Текст книги "Возвращение в Ахен"

С трудом, преодолевая невидимую, но очень сильную преграду, одноглазый вымолвил:

– Корабль…

– Какой корабль? – тут же спросил Аэйт.

Одноглазый внутренне заметался, услышав его голос. Голос господина. Беспощадный, всепроникающий. Ему хотелось бы скрыться, но он заранее знал, что это невозможно. Он обязан отвечать. Но он не знал, что говорить.

Голос повторил:

– Какой корабль?

– Корабль и я… Нас звали одинаково…

Одноглазый пошевелил губами, но не смог произнести больше ни звука и вцепился обеими руками себе в волосы.

Корабль. В той, прошлой жизни он командовал людьми и у него был корабль. Смутно мелькнуло и тут же исчезло видение полосатого паруса, и одноглазый невольно вздохнул:

– Эх…

– Охи да ахи делу не помогут, – сказал Аэйт разочарованно.

Имд хрипло захохотала.

И тут по спине одноглазого пробежал странный холодок. Он схватил Аэйта за плечи и заорал ему в лицо:

– Повтори! Что ты сказал?

Аэйт слегка отстранился. Однако когда он заговорил, его голос звучал ровно:

– Я сказал: «Охи да ахи делу не помогут…»

– Ахи… – повторил бродяга, лихорадочно вглядываясь в бледное лицо Аэйта. – Ах… АХЕН.

Одноглазый завопил.

После десятилетий пустоты к нему неожиданно вернулось это имя. Оно пришло, как вспышка далекой зарницы, слетев с губ этого мальчика, его врага, маленького колдуна с черным крестом на ладони.

– Ахен! – крикнул одноглазый в туман, упиваясь.

Боги морского берега, как он мог забыть то утро, когда они вошли в поверженный город Карла Незабвенного! Они устало брели по Первой Морской улице, мимо деревянных заборов, расцвеченных пестрыми гирляндами белья… По левую руку крыши домов виднелись почти вровень с мостовой…

Он закрыл глаз.

День был тогда ясный, пронзительно синий. Скрипели колеса, стучали сапоги. Лица вставали перед ним отчетливо, как в кошмаре. Спокойный, рассудительный Тоддин по прозванию Деревянный. Бастард Хилле – у папаши только и хватило ума, что подарить парнишке роскошный плащ (из-за этого плаща Хилле окрестили «Батюшкой-Барином»). Светловолосый зеленоглазый Иоганн Норг – его убили во время ахенского мятежа в первую зиму Завоевания. Худенький драчливый граф Отто фон Хильзен – тогда ему не было и двадцати лет… Интересно, какой смертью он умер, где похоронен…

Одноглазый тряхнул головой, но тени прошлого не уходили. Носатый Меллин, верзила Колдитц, плотный туповатый Иннет, золотоволосая воительница Амда… И только самого себя он терял в этом потоке воспоминаний и все не мог назвать своего имени.

Усталые, голодные, оборванные, они стояли перед ним на площади. На первой площади завоеванного ими города. Как во сне, мелькали перед ним повязки на ранах и заплаты на куртках, дырявые сапоги, ввалившиеся глаза, грязные волосы. Хильзен поминутно зевал, вспомнил одноглазый. Он был ранен и очень устал. А Батюшка-Барин кашлял…

Потом пришло синее небо и полосатый парус над головой.

И оскаленная медвежья морда над волнами…

Корабль назывался «Медведь».

– Бьярни, – шепотом выговорил одноглазый. – Тогда меня звали Бьярни.

– Бьярни, – повторил Аэйт, словно желая привыкнуть к этому имени.

Одноглазый улыбнулся. Так улыбается молодой император, впервые услышав обращенное к себе «сир».

Аэйт тихонько вздохнул от усталости и спросил:

– Ты вспомнил, что ты сделал?.. из-за чего тебя?..

– Да, – сказал Бьярни. – Я завоевал Ахен.

И впервые за все эти годы рассмеялся от души.

– Вот и ладушки, – прозвучал хриплый голос ведьмы, о которой они успели забыть. Имд зашуршала парчой. – И мне, старухе, любопытно было послушать… – Она пристально посмотрела на Аэйта, и в ее глазках появился интерес. – Да, ты мальчик с большим будущим… А что он тебе сделал, этот Бьярни-то?

Аэйт повернулся к ведьме.

– Он убил моего друга, госпожа Имд.

