Текст книги "Флоренция и Генуя"

Всесильный дженовин

По природе своей хитрые, ловкие и разумные, генуэзцы были как нельзя лучше приспособлены к торговле – занятию больше умственного, чем физического характера. Даже не самые образованные из них прекрасно вели денежные дела, чему помогала природная сметливость, а также приобретенная привычка учитывать все обстоятельства, от погоды до настроения партнеров.

О богатстве генуэзцев можно судить по истории, произошедшей в 1255 году, когда зять императора, маркиз Джакомо дель Каррето, заложил у одного местного банкира позолоченный трон тестя. Получив 2 тысячи лир, он обещал выкупить его через 3 месяца, но денег к назначенному сроку не собрал. Императорское кресло было выставлено на торги, и уже вечером на нем восседал простой генуэзский меняла Манджавакка, купивший его за 2823 ливра.

Несколькими годами ранее Генуя первой из итальянских коммун получила разрешение на чеканку монеты, названной в честь города дженовином. У флорентийцев собственные деньги в виде знаменитого золотого флорина появились немного позже, но развивались быстрее, опередив соседский дженовин и по достоинству, и по репутации. Генуэзцы, открыто завидуя, выражали свои чувства к конкурентам стихами местного поэта Чекко Анджольери:

 
Даст счастье флорин и подвигнет к дерзанью,
И заиграть заставит таланты,
И в жизнь воплотит мечтанья.
Не говори же: Род меня прославит!
Коль денег нет, напрасны ожиданья…
 

Едва появившись на свет, дженовин стал основным мерилом жизни, мирным оружием и движущей силой в городе, где продукция монетного двора не задерживалась в кубышках, даже таких внушительных, как хранилище банка Сан-Джорджо. Распоряжаясь огромными средствами, это заведение, по сути, являлось государством в государстве. Капиталы, превышающие казну республики, позволяли ему, например, владеть флотом Генуи, основывать колонии, вести войну с Венецией или объявлять готовность к таковой по отношению к Византии.

Генуя в 1616 году. Рисунок с гравюры Бордони

Средневековые хронисты не распространялись по поводу того, кем были учредители этого заведения и какими суммами они владели. Можно лишь предположить, что Сан-Джорджо вырос из банальной лавки ростовщика, не случайно само понятие «banca» произошло от старинного итальянского слова, обозначавшего денежный стол или попросту скамью менялы. Дальнейшим этапом развития могли стать акционерные общества – компере (итал. compere) и маоне (итал. maone). Последние создавались с одобрения или даже по инициативе республиканских властей и являлись разделенными на доли ассоциациями, которые в основном занимались делами государства. В 1234 году один из таких союзов финансировал войну против Сеуты, оспаривая эту африканскую крепость у испанцев, а в 1346 году ссужал деньги на колонизацию острова Хиос. Компере представляли собой государственные займы, тоже разделенные на доли, но уже гарантированные доходами правительства. Считается, что в 1407 году компере и маоне объединились в одно предприятие, образовав легендарный банк «Каса ди Сан-Джорджо» (от итал. casa – «дом»). Получив имя республики, это учреждение, подобно ей, пользовалось покровительством святого Георгия и так же неохотно разглашало свои тайны.

Меняла. Книжная миниатюра

К тому времени Генуя успела испытать банковский кризис, в чем некоторые увидели расплату за ее лидерство на рынке ценных бумаг (в частности, векселей) чем особенно увлекались владельцы Сан-Джорджо. Часть колоссальных доходов этого учреждения составляли налоги, которые государство передавало банкирам в трудные времена. Те взимали их сами, скапливая колоссальные суммы в подвалах дворца на набережной у порта. Само здание было построено народными капитанами в начале XIII века. После открытия Америки к нему была пристроена часть с фасадом, обращенным к морю и украшенным фресками в память об открытии нового континента. В XVIII веке банк перебрался в новое здание, а в старом расположились чиновники и был открыт музей. Только тогда горожане и гости города смогли проникнуть в святая святых финансовой империи Сан-Джорджо. Один из них позже поделился впечатлениями в записках, упомянув «большой зал, где стояла 21 мраморная статуя лиц, оказавших особые услуги городу, лестницу к недоступному публике архиву наверху и зал порто-франко (порт с правом беспошлинного ввоза и вывоза) с большими таможенными магазинами, куда можно входить, но воспрещается курить». Сегодня, несмотря на неказистый вид, старый банк Сан-Джорджо, где теперь находится управление генуэзского порта, служит символом города, наряду с маяком и памятником Христофору Колумбу.

