Текст книги "Возвращение в Ахен"

– Эсфандар.

Огонь уже начал потрескивать. Хворост занялся. В ногах Гатала стал подниматься белый дым.

Не глядя, Эоган протянул руку, и ему подали новый меч, ни разу не побывавший в битве. Эоган с силой надавил на плечи Эсфандара и вынудил его встать на колени, потом лечь лицом вниз. Он подчинился, точно во сне, и только сильно вздрогнул, ощутив прикосновение стали.

– Тиргатао! – закричал Эоган звенящим голосом. – Черная Тиргатао с огненным рогом!

Мгновение было тихо и только трещали тонкие ветки в погребальном костре. И вдруг огонь взревел, и над распростертым телом вождя поднялась исполинская черная тень женщины, окутанной клубами густого дыма.

– Кто меня звал? – угрожающе проговорила она.

– Я, – ответил кузнец.

– Назови свое имя, человек с мечом для жертвоприношений, – прозвучал хриплый голос.

– Зачем оно тебе, Черная Тиргатао? Вот Эсфандар, сын Эсфанд. Возьми его кровь, а взамен окажи нам услугу и забери к себе наших погибших.

Смерть засмеялась. Теперь в ее голосе звучали алчность и нетерпение. Эоган глубоко вздохнул и резким движением вонзил меч в затылок юноши. Эсфандар ударил по земле босыми пятками и замер. Кузнец бросил меч рядом с телом. Пылающие руки черной богини простерлись над Гаталом.

И тут раздался гневный крик Фейнне:

– Не смей его трогать!

Эоган метнулся к сестре, схватил ее за плечи, зажал ей рот ладонью. Смерть повернулась в сторону Фейнне и встретила яростный взгляд ее светлых глаз, сверкающих над огрубевшими пальцами Эогана.

– Ты, женщина… – прошипела Тиргатао, поднимая руку.

– Нет! – закричал кузнец и, сбив сестру с ног, бросился на нее и закрыл ее своим телом.

Прошло несколько секунд, прежде чем богиня отвернулась, но Эоган не шевелился до тех пор, пока языки пламени не поглотили и Смерть, и погибших, и Эсфандара, сына никому здесь не ведомой Эсфанд.

Фейнне была странно неподвижна. Тяжело дыша, кузнец приподнял ее за плечи, заглянул ей в лицо и помертвел. Тиргатао успела коснуться вдовы Гатала своим огненным дыханием, и Эоган, наделенный Темной Силой, лучше, чем кто бы то ни было, видел, как меняется лицо Фейнне. Оно бледнело, серело, под глазами появились черные круги, губы стали коричневыми, словно их вымазали пересохшей кровью. Из пустых глаз Фейнне на него глядела черная богиня с огненным рогом.

Кто-то остановился рядом с ними, и тихий женский голос произнес:

– Позволь мне помочь твоей сестре, Эоган.

Это была Фетан, благодарная кузнецу за то, что он не давал ей умереть. Фетан протянула руку, желая коснуться волос Фейнне, и кузнец успел как раз вовремя, чтобы отшвырнуть ее в сторону.

Он поднял сестру с земли. Вся осыпанная пеплом и пылью, она лежала у него на руках, запрокинув голову, и он видел ее горло.

Фетан ползала по земле, точно искала что-то. Под пристальным взглядом Эогана она съежилась и замерла, а потом неожиданно зарыдала в голос, ударяя кулаками о землю. Кузнец мельком подумал о том, что надо бы получше заботиться о Фетан, и тут же забыл о ней.

Почти бегом он добрался до кузницы, уложил Фейнне на кровать, лихорадочно собрал из звякающих банок по щепотке своих горьких трав и заварил их. Фейнне непонимающе уставилась на темную жидкость, которая плескалась в кружке у самого ее лица. Руки кузнеца тряслись.

– Пей, – хрипло сказал он.

Фейнне не пошевелилась.