– Какая неприятность! – Ведьма потрясла лохматыми седыми волосами. – Ах, какая неприятность! Как звали-то? Молодой был, небось?

– Вы его знали, госпожа Имд. Его звали Ингольв Вальхейм.

Ведьма замерла. Нос ее заострился, подбородок выпятился и задрожал. Брызгая слюной, она закричала:

– Ингольв! Мерзавец! Говорила я Торфинну: «Не бери под свою крышу человека. Демона, тролля – кого угодно, только не человека!» Ведь это он помог тебе бежать? – Пальцы, унизанные кольцами, схватили Аэйта за плечо. – Говори, крысенок! Говори!

– Да, – сказал Аэйт, слегка отворачиваясь от тяжелого дыхания старухи.

Имд оттолкнула его.

– Ах, мерзавец, – повторила она. – Жаль, что он мертв. Тебя, касатик, я тронуть не могу. Слишком много в тебе света, слишком уж горячий ты. Как бы меня Хозяин не спалил за тебя, видишь какое дело. Разорвала бы я тебя, касатик, на куски, своими бы руками разорвала за Кочующий Замок, да не могу. Опасаюсь. Вот огорчение… А вот Вальхейма бы я зубами сгрызла. Жаль, что умер… Рано погиб, рано. И умер-то, небось, легко, а?

Аэйт кивнул.

– Ну и пес с ним, – вздохнула ведьма. – Но тебе, касатик, из этого мира все равно пути нету. Здесь останешься. Туманно тут, сыровато, конечно, душновато, но уж извини. Иначе сплошные пожары. Моя-то дурища – видишь, как жрет? – Ведьма кивнула в сторону саламандры.

– Почему же нет пути? – возразил Аэйт. – Вы хозяйка этого мира, госпожа Имд, значит, знаете здесь все входы и выходы.

– Входы, голубь, есть. А выходов – нет. Река ушла в болото и исчезла в нем, а болото пересохло. Без реки, сам понимаешь, Аэйт, хоть ты и маленький, никаких выходов быть не может. Так что здесь будешь жить. Хозяин Подземного Огня тебя тут не согреет, и глаз Хорса не углядит в таком-то тумане. – Она зевнула. – Эхе-хе… Может, со мной когда в картишки перекинешься…

Аэйт, щурясь, смотрел на ведьму и молчал.

Он видел, что она не может отыскать границ его возможностей и потому откровенно врет. Из этого мира был выход. И Аэйт знал, что найдет его.

Близилась осень. Стычки между племенами на болотах к северу от Элизабет участились. Гатал оттеснил морастов от соляного озера и сжег святыню их воинского союза. После этого удача отвернулась от Фарзоя и его народа. О страшной гибели Гатала было уже известно, но его место неожиданно занял другой. И об этом другом никто ничего толком не знал.

Фарзой потерял земли по речке Мыленной и таким образом лишился удобного выхода к реке Элизабет. Это произошло совсем недавно.

Было утро второго дня после нового разгрома. Фарзой сидел у входа в свой дом – похудевший, постаревший за эти недели на несколько лет. Красный шрам некрасиво выделялся на изжелта-бледном лице. Он смотрел на солнце, тонущее в осеннем тумане.

Почему же случилось так, что один за другим его предавали самые близкие – его надежда, его будущее? Сперва сыновья единственного друга, погибшего много лет назад Арванда. Лживый, трусливый мальчишка Аэйт попался в плен, и ради него старший брат совершил преступление. Фарзой не мог нарушить клятвы, которую дал при всех. Вор, посягнувший на золото для Тиргатао, должен был умереть. И когда этим вором оказался Мела, Фарзой велел отвести его к обрыву и столкнуть на острия копий. Мела ушел, не оглянувшись.

И Фрат, воительница с красными стрелами в волосах, не задумываясь, нарушила запрет и побежала к скале, желая убедиться в том, что Мела мертв. Ее привели к Фарзою, и она созналась в своем поступке, но раскаяния от нее он так и не дождался. В гневе он выдернул из ее волос красные стрелы, и белые пряди упали ей на лоб. Она продолжала стоять прямо и только сдвинула брови. Своей рукой он сломал стрелы и хлестнул обломками ее по лицу.

Отец Фрат стоял белый, как гипс, который добывают у Красных Скал. Но даже Фратак не посмел произнести ни слова в защиту своего последнего ребенка. Не было никого, кто осмелился бы возражать Фарзою, когда вождь гневался.

