Текст книги "Охота на купидона"

Глава 9

– Ты не подруга, а чума, вечно приносишь какие-то неприятности, – мерзким голосом заявила Лизавета.

Она скучала. Ожидания, связанные с приездом подруги, не оправдались. Выяснилось, что Анастасия под домашним арестом и мама Циля безапелляционно заявила, что из дома девочки одни не выйдут. Только с ней, Цилей, или Настиными родителями. Но взрослым сейчас некогда, а потому: посидите пока, займитесь чем-нибудь. А чем заняться-то? Может, Лизу и не тянуло бы так на улицу, если бы не хорошая погода да не запрет. Настьке хорошо, она всегда при деле: карандаш достала, бумажку какую-никакую нашла и сидит рисует.

– Сама такая, – беззлобно отозвалась Анастасия. Она и правда рисовала: из инкрустированного столика, морской раковины, переливавшейся всеми оттенками розовой нежности и бронзовой статуэтки, получилась живописная натура, и Настя взялась за натюрморт. – Чего ты ноешь? Небось не скучнее, чем в кибуце.

– Ты кибуц не трогай! – вредно заявила Лиза, хотя сама десять минут назад ругала упомянутое заведение весьма творчески. Но то было десять минут назад. С тех пор новости кончились, и в комнате установилось молчание, нарушаемое шуршанием карандаша и приглушенными звуками боев, доносившихся из комнаты младшего брата.

– Настька, мне скучно! – взвыла Лизавета. – Это же уму непостижимо: предки опять во что-то вляпались, а мы тут сиди под домашним арестом!

Она подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. За окошком цвело пыльное московское лето. Детские площадки населены малышней, клумбы утыканы цветами (дорогостоящие забавы московского правительства, приносящие кое-кому немыслимые прибыли), солнце отражается от свежевымытых стекол машин и больно бьет по глазам. Но все же это лето, и провести его хотелось так, чтобы осенью не было мучительно больно за бесцельно потраченные каникулы.

– Настька! – Лиза развернулась и сердито уставилась на подругу.

Анастасия оторвалась от натюрморта, оглядела плотненькую фигуру Лизы, которая сейчас удивительно походила на маму Цилю: руки уперты в бока, темные волосы по плечам, грудь вперед и на лице выражение боевого слона. «Как-нибудь напишу с нее воительницу Зену», – подумала Настя. Однако сейчас подруга была не в том настроении, чтобы позировать, и девочка примирительно сказала:

– Раз мы с тобой не можем никуда пойти, давай позовем гостей сюда. Позвоним ребятам, узнаем, кто в городе, и устроим вечеринку.

– Вау, Наська, ты голова! – Лизину хандру как рукой сняло. – Пиццу закажем. Тебе какую?

– Все равно.

– Тогда одну с ветчиной и грибами, а другую – с курицей и ананасами. – Лиза мечтательно вздохнула. – Хоть пожрем по-человечески! А то мать со своей диетой меня достала… А как ты думаешь, по такой погоде мороженое они довезут?

– Лучше попросить кого-то из ребят купить по дороге… А кого позовем?

– Да всех, кого найдем! Давай сюда комп…

Циля вернулась домой после похода в группу поддержки худеющих по системе Tight-Knot и еще на лестнице (никаких лифтов!) услышала шум и гам, доносившиеся из квартиры. Сперва она решила, что сын опять включил игровую приставку на полную мощность. Однако, прислушавшись, Циля усомнилась, что битва с монстрами может проходить под песни Леди Гаги. Она торопливо повернула ключ, распахнула дверь и попятилась, оглушенная вырвавшимися на свободу децибелами.

Собственно, столь высокая слышимость объяснялась тем, что танцульки имели место непосредственно в холле, перед входной дверью. В остальной части квартиры вполне можно было находиться, не опасаясь за сохранность своих барабанных перепонок.