Он схватил ее за волосы, раздвинул грязными пальцами зубы и влил ей в рот обжигающий отвар. Она пронзительно закричала, слезы потекли из ее глаз. Выпустив Фейнне, кузнец перевел дыхание. Она склонилась головой к его коленям и замерла.

Эоган молча смотрел на свою сестру. Если ему не удастся изгнать Смерть из тела вдовы Гатала, он убьет ее. Смерть не будет жить среди его народа. Он перережет ей горло и сожжет свою Фейнне на можжевеловом костре, а пепелище присыплет солью и вгонит в него новый меч по самую рукоять.

Лучше бы Эоган ошибся. Но он не ошибался никогда.

Кузнец заставил Фейнне выпить вторую чашку. Она покорно проглотила все до капли и застыла, глядя в одну точку. Выждав полчаса, Эоган взял ее за волосы и обратил к себе ее лицо.

Сероватый оттенок кожи пропал, черные круги вокруг глаз побледнели, стали желтыми.

Он подал ей третью чашку и приказал:

– Пей!

Она подчинилась и потеряла сознание.

Держа в руке масляную лампу, Эоган остановился над своей сестрой и посмотрел на нее сверху вниз. Она сидела на полу оружейной кладовой, уткнувшись лицом в колени. Мрак почти полностью скрывал ее, и только растрепанные волосы выделялись в темноте светлым пятном.

– Фейнне, Подруга Воинов, – позвал Эоган.

Глухой голос откликнулся не сразу.

– Зачем ты пришел, кузнец?

– Я хочу накормить тебя, – ответил он.

Женщина не пошевелилась.

– Уходи, – сказала она все так же глухо.

– Я не уйду.

Она подняла голову, и он увидел ее сухие, больные глаза.

– Оставь меня, – повторила она. – Оставь меня плакать.

– Но ты не плачешь.

– Нет, – сказала она, – я плачу, Эоган.

Кузнец поставил лампу на пол. Фейнне снова опустила голову в колени. Красноватый свет играл на клинках, висящих по стенам, и тем же стальным блеском, словно в ответ, вспыхивали длинные волосы Фейнне.

Наклонившись, он схватил ее за косы и заставил подняться на ноги. Фейнне пронзительно вскрикнула. Эоган с размаху ударил ее по лицу. Она стала вырываться, а он потащил ее прочь, через кузницу, через жилую комнату, к двери, и по дороге все время безжалостно бил ее. Она яростно отбивалась, не замечая боли.

Наконец он выволок ее на улицу и бросил в пыль. Яркий солнечный свет ударил ее по глазам, и она закричала. Дверь в полутемный дом была совсем рядом, но на пути к спасительному мраку стоял Эоган. Не было в тот миг никого ненавистнее.

Четырежды Фейнне пыталась проскочить мимо него, и всякий раз кузнец резким ударом отбрасывал ее назад. Наконец она осталась лежать неподвижно. Тогда Эоган склонился над ней и помог ей встать на ноги. Она всхлипывала. Эоган осторожно взял ее за плечи и отодвинул от себя, чтобы получше рассмотреть.

Фейнне болезненно щурила глаза. Смерть ушла из ее тела. Теперь она была просто женщиной, подурневшей от горя, приглушенного травами Эогана, от которых расширяются зрачки. Она очень похудела и стала теперь похожа на угловатого подростка с острыми локтями и торчащими ключицами. И только один след навсегда оставила по себе Черная Тиргатао с огненным рогом.

Седину.

Эоган взял в руки спутанную длинную прядь волос Фейнне и отвел ее с лица сестры. В его пальцах тускло отсвечивало серебро. Ему сперва даже показалось, что сестра осыпала косы пеплом, и если стряхнуть золу, вымыть, высушить эти мертвые серые волосы, то снова, как прежде, засияет мягкое золото.

– Будь ты проклят, Лишенный Имени, – шепнул он.