Никого – во всем поселке.

Кроме Асантао.

Фарзой заскрежетал зубами.

Все эти годы было так: по правую руку от него стоял Мела, по левую – Фрат, а за плечом он чувствовал молчаливое присутствие Асантао. Это делало его сильным. Его власть была заключена в треугольник: мужчина – женщина – светлая Сила. Теперь треугольник распался.

Злое лицо Фрат стояло у него перед глазами – такое, каким оно было в тот день. Оно застыло, как маска, раскрашенная в три цвета: белые волосы, черные брови, алые полосы от удара по щеке. И когда он уже хотел было сказать, что отныне ей нет больше места под сенью рогов Золотого Лося, вперед вышла Асантао и отстранила его.

– Все вы молчите сейчас, – сказала собравшимся Асантао, негромко, но очень отчетливо. – И даже ты, Фратак, молчишь. Тогда скажу я. Раз никто из вас не решается поднять голос за эту девочку, то, в таком случае, я забираю ее к себе. – Она протянула руку, и Фрат шагнула ей навстречу. Ясновидящая сжала ее плечо и улыбнулась. – А теперь пусть кто-нибудь отберет ее у меня.

Так открыто она еще никогда не выступала против Фарзоя, и это яснее всяких слов сказало вождю о том, что его время близится к концу.

– Ты видишь, Асантао, – сказал он ей тогда, но не сумел сдержать досады и швырнул обломки красных стрел под ноги колдуьи. – Забирай ее себе и делай с ней, что хочешь. Отныне я забыл ее имя.

И Асантао ушла, крепко держа девчонку за руку. Все расступались, освобождая им дорогу, и никто не смел поднять глаз…

Асантао показалась на деревенской улице. Можно подумать, что это мысли Фарзоя вызвали ее. Утреннее солнце уже пробилось сквозь туман и поблескивало на золотых украшениях ее головной повязки. В толстых косах Асантао синели цветки цикория – такой же знак надвигающейся осени, как стаи перелетных птиц в небе или первые желтые листья на деревьях.

Фарзой встал и кивнул ей.

– Иди со мной, вождь, – сказала колдунья, не здороваясь. – Твой народ стоит под Золотым Лосем и ждет тебя.

– Что-то случилось?

– Да. – Асантао казалась встревоженной. – Но прежде чем ты сделаешь отсюда первый шаг, я скажу тебе одну вещь. Если ты опять захочешь совершить жестокость, то помни: пока я жива, я буду стоять на твоем пути.

Несколько секунд смотрел Фарзой в теплые глаза Асантао.

– Хорошо, – сказал он наконец. И еще раз подумал о предательстве.

Возле Золотого Лося действительно собрались уже почти все. В полном молчании Фарзой прошел вперед, остановился, повернулся к толпе.

– Ради чего вы звали меня? – спросил он.

Вместо ответа вперед вытолкнули паренька в окровавленной одежде, и тот упал на четвереньки у ног вождя. Незаметно оказавшись рядом, Асантао сказала вполголоса:

– Встань, Эйте.

Паренек с трудом поднялся. Фарзой уставился на него тяжелым, неподвижным взглядом. Два дня назад в сражении у речки Мыленной Эйте попал в плен. И вот он стоит перед ними, живой и невредимый. Впрочем, не такой уж и невредимый: правая сторона груди у него перевязана, и кожа на лбу рассечена. Сейчас это не имело большого значения. Важно было другое: он остался жив и каким-то образом сумел вернуться домой. Интересно, какую цену он заплатил за возвращение?

Фарзой поднял взгляд к Золотому Советнику Истины.

Эйте тоже смотрел на Лося. Он знал, что в присутствии этой святыни еще никому не удавалось солгать безнаказанно. Но Эйте и не собирался никого обманывать.

Фарзой долго молчал, прежде чем задать первый вопрос. В деревне было очень тихо, и только где-то в доме плакал ребенок. Наконец вождь спросил:

– Где же ты был эти дни, Эйте?

– В плену, – ответил юноша.

– Как ты попал в плен?

– Должно быть, после того, как меня ударили в грудь. Я плохо помню, как это было.

– Если ты был ранен в битве, то почему мы не нашли тебя после сражения? Сейчас осень, пленных больше не берут.

– Я не знаю, почему они это сделали. Но их вождь не позволил меня добить и велел вынести с поля боя.