Миновав топчущихся на импровизированном танцполе подростков и от растерянности не реагируя на их приветствия, Циля бочком просочилась в собственную квартиру. Оську она нашла в кухне; ребенок счастливо резался в Minecraft и запивал пиццу спрайтом. Отобрав у сына вредные продукты, Циля рванула дальше, держась ближе к стене и напряженно прислушиваясь. Остальная компания нашлась в Лизиной комнате. Кто-то тихо играл на компе, девочки болтали, а великовозрастные обормоты, сдав Оське на растерзание ноутбук, азартно гоняли по полу радиоуправляемые машинки и роботов, сопровождая процесс ржанием и гиканьем.

– Лиза! – не без патетики возопила Циля, замирая в дверях монументом родительского гнева. – Это что такое?!

– Вечеринка, – сердито буркнула девочка, расстроенная появлением матери. – Хотя скорее утренник. До вечера мы бы просто не дожили: сдохли бы либо с голоду, либо со скуки.

– Здрасте!

– Добрый день!

– Здравствуйте, тетя Циля! – на разные голоса загомонили подростки.

Циля рассеянно отвечала на приветствия, а взгляд ее метался по комнате. Семь человек: трое ребят и четыре девчонки. Девчонки сидят на кровати, а мальчики на полу. Циля смотрела очень внимательно и даже принюхалась, однако ничего криминального не углядела: ни выпивки, ни сигарет, ни особой сексуальной активности. Юноши явно больше интересовались возможностями Оськиного технопарка, чем присутствующими девицами.

– Ну… – Циля отмерла и сделала неуверенный шаг назад. – Развлекайтесь тогда, а я… пойду цветы у тети Раи полью.

Через пару часов веселья Настя заскучала. Впрочем, очевидно было, что вечеринка-утренник приходит к своему завершению и компания уже жаждет свежего воздуха. Настя уединилась в ванной и позвонила своему преподавателю из художественной школы. Николай Арсенович был хороший учитель и человек неплохой, но скучала Настя не столько по нему, сколько по Максиму. Однако Николай Арсенович об этом не знал, звонку ученицы обрадовался и сразу стал спрашивать, успела ли Настя переложить свои впечатления на бумагу или холст. За глаза все ученики называли Николая Арсеновича Импрессионистом. Собственная его манера письма соответствовала скорее академизму, однако он часто повторял: «Впечатления, друзья мои! Впечатления – вот основа любого творчества, будь то писательство, музыка или живопись. Только impression дает нам пищу для самовыражения, единственно impression (с непередаваемым французским прононсом) дарит творческие порывы, исключительно Eindruck (лающий немецкий) делает возможным создание шедевров, impression (певучий итальянский) возносит на вершину… Впрочем, на вершину ведет тернистая тропа мастерства, а потому трудитесь, дети мои, чтобы вы могли облечь свои впечатления в достойную форму!»

– Была ли поездка удачной? – спрашивал Импрессионист. – Правда? Ну и чудесно! И собор? Да вы молодец! Давайте я все посмотрю, пока впечатления свежи в вашей памяти. Приезжайте прямо ко мне, вот хоть сегодня.

– Я не могу. – Настя ужасно расстроилась. – Меня родители из дому не выпускают.

– А что такое? Болеете?

– Нет, я здорова, но… Ну, предки… у них бывает, вы же понимаете…

– Ну да… ну да… – Импрессионист не стал спорить. Сам он всю жизнь был верен любви к искусству, не женился, детей не имел, а потому не совсем представлял, что именно девочка имела в виду, говоря о странностях предков, но решил не вдаваться в подробности. Однако девочку жаль, она милая и талантливая, да и работы надо бы посмотреть. И тут его осенила прекрасная мысль. – А знаете, Настенька, давайте я попрошу Максима зайти к вам. Он должен попозже прийти ко мне со своей графикой, так я думаю, он не откажется заглянуть к вам и захватить папку с работами.

– Ой, это было бы здорово! Спасибо вам! – Настина ладошка, сжимавшая трубку, стала влажной. Максим зайдет…

– Скажите мне ваш адрес, – продолжал преподаватель. – Я позвоню Максиму.

Настя торопливо оттарабанила адрес, не забыв сделать поправку на квартиру, потому как местом дислокации на все время, пока не минует опасность или не появятся родители, была определена Лизкина квартира.

