Текст книги "Мертвецы тоже люди"

Часть третья

…Ты говорил: не буду служить идолам, а между тем на всяком высоком холме и под всяким ветвистым деревом ты блудодействовал…

Книга Пророка Иеремии, 1:20

Глава 11

«Машина пересекла поле по диагонали. Скользя и буксуя в колее, я с трудом въехала на твёрдую дорогу, поднимавшуюся серой лентой вверх на плоскогорье. Плотное, как бетон, покрытие крепко держало «Ниву». Я, поддав газу, вползла на пригорок и остановилась на гравийной площадке. Припарковав «Ниву», я вышла и огляделась.

Природа вокруг выглядела живописно и покойно. Ветер, гнавший синие тучи с запада, внезапно стих, забросив любимую игру в пастуха и овец. Солнце – светлое, цвета лимонной цедры, создавало неповторимую иллюзию невесомости. Воздух остановился, повис огромным, прозрачным, упоительно сладким на вкус куполом. Я глубоко вздохнула и чуть не замычала от удовольствия. Листопад раскрасил подстриженную траву под деревьями в оттенки лимона и золота. На фоне не затянутых тучами просветов бирюзового неба чернели заострённые пики столетних елей в бору. Вокруг стояла такая тишина, словно на сто километров вокруг не было ни жилья, ни дорог. Лишь дятел в глубине леса выстукивал частую барабанную дробь в стволе старой берёзы и где-то в зарослях неподалёку перекатывалась на бобровой плотине речка.

Тихая картина жёлто-бирюзовой невесомости завораживала. Вглядываясь в фиолетовые тени под близкими елями, слушая тихое журчание речки, вдыхая ароматы трав, я почувствовала знакомое волнение.

«Я дома! Господи, домом пахнет!»

Чувство, когда человек после долгой разлуки приходит к дому и узнаёт знакомые места, – известно всем. Невозможно перепутать и не узнать по ощущениям то, что в крови каждого из нас. Мне казалось, что каждая травинка, веточка, каждый камушек знакомы мне, всё здесь отзывается и ложится на сердце сладкой печалью и радостью! Я вдыхала терпкий запах высоких и костлявых, как спины старух, сосен, окружённых кукушкиными лугами. Мне хотелось лечь на землю, прижаться к ней ухом и слушать затухающее журчание берёзового сока, уходящего в недра. Там далеко, за лукой моря, чайки гонят прохладный ветер, и он широко веет в спокойном небе. Сердце говорило одно…

Но в том-то и дело – это место я видела впервые!

От гравийной площадки, на которой я припарковалась, вверх, к беломраморным пропилеям [29]29
  Пропилеи – парадный проход, проезд, образованный портиками и колоннадами.


[Закрыть] о четырёх колоннах, поднималась высокая каменная лестница. Кованые ворота в центре распахнуты настежь. Портик над пропилеями, увитый цветущими, желтоватыми розами, устремлял вверх стройные ряды колонн.

Передо мной раскинулся Вавилон! Нет! Парфенон, Акрополь!

На верхних ступенях лестницы стояли широкие и удобные мраморные скамьи, должно быть, очень приятные для отдыха в летнюю жару. Позади них уходил в глубину портик, поддерживающий архитрав с изображением некоего божества и лежащих у его ног двух львов. В противоположной стене, украшенной барельефами с рунами и мифическими сюжетами, находилась высокая дубовая дверь, наглухо закрытая.

«О боги!»

Моя машина не была единственной на парковке. Поодаль справа от лестницы стояла карета «Скорой помощи».

Мысль, что я не одна, подействовала ободряюще, и ноги в резиновых ботах храбро ступили на потускневший от времени мрамор.

Поднявшись на верхнюю ступеньку, я вошла под крышу пропилеи. Над дверью лаконичным латинским шрифтом было начертано:

Viridem quercum in litore maris [30]30
  Дуб зелёный на морском берегу. (Лат.)


[Закрыть].

«Ви-ри-дем квэркум ин ли-то-рэ марис… Латынь, кажется».

Я посмотрела наверх, на потолок портика. Он был так высок, что я рискнула вывихнуть шею, рассматривая потолочную роспись.

– Ух ты! – восхитилась я вслух, и эхо, отколовшись от потолка, повторило мои слова.