Эоган сидел, опустив подбородок на ладонь, и смотрел, как Фейнне ест. После каждой ложки она поднимала глаза и смотрела на него умоляюще. Но Эоган был беспощаден, и Фейнне вновь принималась за еду.

И так день за днем, думал кузнец. Когда он пытался разговаривать с ней, ему казалось, что он идет против сильного ветра.

Наконец миска опустела.

Эоган взял сестру за подбородок и поцеловал ее в лоб.

– Умница, Подруга Воинов.

Она слабо улыбнулась. Первая улыбка за все это время. Эоган стиснул зубы.

И тогда она увидела окровавленного человека, который лежал в постели у маленького окошка. Она нахмурилась. Встала. Затаив дыхание, Эоган следил за ней. С секунду она рассматривала раненого, потом перевела взгляд на своего брата.

– Кто это, Эоган? – спросила Фейнне.

Словно что-то подтолкнуло кузнеца, потому что еще мгновение назад ничего подобного ему в голову не приходило. Он встал рядом с сестрой и взял ее за плечи.

– Это твой будущий муж, Фейнне.

Мела лежал в полутемной комнате, совершенно ему незнакомой, и пытался понять, что же с ним произошло. Он помнил, как они с Аэйтом выбрались из замка. Потом Ингольв Вальхейм подал ему воды. Где Аэйт? Что с ним случилось? Почему он лежит здесь, и кто перевязал его раны?

Мела закрыл глаза, проваливаясь в забвение. Сквозь сон он чувствовал, как его усаживают и подносят к его губам горячую чашку. Его заставили выпить – он не почувствовал вкуса – и снова уложили, заботливо подоткнув одеяло.

Он заснул.

Проснувшись через несколько часов, он сразу ощутил чье-то присутствие. Кто-то рядом терпеливо дожидался, пока он придет в себя. Вот этот кто-то пошевелился… Мела приподнял ресницы, желая потихоньку рассмотреть свою сиделку.

Первое, что он увидел, были коротко стриженые жесткие волосы и светлая борода, резко выделявшаяся на красноватом лице.

Он был в плену.

Почувствовав на себе взгляд, Эоган быстро повернулся.

– Ты можешь говорить?

– Да, – ответил Мела. В его мутных глазах мелькнула и бессильно погасла ненависть.

Шершавая ладонь провела по его лбу.

– Тебе лучше?

Мела прикрыл глаза, не в силах кивнуть.

– Вот и хорошо, – негромко сказал Эоган.

Мела отвернулся и еле слышно простонал сквозь стиснутые зубы. Его здесь приняли за зумпфа. Потому и перевязали, потому и накормили. Неожиданно он вспомнил, как расстался с Аэйтом: брат бросил его на берегу. Бросил одного, беспомощного, на верную смерть – видимо, больной брат стал для мальчишки обузой. В глазах Мелы этот поступок не мог иметь никакого иного объяснения.

Оставалось последнее: сказать врагам правду, назвать свое настоящее имя, и пусть делают с ним, что хотят. В том, что враги жестоко отыграются на нем за свою ошибку, Мела не сомневался. Но лгать он не хотел.

Он повернулся в постели и встретил внимательный взгляд Эогана. Кузнец улыбнулся и спросил как можно мягче:

– Как твое имя, молодой воин?

Вот и все, подумал Мела.

– Я Мела, сын Арванда, – устало сказал он и прикрыл глаза. Но в тот же миг ему показалось, что он сказал недостаточно, и добавил, чтобы не оставалось сомнений: – Я стоял по правую руку от Фарзоя.

Вот теперь действительно все. Он глубоко вздохнул и отвернулся.

Эоган не был удивлен, услышав это признание. Он засмеялся. На радостях он стиснул руку Мелы, не рассчитав сил, и раненый поморщился.

– Я знал твое имя, – сказал Эоган, усмехаясь в бороду. – Я спросил, чтобы проверить тебя.

Мела молчал. Ему вдруг стало тоскливо.