– Ты уверен, что это был их вождь? – переспросил Фарзой.

– Да.

– Ты разглядел его?

– Да, – сказал Эйте и перевел дыхание. – Даже слишком хорошо. Вместо плаща он носит волчью шкуру.

Фарзой недоверчиво перевел взгляд с юноши на Золотого Лося.

– Волчью шкуру? Но ведь Гатал погиб.

– Это был не Гатал, – ответил Эйте. – Кто-то другой надел его плащ и взял его меч.

– Как он выглядит? – допытывался вождь.

Эйте покачал головой.

– Я не видел его лица. Он носит кожаный шлем с медными пластинами.

– Так откуда ты можешь знать, что это не Гатал?

– Гатал убит. Это их новый вождь. Его называют Эохайд.

Так в деревне впервые прозвучало имя Эохайда, которое повторялось потом часто и с такой ненавистью, какой никогда не вызывал его предшественник.

– Кто он такой? Откуда взялся? – спросил, наконец, Фарзой.

– Я скажу тебе то, что сумел узнать, – проговорил Эйте вполголоса. – И если это ложь, то пусть она падет на тех, кто солгал мне, потому что я передам тебе услышанное слово в слово.

Фарзой кивнул в знак согласия.

– Кто такой Эохайд, не знает никто, кроме, может быть, кузнеца Эогана, – тихо сказал Эйте. – Однажды его нашли на берегу реки. Он был нем и беспомощен, как новорожденное дитя. В одной руке у него был кусок хлеба, в другой – длинный меч Илгайрэх, посвященный Хозяину Подземного Огня. В их деревне говорили, что его послали сами боги морского берега. Его матерью называют Элизабет, отцом – Темный Илгайрэх.

– Он разговаривал с тобой, Эйте?

– Да.

– О чем?

– Он спросил…

Вот оно. Вопросы. Эйте отвечал на вопросы Эохайда. Вот и разгадка маленькой тайны спасения этого щенка. На лице Фарзоя появилось злое выражение.

Эйте молчал. Ему только сейчас подумалось, что вопрос, который задал ему Эохайд, был довольно странным.

– Что же он спросил у тебя, Эйте? – заранее гневаясь, повторил вождь.

– Он спросил, сколько мне лет.

Фарзой задохнулся, но Золотой Лось продолжал оставаться спокойным и светлым. С трудом взяв себя в руки, вождь заговорил снова:

– И что же ты ему ответил, Эйте? Стал жалобить, говорить, что ты последний сын у матери?

– У меня не было сил, – сказал Эйте. – Я даже не помню, сумел ли вообще ответить хотя бы слово…

– Дальше, – сквозь зубы приказал Фарзой.

Дальше…

Эохайд велел накормить пленника и перевязать его раны, а потом позволил уйти. В двух милях от деревни Эйте нашел Инген.

– Значит, надо так понимать, что этот Эохайд отпустил тебя?

Эйте поднял голову. В конце концов, он не совершал недостойных поступков, и ему нечего было стыдиться.

– Да, он велел отпустить меня.

– Почему?

– Может быть, он хотел, чтобы я рассказал тебе об этом? Может быть, он думал, что узнав о наследнике Гатала, ты испугаешься?

Фарзой презрительно сжал губы. Но он и в самом деле был испуган.

Он знал, что никто из морастов не усомнится в его бесстрашии. Однако Фарзой мог ввести в заблужение кого угодно – только не Асантао. Ясновидящая стояла за его плечом, и тем не менее он ощущал ее присутствие так же явственно, как солнечное тепло.

– Что еще ты узнал об этом Эохайде?

– У него хитрый и умный советчик, кузнец, слуга Подземного Хозяина. Эохайд умело пользуется его хитростью.

– Почему ты называешь его наследником Гатала? – нетерпеливо спросил Фарзой.

– Он взял себе в жены его вдову, Фейнне.

За все время допроса Золотой Лось ни разу не вспыхнул. Это означало, что Эйте говорил правду. Фарзой сам не понимал, почему он так зол на юношу.

– Хорошо, – после короткой паузы сказал Фарзой. – Что еще?

– В бою победить его невозможно, но он редко убивает…

– Если ты струсил, Эйте, – не выдержал Фарзой, – то это еще не повод считать трусами всех нас. Мы не побежим лизать пятки твоему Эохайду.

Эйте побледнел. Он раскрыл было рот, но поймал внимательный дружеский взгляд Асантао – и промолчал.