Повесив трубку, девочка принялась придирчиво разглядывать себя в зеркале. Прыщей, слава богу, нет. Кожа немного обветрила и зазолотилась легким загаром, отчего на носу выступила пара веснушек. Настя с сомнением оглядела баночки и флаконы, выстроившиеся на полке. Потом заглянула в шкафчик. Ага, ну ясно, косметика Мертвого моря… Грязь для гладкости, водоросли от целлюлита… просто удивительно, как у них там еще хоть какая-то грязь осталась! Вот отбеливающее средство для лица. Настя открыла тюбик и осторожно понюхала. Нет, уж лучше целых две веснушки, чем так пахнуть. Зато она нашла в одном из ящиков коричневую тушь и подкрасила ресницы. Похлопала глазами и решила, что в целом ничего, но, может, голову все же помыть?

Максим объявился довольно скоро. Настя с Лизкой едва-едва успели выпроводить осоловевших от еды и музыки одноклассников и прибрать в квартире. Он возник на пороге, как воплощение девичьей мечты: высокий, светловолосый, с правильными чертами лица и ярко-голубыми глазами; атлетическая фигура облачена в непритязательные джинсы и футболку.

– Привет.

От белозубой улыбки молодого человека у Насти слегка подкосились ноги, но она взяла себя в руки и небрежно кивнула:

– Привет. Заходи.

Тут со стороны кухни в прихожую выдвинулся Лизкин зад, обтянутый блестящими легинсами. Лизавета волокла мешок с мусором, куда девочки покидали все, что осталось от «утренника».

– О! – Лиза выпрямилась, окинула нового гостя не слишком приветливым взглядом и буркнула: – Пиццы не осталось. Но есть мороженое и запеканка.

– Да? Тут еще и кормят? – Максим вопросительно взглянул на Настю. Та кивнула. – Тогда, если вы такие добрые девушки, я с удовольствием что-нибудь съел бы. Только лучше все же сперва запеканку, а потом мороженое. А мешок с мусором – ведь это мусор? – ты оставь. Когда буду уходить, я отнесу на помойку.

Лизка великодушно ушла в комнату, туманно заметив, что ей нужно закончить уборку. И пока Настя ловко управлялась по кухне, молодые люди поговорили о собственных проектах: Настя рассказала о Германии, а Макс – о поездке на Валаам.

– Представь, там через весь остров идет желтая дорога, – говорил он, орудуя вилкой.

– Как в «Волшебнике Изумрудного города»?

– Нет, не из кирпича, а просто тропа, посыпанная крупным песком. По ней паломники и туристы двигаются от пристани к главному храму. Нам с экскурсоводом не повезло, такая бабка вредная попалась. Все вещала про жития всяких святых и бубнила: с дороги не сходить, с дороги не сходить…

– И ты, ясное дело, сошел?

– Конечно! Это же немыслимо – просто пройти мимо такой красоты. Мы с приятелем поотстали, потом нырнули в кусты и за деревья. И пошли в лес. Там так… по-другому. Коричневая вода в озерах. Она чистая, но от торфа кажется страшной и темной. Валуны во мху. Цветы кажутся ярче, чем везде, потому что все вокруг такое суровое. Сосны над головой…

– Здорово! – восхищенно выдохнула Настя. – А с собой у тебя есть что-нибудь?

– Конечно, сейчас покажу. – Он торопливо сунул в рот последний кусок запеканки. – Спасибо! Вкусно. Мои родители уехали, а готовить лень. Так что ты меня просто спасла.

– Это Лизкина мама готовила, – отозвалась честная Настя.

– Но угощала-то ты. – Макс одарил девочку благодарной улыбкой и встал. – Сейчас принесу папку.

– Пошли в гостиную, там окна больше.

Заглянувшая через некоторое время в комнату Лизавета увидела, что «ненормальные художники» сидят на полу, обложившись эскизами, и горячо спорят о светотени и оттенках кобальта, который, с точки зрения Насти, вообще тут ничего не дает, а с точки зрения Макса, позволяет хоть как-то намекнуть на те цвета, что созданы природой.

– Эй, фанатики, мороженое будете или мне можно доесть?

– А? – Максим поднял голову, посмотрел на Лизавету, потом перевел взгляд на часы на стене и вскочил. – О, черт, Импрессионист же ждет! Настя, я с тобой совсем заболтался!