Старый банк Сан-Джорджо

В доминирующей роли банков заключалась и сила, и слабость Генуи. Финансовые учреждения определяли процветание республики, хотя время от времени доставляли неприятности. Будучи важным элементом государственного организма, они не однажды обуславливали его сбой. Сами генуэзцы привыкли контролировать ситуацию, однако если она обострялась, никто из банкиров не собирался жертвовать собой. В конце XIV века всесильная, казалось бы, Генуя, не пытаясь защищаться, сдалась на милость короля Франции, а столетие спустя хозяином города ненадолго стал герцог Миланский. Местные правители превыше всего ценили выгоду. Если республика нуждалась в том, чтобы кто-нибудь из своих представлял интересы страны в дальних краях, ее граждане без колебаний отправлялись на чужбину. Рассредоточенные по миру иммигранты из Генуи не оставляли предпринимательства нигде, обычно быстро богатели и, держа связь с родиной, делали ее сильнее и могущественнее.

Во всяком приморском городе осуществлению заморских торговых операций помогала созданная еще в Средневековье система сообществ, объединявших в себе два социальных слоя (пополанов и нобилей) и две профессии (банкиров и купцов). В Генуе такой союз получил название «коменда»; главную роль в ней играл владелец капитала, он же банкир, владевший кораблем, но никогда не выходивший в море. Это делал, рискуя жизнью и деньгами, его второстепенный компаньон, то есть купец, который пользовался кораблем и предоставленным товаром, получая при удачной продаже 25% прибыли. Плаванье считалось успешным, если доход составлял не меньше половины затраченных средств. Таким образом, генуэзские коменды содействовали росту денежного фонда банка, заодно обогащая и город. Разбогатев, купец мог войти в долю: вложив в операцию собственный капитал, он увеличивал свою часть прибыли до 50% и превращал коменду в морскую компанию (итал. societas maris).

Прослеживая историю любого финансового учреждения, особенно такого солидного, как банк Сан-Джорджо, легко догадаться, что там, где звучат слова «ссуда», «проценты», «прибыль», не принято оперировать рыцарскими понятиями – такими, как благородство, милосердие, а тем более честь. В этой связи логичным представляется поступок властей Генуи, которые не пожелали спасать своих колонистов, оказавшихся под игом Османской империи: слишком дорого. Впрочем, зная генуэзские традиции, купцов и банкиров трудно упрекнуть в бездушии, ведь они заботились об интересах государства. В расчетах неважно, политического или экономического плана, – они ошибались редко. Это лишний раз доказывает тот факт, что к середине XVI века республика Сан-Джорджо все-таки одержала верх над извечным врагом Венецией, показав свою мощь и остальной Европе.

Геную эпохи Ренессанса можно сравнить с купеческой компанией, в которой основным капиталом являлись деньги. Другой приметой того времени, помимо банка, считается ломбард, в столице Лигурии открытый летом 1485 года.

Новый банк Сан-Джорджо

Первооткрывателями этой формы финансирования, выражавшейся в выдаче денежных ссуд под залог, были францисканцы.

Призывая в проповедях к помощи городской бедноте, монахи принимали от несостоятельных сограждан вещи за умеренную плату, составлявшую вначале не более 5% в месяц. Однако клиенты чаще всего не могли выкупить свое добро, и оно копилось на складе, отчего такие заведения в народе стали называть «горы милосердия». Небольшую часть прибыли ломбарда забирал епископ, еще меньше по завещаниям и в виде налогов получала коммуна. Городские власти были заинтересованы в подобных заведениях, ведь они пополняли казну и в какой-то степени решали проблему бедности, а значит, устраняли угрозу мятежей.

Если дженовин был душой Генуи, то ее сердцем можно назвать промышленность, важную часть которой составляло производство бархата. Особенно ценился черный бархат, чей глубокий цвет считался самым красивым в мире. Мастера из других стран не раз пытались выведать у генуэзцев секрет окрашивания этой ткани, однако те и сами его не знали, уверяя, что так на обычную краску действует местная вода. Только на рынках Генуи можно было купить удивительный двусторонний бархат различных цветов, чаще всего с одной стороны красный, с другой – черный. Двойной бархат требовал от мастера большого умения, поскольку, в отличие от верхней поверхности ткани, подстрижка нижних ниток производилась вслепую. Цена такого материала была очень высока, но клиентов утешало то, что одежда, сшитая из него, не требовала подкладки.