Не помня себя от ярости, Фарзой сказал:

– Пусть проклятые колдуны, Эоган и Эохайд ведут свое племя хитростью и темным оружием. Рано или поздно их поглотят силы мрака, которому они предали свои души.

Наступила мертвая тишина.

И тогда Золотой Лось, который не терпел лжи, произнесенной в своем присутствии, залился алой краской гнева.

Эйте лежал в доме своей матери, Эсфанд, когда туда вошла Асантао. При виде колдуньи, Эсфанд тут же встала, отставила в сторону горшок, в котором взбивала масло, и склонила голову.

– Пусть руки ясной Ран расчистят твои пути, Асантао, – сказала женщина и указала ей на скамью, покрытую тканым ковром.

Асантао улыбнулась и села.

– Я не сделала ничего, за что меня следовало бы так благодарить, Эсфанд.

Эсфанд подала ей тертой брусники с медом. Сложив руки на поясе, она смотрела, как Асантао пьет. Вернув чашку и поблагодарив, колдунья поднялась со скамьи.

– Где твой сын?

– Он спит, – испуганно сказала Эсфанд и невольно сделала шаг в сторону, загораживая вход в комнату. – Зачем он тебе? Его зовет Фарзой?

– Нет, вовсе нет.

– Пожалуйста, заступись за моего мальчика, Асантао, – тихо проговорила мать. – Ты видишь. Фарзой послушается тебя.

– Фарзою скоро будет не до мелких обид. Ничего не бойся, Эсфанд.

– Что мне сделать для тебя? – спросила мать.

– Ничего. – Асантао встретилась с ней взглядом, и из глаз женщины стал постепенно уходить страх. – Не бойся, – повторила маленькая колдунья. – Позволь мне только взглянуть на Эйте.

– Но он спит, – сказала Эсфанд поспешно.

– Я не разбужу его. Мне нужно просто его увидеть.

Эсфанд вздрогнула, помедлила еще секунду и очень медленно отошла в сторону.

Асантао перешагнула порог.

В комнате было по-вдовьему чисто. Она присела на длинную лавку в головах постели Эйте. Он спал и дышал во сне тихо и ровно.

Еле слышно колдунья заговорила:

– Вернись назад… Вернись в битву, Эйте…

Эйте шевельнулся, сморщился, простонал и мучительно выдавил:

– Мне больно…

Асантао поднялась и теперь стояла неподвижно, внимательно вглядываясь в его лицо. Эйте вздрагивал.

– Кто ранил тебя?

– Не вижу… Я не вижу его. Я лежу в траве… Надо мной занесен меч, и я знаю, что сейчас он упадет…

– Но меч не падает, – напомнила колдунья.

Голос Эйте дрогнул.

– Да, потому что появился он. На нем светлый волчий мех. И это не Гатал.

– Он прогнал твоего врага? Что он говорит?

– Он просто появился и стоит надо мной. Остальные… Остальное исчезло. Только он.

– Что ты чувствуешь, Эйте?

– Я боюсь его. Я смертельно боюсь. У него в руке длинный меч, от клинка исходит сияние. И жар. Весь мир в тумане, и только он в лучах солнца. Он прекрасен, как Арей.

– Он говорит с тобой?

– Он склоняется ко мне, но я не вижу лица. На нем шлем, и медь горит так, что больно смотреть.

– Волосы?..

– Белые, короткие, как у всех них…

– …Глаза?.. – подсказала Асантао, и Эйте подхватил, словно они исполняли речитатив на два голоса:

– …светлые, внимательные…

– Ты видишь их в прорези шлема?

– Да…

Эйте сделал паузу, не веря воспоминанию. Но теперь он действительно видел эти серые глаза в прорезях сверкающего шлема. И не в силах противиться той правде, которую знал, он вымолвил:

– И они смотрят на меня с жалостью…

Юноша дрожал, вытянувшись на кровати, и бессвязно говорил, говорил, торопясь выплеснуть все то, что хлынуло в его память: как его тащили по густой траве, как он лежал, связанный, у колодца в их деревне, и как из пыли и кровавых облаков показался прекрасный воин в серебряной звериной шкуре и что-то сказал, издалека показывая на него, и чьи-то руки грубо дергали веревки, чьи-то жесткие пальцы сдавливали края раны, совали ему в рот какие-то полусырые куски, и вокруг говорили: «Эохайд, Эохайд…»

А потом он остался один на лесной дороге и побрел, спотыкаясь, к своему дому…

– Тихо, тихо, – ласково сказал Асантао. Ее теплые пальцы коснулись его висков, и он замер, потом еле слышно вздохнул.

