Текст книги "Знак змеи"

– И княгиня в самом соку! – говоривший бросил в сторону Марии Павловны взгляд, вряд ли подобающий немецкому барону. – А уж у мужчин этот процесс возможен до бесконечности. Мой фатер в последний раз стал отцом и произвел меня на свет в семьдесят три года!

– Было бы чем гордиться! – вполголоса проговорила графиня-авантюристка так, чтоб было слышно всем, кроме сидящего на другом краю стола барона. Респектабельные гости, рассмеявшись лишь глазами, сдержали улыбку, только юный Иван прыснул.

– Вы что-то хотели сказать, юноша? – барон приподнял лохматые черно-белые брови. Брови эти и почти бутафорская борода делали его похожим на итальянского короля Виктора Эммануила II, изображенного на знаменитом фотографическом снимке братьев Алинари в день его вступления во второй брак с Розой Верцеллана. Не далее как вчера в фотографическом магазине синьора Пини Иван видел этот снимок, датированный 7 ноября 1868 года, днем королевского бракосочетания. У этого барона одно лицо с дедом нынешнего короля. Но говорить о сходстве прилюдно юноша все же не стал.

– Подумать, когда все эти истории происходили! – нашелся что сказать Иван. – Восемьдесят лет назад! Ни поездов тебе, ни телеграфов, ни телефонов, ни автомобилей, ни фотографий! Каменный век, да и только! А бабушка моя с папенькой СимСима… я хотел сказать, с папенькой князя, дружили. Может, и влюблены были, как знать. А вы, СимСим, с моим отцом сошлись. Поди, и с тетушкой Александрин между ног Толстого да Тургенева ползали, пока Левицкий портреты писателей «Современника» делал…

– Увы, не поспел. И я, и твой отец родились уже после этого события. А тетушка этого молодого господина в более чем юном возрасте случайно попала в фотоателье, где шла съемка великих писателей, и, прячась под столом, ползала у них между ног, – счел необходимым пояснить своим гостям князь. – И между каких ног! Толстой! Гончаров! Тургенев! Островский!

– Толстой ей тогда очень не понравился, – добавил Иван.

– Толстой умер, – графиня-авантюристка решила проявить осведомленность в литературных делах.

– Да, в прошлом году, графиня. Мне же довелось в 1891 году фотографировать Льва Николаевича в Ясной Поляне. Твоей тетушке, Иван, тогда в ателье Левицкого и в голову прийти не могло, что через неполных три десятка лет фотография достигнет такого прогресса, что все люди сами смогут легко делать портреты и фотографии. А теперь этот юноша большие успехи в фотографировании делает.

– История, как тетушка Ивана между ног писателей ползала, такой же семейный апокриф, как знаменитое предание Абамелеков о том, что Пушкин держал на руках сестру твоего отца, – тихим грудным голосом отозвалась Мария Павловна.

– А кто это Пушкин? – образованности графини-авантюристки хватило лишь на знание Толстого, о котором в газетах годом ранее писали, что он умер.

– Пушкин – это Толстой в российской поэзии. И даже больше! – пояснил графине Абамелек.

– Почему же этот «Толстой поэзии» держал на руках вашу тетушку? Разве это не моветон?

– Мою почтенную тетушку извиняет тот факт, что в ту пору ей был от роду год. После, когда тетушке исполнилось восемнадцать, Пушкин написал ей в альбом:

Когда-то (помню с умиленьем)

Я смел вас нянчить с восхищеньем,

Вы были дивное дитя…

Стихи на непонятном для собравшихся русском языке впечатления не произвели, лишь Иван в такт звучащим строфам шевелил губами, вспоминая, как читала ему это стихотворение бабушка Елена Николаевна, да сам князь улыбнулся, вспоминая тетушку Анну.

– Вот и тетушке Анне Давыдовне и мужу ее Ираклию Боратынскому, брату поэта Евгения Боратынского, детей Господь не послал.

– Но что же стало с другими алмазами Надир-шаха? – итальянского министра, чья жена родила уже семерых детей, более интересовали иные цветы жизни.