– Ух ты! Жаль, не знаю языка… Если предположить, что здесь прямой порядок слов… значит, «виридем квэркум» существительное? Ин литорэ марис… «Ин» или «ан»… это значит «в», «на» или «у». Литорэ? Что бы это значило? Марис? Это, наверное, «море» или «морской». А что бывает морским? Ветер? Или берег? «Литорэ»… допустим – «берег». Получается «виридем квэркум» – на морском берегу…»

Эхо вторило мне, повторяя слова.

– «Квэркум»… непонятно! Похоже на слово «сквер»! А «виридем»? Может, это что-то связанное с «вер»? От французского «вер» – «зелёный». Значит, написано: «зелёный сквер на морском берегу». Сквер на берегу? Странно, но вполне правдоподобно… Парк здесь, что ли? На морском берегу? И где же оно само – море?»

И тут я застыла с открытым ртом. В небольшое, на уровне глаз отверстие в двери я увидела огромный дуб.

Дуб врастал в землю на аккуратно подстриженной лужайке и выделялся среди капризной осенней желтизны сочным и изумрудным цветом листвы. Тысячелетний необъятный ствол, скрученный мощной спиралью, исчезал в густой зелёной кроне на высоте трёхэтажного дома. Дуб был настолько огромным, что полностью загораживал кроной фасад дворца за ним.

Мне представились хороводы девушек в кокошниках и старцы с гуслями у подножия – у такого сакрально-могучего дерева непременно должны были происходить древние обряды и служения!

«У Лукоморья дуб зелёный…»

– «Виридем квэркум»! Это же… зелёный дуб! Лукоморье – это «морской берег»! Вот это да! «Виридем квэркум ин литорэ марис»! Зелёный дуб у морского берега! У Лукоморья!

Эхо радовалось вместе со мной.

«Однако хозяин поместья – большой шутник!»

– Что там дальше у Пушкина… «У Лукоморья дуб зелёный… Златая цепь на дубе том…» – я вглядывалась в густую листву, надеясь увидеть цепь из золота, но там, конечно, никакой цепи не было.

«Шутник!»

Некоторое время я разглядывала могучее древо и небольшой участок газона, попавший в ракурс отверстия. Вокруг ни души, в «Скорой» тишина, и ворота закрылись за мной, как по волшебству.

«Шутник!»

Я оказалась запертой в пропилеях между двумя рядами кованых решёток. Я подошла к воротам и прижалась грудью к чугунному литью. По обе стороны от пропилеи стояла высокая крепостная стена, украшенная пилястрами. С одной стороны она изгибалась и уходила по склону вниз, а с другой – наоборот, поднималась и скрывалась в глухом бору. Я невольно загляделась на монолит крепостных стен, не уступавших по мощи и высоте Великой китайской стене.

– Эй! Э-э-э-эй! Кто-нибудь! – крикнула я в сторону «Скорой», но в машине, похоже, никого не было.

«Надо выбираться!»

Боковые двери пропилеи, распахнутые настежь, открывали вход в потерны – длинные сводчатые коридоры, наподобие винных погребов, уходящие в темноту.

Пропилеи, стены и потерны выглядели, как и надлежало выглядеть старинным сооружениям – величественно и несколько потрёпанно. В стенах, поросших мхом, вьюном-граммофончиком и мышиным горошком, кое-где выпали и рассыпались в пыль камни. Но внутри пропилеи всё было в целости-сохранности: петли в воротах и дверях смазаны, потолок побелен, стены оштукатурены, решётки покрашены, в мраморных вазонах высажены вьющиеся розы, заботливо присыпанные на зиму мульчёй у корней.

От кирпичных сводов потерн веяло подвальным холодом и сухим, неподвижным воздухом.

– Куда идти, направо или налево?

Эхо несколько раз повторило: «Налево! налево!»

И я пошла налево.

У входа в потерны горел факел. Он чуть потрескивал и дымно чадил. Никогда не держала факела в руках, но вспомнив, как это делают в фильмах, я вынула факел из основания в стене.

В круге света краснели кирпичи свода и стен, чистые, без паутины, и я немного успокоилась – значит, потернами постоянно пользуются и следят за помещением.

Я быстро пошла вперёд.