– Да, иди, тебе пора. – Настя по-прежнему сидела на полу.

Максим смотрел на нее сверху вниз. Вот кого он с удовольствием написал бы: светлые волосы по плечам, изящный поворот головы, чудесные глаза… Он принялся собирать работы в папку.

– Может, сходим с тобой куда-нибудь? – Вопрос прозвучал вполне небрежно.

– Давай, – так же легко отозвалась Настя.

– Завтра собирался в Коломенское. Поедешь?

– Ладно. Созвонимся с утра.

Макс уже шел к двери, когда взгляд его упал на композицию подле окна: инкрустированный антикварный столик (временно конфискован из спальни Цили), на нем бронзовый купидон (прихвачен Настей из маминого чемодана как перспективная натура) и большая морская раковина (Лизка купила в прошлом году на рынке в Измайлове).

– Какой пацанчик прикольный, – протянул Макс. – Слушай, можно мне его одолжить? На недельку.

– Бери. – Настя пожала плечами.

Купидон нырнул в бездонную кожаную торбу молодого художника и отбыл в неизвестном направлении.

Глава 10

Стасик сидел в зале ожидания железнодорожного вокзала. До поезда на Москву оставалось еще минут тридцать. Он пил пиво, злился на Любку, на тех тупых безруких остолопов, которых нанял искать купидона в Кельне, на свою мать, которая, не спросив его совета, отдала статуэтку сестре. Это же надо, курицы старые, наследство они делить вздумали! А ведь план, который он придумал, изначально казался безупречным. Доходы от спекуляций и сделок, которые он проворачивал втайне от партнеров и «крыши», Стасик обращал в платину и постепенно набрал солидное количество этого ценного металла. Он лично выпотрошил бронзового ангелочка, наполнил его внутренности металлом и поместил свое сокровище в шкаф в квартире матери. У старухи среди барахла ненужного никто искать не будет.

Купидон верой и правдой служил ему в качестве сейфа, и вот, не так давно Стасик все же решил, что пора начинать новую жизнь: он извлек из тайника в статуэтке драгоценный металл, перевел его в деньги и деньги эти разместил очень осторожно и расчетливо: купил домик в теплой стране, на курорте, популярном среди русских туристов. На первом этаже имеется бар, и Стасик уже знает, как увеличить его доходы в несколько раз, потому что только свой человек может угодить землякам. Само собой, он оставит деньги для дочери, он же не чудовище – лишать свою девочку возможности учиться и жить комфортно. Но жена ему надоела давно, и потому Стасик собирался развестись и податься в новую жизнь с Любкой. Она и моложе, и не такая квашня, как его Ксана.

Последним, заключительным аккордом, который придаст его счетам новую замечательную округлость, должна была стать операция по перевозке купидона за границу. Да, он опять использовал так хорошо зарекомендовавшего себя малыша, но на этот раз в пузике у него было нечто… Даже думая об этом, Стасик оглядывался, а уж вслух говорить и вовсе боялся. Он связался с серьезными людьми, долго искал к ним подход, все продумал, назначил встречу… И вот, поди ж ты, какая беда приключилась! До назначенной встречи неделя – всего одна чертова неделя осталась, а он все никак не может вернуть своего купидона. Что с ним будет, если он не принесет обещанное, даже думать не хотелось…

От бессильной злобы Стасик застонал сквозь зубы. Сидевшая за соседним столиком мамаша с великовозрастной дочкой покосилась на него испуганно. Тип какой неприятный, думала она.

Вроде вот и нестарый мужчина и не то чтобы запущенный… Но глаза опухшие и аж слезятся, тонкие губы сжаты в нитку, да еще кривятся в оскале. А в стакан пива-то как вцепился! Запойный, не иначе! Стасик опять что-то замычал. Нервы женщины не выдержали, и, подхватив квелую девицу в наушниках, она торопливо выскочила из кафе.