– Ты похож на своего брата, – продолжал кузнец. – Я Эоган. В моем доме с тобой не случится ничего плохого…

– Не говори мне о брате, – с трудом вымолвил Мела.

Кузнец заметно встревожился.

– Что с ним? Он жив?

– Надеюсь, – сказал Мела. – И пусть будет счастлив, если у него получится.

Эоган нахмурился.

– Что случилось?

– Ничего особенного. – Мела приподнялся, опираясь на локоть, и тут же снова упал на подушку. – Вероятно, у колдунов это обычное дело. Он бросил меня одного умирать на берегу…

– Ты был не один, – возразил Эоган. – Аэйт оставил с тобой меч. В нем заключена часть Силы Подземного Хозяина. Ничтожная часть, но в наших мирах она обладает большим могуществом.

Мела покривил губы.

– Разве меч подаст воды? Принесет хлеба? Он может только убить.

– Меч может позвать на помощь, – ответил Эоган.

Мела вскинул на него глаза.

– Ты шутишь, Эоган?

– Вовсе нет. Я сам ковал его. Скажи мне, как он попал к тебе?

– Забери его, – тихо сказал Мела. – Мне он не принес удачи.

– Как ты завладел им? – повторил Эоган.

– Я поднял его из травы, где он лежал. Гаталу он был уже не нужен.

– Значит, ты бился с вождем?

– Нет. В меня стреляли его лучники, – сказал Мела. – Но если бы я сражался с ним один на один, он победил бы меня. Гатала убил тот, у кого нет имени.

Эоган задумался. Да, Аэйт не ошибался в своем брате. Осталась только одна неясность.

– Зачем ты остриг волосы, Мела?

Мела отчетливо скрипнул зубами.

– Я покрыл себя позором ради Аэйта, – сказал он. – Я украл золото, потому что хотел выкупить его из плена. Фарзой срезал мои косы, отобрал мое оружие, а потом велел сбросить на копья, торчащие вверх наконечниками. Я сам не понимаю, как остался жив. Это колдовство…

Глаза Эогана блеснули так, что Мела ощутил это даже сквозь опущенные веки.

– Не радуйся, Эоган, – проговорил он. – Все это не имеет уже никакого значения. Я рассказываю тебе это только потому, что моя история уже никому не может причинить вреда. Не жди от меня большего. Лучше бы мне умереть тогда, на копьях, чем сейчас…

– Почему ты говоришь о смерти, Мела?

– Я был правой рукой Фарзоя, и Фарзой поставил меня вне закона. Я сложил свою жизнь к ногам Аэйта, и Аэйт меня предал, – ровным голосом сказал Мела. – Только враги были добры ко мне. Когда мир переворачивается и реки начинают течь по небу, остается только умирать. Что ты сделаешь со мной, Эоган? Скажи правду, чтобы я мог набраться мужества.

– Оно тебе понадобится, – отозвался Эоган. – Меч Гатала будет тебе по руке, старший сын Арванда.

– Я не понимаю тебя.

– Ты уже умер один раз, Мела, – сказал Эоган. – Река послала нам тебя, немого, как дитя, точно ты вышел из ее лона. Я дам тебе другое имя. Я отдам тебе свою сестру, Фейнне. Вместе с мечом Гатала ты поднял из травы его судьбу. А нам нужен вождь.

Мела почти ничего не понимал из того, что говорил ему этот недобрый, проницательный человек. Но то, что он сказал о вожде, было ему понятно.

Подумав немного, Мела спросил:

– Разве ты не можешь сам возглавить воинский союз?

– Нет, – тут же ответил Эоган.

– Почему?

Мела ожидал подвоха, но прямой ответ успокоил его.

– Я колдун.

И это тоже было понятно. Ни один воинский союз не потерпит в своей среде колдуна.

– Решай, Мела, – повторил Эоган.

– Ты, наверное, думаешь, что я захочу отомстить Фарзою за свой позор?