Прочие мануфактуры – шерстяные, полотняные, – по сравнению с бархатными, имели небольшое и лишь местное значение. Попытки организовать в Генуе производство тонкого сукна, как правило, заканчивались неудачей, вероятно потому, что республика в этих случаях не оказывала помощи, как делалось, например, во Франции.

Вообще горожане не утруждали себя столь хлопотным делом, как изготовление бархата. Этим в основном занимались крестьяне, вернее крестьянки, которые в силу занятости дома и в поле не могли довести свое мастерство до совершенства, которого достигли текстильщики Лиона, кстати, в большинстве своем мужчины, не имевшие, как говорилось, аккуратных рук. Шелк генуэзцы ввозили из различных областей Италии, причем даже тогда, когда было налажено собственное весьма неплохое производство лент и шелковых чулок. Генуэзцы вывозили свои ткани во все европейские государства, и особенно удачной их бархатная коммерция была в Испании, о чем свидетельствовали мануфактуры, где производство тканей ориентировалось на изысканный иберийский вкус. Иностранные путешественники замечали, что в самой Генуе многие действительно ходили в бархате. Некоторая поношенность такого платья не считалась недостатком, ибо высокая цена заставляла носить его долго, порой по 10–15 лет.

Импортная торговля по объемам превышала экспортную, поскольку генуэзцы ввозили от соседей все, кроме растительного масла, небольшого количества вина и еще меньшего количества хлеба. Несмотря на частые засухи в Лигурии хорошо росли оливковые деревья, поэтому в экспорте продуктов первое место здесь всегда занимало масло. Превосходные генуэзские пирожные знала вся Италия, но сами кондитеры приписывали свой успех не способам приготовления, а, по примеру текстильщиков, достоинствам местной воды. Одно время ходила молва о пекаре, который переселился в Ниццу, но там не смог испечь ничего похожего на знаменитые генуэзские булочки.

Сухие грибы в старину считались очень выгодным предметом экспорта, особенно в Испанию, которая ежегодно закупала их на десятки тысяч ливров. В отношении засушливой Лигурии это могло бы показаться странным, если не учитывать местной специфики. Дело в том что грибы – единственный продовольственный товар, не облагавшийся пошлиной, поэтому почти всю выгоду от их продажи получали жители деревень. Они же снабжали горожан искусственными цветами, которыми Генуя торговала так же успешно, как и грибами.

В старину важным предметом коммерции являлось мыло, но со временем генуэзские мыловары поддались искушению легкими деньгами и начали мошенничать, уступив первенство в этом деле соседям-марсельцам, которые варили мыло лучше и продавали дешевле.

Невзрачная на вид, темноватая и не слишком гладкая генуэзская бумага имела свойство, особо ценимое теми, кто предпочитал красоте полезность. Она не впитывала влагу и, в отличие от красивой голландской бумаги, не притягивала к себе червей, чем привлекала тех же испанцев, охотно употреблявших ее для документов, подлежащих долгому хранению, и в качестве упаковочного материала. Еще одним, уже не столько полезным, сколько приятным свойством генуэзской бумаги был аромат, исходивший от горящего листа. Именно из-за этого местные бумажные магнаты получили возможность отправлять свой товар в Индию, где обычные писчие листы использовались, как курительные. Мастера из Генуи прекрасно обрабатывали мрамор, которого здесь хватало и для собственных нужд, и для коммерции. Тем не менее лучше всего генуэзцам удавались предметы из красного дерева – сундуки, крошечные шкатулки (известные всей Европе «лакированные коробочки»), статуэтки, разнообразная мебель. Несмотря на явное подражание, все эти вещи изумляли причудливой резьбой, в то же время радуя прочностью и тонким вкусом.