– Алмазная роза «Дери-а-нур» загадочным образом попала к армянскому купцу Шафрасу, была заложена им в Амстердамский банк, откуда ее выкупил брат моего прадеда Иван Лазарев.

– И «Дери-а-нур» стал вашим?! – воскликнула жена министра.

– Нет. Камень был обменян на графский титул и милость российской императрицы. Лазарев продал его графу Орлову, который подарил алмаз Екатерине Великой. Екатерина даровала Лазаревым дворянство, а тот алмаз второй век под именем «Орлов» украшает скипетр российских императоров.

– Желтый алмаз с вязью, названный «Шах», как мы уже поняли, достался русскому императору, – французский художник сделал вывод из рассказанной за обедом истории Хозрев-Мирзы.

– А овальный алмаз, который сам шах называл «Зеба», так и остался вашим родовым камнем, – не преминул выказать собственную осведомленность Иван.

– Что же два других алмаза? – подал голос доселе молчавший персидский посланник.

– «Гора света» – «Кох-и-нур» днями снова дал о себе знать.

Князь сделал едва уловимый жест, отделившийся от стены лакей почтительно склонился перед хозяином и, выслушав сделанное вполголоса приказание, с поклоном удалился. Князь тем временем продолжал:

– Сейчас принесут газету, и я прочту вам дословно. А след самого крупного алмаза, который Надир-шах в честь любимой наложницы назвал «Надирой», так и не найден. Сколь все Лазаревы всех поколений ни вели розыски, сколь ни нанимали сыщиков, сколь те ни разведывали и в Персии, и в России, след камня, боюсь, безнадежно утерян. А вот и «Таймс».

Князь взял с принесенного лакеем серебряного подноса, украшенного все той же затейливой монограммой «А» и «Л», доставленную из Лондона газету, развернул, пробегая глазами по прочитанным утром текстам:

* * *

– «…после откровенного неуспеха двух последних пьес-дискуссий для интеллектуалов „Getting Married“ и „Misalliance“ Джордж Бернард Шоу пошел на поводу у публики и выпустил откровенно кассовую безделицу „Fanny’s First Play“…» – не то.

«31 мая корабль будущего „Олимпик“ отправится в свой первый рейс через океан», опять не то.

«Морис Полидор Мари Бернар Метерлинк выдвинут на Нобелевскую премию по литературе…» – нет.

«Итальянский физик Маркони, прибывший в Лондон по приглашению Королевского общества, обещает продемонстрировать прием трансатлантических сигналов из Глас-Бэй, что в Североамериканских Штатах…» – нет.

А, вот-вот: «Алмаз Королевы Виктории, известный также под историческим названием „Koh-i-Noor“, что значит „Гора света“, вставлен в корону, которая изготовлена для предстоящей коронации короля Георга V и королевы Мэри. Читайте далее на странице 3». Читаем на странице три.

Абамелек-Лазарев развернул газету и продолжил:

– «Древний камень, которого, согласно преданию, могут безнаказанно касаться только боги и женщины, принадлежал правителям Индии, позднее был вывезен в Персию кровавым и жестоким Надир-шахом. После убийства шаха в 1747 году алмаз теряется, и сведения о его дальнейшей судьбе становятся достаточно противоречивыми. По одной версии, он был вывезен в Кабул генералом Ахмадом Шах Абдали, затем перешел к его сыну и внуку Шаху Шуя аль-Мулка, а от них камень снова вернулся в Индию к махараджам сикхов. После подавления англичанами восстания сикхов в 1848 году „Koh-i-Noor“ был объявлен военным трофеем и подарен английской королеве Виктории. По другой версии – после свержения Шаха Шуя в 1813 году он передал этот алмаз человеку, освободившему его из тюремного заключения, Махарадже Раниту Сингху, а королеве Великобритании Виктории алмаз „Koh-i-Noor“ в 1850 году подарил его наследник, 11-летний принц Махараджа Далип Сингх, когда его королевство было аннексировано Великобританией. В любом случае, афганские талибы утверждают, что Сингх украл алмаз, в статье газеты „Kabul Post“ Сингха называют „большим предателем“ и требуют возвращения исторической реликвии в Афганистан. Настойчивые разговоры о возвращении камня ведутся и в Индии…»

– Странно, что еще Персия ничего не требует! – неожиданно подал голос персидский посланник, но ему никто не ответил. Все увлеченно слушали князя, который продолжал чтение:

– «В любом случае, доподлинно известно, что в Великобритании блеск необработанного 186-каратного алмаза разочаровал публику…»

– Варвары! – снова отозвался персидский посланник, и снова безрезультатно.