Стасик не замечал неблагоприятного впечатления, производимого им на окружающих. Он мучительно вглядывался в висевший на стене плоский экран телевизора. По телевизору шли новости, причем показывали что-то международное, а потому переснятое с российского канала. Важный тип в дорогущем костюме сидел в студии и вещал о важности искусства и планах реконструкции музеев. Завитая, одетая в пышные рюши и оттого еще более костлявая и угловатая ведущая внимала солидному гостю, поглаживая лежащую перед ней бумажку с каверзными вопросами. Но Стасика не интересовали планы чиновников на реорганизацию музеев. Он не хотел слушать дурацкие вопросы и никчемные ответы. Единственное, что его интересовало: интерьер студии. Там, за пышными рюшами на правом плече ведущей он разглядел барочного стиля этажерку, а на ней – нет, он не мог ошибиться, не мог не узнать вещь, которую, любя, не один раз огладил собственными ладонями. Там на этажерке смеялся и сверкал пухлыми щечками и голой попой его купидон.

* * *

– Ося, что ты делаешь? Ты с ума сошел? Ты же портишь дверь! – Циля, возмущенная безответственностью отпрыска, уставилась на означенный предмет интерьера, утыканный дротиками.

– Мама, я не порчу дверь, – сказал маленький негодяй уверенно.

– Да? И что же ты делаешь?

– Я развиваю меткость и глазомер. – Ося никогда не гнушался читать инструкции. Вот и эту замечательную фразу он почерпнул из плохо отпечатанной бумажки, которая лежала на дне коробочки с дротиками. Фраза мальчику понравилась своим потенциалом. И вот вам, пожалуйста, он опять оказался прав: гнев матери сменился задумчивостью.

Некоторое время Циля молчала, не находя ответа. Потом все же возразила:

– Ты мог бы развивать их по-другому! Не втыкая железки в дверь!

– Играть на компьютере? – быстро спросил отпрыск.

– Нет! – Циля, как многие родители, до ужаса боялась детской компьютерной зависимости и потому готова была пойти на многие жертвы, лишь бы ее дитя как можно реже выпадало в виртуальное пространство. – Я найду что-нибудь… картон или фанерку. Мы прикрепим ее к стене, нарисуем мишень, и будешь кидать дротики в нее, хорошо?

Ося милостиво кивнул. С его точки зрения, годилась и дверь, но если мать готова проделать кучу лишней работы, так почему бы и нет? Заручившись обещанием, что развитие меткости и глазомера будет приостановлено до изготовления мишени, Циля шагнула было в коридор, но тут взгляд ее зацепился за пришпиленную дротиком бумажку.

– Ося, это что?

– Это? – Мальчик понял, что сплоховал. Бумажку, то есть телеграмму, принесла вчера почтальонша Зинаида, пока матери не было дома. Дверь он открыл сам, хотя это было строжайше запрещено. Но Ося не удержался и сыграл роль взрослого: посмотрел в глазок, узнал почтальоншу, открыл дверь. Принял телеграмму, расписался в книге и, ужасно гордый собой, повесил листок на дверь, намереваясь договориться с сестрой, чтобы она взяла на себя его преступление. Впрочем, Лизке, в связи с ее солидным возрастом, за открытие двери почтальону ничего не грозило.

Однако к Лизке приехала Настя, они выперли его из комнаты и долго шушукались, потом принесли пиццу, потом пришла куча народу, и про телеграмму он забыл. Почту принесли вчера рано утром, а теперь сегодня и вечер, и мама, удивленно вскинув брови, разбирает буквы на продырявленном дротиками листочке. Оська увидел, как щеки Цили заливает гневный румянец, и понял, что мишень он получит не скоро, а вот нагоняй – прямо сейчас.

– Ося! Откуда это у нас? Приходила Зинаида Васильевна? Почтальонша? И ты ей открыл? – Собственно, вопросы были риторические, и Оська молчал, хлопая глазами и втягивая голову в плечи. – Ося! Ты соображаешь, что делаешь? Мало того что ты опять открыл дверь, когда меня не было дома! Но ты принял телеграмму для тети Раи и даже не удосужился мне об этом сказать! А ведь это важно! Как ты мог? Что я скажу людям?

Развернувшись, Циля ушла в кухню. Оська перевел дыхание и тихонько прикрыл дверь в свою комнату. Кажется, он действительно свалял дурака. Что ж там такое было, в этой телеграмме? Кто-то приезжает к тете Рае.