– Нет, – ответил Эоган. – Каждый из нас носит свое наказание в себе. За свою жестокость Фарзой накажет себя сам.

– Стало быть, у меня есть выбор, – медленно проговорил Мела. – Я могу стать либо вождем своих врагов, либо их рабом.

Эоган усмехнулся.

– В сущности, это одно и то же, – сказал он. – Во всяком случае, для тебя и на первое время.

Мела поднял глаза и долго смотрел на кузнеца.

– Будь по-твоему, – сказал он наконец.

Эоган встал и громко крикнул в глубину дома:

– Фейнне!..

Мела увидел женщину. Она была тонкой и хрупкой, как девочка. Ее молодое лицо, странно похожее на лицо Эогана, показалось ему очень красивым. У нее были такие же светлые узкие глаза, но они не слезились, и в них не было красных прожилок. Длинноватый нос придавал ее лицу гордое выражение. На левой щеке у нее была ямочка, но присмотревшись внимательнее, Мела понял, что это маленький шрам от какой-то очень давней ранки. Может быть, в детстве напоролась на ветку или что-нибудь в том же роде. И когда он подумал о детстве Фейнне, у него вдруг заныло в груди.

Эоган подтолкнул женщину в спину, и она послушно подошла ближе. Она смотрела на Мелу словно из другого времени, из темного забытого прошлого. Две ее тонких косы были переброшены на грудь, и серебро волос тускло блестело, выделяясь на белом льняном платье.

– Вот Фейнне, – сказал Эоган, – она будет твоей женой.

Он еще раз легонько подтолкнул сестру вперед, и она взяла Мелу за руку. Пальцы у нее были узкие и теплые. Она смотрела не на Мелу, а на брата.

Широкоплечий, светлобородый, в рубахе навыпуск, босой, он стоял перед ними, разглядывая их так, словно они были творениями его искусных рук и не успели еще остыть после ковки.

– Вот Мела, старший сын Арванда, – сказал кузнец. – Он будет твоим мужем, Фейнне.

– Как ты скажешь, Эоган, – отозвалась женщина.

Мела прикусил губу. Неожиданно он почувствовал себя обманутым.

Они шли берегом реки, потому что леса здесь были непроходимы. Аэйт видел, как потемнело, меняя цвет, небо, и понял, что Элизабет вновь завела их в другой мир. Теперь его это уже не пугало.

Река постепенно становилась шире. Берега терялись в гиблых комариных топях. Они брели по старой гати, боясь остановиться, чтобы их не засосало в трясину. Заваленная гнилыми бревнами, заросшая осокой, река исчезла в болоте. Потом болото кончилось, и потянулись рыжие выжженные луга. Тяжелое небо странного темно-фиолетового цвета нависло над ними. Мутное солнце светило сквозь туман.

То и дело им встречались сгоревшие деревни. Над пепелищами белыми пятнами высились печи. Они словно хотели куда-то уплыть, и волны тумана колыхались вокруг них. То и дело путники натыкались на измятые шлемы, гнутые кирасы, ржавые мечи.

Аэйт шел и шел, не останавливаясь, точно какая-то сила гнала его через эти мертвые земли. Одноглазый плелся за ним.

Черные обгоревшие сосны торчали среди опавшей хвои, как пальцы на отрубленной кисти. Ни один звук не нарушал тишины. Это был мир давней войны. Она опустошила эти земли и ушла.

Но хуже всего было другое. Они не могли отсюда выбраться, потому что здесь не было реки Элизабет, которая несла свои зеленые воды через множество миров. Аэйт понимал это, но не останавливался. Его целью было не остаться в живых, а избавить свой мир от страшной злой тени.

– Аэйт, – хрипло сказал, наконец, одноглазый. – Куда мы идем?

Юноша отбросил с лица влажные волосы и поглядел на своего спутника.

– Не знаю.

– Что это за местность?

Аэйт видел, что одноглазый не на шутку испуган.

– Я не знаю, – повторил он.