– «…и в 1852 году по приказанию королевы Виктории камень переогранили, после чего его масса уменьшилась до 108 карат, но бриллиант приобрел неповторимый блеск и сияние. Отныне этот исторический бриллиант вставлен в Королевскую государственную корону, которая будет возложена в день коронации 22 июня на голову супруги короля Георга V королевы Мэри, ибо королева женщина, следовательно, может касаться камня безнаказанно».

– С ума сойти! – воскликнула графиня-авантюристка. – Русская императрица Екатерина, император Николай, британская королева Виктория и королева Мэри! И в этой компании новых владельцев алмазов Надир-шаха вы, князь!

– Вы правы, графиня, компания подобралась достойная! И то, что волею судеб и трудами моих предков я попал в блистательный ряд, лишь накладывает на меня ответственность. И заставляет продолжить поиски.

– Вы намерены продолжить поиски пятого алмаза?!

– Не исключено. Это мой долг перед предками, перед завещанием прапрадеда Лазаря.

– И где, по-вашему, стоит теперь искать алмаз «Надира» – в Персии, в Индии, в России? – поинтересовался персидский посланник. – Или, быть может, здесь, в Италии?

– В Италии – не думаю. Ни одна из ниточек никогда не вела в эту сторону света. Хотя могу с уверенностью утверждать, что из пяти исторических алмазов по крайней мере один теперь точно здесь!

– Здесь?!

– Почему?!

– Какой?!

Невиданное возбуждение заставляет почтенных гостей, забыв правила приличия, заговорить разом.

– Посудите сами, господа, – степенно отвечает хозяин, – ежели один камень в российском скипетре, второй в хранилищах Зимнего дворца, третий в британской короне, пятый доселе не найден, то несложно вывести, какой из камешков может оказаться здесь.

– Четвертый?

– Алмаз «Зеба»?

– Фамильный камень Лазаревых?

– Вы привезли его?

– Да. Фамильный камень приехал вместе со мной.

– Как неосмотрительно! Времена не те, чтобы возить такие сокровища по дорогам Европы: грабители, авантюристы! – решительно заявила графиня, которой как раз и приписывали всевозможные авантюрные подвиги.

– Камень хранится в банковском сейфе. Сразу по приезде в Рим я абонировал сейф, так что никаких сложностей и опасностей не предвижу.

– Но почему, почему Мария Павловна не носит такой камень?! – воскликнула жена итальянского министра.

– Бриллиант слишком крупный, – отозвалась доселе молчавшая хозяйка. – При всей его изумительной красоте носить его в качестве украшения было бы излишне вульгарно. Даже королевы подобные камни вставили в короны и скипетры, а не украшают себя ими каждый день.

– О боже! Хочу видеть этот брильянт, который настолько велик, что даже вульгарен! Как я хочу его увидеть! – воскликнула графиня. – Mary! Semen! Полжизни за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на ваш алмаз!

– Полжизни это слишком жестоко, графиня. Живите и радуйтесь!

– Но я хочу! Я хочу видеть ваш алмаз! Князь, исполните прихоть женщины!

– Графиня, готов потакать вашим прихотям, но не готов выглядеть дурно в глазах моих гостей. Как я только что объяснил, камень помещен в банковский сейф, и с моей стороны было бы излишне неучтиво бросить гостей и отправиться в банк.

– Быть может, кто-то мог бы доставить камень сюда вместо вас? Мы бы обеспечили вашему посланнику надежную охрану, – отозвался итальянский министр. – Я тотчас телефонирую в жандармерию, и нам пришлют конвой сопровождения.

– Может быть, княгиня? – поддержала мужа госпожа министерша.

– Со стороны хозяйки было бы еще более невежливо оставить своих гостей без внимания… – Абамелек посмотрел в сторону жены.