Башня ворот Сопрано

Улица Сант-Андреа

Генуэзские купцы, не отличаясь от заморской торговой братии, следовали караванами по пути с двойным названием Каруджио Дритто (от итал. carruggio – «узкая, извилистая улочка» и diritto – «прямой»). В средневековую пору миновать его, направляясь из предместий в городскую крепость и обратно, было невозможно. Вопреки известной поговорке в Рим из Генуи вели не все, а лишь одна дорога, проходившая мимо двух высоких башен у ворот Сант-Андреа. Давно перестав быть стратегическим объектом, это место ныне привлекает своеобразием ближайшей к воротам улицы с таким же названием. Похожая на Сант-Андреа уютная средневековая улица и сегодня тянется от герцогского дворца до ворот Сопрано. Кроме двух старых башен, здесь интерес представляют примыкающие к ним остатки крепостной стены, с XII века служившей надежной защитой жителям Генуи.

Авторы старых путеводителей советовали гостям города обходить шумные и не всегда безопасные улицы вблизи порта, рекомендуя романтический маршрут от набережной до ворот Вакка. Возведенные в стиле пламенеющей готики, с подлинными лепными украшениями и башнями XVI века, они были вполне подходящим переходом от мрачной крепостной архитектуры к радостной дворцовой, украсившей Геную во времена дожей.

Это наши дворцы!

Со времен Средневековья и до XVIII века в Генуэзской республике насчитывалось не более полумиллиона жителей, включая и деревенских, и столичных. Сюда же входили 3 тысячи солдат регулярной армии: военные силы в маленьком государстве уменьшились наполовину с тех пор, как французы завладели Корсикой. Впрочем, в особо важных случаях – таких, как революция, – под ружье становилось все население, причем караульную службу в такие времена по требованию народа несли даже монахи. В обычное время город охраняла милиция, набиравшаяся из представителей округов и цеховых корпораций. Не освобожденные от основных занятий, милиционеры каждый месяц собирались для смотра и короткого военного учения у дворца дожа (от лат. dux – «вождь»).

Система управления в республике Сан-Джорджо никогда не была устойчивой. Дворянские, народные и иные группировки постоянно боролись за власть. Помимо того, из-за удачного расположения город часто оказывался в оккупации. С конца XI века генуэзские законы утверждались коллегиально советом консулов. Первым единоличным правителем – дожем – в 1399 году стал представитель знатной фамилии Симон Бокканегра, который по венецианской традиции был избран консулами, после чего представил себя народу: «Это ваш дож, если вас это устраивает». Будучи правителем республики, а не монархом, он принял присягу, поклявшись действовать согласно законам и на благо государства.

В некоторых итальянских республиках дожем называли главу государства, человека, наделенного большой властью, непременно знатного, избиравшегося знатью из своего же круга на всю оставшуюся жизнь. Власть генуэзского дожа ограничивалась разного рода предписаниями. Так, он не имел права появляться на людях без свиты, не мог в одиночку встречаться с иностранными послами и вскрывать официальные письма. Богатый на родине, дож не имел собственности в других государствах, ему запрещалось покидать дворец, исключая походы в церковь, где он, опять-таки в предписанный час, обращался к Богу.

Обычно дожи правили до самой смерти, но разжалование редко, но все же случалось. Пользуясь почетом и властью, они имели небольшой доход и многочисленные обязанности. Со временем часть дел перешла к чиновникам, а дожу остались приемы, торжественные церемонии и прочие ответственные, более приятные и менее рутинные занятия. При жизни он не отчитывался в своих тратах, но после смерти был вынужден это делать, и не перед Богом, а перед людьми, согласно установленной процедуре посмертного возмещения ущерба, нанесенного им за период власти.

Возведение Дворца дожей (итал. Palazzo Ducale) началось в XIII веке, в период высшего расцвета республики, когда разбогатевшие генуэзцы стали хозяевами в Средиземноморье, сумев взять под контроль и водные просторы, и сушу. Способствовали тому громкие военные победы, подобные морскому сражению у Мелории в 1284 году, завершившемуся уничтожением флота Пизы – исконного врага Генуи, или разгрому армады венецианцев близ острова Курзола в самом конце того же столетия. Незадолго до последней, собрав немалые трофеи, народные капитаны Обиццо Спинола и Коррадо Дория приобрели несколько зданий между церквями Сан-Лоренцо и Сан-Маттео.