Впереди мелькнул слабый свет, он вспыхнул сильнее и ярче, и я прибавила шагу. Почти бегом добралась до освещённого места. Здесь сходились в одно три ответвления потерн. Сверху яркий дневной свет освещал их через небольшое круглое отверстие в потолке. Снаружи отверстие было закрыто решёткой.

Я не знала, по которой из потерн мне нужно идти, поэтому решила вернуться назад. Но развернувшись, увидела ещё три потерны и теперь совершенно не представляла, из какой я вышла – все три были выложены одинаковым узким глянцевым кирпичом, потемневшим от времени.

Теперь я действительно испугалась. Я стояла в круге света, а со всех сторон надвигался мрак, холодный и безжизненный, полный мерзких звуков и шуршания крыс.

«И поделом тебе!»

Про себя я не стеснялась в выражениях.

«Дурёха наивная! Никто тебя не найдёт! Ты навсегда останешься гнить в этом древнегреческом лабиринте! И всё из-за жадности!»

– Господи! – вслух взмолилась я. И эхо гулко ответило мне во всех коридорах разом.

Когда эхо стихло, ко мне вернулась способность соображать.

«Только не кричать! И не говорить! Даже не шептать! Так меня никто не найдёт!»

«Нужно мыслить логически… Факел у входа кто-то повесил… в потернах чисто… значит, ими пользуются. Вопрос, как часто? Если раз в неделю – то плохи мои дела, если реже – то хуже некуда… а если каждый день?»

«Стоять и ждать? Нет, ждать я не стану. Нужно довериться своему чувству…»

Я замерла, прислушалась. Откуда-то издалека, снаружи, где солнечно-лимонный воздух растворялся и плыл в верхушках тёмных елей, прилетел и коснулся лица слабый сквозняк, послышалось лошадиное фырканье и топот звонких копыт.

«Хорошая лошадка!»

Я устремилась в недра центрального коридора вслед за неизвестным спасителем. Через минуту показался белый свет в конце потерны – яркий факел освещал выход из тоннеля.

Вырвавшись из потерны на дневной свет, я зажмурилась и стояла так, пошатываясь, некоторое время, привыкая к дневному свету и чистому воздуху. Ну и страху я натерпелась!

– Э-э-э-эй!!! Как там тебя… коняга! Спасибо! – крикнула я в чёрное жерло потерны.

* * *

Выход из потерны прятался в густых кустах бузины. Сквозь плетень из тонких веток я увидела большой особняк времён Александра II. За ним поднимались сторожевые башни средневекового русского кремля.

Сложенный из серого камня, кремль врастал в скальную породу так же молчаливо и монументально, как еловый бор, оседлавший песчаный берег небольшого лесного озера под стенами. Дранка на башнях потемнела от времени, но каменные ступени, идущие наверх к зубцам, светились новой побелкой. Зубцы с человеческий рост стояли плотно, ровно. Из прорезей между ними свешивались флагштоки с треугольными полотнищами флагов. Вероятно, сверху открывался отличный вид на округу и жёлтые лоскуты полей.

Я огляделась. Справа длинная туевая аллея убегала вниз с холма далеко в парк. В отдалении за каменной кладкой вытекала из леса блестящая на солнце, жёлтая лента грунтовой дороги. Перед лесом светлели одинокие берёзы, под железными листами кровли стоял небольшой сельский навес с цилиндрами сухого сена, факелы осин вспыхивали яркими свечками на фоне тёмного леса.

Особняк, окружённый со всех сторон бордюрами, пышными кустами и высокими туями – яркий образец классицизма, – с кремлём и парком не соперничал. Наоборот, дворец удачно подыгрывал и башням, и природе вокруг и являлся неотъемлемой частью ландшафта.

Лимонное солнце и тут потрудилось над целостностью пейзажа: особняк и высокие башни за ним растворялись в светлом воздухе и мерцали, как ми-раж.

И всё же главным в этой удивительной компании, вокруг которого кружился весь ландшафт: кремль, кусты, деревья, клумбы, бордюры, птицы, животные, поля и лес, – был «дуб зелёный».

Подстриженный газон ложился ковром до мраморных ступеней. Гравийная дорожка, полукругом, по радиусу обтекая могучую крону дуба, вела к каменному крыльцу. У его подножия два мраморных льва на пьедесталах держали лапами щиты с гербами.