– И я совсем ничего не понимаю ни в банках, ни в сейфах, – отозвалась Мария Павловна.

– Счастливица! – не преминула вполголоса заметить министерша. – Я бы тоже с удовольствием ничего не понимала в банках, если бы деньги сами каждое утро оказывались у меня в бюро. Или, что еще лучше, все мои счета оказывались бы просто оплаченными. Просто оплаченными, и все! – министерша выразительно посмотрела на мужа.

– …разве что Иван, – вслух продолжил свои размышления Абамелек. – Он был вместе со мною в банке, когда я закладывал камень в сейф, так что процедура ему знакома, а его лицо знакомо управляющему банка. Думаю, если телефонировать синьору Точелли и послать с Иваном письменное уведомление, разрешающее выдать ему алмаз, то уже через час вы, графиня, сможете насладиться его сиянием.

– О да! Да! Юноша, я готова сопровождать вас! – графиня излишне импульсивно прильнула к мальчику.

– В этом нет необходимости, – сухо прервал ее излияния Абамелек. – В хранилище вас не пустят, в этом банке строгие правила, оттого я и пользуюсь его услугами. Тем более что господин министр вызвался приставить к нашему посланцу охрану.

–Si-si! Откуда здесь можно телефонировать?

* * *

У вызванного министром отряда карабинеров не заняло много времени добраться до виллы, расположенной всего в нескольких минутах езды от Ватикана. Еще меньше времени ушло на сборы у Ивана. Возбужденный тем, что он сам поедет в банк, сам спустится в хранилище, сам будет открывать сейф, мальчик взлетел по ведущей на второй этаж витой лестнице, не изменив, однако, своей привычке глянуть вниз. Ракурс этот отчего-то его завораживал: просматривающийся сквозь мраморную спираль лестницы мозаичный пол с изображением, подобным тому, как он всегда воображал себе эгиду Афины, доспехи с головой Медузы в середине и со змеями по краям. На этом мозаичном полу голова была подобна голове горгоны Медузы, да и змеи по бокам наличествовали. Иван всякий раз невольно вздрагивал, представляя, как иной несчастный, решивший распроститься с жизнью, может лететь с верхней площадки лестницы в объятия этих змей.

Сменив смокинг на дорожную курточку и кепи, юноша уже намеревался спуститься вниз, но, не успев ступить на лестницу, услышал внизу голоса.

– …shoot him down! And that’s it! [15]15
  Пристрелить! И все дела! (англ.)


[Закрыть] – отчего-то по-английски произнес женский голос, который из-за шепота Ивану узнать не удалось.

Графиня-авантюристка? Министерша? Сама Мария Павловна?

– Не is so young! [16]16
  Он еще так молод! (англ.)


[Закрыть] – также по-английски отвечал мужской голос.

В другое время обожавший всякого рода детективные изыскания и с упоением читающий все сочинения Артура Конан Дойла Иван занялся бы поиском разгадки таинственного разговора. Но теперь, когда у него было более важное дело, он галопом понесся вниз по мраморным ступеням, а добежав до нижнего этажа, не увидел под лестницей никого. Лишь неплотно прикрытую дверь в следующую залу. Все услышанное показалось странным, и об этом обязательно стоит поразмыслить как следует, но теперь он спешил.

Через четверть часа Иван уже ехал в новеньком «Роллс-Ройсе» СимСима в сторону банка. Услужливая память подсказывала блоковское: «…как все пути приводят в Рим, так нам заранее известно, что все мы рабски повторим…» – а юноша, не думая про рабские повторы, с интересом разглядывал окруживших машину охранников и город за их спинами.

А город этот сводил с ума! Дома, в Петербурге, он не так много ездил по городу. Родительская квартира на Невском, гимназия, дома дядюшки Ивана Алексеевича и тетушек Александры и Елизаветы, где он встречался с кузенами, дом СимСима на Мойке, театр, манеж – вот, пожалуй, и все его привычные маршруты. То ли от погруженности в собственные размышления, то ли от привычности пути, в родном городе он забывал смотреть по сторонам. Разве что явись на его пути обнаженная нимфа, он остановился бы, а так все бежал, летел, спешил.