Фонтан во Дворце дожей

В 1294 году был куплен и стоявший рядом дворец Фьески, чьи владельцы находились в изгнании. Дом был конфискован у тех, кто раньше звался графами Лаванья и состоял в Общей компании с 1138 года. Возможно, его строил некий Уго, основатель династии, чье прозвище – Флиско – стало фамилией для его потомков. Сыновья и внуки коммерсанта Уго, расширив торговлю, открыв банк, вкладывая деньги в прибыльные предприятия, в политике никогда не выходили на первый план, держась в тени более способных своих соотечественников – таких, как Спинола, Дориа, Де Мари.

Фьески охотно роднились с гвельфами и даже присоединились к этой партии, однако не порывали деловых связей с гибеллинами, за что поплатились во время очередной революции. Оставшись без хозяев, дворец Фьески пустовал так долго, что приобрел плачевный вид. Не желая тратиться на рухлядь, народные капитаны приказали его снести для того, чтобы очистить площадку для нового здания, вернее целого ансамбля, который после завершения стал резиденцией дожей.

Роспись с изображением герба республики на лестнице Дворца дожей

Дворец, куда в 1339 году вселился Симон Бокканегра, большей частью исчез после переделок XVI века. Новое здание получилось внушительным, солидным, в некотором роде даже царственным, как, впрочем, и сама Генуэзская коммуна, никогда не стремившаяся к полной демократии. Косвенное напоминание о народе появилось немного позже, после масштабной реконструкции, когда зодчие по желанию властей, решивших отдать дань уважения пополанам, воздвигли Народную башню (итал. Torre del Popolo), которая благополучно дожила до наших дней.

Тогда, в последнем десятилетии XIV века, палаццо Дукале был расширен, обрел крытый вестибюль и дополнительные корпуса, образовавшие два внутренних двора различной формы и неодинаковых по назначению. Основная тяжесть по увеличению без того большого здания легла на плечи Андреа Чересола из Тичино, известного под прозвищем Ванноне. Почерк вдохновенного мастера угадывается в изящных линиях двойной парадной лестницы, ведущей в церемониальные помещения второго этажа – большой зал Большого совета и немногим меньший по величине зал Малого совета. Рядом с ними находились рабочие комнаты правителей, в том числе ставший знаменитым Кабинет дожа.

Часть дворца была уничтожена во время пожара 1777 года, когда исчезло первоначальное убранство зала Большого совета. Утраченное навсегда, оно сменилось росписью с мифологическими и реальными историческими сценами, созданной Джузеппе Изола почти столетие спустя. В то же время оформлением отдельных комнат и коридоров здания занимался Тичинезе Симоне Кантони. Будучи поклонником классицизма, он предложил укрепить поврежденный огнем зал Большого совета с помощью купольного свода, дополнив живопись лепниной и четкими рядами пилястр с основаниями из желтого мрамора. Зал Малого совета его же заботами предстал взору во всей своей элегантности, которая во многом исходила от оформления стен позолотой.

В том же крыле была устроена часовня, небольшая, но эффектно оформленная художником Джованни Карлоне. Владельцы дворца, каждый день посещавшие домашнюю мессу, любовались красивыми фресками, переводя взгляд от свода, где Богоматерь была изображена в момент провозглашения ее королевой Генуи, на стены, украшенные росписью, славившей уже не богов, а сам город вместе с его народом. Следуя канонам Ренессанса, Карлоне поместил аллегории гражданских добродетелей в рамки, таким образом создав иллюзию архитектурной конструкции.

Одновременно с фресками в часовне над левым пролетом парадной лестницы мастер Доменико Фьязелла создавал свое самое лучшее произведение – образ Бога Отца с мертвым Христом на коленях, окруженного фигурами Девы Марии, Иоанна Крестителя, святых Георгия и Бернарда.

Многочисленные переделки изменили первоначальный вид дворца и его конструкцию настолько сильно, что здание, ранее терявшееся среди городских строений, в окончательном варианте стало походить на поместье. Фасад, созданный Орландо Гроссо, был построен специально для гармонии нового, колоссального для Италии дворца с такой же по масштабам площадью Феррари.

Редкий европейский дворец испытывал такое внимание к себе, как генуэзский палаццо Дукале, одна из реконструкций которого была признана самым грандиозным реставрационным проектом на континенте. Сегодня благодаря зодчему Джованни Спалла он выглядит таким, каким его задумал Ванноне. Однако следы творчества других мастеров не стерты, поскольку до сих пор цела средневековая конструкция и все то, что сделал Кантони. Теперь огромный (35 000 м²) дворцовый комплекс служит местом проведения праздников и выставок, которые устраиваются регулярно и всюду, не исключая просторных внутренних дворов.