Я оглянулась на вход в потерну. Понятно, туда я не вернусь под страхом смерти. Но стоит ли идти туда… к дому?

Большая дождевая капля стукнула по носу и вывела из состояния задумчивости. Я быстро пересекла газон и поднялась по мраморному крыльцу к массивной резной двери. Пару минут раздумывала, собиралась духом и наконец нажала кнопку звонка.

Дом не отозвался мне ни кошачьим мяуканьем, ни звуком шагов дворецкого. За дверью было тихо, как в склепе.

«В таком роскошном доме обязательно должен быть дворецкий! Или метрдотель! Или швейцар!»

Немного подождав, позвонила в звонок ещё раз, потом ещё. Я стояла у двери минут десять, но мне так никто и не открыл.

Небо тем временем заволокло тучами до горизонта, и хлынул дождь. Он начался резко, с порывом ветра, нарушив тишину и покой леса, унося в неизведанное лимонный солнечный свет, дёрнул подол платья и окатил холодным косым потоком.

Мысленно чертыхаясь, накинув на голову капюшон непромокаемого плаща, я пошла вдоль стены особняка, в надежде найти кого-нибудь из обслуги.

«В такую погоду хозяин собаку на двор не выгонит, не то что прислугу…»

Я шлёпала по лужам, обходя по гравийной дорожке отцветшие клумбы и косматые кусты, пока не упёрлась в стену.

Непосредственно к особняку, как неф к церкви, примыкала огромная застеклённая веранда с круглым куполом. На самом верху под запотевшим стеклом я разглядела глянцевые листья пальм и петли лиан.

«Оранжерея! Джунгли, как в тропическом лесу!»

Вдоль оранжереи на флагштоках хлопали на ветру треугольными мокрыми полотнищами разноцветные флаги с чёрными лягушками и золотыми знаками-рунами. На гербах у входа красовались такие же изображения.

«Кажется, я вломилась на территорию посольства!»

Я застыла с открытым ртом, золотые лягушки на флагах прыгали, как живые. Прядь волос выбилась из-под платка и прилипла ко лбу, влага стекала по щекам, а я стояла в растерянности, не зная, куда же мне идти.

В таком виде меня и застал хозяйский садовник. Он вышел из-за угла оранжереи, хлюпая резиновыми сапогами, и, заметив меня, приподнял шляпу с широкими полями. Дождь тут же вылил на смельчака ушат воды. Из шляпы на дорожку вытек ручей, и это на время отвлекло меня от созерцания великолепной оранжереи и флагов.

– Что вам угодно, барышня? – спросил садовник доброжелательно.

– Простите, я не вполне уверена, что попала по адресу. Что это за место?

– Это? Усадьба Виридем Квэркум. И, если вы сюда попали, значит, знали дорогу. Уверяю вас, найти нашу крепость совсем не просто.

– Странное название… Виридем Квэркум эст ин литре марис… Морской брег, а моря нет.

– Гм… вы кого-нибудь ищете?

– Э-э-э… да. Я ищу дачу профессора Этернеля. Но, вероятно, ошиблась адресом. Этот особняк…

– Этот особняк принадлежит профессору Этернелю, как и всё вокруг.

– Вот как? М-м-м… профессор нанял меня сиделкой с сегодняшнего дня. Я несколько раз звонила… там, – я махнула рукой в сторону парадного входа, – но мне никто не открыл.

– Ясно, – кивнул садовник, – вы новая сиделка. Дворецкий не открыл вам? Странно… Вероятно, не услышал. Домработницы уехали в город за продуктами, повар на кухне слишком занят, а сам хозяин дверь не открывает. Меня-то Чуром кличут. Пойдёмте, девушка. Впущу вас в дом через служебный западный вход. Вас как звать-величать?

– Василиса… Приятно познакомиться, Чур.

– Ишь ты… Василиса, – Чур почесал в затылке, – неужто та самая?

– Какая «та самая»? – Я растерянно улыбнулась.

– Ну, пойдёмте, пойдёмте… что под дождём стоять-то.

– Через оранжерею? – Я уже сделала несколько шагов к прозрачной двери из двойного стекла.

Чур хитро, по-крестьянски, прищурился:

– Западный вход за стеной, есть ещё северный и южный, и парадный восточный. Нам туда, – он быстро зашлёпал по разливным лужам.