– Спи, Эйте, – проговорила колдунья. – Скоро ты будешь совсем здоров.

И склонившись поцеловала его в лоб.

У Фарзоя не было ни сына, ни брата, ни друга – никого, с кем он мог бы говорить по душам, перед кем не побоялся бы раскрыть свои мысли, кому посмел бы признаться в том, что нуждается в помощи и совете. С годами он становился все более угрюмым и замкнутым.

И только перед Асантао не было нужды притворяться, потому что эта женщина все равно видела его насквозь. Как бы он ни злился порой на ее вмешательство, он понимал: в маленькой колдунье он нашел и советчика, и друга.

Теперь они часто разговаривали вечерами, сидя на пороге ее дома. Когда появлялся вождь, Фрат либо пряталась в глубине дома, либо уходила на холмы.

Прошло всего несколько дней с тех пор, как наследник Гатала впервые заявил о себе, и Фарзой понял, что его дурные предчувствия начали оправдываться.

Он опять пришел к Асантао. Она вышла к нему с кувшином брусничной воды, и они уселись – Фарзой на бревне, Асантао на пороге. Солнце спускалось за лес, и на лице женщины появился нежный румянец.

Глядя на вождя, Асантао подумала о том, что он сильно сдал, хотя в его белых волосах, стянутых в узел на затылке, по-прежнему не было заметно седины.

Фарзой заговорил:

– Вчера они захватили наши склады. Клянусь рогами Лося, Асантао, слишком уж легко им удалось обнаружить все хранилища. И я знаю, кто тому виной.

Он угрожающе сдвинул белые брови, заметные на его обветренном лице.

– Я не понимаю тебя, Фарзой, – спокойно сказала Асантао.

– У меня не выходит из мыслей этот мальчишка, Эйте, – сказал вождь. – Почему Эохайд так легко отпустил его? Не мог же он сделать это из жалости?

– Почему бы и нет?

Уверенный тон Асантао выводил Фарзоя из себя.

– Я не верю в такие вещи, как бескорыстное милосердие, особенно если дело касается врагов, – с ударением произнес Фарзой.

– Спроси мальчика перед Золотым Лосем, не болтал ли он про склады, – предложила колдунья. – Он не сможет сказать неправду.

– И об этом я подумывал, – тяжело уронил Фарзой. – А если они оградили его своими чарами, чтобы он свободно мог врать? Кто знает, какими силами наделен этот безродный сын реки?

Асантао улыбнулась: Фарзой легко поверил в легенду о происхождении Эохайда.

– Я не думаю, что это так, – мягко заметила она.

– Ты это видишь?

Он тревожно всматривался в ее карие глаза.

– Да, – сказала Асантао. – Я вижу: Эйте не предавал тебя.

– Тогда кто? Кто?

– Не о том сейчас заботишься, – сказала колдунья. – Оставь свою подозрительность до лучших времен. Твой народ скоро начнет голодать. Мы остались без хлеба. Наши владения теперь ограничены деревней и клочком земли на холмах. Эохайд стоит у самых наших ворот. Вчера я считала костры его лагеря.

– Должно быть, он и впрямь пользуется покровительством Темных Сил, – сказал Фарзой.

– Не о том заботишься, вождь, – повторила Асантао.

Фарзой помолчал. В свете угасающего дня он выглядел очень старым и очень усталым, но Асантао нечего было сказать ему в утешение.

Фарзой заговорил глухим голосом:

– Они начнут осаду, возможно, уже завтра. Им не понадобится проливать свою кровь. Они просто дождутся, пока мы лишимся последних сил от голода. И тогда они возьмут нас голыми руками.

Асантао молчала.

– Теперь я понимаю, почему они щадили нас во время последних сражений, – продолжал Фарзой, распаляясь. – Им нужны рабы. Эохайд решил не мелочиться и загнать под свое ярмо всех. – В холодных глазах вождя появилось страшное выражение. – Мы убьем наших женщин и будем сражаться с ними, пока в нас останется хоть капля крови…

– Ты примешь те условия, которые он тебе предложит, – негромко сказала Асантао, словно не расслышав его гневной тирады. – Какие угодно условия. Тебе нужен мир любой ценой. Мир, Фарзой!