Оська понадеялся, что этого кого-то успеют встретить и все обойдется, а потому выбросил проблемы взрослых из головы и занялся своими машинками.

– Марк! Как ваша голова? Ой, я так рада, что лучше. – Циля чувствовала, как горят щеки от стыда, но что же делать? Набедокурил ее сын, значит, ей извиняться. Она покрепче сжала трубку и опять воззвала: – Марк!

– Да, Циля, я вас прекрасно слышу. – Марк слегка отодвинул трубку от уха, потому что гол ос его соседки звучал не просто громко, а очень громко.

Тетя Рая подняла голову от вязанья и с интересом прислушалась.

– Тут принесли телеграмму… – говорила Циля. – Еще вчера. Но так получилось, что я ее увидела только сегодня, и мне очень неудобно. Вы уж простите! Ведь Зинаида Васильевна, когда тети Раи дома нет, почту всегда нам заносит.

– Да, я понял. Не сочтите за труд, прочтите, что в телеграмме.

– Вот тут написано, – Циля повысила голос еще немножко, чтобы компенсировать неразборчивость продырявленных букв, – «Приезжаю пятницу. Встречайте Шереметьеве, рейс 315». Подпись: Тина.

– Спасибо, Циля, я понял.

Выслушав очередные извинения и попрощавшись с соседкой, Марк обратился к тетушке:

– Похоже, тебе придется возвращаться в Москву. Приезжает какая-то твоя родственница или подруга. Циле принесли телеграмму. Ее надо встретить в Шереметьеве, но это я организую. Слушай, а может, сюда ее привезти?

Тетушка некоторое время молча смотрела на племянника, а потом осторожно поинтересовалась:

– А какая именно родственница?

Марк, который возился на полу с мальчишками, ответил не сразу. Осторожно сняв с собственной шеи Мику и Леку, которые, пыхтя и повизгивая, тут же полезли обратно, он сказал:

– Какая-то Тина. Даже не написала, откуда прилетает. Ты хоть фамилию помнишь? Кого встречать-то?

Он не сразу заметил, что пауза затянулась. Тетушка так и не возобновила вязание. Теперь она просто сидела в своем покойном кресле с высокой и достаточно прямой спинкой и взирала на Марка со странно напряженным выражением лица, потом повернулась к Лане.

– Зря мы не отвезли его в больницу, – доверительным тоном сказала тетя Рая. – Бедный мальчик никогда не отличался крепкими мозгами, но, похоже, этот удар был последней каплей.

– Но-но! – сердито крикнул Марк. – Это что за инсинуации? Я не обязан помнить всех двоюродных теть и сестер, разбросанных по просторам нашей необъятной родины и за ее пределами. Что ты так на меня смотришь?

– Не обязан, значит? – Тон тетушки не сулил ничего хорошего. Марк почувствовал беспокойство.

– В чем дело? – Он встал, осторожно стряхивая с себя детей. Почуяв папину тревогу, малыши примолкли и уставились на тетушку.

– Что ж, детки, вот у вас и появится возможность познакомиться с бабушкой. – Демонстративно игнорируя Марка, тетушка обратилась к малышам. Те новость восприняли как-то без энтузиазма и устремились к отцовским ногам в надежде опять поиграть в лазалку.

– С какой бабушкой? – тупо переспросил Марк.

– С твоей матерью, мой ушибленный на голову мальчик. Или ты забыл, что когда-то у тебя была мама и ее звали Валентина? Теперь она живет в Америке и называет себя Тиной.

Марк сел на ковер. Мальчишки, издавая восторженные вопли, полезли ему на плечи. Лана с тревогой взирала на мужа.

