или нет», в которой Дора играла одну из своих звездных ролей – испанку Ипполиту, переодевшуюся в офицера. Посмотреть на невенчанную невестку приехали король с королевой (они высоко ценили ее как актрису, но не как члена семьи). Когда августейшая чета появилась в ложе, раздался выстрел. Пуля просвистела в нескольких дюймах от монарха. Стрелял сумасшедший, и его довольно быстро обезоружили. Этого времени хватило, чтобы Шеридан дописал строфу в гимн «Боже, храни короля», и труппа тут же исполнила новую версию. Публика подхватила песню, Их Величества расчувствовались, и вечер был спасен.

Один из самых счастливых дней в жизни Доры выпал на 21 августа 1806 года. Это был сорок первый день рождения Вильгельма. После кончины адмирала Нельсона, своего доброго друга, Вильгельм некоторое время был в трауре, но с января прошло достаточно времени, чтобы можно было устроить шумный пир. Принцы крови и знать прибыли в Буши. Они любезничали с Дорой, как если бы она была им ровней. Днем гости прогуливались в парке, где их слух услаждал оркестр, а вечером принц Уэльский, взяв Дору под руку, повел ее в столовую и усадил во главе длинного стола, как раз напротив Вильгельма. Так садились только хозяева дома, только муж и жена. Значит, их десятилетний союз общество все же признало!

У нее появилась надежда, что Георг, став регентом или даже королем, отменит закон 1772 года о королевских браках. Это было в его собственных интересах, ведь он смог бы узаконить свой брак с Марией Фитцгерберт. А они с Вильгельмом стали бы друг другу еще ближе, чем просто сожители.

На смену мечтам пришли серьезные поводы для тревоги. Страна готовилась дать отпор Наполеону, и Вильгельм, которому так и не удалось пробиться во флот, решил послужить родине иначе – через своих сыновей. Получив звание корнета в 10-м гусарском полку, Джордж в 14 лет отправился служить в Португалию, где назревали военные действия. Почти одновременно с ним 11-летний Генри поступил мичманом во флот.

Дора волновалась за своих мальчиков, казавшихся ей такими домашними. На прощание она попросила Джорджа в разговорах с офицерами называть Вильгельма «герцог» или «отец», но никак не «папочка» (по одному этому можно судить о теплых отношениях в семье). Но мальчики оказались неробкого десятка. Джордж отличился в первом же бою и показал удивительную выносливость во время португальской кампании Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона. Генри провел 14 месяцев в Балтийском море, а вернувшись домой, почти сразу же уехал добровольцем в Голландию. Отважных сыновей герцога воспевали в газетах, и позорная печать рождения, казалось, была смыта с них навсегда.

Гораздо больше беспокойства Доре причиняли старшие дочери. Их щедрое приданое стало их же проклятием. Дора была довольна, что Фанни и Доди получили предложение от милых молодых людей – наконец-то хоть кто-то в ее семье вступит в законный брак! Радость была преждевременной. На поверку оба зятя оказались проходимцами, которых интересовали исключительно деньги Доры и влияние герцога. Впоследствии Томас Эслоп, супруг Фанни, сбежал от нее в Индию, а Фредерик Марч, муж Доди, довел тещу до могилы.

Дора Джордан в роли Ипполиты

Но в 1807–1809 годах Дора еще не догадывалась, какие беды ждут ее впереди. После блестящих достижений сыновей Вильгельм потребовал, чтобы она оставила лондонскую сцену. Он рассчитывал, что Джордж и Генри сделают военную карьеру, и опасался за их репутацию. Тогда Дора начала еще чаще ездить на гастроли, подальше от потенциального начальства мальчиков. Бат, Лестер, Честер, Лидс, Йорк, даже Дублин. «Свежая публика освежает мне душу. Наверное, то же самое чувствуете вы, джентльмены, когда скачете на свежей лошади», – признавалась Дора.

Ее верной спутницей была дочь Люси, которая тряслась вместе с ней в каретах и делила гостиничные номера. Матушка немного огорчилась, когда 20-летняя Люси вышла замуж, тем более что супруг был старше девушки на 30 лет. После ее замужества Доре пришлось рассчитывать на услуги бывшей гувернантки детей, особы нервной и нерасторопной.

Возможно, кто-то назовет Дору прожженной карьеристкой. Однако по первому же зову близких она прерывала гастроли и мчалась домой. Каждое лето Вильгельм страдал от приступов астмы, а в июне 1810-го приступ оказался таким тяжелым, что Вильгельм едва дышал. Он был уверен, что умирает, и написал Доре, умоляя ее проводить его в последний путь. В это время она выступала в Глазго. Получив письмо, Дора сразу же села в карету. За два с половиной дня она проехала 400 миль, не останавливаясь на ночлег. «Твоя замечательная матушка прилетела ко мне из Глазго за 63 часа, как только услышала, что я нездоров», – похвастался Вильгельм сыну Генри. От присутствия Доры герцогу сразу же полегчало.

* * *

В 50 лет миссис Джордан утратила былую стройность и уже не могла бегать по сцене в коротких штанишках, но харизма оставалась при ней. Как писал о ней мемуарист Ли Хант, «хотя она не была ни красивой, ни миловидной, ни даже хорошенькой, не имела образования, не считалась леди, да и вообще не вписывалась в привычные рамки комильфо, но была она такой любезной, добросердечной, такой естественной и полной задора, с прекрасным телом и умом, с такими грациозными ножками и чарующим голосом, с таким счастливым лицом, дарившим счастье другим, что она, казалось, превосходила все требования морали».