Здесь, в чужом и манящем Риме, он видел то, что выпадало из поля зрения в привычном Петербурге. Один или с СимСимом он днями бродил по Риму, вглядываясь в тысячелетние руины и наблюдая картинки нынешнего городского бытия. Покупал карнавальные маски для старших сестер и кузин и оловянное наполеоновское войско для приятеля Мишеньки Люшковского. Миша собирал солдатиков с пяти лет, и, подружившись с ним, Иван тоже намеревался предаться делу коллекционирования, но сам вскорости остыл, а про Мишеньку не забывал. Если видел где настольное воинство, то на свои карманные деньги прикупал для друга то конников Надир-шаха, то российских пехотинцев времен покорения Рымника Суворовым.

Юноша постигал город и просто взглядом, и с удвоенным вниманием впитывал его через глазок фотографической камеры, которую перед отъездом из Петербурга подарил ему СимСим.

Увлекшись, Иван стал снимать все, что видел. Их первый визит в банк: серые клерки с налокотниками поверх сюртуков, чем-то встревоженные вкладчики, причудливая вязь защищающей сейфы решетки, будто пересечение прутьев еще раз обмотали железной нитью. И продавца улиток на улице – жаль, камера не могла передать окружавшего его запаха. И нану, восхитительную римскую любовницу, к которой без смущения привел мальчика СимСим, да только сам Иван, заробев, сбежал из ее заставленной пальмами квартиры. И пришедшего нынче в гости знаменитого русского трагика Незванского. И выходящую из оперы итальянскую примадонну. И рабочих на автомобильной фабрике, куда повез его СимСим, намеревающийся завести автомобильное производство в России: «Ты только погляди, что за чудо этот грузовик „Флоренция“! Две скорости! И кузов! Каков кузов! Целый взвод усадить! Для армейских нужд этому грузовику цены нет! И сколько груза на рудниках можно перевезти во много раз быстрее и экономнее, нежели на подводах!»

СимСим учил его фотографировать.

– Главное – это настроение! Ощущение! Дух! Все пройдет, а через сто лет человек возьмет твой снимок и почувствует то, что чувствовал ты, глядя на этот город, на это парящее над улицами выстиранное белье, на этих голодных оборванных мальчишек и на аккуратненьких бамбини, которым так скучно в их чистеньких курточках и сапожках.

И теперь, из окна автомобиля вглядываясь в жизнь города сквозь силуэты карабинеров, Иван жалел, что не было с ним фотокамеры и что миссия его торопила в банк. Как много восхитительных картинок, просившихся в кадр, оставалось безнадежно утраченными, отображаясь лишь на негативной пленке его памяти – закрыл глаза, вызвал нужную картинку, словно проявил кадр.

Вот играют нищие мальчишки. Босые, в рваных штанах и рубахах, прямо на холодной земле они отвешивают друг другу тяжелые щелчки, служащие расплатой за проигрыш. СимСим говорил, игра эта называется «морра». Мальчишки бросают свои камни-биты с такой неистовой решимостью, что кажется, на кону стоит их жизнь. Выросший в дворянском доме, Иван и представить себе не может, что было бы, окажись он на месте этих мальчишек на холодной земле, голодный и раздетый, с единственной ставкой в пугающей своей дикостью игре, проиграть в которую нельзя, невозможно.

Вот и очередные раскопки. В этом городе веками раскапывают его прошлое, словно и живет этот город лишь для того, чтобы через несколько столетий начали раскапывать и его нынешнюю жизнь. Плохо огороженные раскопки зияют провалами, свалившись в которые в темноте, и шею сломать можно.

Вот рабочие в размашистых итальянских рубахах и необычных полукруглых шляпах, шумно переговариваясь, тяжелыми каменными палицами утрамбовывают булыжники мостовой. Их бесконечный разговор похож на блистательно отрепетированный хор из новой оперы.

А вот… вот уже и банк.