Она поднялась со ступенек и теперь стояла перед ним, выпрямившись во весь свой небольшой рост, – женщина с загрубевшими от работы руками, с увядшими цветами в косах – и отчитывала его, главу союза воинов, как несмышленого мальчишку. Заходящее солнце горело в ее теплых глазах, которые умели заглядывать на самое дно души.

Фарзой уронил лицо в ладони и заплакал.

Аэйт проснулся мгновенно, как от толчка, и сжал пальцы на рукояти кинжала. В темноте над ним нависала тень. Лежа неподвижно, он сквозь ресницы рассматривал белое пятно бельма на загорелом лице своего спутника. Если Бьярни сейчас набросится, он ударит его ножом в здоровый глаз. При этой мысли у Аэйта заломило челюсти, и он понял, что изо всех сил стискивает зубы.

Но одноглазый тихо прошептал:

– Аэйт… ты не спишь?

– Нет, – ответил Аэйт. – Что тебе?

– Там, впереди, что-то странное…

Аэйт сел. Его знобило, голова кружилась от слабости. Во рту остался противный привкус.

– Что странное? Куда ты ходил?

– А… возьми. – Косматый Бьярни сунул ему в руку горсть каких-то шариков. На ощупь они были упругими и шелковистыми.

– Что это? – Аэйт поднес их к глазам. Лесные орехи. Он посмотрел на них, как на чудо. – Где ты их нашел?

Бьярни неопределенно мотнул головой в сторону. Орехи были зеленые, неспелые и горькие на вкус. Аэйт жадно ел их вместе с мягкой скорлупой. Голод не прошел, но ему удалось убедить себя в том, что в животе стало теплее и мерзкий привкус во рту пропал. Проклятая старуха! Неужели он больше никогда не увидит нормального хлеба?

– Скоро рассвет, – проговорил Бьярни.

Аэйт посмотрел на небо. Никаких признаков близкого рассвета там не наблюдалось. Но в воздухе действительно появилась зябкая свежесть, и беспокойство проносилось над верхушками деревьев. Наверное, Бьярни прав. Аэйт поежился и с трудом зевнул.

– Ну что, пойдем? – сказал он. – Где ты видел это… странное?

Бьярни осторожно обернулся, вглядываясь в фиолетовый туман, клочьями висящий между деревьев.

– Там… Я нашел орешник. А за кустами, на темной поляне, что-то горело. – Он поежился. – Белый свет. И от него тянуло холодом.

– Шуточки фрау Имд, – проворчал Аэйт. – Пойдем, посмотрим, что еще она придумала. У нее, должно быть, изощренная фантазия.

– Как эта ведьма тебя ненавидит, – завистливо сказал Бьярни.

Его тон удивил Аэйта. Ненависть – своя и чужая – приносила ему, как правило, только усталость, вроде той, что наваливается после сражения или долгого пешего перехода по болотам.

– А ты что, хотел бы, чтобы тебя ненавидели?

Бьярни несколько раз утвердительно кивнул.

– Когда-то, в ТОМ моем прошлом, – сказал он своим звучным, низким голосом, – я купался в бессильной злобе моих врагов…

Он скрипнул зубами.

Аэйт задумчиво смотрел на него. Юноша не испытывал сейчас никакой ненависти к старому завоевателю. Он должен будет убить его, но злоба не играла здесь никакой роли. Он просто знал, что должен избавить свой мир от Косматого Бьярни, вот и все. Чувства тут не при чем.

Одноглазый словно прочитал его мысли.

– Ты все еще хочешь убить меня, Аэйт?

Спокойный тон одноглазого не понравился Аэйту. Как будто Бьярни знал заранее, каким будет ответ. Тряхнув головой, юноша сердито сказал:

– Не знаю.

Он и в самом деле этого не хотел. Их было всего двое в мертвом мире, слишком старом и пустом для того, чтобы можно было начать здесь новую жизнь. Злые глаза тролльши Имд преследовали их, выжидали, насмехались. Они то и дело мерещились Аэйту среди облаков тумана, в гнилой траве, между обгоревших стволов. Время здесь стояло на месте. Здесь невозможно было умереть, но и жить было тоже невозможно.

Аэйт вырос в молодом мире, под горячим солнцем Хорса, и война была там смертью, а не грудой безмолвных белых костей, и вода там была жизнью, а не горькой маслянистой жидкостью, не способной утолить жажду. Там, у него на родине, все было ясно и определенно, как смена времен года.