Бродяга отступил от него на шаг и прижался к стволу обгоревшего дерева. Его единственный глаз загорелся желтоватым огнем, рот искривился.

– Щенок! – прошипел он. – Куда ты завел меня?

– Не знаю, – в третий раз сказал Аэйт. – Ты бывал здесь когда-нибудь?

– Ни разу. Этих мест просто не существует. – Бродяга озирался, как зверь, попавший в ловушку. – Сознайся, ведь это твое колдовство?

– Нет, – сказал Аэйт. – Это Элизабет смеется над нами.

– Элизабет? – закричал бродяга, теряя самообладание, и вдруг истерично захохотал, взвизгнув и несколько раз стукнувшись затылком о дерево. – Ты говоришь о реке?

Аэйт кивнул.

– Мы с тобой забрели в тупик, – добавил юноша. – Из этого мира нет выхода.

– Почему? – удивился одноглазый. – Если идти вперед и вперед, то можно, в конце концов, добраться до края.

– До края чего? – в упор спросил Аэйт. – Это другой мир, пойми ты наконец!

Он сел на землю. Было тихо и очень душно. От земли парило и остро пахло хвоей, как будто ее нарочно обварили кипятком. Аэйт несколько раз глубоко вздохнул, но так и не насытился воздухом.

Одноглазый молча наблюдал за ним. Аэйт поднял голову и встретил его взгляд – трусливый и злобный.

– Не надейся, – еле слышно выговорил Аэйт. – Когда-нибудь я сумею убить тебя.

– Если раньше не сдохнешь, – огрызнулся одноглазый.

Брат Мелы встал, с трудом сделал несколько шагов и обернулся.

– Иди, – велел он одноглазому, сопровождая свой приказ кивком.

И было в этой маленькой хрупкой фигурке нечто такое, что одноглазый разбойник не посмел ослушаться. Хмурясь и поводя тяжелыми плечами, он пошел следом за Аэйтом. Рано или поздно мальчик споткнется и упадет, и тогда…

Аэйт потерял счет дням. Они все брели и брели по мертвому миру. Аэйта шатало от голода. Иногда им попадались источники, но вода в них была нестерпимо горькая и почти не утоляла жажду. Они съели последнюю крошку из запасов одноглазого. Постепенно, по мере того, как Аэйт слабел, одноглазый все реже вспоминал о Силе, скрытой в маленьком воине, однако нападать на него пока не решался.

Аэйт все еще не терял надежды отыскать живую деревню. Но все дома, что им попадались, были разрушены, и видно было, что в них очень давно уже никто не живет.

Они миновали большую поляну, бывшую некогда полем битвы. Кости воинов, давно выбеленные ветрами, заросли мхом, доспехи большей частью проржавели и сгнили. Стрелы, луки, костяные обломки, мечи с ржавыми и зазубренными клинками, щиты с потемневшей или совершенно смытой росписью – все это валялось кучами, и ничья рука не прибрала бренные останки, словно в битве погибли последние люди этого мира и не осталось никого, кто пришел бы на это поле с погребальным факелом.

Так они шли под низким фиолетовым небом, которое давило на их плечи почти ощутимой тяжестью. Солнце, утонувшее в мутном тумане, почти не разгоняло сумерек. Аэйт жевал безвкусные корни болотных цветов, но только становился еще голоднее. Он выломал себе палку и шел, опираясь на нее, как старик. Потом палка стала для него слишком тяжелой, и он выбросил ее.

Одноглазый посматривал на него, как старый волк, выжидающий, пока добыча ослабеет, и Аэйт хорошо понимал это. Он боялся спать, а когда усталость валила его с ног, дремал урывками, не выпуская из рук кинжала. Убить одноглазого ударом ножа он не сможет, но в случае нападения оружие не повредит. Разбойник, по крайней мере, чувствовал боль.