* * *

Пока Иван, запечатлевая в собственной памяти не отснятые римские картинки, едет в банк, на «Вилле Абамелек» разговор, как и следовало ожидать, разделяется на дамский и мужской. Мария Павловна уводит дам показывать им устроенный здесь, на вилле, театр, а мужчины, расположившись в атласных креслах под гобеленом семнадцатого века, изображавшим коронацию императора Марка Аврелия, переходят к кофе и коньяку.

– Рим! Рим! Он совсем не тот, что в пору моего первого приезда, в семидесятые годы! – говорит хозяин. – Пока мы здесь в мужском обществе, без дам, могу признаться, что я для того и привез мальчика, чтобы дать ему то, что было запретно в пору моего отрочества.

– Да уж! – громогласно одобряет трагик Незванский. – Кто бы мне в юности подарил Рим со всеми его прелестями!

– А я бы и теперь от всех прелестей Вечного города не отказался, не то что в отрочестве, – откликается французский художник.

– Тогда, в 1873-м, был другой Рим. С ежевечерними променадами в Рипетте, с бесконечной сутолокой телег, создававшей рынок на площади Навона. После дождя рынок этот превращался в озеро, и торговцы вылавливали уплывающий товар и лошадей. Теперь такое кажется невозможным, но я все это видел.

– А торговцы углем, развозящие свой товар на гондолах! – не преминул предаться воспоминаниям итальянский министр.

– А белье, развешанное сушиться на портике Оттавии!

– А женщины! Вы вспомните тех женщин в бесконечных кринолинах! – У немецкого барона свои воспоминания о городе сорокалетней давности.

– Но были женщины и без кринолинов. И мы с вами их знаем, – хохотнул министр. И, пользуясь отсутствием госпожи министерши, пропел: – «La donna e’ mobile, qual piuma al vento, muta d’argento e di pensiero…» [17]17
  «Сердце красавицы склонно к измене…» (итал.)


[Закрыть].

– Да только никто не водил нас к ним столь щедро, как вы нынче отвели Ивана.

– Дар не был принят. Увидев раздевающуюся нану, мальчик просто сбежал, – улыбнулся Абамелек.

– Но хоть вы-то, надеюсь, остались?! – воскликнул трагик.

Появившийся в дверях мажордом внес какой-то пакет на серебряном подносе с монограммой и, поклонившись, вполголоса сказал что-то хозяину.

– Уже проявлены и напечатаны? – откликнулся Абамелек. – Очень хорошо. Иван сейчас вернется, и поглядим на его творчество. Учу мальчика фотографировать. Увлекательное это, надо сказать, занятие. И у Ивана есть определенные задатки.

– Вы пестуете мальчишку, как родного сына, – промолвил трагик.

– Он мне больше, чем сын, – отозвался хозяин.

* * *

Операция в банке прошла, как и виделось Ивану, солидно и торжественно. Вошел в кабинет управляющего синьора Точелли, которому уже позвонил СимСим, предъявил расписку, спустился следом за управляющим в тот самый подвал с причудливой сеткой решетки. Проследив, чтобы посторонние управляющий и охранник остались за решеткой, набрал сообщенный ему СимСимом код, извлек сейф, достал сафьяновую коробочку с камнем, тщательно закрыл сундучок и, вложив его в сейф, снова набрал код. Все, как и должно быть. Управляющий важно пожал ему руку, пригласив и далее пользоваться услугами только этого банка, и проводил до дверей…

Странности начались на улице. Автомобиля СимСима и сопровождавших его карабинеров охраны на том месте у подъезда банка, где их оставил Иван, отчего-то не оказалось. Улица перед банком была пуста. Вечер, стремительно спускающийся на город, сгущал краски, но вряд ли мог сокрыть целый отряд охранников и новейший «Роллс-Ройс 40/50» с шестицилиндровым мотором на семь литров, пневматическими шинами, новомодным откидным ветровым стеклом и последней новинкой – фигуркой «Дух экстаза» на капоте.

Решив, что кортеж ждет его за углом, Иван пошел вдоль серого здания банка и вышел на еще более пустынную улицу. Но там не было ни автомобиля, ни карабинеров, ни замеченных им при подъезде к банку двух десятков рабочих, шумно утрамбовывавших мостовую. За углом вообще никого не было. Римские улицы пустынностью обычно не отличались, скорее напротив, кишели людьми всех сословий. Отчего вдруг такая пустота?