Еще в начале XVI века, следуя примеру европейской аристократии, знатные генуэзцы начали понемногу перебираться из старых кварталов в новые, ничем не напоминавшие тесный центр. В результате город получил непривычно широкую улицу с помпезными зданиями и скромным названием Страда Нуова (от итал. Strada Nuova – «Новый проспект»). Позже переименованная в улицу Гарибальди, она стала реальностью заботами архитекторов Галеаццо Алесси и Бернардино Кантони, которым власти поручили все – от разработки проекта до украшения.

В каждом городе должна быть хотя бы одна улица, так или иначе выделяющаяся среди других. Генуэзцы всегда считали таковым Новый проспект, застроенный еще в XVI веке великолепными частными дворцами. С легкой руки француженки Жермены де Сталь его чаще называли Королевской улицей, поскольку владельцы стоящих на ней домов были обязаны предоставлять свои роскошные резиденции в распоряжение республики, когда та нуждалась в помещениях для приема королей и особо важных дипломатов.

Страда Нуова стала одним из проявлений генуэзского Возрождения. В этом городе, в отличие от Флоренции, искусство исходило не столько от художников, сколько от заказчиков. Генуэзские нобили, не чуждые таких низменных занятий, как банковское дело и торговля, с особым тщанием оберегали свой аристократический быт, которому здесь были присущи элементы феодальной культуры. Будучи замкнутой в собственном кругу, местная знать всегда поддавалась чужеземному влиянию, возможно, в силу близости к морю, но скорее всего из-за склонности к новизне. В средневековую пору генуэзское бытие определяли испанцы и французы, в основном провансальцы и ломбардцы. Их след в городском зодчестве остался в виде тонких резных узоров на лоджиях и характерной формы самих лоджий. В пору позднего Ренессанса город захватило флорентийское искусство, передававшееся уже через конкретных лиц. Так, в 1528 году местный аристократ Андреа Дориа пригласил для возведения своего дома мастеров Перино дель Вагу и Сильвио Козини. Двумя десятилетиями позже был построен дворец Чикола – здание, типичное для Кватроченто.

Французский астроном и путешественник де ла Ландом, посетивший город через столетие после завершения Страда Нуова, смог видеть итог перестройки. Однако поразила его не красота, а связанные с ней контрасты: «Генуэзская республика – самое бедное во всей Италии государство с самыми богатыми подданными». В самом деле, толстые кошельки банкиров здесь заменяли казну, что не делало чести дожам, ведь богатство немногих рядом с нищетой остальных приводило к печальным последствиям. Среди тех самых немногих самыми богатыми были хозяева банка Сан-Джорджо – компании все еще уникальной, по-прежнему хранившей тайну своего благополучия. Самые солидные финансовые учреждения Генуи издавна размещались на площади Банков. Существующая и поныне, она была перестроена по плану Алесси и вплоть до XVIII века считалась торгово-политическим и светским центром города. Самое интересное здание на площади – Лоджиа деи Мерканти, где когда-то работала первая в Италии товарная биржа.

Генуэзский ренессанс

Дворец университета

В просвещенном XVIII веке банковские операции являлись неотъемлемой частью генуэзской торговли, благо проценты с капиталов желали получать даже дворяне, которые, презирая ростовщиков, до того обращались к ним редко и тайно. Тогда же вошли в оборот государственные ценные бумаги, но в свободном торговом государстве, каким, несомненно, была Генуя, они не приносили больших процентов и потому особым успехом не пользовались.

Самым надежным вложением денег в XVIII веке, как, впрочем, и во все времена, была недвижимость. О том, как этим пользовались предприимчивые генуэзцы, легко догадаться, глядя на ренессансные дворцы, по числу и великолепию которых республика Сан-Джорджо не уступала ни одному итальянскому городу. Многие из них строил Галеаццо Алесси, зодчий эпохи Чинквеченто, который учился в Риме у Микеланджело и работал главным образом в Генуе. Умея возводить красивые церкви, подобные генуэзской Санта-Мария Ассунта ди Кариньяно, полностью свой талант он раскрыл во дворцах. Именно ему принадлежит идея создания дома на крутом склоне с террасным расположением внутреннего пространства. Таким стал дворец Пароди (1567), чью композицию вместе с деталями охотно заимствовали те, кто застраивал Геную после Алесси.