И я поскакала за ним, как горная коза, то и дело перепрыгивая через лужи.

Обойти особняк кругом оказалось не так уж и просто. Мы прошли по аллее вдоль длинного пруда с южной стороны, вернулись и минут пять шли мимо конюшен и хозяйственных построек. Пересекли обширную лужайку и дошли до огородов. За огородами в кустах бузины скрывалась невысокая дубовая дверь под резным навесом.

Я крутила головой, стараясь ничего не упустить. От западного входа шёл длинный спуск к озеру, чёрное зеркало которого сейчас было покрыто рябью и частыми кругами дождя.

– Нам сюда, – садовник зашёл под широкий навес и гулко застучал резиновыми сапогами у порога. Он толкнул вниз массивную бронзовую ручку и пропустил меня вперёд в прихожую.

– Идите прямо по коридору и до конца, девушка. Пройдёте по анфиладам семь комнат и справа увидите голубую дверь. Вам туда, – объяснил Чур и, махнув на прощание, вышел под проливной дождь.

В прихожей никто меня не встретил. Я сняла мокрое пальто, платок и боты, переобулась в туфли-лодочки. Взглянула на себя в высокое напольное зеркало.

Вчера вечером я тщательно продумала костюм. Деловой одеждой я ещё не обзавелась. Меня выручило синее шерстяное платье, привезённое дядей Хорсом из Венгрии. Я добавила к нему белоснежный кружевной воротник и тонкий поясок. Получился прекрасный наряд: не скучно и практично. Волосы уложила на затылке в узел и закрепила шпильками в строгую причёску.

Косметикой я почти не пользовалась. От природы у меня был яркий цвет лица. Помню, близорукая учительница биологии в школе то и дело делала мне замечания:

– Василиса, поди умой лицо! В школе нельзя так ярко румяниться и красить глаза!

В доме стояла тишина. Не безмолвная, мёртвая, а тишина обжитого дома в «тихий» час: тикали часы, мяукнула кошка за дверью, за стеной еле слышно играло радио.

Кажется, я попала в сказку. Именно так я и представляла себе волшебные дворцы. В прихожей пол и стены были выложены коричневым мрамором с белыми прожилками. Мраморные звёзды, искусно собранные мастером из мозаики, сверкали и сияли чистой красотой. На комоде у стены горела лампа под шёлковым абажуром, и небольшая античная статуя указывала белой мраморной рукой на коридор. По нему я и пошла.

В доме не было золотой лепнины и холодного блеска новомодных, бездушных вещей. Но я сразу поняла, что хозяин дворца – несметно богат. То и дело стены сверкали искорками, словно были из золота или драгоценных камней.

Я медленно шла по бесконечным анфиладам мимо приёмных, салонов, гостиных, останавливаясь время от времени, чтобы рассмотреть роскошные восточные ткани на окнах, старинную бронзу, мягкие кресла, обтянутые дорогим, узорчатым штофом, драгоценные безделушки на придиванных столиках.

Каждый предмет был безукоризненно ухожен, серебро и бронза натёрты. Комнаты сверкали свежей чистотой, казавшейся мне немного бессмысленной, поскольку хозяин дворца вряд ли мог посетить все помещения разом, разве только обежать их второпях.

Странное чувство не покидало меня. Мне показалось, что раньше я уже бывала в этом доме. И не просто гостила, а жила. Некоторые предметы я узнавала, и даже расположение комнат казалось мне знакомым! Вот здесь, за «голубой гостиной», дверь. Она ведёт в коридор, а коридор в покои… детские.

Я подошла к двери и открыла её.

«Лошадка… у окна стоит деревянная лошадка! С бубенчиком… Красненький с голубым камнем на язычке! Посреди комнаты светлый ковёр с синими ирисами…»

Лошадка действительно стояла в нише окна. Я сделала шаг вперёд и увидела бубенчик, красненький с голубым камнем на язычке. Под ногами лежал бежевый ковёр, расшитый ирисами.

«Странно! Это не может быть просто совпадением!»

Я сделала несколько шагов к лошадке и вдруг вспомнила, что очень давно в детстве играла здесь с мальчиком. Такой красивый мальчик! Юноша! Белокурый, как ангел! Неужели это было со мной! Юноша подарил мне медальон с огненным опалом!