Конечно, у него была мама. Вот папы не было, и этот факт стоил Марку многих неприятных минут в том возрасте, когда мальчишки хвастаются друг перед другом:

– А вот мой папа может…

Достижения отцов бывают разными – от выпить залпом стакан чего-то до купить настоящий танк. Малышам не так важно, что именно может папа, главное, чтобы он был, чтобы личный мирок ребенка состоял из двух половинок. Позже критерии мальчишек несколько меняются и уже круто небрежно бросить, ловко застегивая лыжи или возвращая к жизни подружкин мобильник: «Отец научил». Само собой, не все семьи в классе были полными, хватало и разведенных, и матерей-одиночек. Но лишь у Марка в графе «отец» стоял абсолютный прочерк, за которым не просматривалось ни умершего, ни бросившего семью, вообще никакого человека. Валентина не сочла нужным соврать или рассказать правду. Просто поставила прочерк в жизни сына – и все.

Только один раз Марк спросил у мамы, кто его отец.

– У тебя нет отца, – холодно ответила та.

– Но ведь от кого-то ты родила? И отчество…

– Не говори глупостей, – отрезала мать. – Я дала тебе отчество моего собственного отца, ты мог бы и сам это заметить. А остальное – не твое дело.

И Марк больше ни о чем не спрашивал. Не было вопросов, произнесенных вслух, но это не значит, что они не терзали душу мальчика. И самый главный вопрос: почему он вообще появился на свет? Валентина столь очевидно не испытывала к сыну никаких особых чувств, что Марк порой удивлялся: зачем она вообще рожала? Залетела по молодости и глупости? Так могла бы аборт сделать.

Еще Марка всегда удивляло, какими разными оказались родные сестры. Старшая Раечка по характеру была девушкой смешливой, сентиментальной и доброй, хоть, может, и не слишком умной в плане учебы. Она рано вышла замуж, бросила техникум, так и не окончив его, и всю жизнь была при муже: создавала уют в доме, вкусно готовила и встречала своего Мишу после работы. Младшая Валентина училась прекрасно, ум имела практический, но ни веселостью, ни женственностью не обладала. Она окончила Плехановский институт, устроилась на хорошую работу в министерство, прекрасно одевалась, от нее всегда пахло дорогими духами и импортными сигаретами. Она немного презирала домоседку Раечку, которая быстро располнела, обожала сентиментальные романы и фильмы и не слишком следила за модой.

Сколько Марк себя помнил, мать обращалась с ним как со взрослым: никаких телячьих нежностей. Если мальчику хотелось поплакаться или просто вкусно поесть, он шел к тетушке. Та всегда хлопотала в теплой, вкусно пахнущей кухне. От матери пахло дорогими духами и табаком, а от тети Раи – корицей и теплым хлебом. Тетя носила яркие шелковые халаты, красила волосы хной и укладывала их в высокую халу. Она учила Марка не экономить на одежде, следить за собой, слушать людей и обращать внимание на мелочи. Они вместе ждали с работы дядю Мишу, садились за красиво накрытый стол, ужинали и рассказывали друг другу, как прошел день. С возрастом Марк понял, что он нужен дяде с тетей не меньше, а то и больше, чем они ему. Своих детей им Бог не дал, и они искренне любили мальчика, изливая на него нерастраченную родительскую нежность.

И когда мать собралась уезжать на ПМЖ в Израиль, Марк, глядя ей в глаза, сказал:

– Я не поеду. Моя семья здесь.

Валентина пожала плечами, но сыну исполнилось шестнадцать, и она, видимо, испытала облегчение оттого, что не надо тащить за собой мальчишку. Дядя Миша умер, когда Марк учился в медицинском институте на стоматолога. Марк заботился о тетушке и вспоминал о матери, только если тетя Рая пересказывала ему письма, которые сестра изредка ей писала сперва из Израиля, а потом из Америки.

Марк курил. Затягивался дымом, чувствовал, как першит в горле и подбирается судорожный кашель. Кашлял и снова затягивался дымом. Как врач, он понимал, что желание покурить для человека некурящего является признаком реакции, которая закрепилась как флажок стресса, и ничего хорошего эта сигарета (нагло стрельнутая у каких-то дедов) не даст. Мерзкий вкус во рту и сухость в горле. И все же каждый раз, как извилины мозга начинали завязываться бантиком от накативших проблем, желание покурить становилось просто непреодолимым.

– Дай и мне затянуться. – Лана села рядом с мужем на лавочку в одной из тенистых аллей, ведущих к пруду.

– Еще чего! – Марк быстро загасил сигарету и метким щелчком отправил ее в урну. – Не буду я травить мать моих детей.