«Как в сказке у мистера Кэрролла? „Curiouser and curiouser“. Все страньше и страньше. Вот тебе и страньше!» – подумал Иван, изо всех сил стараясь не поддаться испугу. И отчего-то вспомнил день, когда они с СимСимом закладывали камень и ценные бумаги в банк. Тогда Ивану показалось, что за ними кто-то следит, но СимСим расхохотался и посоветовал не читать столько детективных романов, даже если это считается хорошим тоном. Но теперь, вспомнив то ощущение, Иван почувствовал предательскую дрожь в коленях.

«Спокойно. Теперь только спокойно. Я же не маленький. Я не ребенок. Я сумею добраться до виллы сам, и камень довезу в неприкосновенности. Нужно только скорее найти экипаж. Главное, не первый попавшийся. Мистер Шерлок Холмс учил доктора Ватсона никогда не садиться в первый встреченный им экипаж, это может быть засада. Только во второй или лучше даже в третий или четвертый…»

Но ни третьего, ни четвертого, ни даже первого экипажа на улице не было. На улице по-прежнему не было вообще никого.

Темнело стремительно. Чужие улицы переставали выглядеть маняще, как днем, и Иван уже не шел, а почти бежал, не разбирая дороги. Перемешанные с новыми стройками раскопки древнего города зияли не огороженными провалами, способными увлечь бегущего в свои бездны, и несколько раз юноша едва не свалился в раскопочные ямы.

Из грязной подворотни вывалилось некое тело, едва не припечатавшее бегущего к земле. «Пьяный», – успокоил себя на бегу Иван, но на всякий случай, так же на бегу, достал из потайного кармана курточки сафьяновую коробочку и хотел спрятать алмаз в другой карман, но почему-то засунул камень в рот.

Через несколько кварталов быстрого бега увидав первого возницу, юноша забыл о только что мысленно проговоренных правилах Холмса и, пытаясь справиться со сбившимся дыханием и перекатывающимся во рту камнем, закричал, пришепетывая:

– Исвосщик! Coachmen! Coachmen! Исвосщик! Сюда! Скорее!

Проезжающий мимо возница на коляске со спущенным верхом почти нехотя осадил дохлого вида клячонку, чтобы та бежала медленнее, но не остановился, а продолжал ехать рядом с бегущим Иваном, не позволяя юноше перевести дух.

– Абамелек! Вилла Абамелек, – кричал мальчик, пытаясь ухватиться за коляску и запрыгнуть внутрь, но возница и не думал останавливаться.

– Ватикано! – отчаянно размахивая руками, пытался объясниться Иван. – Совсем рядом. Ватикано. Собор Сан Петро. San Pietro. Рядом.

Возница качал головой, показывая, что не понимает.

– Via Gaeta , пять. Cinque [18]18
  Пять (итал.).


[Закрыть], – вспомнил адрес Иван.

– Si paga prima! [19]19
  Деньги вперед (итал.).


[Закрыть] – сделал характерный жест пальцами возница – деньги, мол, предъяви, а то знаем мы вас, таких пассажиров. – Lire, lire!

– Лиры… – Иван похлопал себя по пустым карманам. На вилле миллионера никому и в голову не пришло, отправляя мальчика за алмазом стоимостью в несколько миллионов, дать ему с собой несколько лир. – Лиры там, на месте! На вилле Абамелек. Principe Abamelek. Там лиры. Там!!! Поехали скорее.

Извозчик только покачал головой, махнул кнутом, и подстегнутая лошадь поскакала быстрее, оставляя уже сбившегося с дыхания юношу далеко позади.

– Говорил же папенька: учи разные языки, учи! А я все отпирался, что французского, немецкого и английского цивилизованному человеку довольно. Вот тебе и довольно! – не прекращая бега, бормотал себе под нос Иван.

Заждавшиеся гости на «Вилле Абамелек» тем временем переместились в парк. Возникшая задержка с доставкой алмаза поставила в неловкое положение всех – и гостей, и хозяев. Привычная церемония званого обеда была нарушена. Теперь и откланяться без лицезрения обещанного алмаза было как-то неловко, и ожидание неприлично затягивалось.