У меня был медальон, и сколько себя помню, я носила его, не снимая. Судорожно выдернула цепочку с медальоном на шее. Он был размером с «пятак», серебряный, с узором, с чернением… но без опала.

Я нервно сглотнула и аккуратно исследуя медальон, нащупала наконец небольшое, еле заметное углубление. Поддела ногтем… и под крышечкой засверкал огненный опал. Сколько лет я носила медальон и даже не подозревала, что он с тайником! Опал переливался оттенками алого и красного, как тлеющий уголёк. На внутренней поверхности медальона был искусно написан портрет юноши в древнерусской одежде.

«Это он! Тот мальчик! Да и не мальчик он уже! Мужчина! Сколько же лет прошло! Почему я забыла о юноше? И где он теперь?»

Я могла поклясться, что когда-то мы сидели на сундуке у стены и юноша читал мне книгу с картинками.

Обернувшись, я увидела сундук… и книгу. Кажется, и подушки с шёлковыми кистями лежат так, как я положила их, когда была здесь в последний раз…

«Не может быть!»

Родители рассказывали мне, что я родилась и выросла в Тбилиси! И никогда не была в Москве! Зачем же они врали мне?»

«Почему же я ничего не помнила до сегодняшнего дня! Это колдовство или заклятие, не иначе!»

Где-то в глубине дома проснулись часы.

«Три часа!»

Я побежала по анфиладе через гостиную и остановилась у голубой двери, когда смолк звук последнего, третьего удара часов.

Робкий стук в дверь прозвучал, как раскат грома. Створка отворилась, и тихий, но бодрый голос ответил:

– Входите, дитя моё.

Я вошла. Ноги утонули в мягком ворсе восточного ковра.

– З-здравствуйте, профессор.

Старик сидел с книгой в кожаном кресле с драконами и грел ноги у камина.

– Проходите, усаживайтесь напротив, – он властным жестом указал на кресло. – Как добрались?

– Х-хорошо.

– Как вам мои чертоги?

– В-впечатляют. Очень красиво, – робкий взгляд скользнул по панелям буазери и вернулся к профессору.

Я так растерялась, что даже не сообразила, какие предметы находятся в этой большой, богато обставленной комнате.

Профессор вздохнул и взял со столика колокольчик.

– Я распоряжусь, чтобы вам приготовили чаю, вы совсем продрогли, – он позвонил.

Тотчас вошёл лакей в шёлковых чулках, в туфлях с серебряными пряжками и в расшитой золотом чёрной ливрее. Я удивилась: в анфиладах я не заметила ни души, а слуга явился, будто ждал за дверью. Старинная ткань, из которой была сшита его одежда, притягивала взгляд.

Я исподтишка рассматривала безмолвного слугу, он же даже не взглянул в мою сторону.

Конечно, мне никогда не приходилось бывать во дворцах и в богатых особняках, вкушать изысканные кушанья из сверкающего серебра и севрского фарфора, пить выдержанные десятилетиями французские вина из хрусталя, наслаждаться нежной музыкой домашнего оркестра, беседовать со знаменитостями за чаем в пять часов… За моей спиной во время трапезы никогда не стоял лакей, как часть интерьера, да и лакеев видеть до сегодняшнего дня мне не приходилось.

Но мне казалось, что в наше время слуги не одеваются как музейные экспонаты. К тому же лакей в расшитой ливрее выглядел внушительнее, чем хозяин.

Профессора такое несоответствие ничуть не беспокоило. Кто же знает, насколько эксцентричен мой новый работодатель!

– Я старомоден, дитя моё, – старик будто прочёл мои мысли.

Профессор был одет элегантно. При его худобе одежда всё же идеально сидела на нём: вероятно, в молодости он был хорошо сложён. Безукоризненный покрой синего пиджака выгодно подчёркивали мягкие светлые брюки. Сорочку украшал шёлковый малиновый галстук с синими черепами, завязанный замысловатым узлом с семью накидами. В узле сверкала бриллиантовая заколка внушительных размеров.