О творчестве этого архитектора, а также о том, сколько денег имели и как ими распоряжались генуэзские банкиры, свидетельствуют две центральные улицы города – Гарибальди (бывшая Страда Нуова) и Бальби, богатые дворцами и зданиями, похожими на дворцы. Некогда ее целиком составляли творения Алесси: роскошный дом Цезаря из рода Камбиазо, построенный рядом со старым жилищем той же семьи, дворец Пароди, принадлежавший Франко Лекаро и украшенный фресками самого знаменитого генуэзского художника Луки Камбиазо, полный полотен великих фламандцев дом Адорно, дворец Сера с огромным парадным залом, дворец Антонио Дориа, позже перешедший к семейству Спинола.

В истории Генуи не было семьи, оставившей более заметный след, чем гибеллины Дориа. Основателем рода, представители которого отличились во многих сферах местной жизни, считается Ардуино, виконт Нарбоннский – синьор небольшого княжества Онелья на Французской Ривьере. Показав свои способности в политике и коммерции, в мореплавании и военном деле, они выдвинули из своих рядов блестящих кондотьеров, например Ламбу Дориа, разгромившего венецианский флот при Курсоле, или Обиццо, одержавшего похожую победу над пизанцами при Мелории. Адмиралы из этого рода служили чужеземным государям. Их побочные потомки расселились по всему Средиземноморью, достигнув Сардинии, где стали синьорами нескольких городов. Антонио Дориа еще подростком командовал небольшим флотом, а затем прославился на всю Европу как специалист по морскому делу. Всемирную славу фамилии Дориа принесли два Андреа – республиканский деятель-реформатор XVI века и его современник, адмирал на испанской службе, герой битвы с турками при Лепанто.

Последний, ценимый чужим народом и обожаемый своим, покоится в часовне под алтарем храма Сан-Маттео. Эту маленькую готическую церковь можно считать достоянием семьи Дориа, ибо она стоит на одноименной площади в окружении их дворцов и скрывает за ветхими стенами посвященные им памятники. Ее правая стена украшена барельефом с изображением древнего саркофага и надписью в честь Ламбы Дориа. В алтаре Сан-Маттео хранится шпага адмирала Андреа Дориа, а весь фасад здания испещрен короткими относящимися к нему текстами. Трогательные надписи имеются и на стенах соседнего монастыря, где в тени красивой колоннады XIV века стояла статуя Андреа, разрушенная в годы Великой французской революции. Своеобразным памятником великому полководцу стал расположенный напротив храма дворец с отделкой из черного и желтого мрамора. Судя по латинской надписи над входом, он является «постановлением сената общественным даром Андреа Дориа, освободителю отечества, 1528».

Палаццо Дориа-Спинола

Гибеллины Спинола, потомки виконта Идо из Кармандино, избрали своей фамильной церковью Сан-Сиро. Не уступая по знатности Дориа, они были тесно связаны с партией, имели немалые средства, разделяя их с Сан-Сиро, которой платили десятину и где поначалу (в XII веке) хоронили своих родичей. Первым Спинола считается Гвидо, несколько раз избиравшийся консулом Генуэзской коммуны. Его дети и внуки оказывали влияние на политику и другие сферы жизни города, поскольку имели почтенных предков и деньги, которые получали от крупных сделок. Один из Спинола, монах-францисканец по прозвищу Поркетто (от итал. porcellino – «поросенок»), дослужился до архиепископа и в один драматичный момент взялся управлять республикой, причем делал это отнюдь не по-свински. Некоторые потомки Гвидо обогатились на торговле землей, приобретя столько пригородных участков, что генуэзцы поговаривали о «государстве Спинола», свободном от местной власти, но подчинявшемся императору.

В 1308 году адмирал Обиццо Спинола получил титул пожизненного главного капитана, став, таким образом, единоличным правителем Генуи. Править всю жизнь не получилось, ведь уже через несколько месяцев объединившиеся гвельфы и гибеллины заменили одного знатного капитана советом губернаторов, составленным поровну из нобилей и пополанов. Спинола всей семьей отправились в изгнание, но вскоре вернулись домой, получив поддержку своего соотечественника, императора Генриха VII Люксембурга.