– Следует позвонить в полицейское управление, – решил итальянский министр, – может, какой-то казус по дороге.

– Я провожу вас к телефону, – отозвался хозяин. И, подведя гостя к аппарату, взял в руки пакет, оставленный мажордомом рядом на столике. – Что наш мальчик на этот раз наснимал?

Из фотографического магазина синьора Пини прислали проявленные и отпечатанные карточки.

Первые кадры, они отъезжают из Петербурга. Мелькающие средь целого сада дамских шляпок батистовые платочки. Руки провожающих, среди которых мужская рука с каким-то чуть смазанным от движения замысловатым изображением около среднего пальца – то ли нарисовано что-то на руке, то ли такая перчатка. Иван сделал снимки из трогающегося поезда и успел запечатлеть как кто-то опоздавший, закутанный в длинный темный плащ, впрыгивает на подножку соседнего вагона.

Кадры на римском вокзале, итальянские переселенцы с узлами и картонными коробками идут по перрону. Со спины они похожи на российских крестьян – такие же цветастые юбки и скромные белые платочки на женщинах и девочках. Разве что шляпки-канотье мальчишек выдают не российскую жизнь, да стоит повернуться любому мужчине – как тому черному на дальнем плане – и видна иная кровь. Хотя этот черный крестьянин и на итальянских крестьян не слишком похож, скорее есть в нем что-то восточное…

А эти кадры Иван снимал в банке в тот день, когда они закладывали камень в сейф. Сам Абамелек заполнял бумаги и выслушивал синьора Точелли, а мальчик через глаз своей фотокамеры успел подметить много забавного. Люди в очереди к клеркам заполняют документы, получают деньги. Женщина повернулась к окошку кассы, в кадре она почти спиной, в три четверти оборота, что-то знакомое в этой линии шеи и в этом фасоне шляпки. У соседнего окошка Иван запечатлел процесс получения денег, рука берет банкноты, а вокруг среднего пальца загадочный рисунок – четырежды опутавшая палец змея. Очень похоже на смазавшееся изображение руки, что машет на вокзале в Петербурге. Как может одинаковая татуировка быть у человека, провожавшего их поезд в Петербурге, и человека, получавшего деньги в римском банке именно в тот день, когда они закладывали там алмаз?

– Дозвонились, синьор министр?

– Номер в полицейском управлении почему-то не отвечает.

– Не нравится мне все это. Очень не нравится. Еще четверть часа, и надо будет что-то предпринять.

– Полагаете, ваш названый сын мог украсть у вас алмаз?

* * *

Незнакомая улица уводит Ивана куда-то в сторону от его цели. Он все надеется выйти на один из холмов и оттуда увидеть купол собора Святого Петра, чтобы понять направление движения. Но в быстро густеющих сумерках на почти не освещенных улицах невозможно разглядеть даже крыши соседних домов, не то что купол собора вдали.

– Не туда. Иду совершенно не туда. Таких трущоб в стороне виллы СимСима быть не может.

Темень. Руины, дома, трущобы, улицы без электрических и без газовых фонарей. Сумерки опускаются на эти грязные улицы столь быстро, что уже ничего не разглядеть. Как все это далеко от его утреннего восприятия Рима – торжественного, словно бросающего тебе вызов своей величественной красотой. Этот вечерний вызов куда серьезнее утреннего. От быстрого бега у Ивана пересохло во рту, алмаз прилип к щеке.

Слабый огонек света над убогой вывеской «Osteria del Tempo Perso» [20]20
  «Трактир потерянного времени» (итал.).


[Закрыть].

Ниже на деревянной дощечке краской нацарапано «Vino». Вино, оно на всех языках вино. Не убьют же его здесь, может, воды дадут. Курчавый хозяин в длинном грязном фартуке, с пустой кружкой в руках что-то лопочет, указывая руками на дверь. Выглянувшие на шум отцовского голоса дети мал мала меньше трещат еще быстрее и шумнее, чем отец, а меньшая девочка в прохудившейся соломенной шляпке хватает Ивана за брюки и тянет в таверну.