Этернель задумчиво и не отрываясь смотрел на меня и наконец произнёс:

– Что же мне с вами делать, Василиса…

Взгляд профессора мне не понравился. У Этернеля были светлые, золотистые глаза, как у рыси. И взгляд такой же. Поначалу почти безвольный, лёгкий, а потом пристальный, страстный, он будто бы проникал под одежду, оценивая всю меня. Я заёрзала в кресле и уже была готова вскочить и бежать обратно в прихожую, а оттуда к машине и в Москву.

Этернель вдруг дёрнул подбородком, будто бы галстук душил его, золотистый взгляд погас, и голова бессильно откинулась на подголовник. Мертвенная бледность стала землисто-серой, черты лица окаменели, он тихо застонал, и я, сама помертвев от ужаса, ринулась к графину с водой.

– Не надо, Василиса… сядьте, – тотчас резко приказал профессор, – не пугайтесь… в последнее время… приступы участились… но они пока очень коротки… и не смертельны, – Этернель говорил, останавливаясь на каждом слове.

– В-водички дать? – Хрустальная пробка графина задрожала в руке и несколько раз дробно стукнула по горлышку.

– Нет… не волнуйтесь, со мной уже всё в порядке. Итак… чем бы нам с вами заняться… Для начала пойдите в соседнюю комнату, там библиотека, и возьмите из первого стеллажа, с третьей снизу полки, вторую книгу справа.

Я стояла, сжимая в ладони крышку графина, во все глаза глядя на профессора. Серая бледность лица постепенно уступила некому подобию румянца, если так можно назвать бескровность, сменившую смертельную землистость.

– Ну… что же вы стоите? Идите за книгой.

Я испугалась, что он умрёт сейчас, при мне, и смерть эта будет ужасной. Стараясь ничем не выдать страха, я произнесла, как мне казалось, спокойно:

– И-иду! – и бросилась в библиотеку.

В большом зале у стен в нежно-бирюзовых, закатных, небесных тонах стояли высокие книжные шкафы. Другой мебели было немного. Лёгкое, невесомое канапе светло-бирюзового цвета в тон стенам, на фоне горчичных льняных гардин, строгое и одинокое, смотрело внутрь комнаты, на тёмные, неосвещённые шкафы.

«Господи, где же она, эта книга? Первый стеллаж справа или слева от входа?»

Ноги, утопая в мягком ворсе, сами повели меня к канапе. Я опустилась на прохладный штоф, и взгляд устремился по узорам ковра в темноту между шкафами напротив.

Как по волшебству, там, рдея и разгораясь, зажёгся свет, и я увидела витязя… Так мне показалось. На самом деле на невысоком гранитном постаменте стояли доспехи.

Кольчуга, латы, шелом и даже меч – всё было красно-коричневого, ржавого цвета. Доспехи «стояли», опираясь металлическими рукавицами с шипами на фалангах на огромный, доходящий до подбородка богатыря меч. Мощную рукоять в навершии украшал алый рубин, тускло светящийся изнутри, как тлеющий, рдеющий уголь.

Я подошла ближе, чтобы лучше разглядеть камень и коснулась рубина. В том месте, где мой палец стёр с него ржаво-красную пыль, самоцвет засверкал нестерпимо ярко. Я дотронулась до лат и под ржавой пылью блеснул ослепительный металл.

«Да это же золото!»

– Вам нравится? – раздался за спиной спокойный голос профессора.

– Какой огромный м-меч! – подпрыгнула я от неожиданности, и зубы отчётливо клацнули в тишине.

– Полутораручный…

– Вот как? – многозначительно промычала я.

– Это значит, длиной в полторы руки.

– А-а-а… я так и подумала, – я чувствовала себя глупо.

– Давненько я не брал его в руки…

– Так это ваш?

– Мой, и раньше я неплохо с ним управлялся.

Я недоверчиво взглянула на доспехи и смерила взглядом Этернеля. Они были ему по росту.

– А как же щит? Здесь нет щита! – сказала я, чтобы что-нибудь сказать.

– Он мне не нужен. Не хочу хвастаться, но ещё пять лет назад мне не было равных во владении полутораручным мечом.

– Вот как?

«Сумасшедший старик!»

– Раньше каждый год я ездил в местечко под Старым Капевом, это на реке Волхов, недалеко от Великого Новгорода. Там и поныне проходят соревнования и рыцарские турниры…

«Поныне!»