Аэйт страдал в духоте туманов, где расплывалось и теряло очертания все, в том числе и такие однозначные вещи, как вражда и дружба. И, к его ужасу, постепенно стирались всякие различия между ними. В мире Аэйта все было просто. Здесь все сместилось и перемешалось.

Косматый Бьярни предательски убил Вальхейма; он хотел искалечить Аэйта; он собирался украсть Золотого Лося. Когда они пустились вдвоем в этот путь по реке Элизабет, Бьярни был Аэйту врагом.

Но здесь Бьярни был единственным живым существом, кроме самого Аэйта. Как и маленький воин, старый пират испытывал страх и мучился от голода и жажды. Второе живое дыхание в безмолвном сыром тумане.

И это было все.

Они прошли несколько сот метров, и впереди уже показался орешник, где перед рассветом Бьярни собирал горькие, как хина, мягкие орехи. Внезапно пират остановился и задержал Аэйта за локоть.

– Это здесь, – шепотом сказал он.

Аэйт подошел поближе.

– Смотри, – прошептал одноглазый.

Дорога выходила на поляну, заросшую синими и розовыми цветами на длинных стеблях. Казалось, само фиолетовое небо упало на траву и рассыпалось по ней. Восемь мечей с лиловой эмалью на рукоятях, вонзенные в землю, высились среди цветов, и их белые клинки горели холодным огнем.

В кольце пылающих клинков, как в клетке, жалась молодая женщина, связанная по рукам и ногам. Она стояла, опираясь на мечи, и клинки не давали ей упасть. Глаза у нее были завязаны платком. Она была одета по-деревенски, в длинное платье с красным корсажем, ее лицо и руки были бледны, роса блестела в каштановых волосах.

Аэйт в нерешительности остановился на краю поляны, не смея обратиться к незнакомке.

Она почувствовала его присутствие и заговорила первой.

– Кто здесь?

У нее был глуховатый, очень тихий голос.

– Мое имя Аэйт, госпожа, – сказал Аэйт.

Женщина повернулась на звук и слегка улыбнулась.

– Ты так вежлив с пленницей, – произнесла она. – Пусть боги услышат это и вознаградят тебя.

– В этом мире нет богов, – отозвался Аэйт. – И в награде я не нуждаюсь. Как можно быть грубым с вами?

– Имд поймала меня, – сказала женщина. – Она травила меня, как дикое животное. Она загнала меня в ловушку. – Голос ее звенел и срывался, он звучал то хрипло, то звонко, и в ушах Аэйта он становился музыкой. – В этом мире только старуха и подвластная ей нечисть. Здесь некому прийти на помощь.

– Как знать, – сказал на это Айэт.

– Кто ты? – спросила женщина, внезапно насторожившись. – У тебя горячий взгляд, Аэйт, у тебя теплое дыхание. Ты не похож на…

– Я сам еще толком не знаю, кто я такой, госпожа.

Женщина вздохнула.

– Лучше уходи отсюда, Аэйт. У тебя такой молодой голос… Ради твоей жизни, уходи. Не пытайся освободить меня. Ты погибнешь. Эти мечи тебя убьют.

– Почему?

– Имд замкнула свой мир, вонзив в землю восемь клинков. Отсюда нет выхода. Если ты коснешься мечей, ты погибнешь.

– Я не знаю вашего имени, госпожа, – начал Аэйт. – Я слишком молод, чтобы задавать вопросы…

– У тебя речь воина, – сказала женщина.

– Я всего лишь тень, – честно сознался Аэйт.

Связанная женщина тихонько рассмеялась.

– Ты давно уже не тень, Аэйт, сын Арванда. Видишь, я узнала тебя. А ты? Ты узнаешь меня?

Она шевельнулась в своих путах, словно хотела шагнуть к нему навстречу, но мечи обступили ее еще теснее.

– Нет, госпожа, – ответил Аэйт. – Но кем бы вы ни были, я попробую вам помочь.

Он подошел ближе. Теперь ему была видна каждая капля росы на ее бледной коже, на пышных волосах, каждая складка смятых кружев на груди, каждая ворсинка бархатного корсажа.

Он поднял руку и коснулся первого меча. Рукоять показалась ему ледяной.

– Флидас, – сказала женщина. Меч отозвался на свое имя, застонав в руке Аэйта. – Она рождена предать воина в первом же бою.