– А ведь я раньше курила, – меланхолично заметила Лана. – Когда училась на юрфаке.

Почти все курили, особенно на стадии изучения судебной медицины.

– Мы тоже курили… на разных стадиях, – буркнул Марк. – Однако то было давно. Теперь мы с тобой родители и не можем позволить себе быть рабами таких вредных привычек.

– А что мы можем себе позволить?

– Ну… – Марк искоса глянул на жену. – В принципе все остальное.

– Марк, ты спятил? – Лана оглянулась через плечо: на соседней лавочке, видневшейся сквозь кусты жимолости, азартно разгадывала кроссворд парочка пенсионеров.

– Вот что ты вечно… сама нарывается, а потом «спятил»! – Муж отодвинулся, обиженно сопя.

– Я имела в виду: можем ли мы себе позволить мирную жизнь, без приключений и прочих странностей?

– Думаю, это болезнь роста, – философски заметил Марк. – Пройдет.

– Какая болезнь роста? У нас с тобой кризис среднего возраста на пороге!

– Не знаю, не знаю, до кризиса давай-ка еще подождем. Или отметим его очередным приключением.

Лана хмыкнула.

– Ладно, оптимистичный ты мой. В данной-то ситуации что делать будем?

– Давай я поеду в город на встречу со Стасиком. Позвоню в такси и попрошу встретить… нашу гостью.

Мобильник грянул в кармане Марка так неожиданно, что пенсионеры на соседней лавочке замерли и даже слегка пригнулись.

Марк достал трубку, узнал номер только что помянутого Стасика и лениво-мерзким голосом спросил:

– Чего тебе?

До Ланы долетал хрип и невнятные вскрики. Марк хмурился.

– Чушь, – резко сказал он. – Все на месте. Да, я уверен. Приезжай, сам увидишь. Все.

– Кто это? – спросила Лана.

– Стасик, – задумчиво протянул муж. – И еще менее адекватный, чем в прошлый раз. Что-то он такое кричал… Вроде видел своего купидона по телевизору.

– По телевизору? – растерялась Лана.

– Вот я и говорю – совсем спятил! Амурчик в чемодане, а уж что Стасику там привиделось…

Марк умолк, и несколько секунд они смотрели друг на друга, потом вскочили и наперегонки понеслись к корпусу. Пенсионеры, сидевшие на соседней лавочке, оторвались от кроссворда и внимательно смотрели им вслед.

– Какие спортивные молодые люди, – сказал он.

– И так нежно друг на друга смотрели, – добавила она.

Он взял ее руку в свою и погладил тонкую кожу:

– Может, мы с тобой, Машенька, и не очень уже спортивные, но все равно очень даже ничего. Хочешь, пойдем поплаваем?

– Давай лучше в тир, постреляем, – мечтательно улыбнулась она. – А поплаваем завтра утром.

Лана рылась в чемодане, раскидывая вещи в разные стороны. Потом села на пол и уставилась на мужа круглыми глазами.

– Нет?

Она замотала головой. Мальчишки, увидев устроенный мамой кавардак, восторженно заверещали и принялись кидаться одеждой. Потом Лека попытался надеть на себя Настин свитер, запутался в рукавах, застрял и разревелся.

– Но куда же он мог деться? – Лана схватилась за голову, растрепав светлые волосы. – В смысле как он мог пропасть из чемодана? Если бы его украл кто-то из присных Стасика, я бы поняла, но он же его не крал, потому что увидел в телевизоре и расстроился… Ума не приложу, как купидон мог оказаться в телевизоре?

Марк, распутав малыша и отпустив его на свободу, спросил задумчиво:

– А не могла Настя взять статуэтку?

– Настя? Нет, конечно! Она же не дурочка, – сердито отозвалась Лана.

– Но ведь она не знает, насколько ценен купидон. Вспомни, ты ничего не рассказала ей в Германии, чтобы не волновать и не втягивать ребенка в проблемы. И здесь… когда вечером мы обсуждали происшедшее и звонили Стасику, она сперва торчала в ванной, а потом ушла спать. Может, она забрала его в подарок кому-нибудь?