И тут профессор легко взял меч за рукоять одной рукой и приподнял на уровне плеча. Надо видеть, как изменился его взгляд, когда рука коснулась оружия. Это был взгляд охотника, почуявшего добычу, взгляд воина, ждущего соперника на поединок.

Красная пыль осыпалась, и меч засверкал, как солнце. Этернель несколько раз со свистом рассёк мечом воздух, а я даже не заметила, как он это сделал – настолько быстро он вращал меч в руке.

От восторга я захлопала в ладоши:

– Старинные доспехи – так романтично! Это какие-то масонские штучки? Можно мне попробовать? – Кажется, я сошла с ума от страха.

Этернель усмехнулся и поставил меч остриём вниз, но рукоять не отпустил, когда моя рука коснулась навершия.

– Нет, это не масонские штучки… это русские штучки. Если хотите поднять, беритесь двумя руками, – посоветовал профессор и, отпустив рукоять, отошёл в сторону.

Как только я взяла меч, казавшийся мне в руках слабого старика лёгкой игрушкой, вся тяжесть двадцатикилограммового клинка навалилась на руки и спину.

– Господи! Так меч настоящий? О-о-о-о! Сколько же он весит! – Я поднатужилась и решила рывком поднять меч, но не удержала в руках, и клинок, просвистев в воздухе, пролетев полкомнаты, угодил аккуратно в центр бирюзового канапе и разбил его пополам.

От неожиданности я онемела и побледнела так, что, клянусь, если бы в тот момент Этернель прихлопнул меня как муху, не вышло бы ни капли крови.

А профессор прямо-таки затрясся от смеха.

– Простите, – пискнула я, втянув голову в плечи.

Этернель смеялся от души, утирая слёзы. Подошёл, поднял меч как пушинку и поставил на место.

– Пустяки… А вы сильная! Пойдёмте в кабинет. Книгу взяли?

Я подлетела к шкафу, выдернула с полки книгу и повернулась к профессору. Он смотрел на меня таким же странным взглядом, что и десять минут назад у камина. Я почувствовала, как краска бросилась в лицо.

«Да что же это! То бледнею, то краснею!»

Малиновая, как вампир, насосавшийся крови, я всё же набралась смелости и задала вопрос:

– Орэт Дёнуарович, в чём с-состоят мои рабочие обязанности? Что я должна делать?

Вопрос я почти пропищала, чем снова вызвала широкую улыбку Этернеля. Невольно я заметила, что зубы у него как на подбор крепкие и белые. Профессор вновь окинул меня оценивающим взглядом с ног до головы.

– В данный момент вы должны читать вслух, – профессор опустился в кресло, побарабанил пальцами по подлокотнику, – откройте книгу и читайте полчаса… Потом мы с вами пообедаем и отправимся гулять, если дождь закончился. Я покажу вам мои владения. Ну а дальше что-нибудь придумаем…

– А как же моя работа?

– Это и есть ваша работа, Василиса Михайловна. Делать всё, что я вам скажу…

– Всё? – сердце упало.

– …развлекать меня, рассказывать интересные истории и новости, читать газеты и книги, гулять со мной, катать на машине, нянчиться, играть, если угодно, в азартные игры: покер, вист… вы играете в покер?

– Д-да… то есть нет. И это все мои обязанности?

– Если угодно, можете укрыть меня пледом, когда я задремлю, или позвать врачей из «Скорой», если мне станет плохо.

– «Скорая»… та, что стоит у дверей?

– Да, они дежурят здесь постоянно.

Я набралась храбрости и спросила:

– А чем вы больны, Орэт Дёнуарович?

– Я не стану утомлять вас рассказом о моих болезнях. Скажу одно: их много. Основное заболевание, и оно неизлечимо – я не могу пить пресную воду. Каждый вечер на ночь мне ставят капельницу, чтобы я не умер от обезвоживания, но эти меры недостаточны. Я всё же медленно умираю. Может, протяну ещё год или полтора максимум. Врачи говорят, что через полгода я слягу и уже не поднимусь с постели… Но не будем о грустном. Что вы там принесли?

Я взглянула на название книги:

– «Божества древних русичей».

– Прекрасно, знаете что-нибудь о божествах древних русичей, любите историю, мифологию?

Я снова покраснела:

– Люблю, конечно, но книги предпочитаю читать по биологии – на другие у меня не хватает времени.