Однажды в сумерках одноглазый схватил его за горло. Аэйт захрипел, но вместо того, чтобы пытаться разжать железные пальцы, тискавшие его шею, выбросил вперед руку с кинжалом и нанес удар. Зарычав, одноглазый выпустил Аэйта и прижал ладонь к животу. Аэйт ударил его снова, а потом, задыхаясь, отскочил.

Одноглазый выпрямился и показал Аэйту ладонь, которую держал на животе. Ни крови, ни малейшей царапины не было.

– Я убью тебя, – сказал Айэт.

– Бедный колдун! Как же ты это сделаешь? – Одноглазый склонил голову набок и рассмеялся.

– Я отрежу тебе голову, – тихо ответил Аэйт.

– Ручонки дрогнут, – презрительным тоном произнес разбойник.

– Не дрогнут, – сказал Аэйт. – Разве что стошнит.

Одноглазый перестал улыбаться. Он увидел, что юноша не шутит, и отступил на шаг, настороженно наблюдая за ним. Но Аэйт только устало перевел дыхание и махнул рукой. Они снова пошли вперед.

Вскоре лес кончился, и начались луга. Здесь пожаров не было, и трава росла высокая, сочная, но темная, порой в синеватых пятнах, точно порченая. В этом мире нигде не было добра. Острые края осоки резали руки. Под ногами хлюпала вода. Пахло гнилью. В тумане путники едва видели друг друга.

Теперь одноглазый шел впереди. С трудом передвигая ноги, Аэйт думал о том, что эта ночь, скорее всего, будет для него последней. Разве что он догонит одноглазого и прямо сейчас, пока еще остаются силы, сделает попытку перерезать ему горло.

Луг закончился. Они ступили на лесную дорогу, давно уже заросшую. Ветви заплели ее, кустарник поднялся между колеями, выбитыми некогда тележными колесами. В лесу было уже темно, но Аэйт упорно шел вперед, изредка подгоняя одноглазого. В чаще по обе стороны от дороги мелькали неприятные тени с горящими глазами, но близко подходить они не решались. Несколько раз доносился хриплый смех. Аэйт лишь мотал головой и упорно продолжал идти.

У него снова заболела старая рана на руке. Временами сознание его мутилось, и ему чудилось, будто он вновь бежит из плена, не зная о том, что ноги сами приведут его обратно, куда бы он ни пошел.

Потом сознание начало раздваиваться. Он словно видел сам себя со стороны. И пока один Аэйт шел, спотыкаясь, по глухому лесу, второй откуда-то издалека наблюдал за ним и тщетно старался объяснить, как бесполезны его попытки спастись.

А потом появился третий Аэйт и крикнул: «Я иду искать Элизабет!» И сразу все исчезло. Остался только младший сын Арванда, шатающийся от усталости, голодный, но все еще живой. И очень упрямый.

Уже светало. Туман постепенно рассеивался. На траве и в паутине вспыхнула роса, и от ярких оранжевых огней Аэйту на мгновение стало легче дышать. Он был с ног до головы покрыт испариной. Все завязки на груди и горле он давно распустил, но все равно задыхался, таким густым и влажным был воздух. Небо окрасилось в багровый цвет. Постепенно оно темнело, становясь фиолетовым. Далекое солнце было окутано испарениями.

Аэйт споткнулся и упал. Гибким движением одноглазый повернулся к нему и бросил на него жадный взгляд.

– Я еще жив, – хрипло сказал Аэйт и встал. И, видя, что его спутник по-прежнему стоит, облизывая губы, прикрикнул: – Да иди же, стервятник!

Но не успели они сделать и десяти шагов, как впереди послышались пыхтение и топот. Какое-то массивное существо уверенно ступало по сырой земле, время от времени шлепая по ней чем-то тяжеловесным.

Аэйт поднял голову, чувствуя страшную усталость.

Вскоре существо показалось между деревьями. Это была гигантская ящерица, которую можно было бы принять даже за дракона, будь у нее крылья. Она яростно раздувала красноватые ноздри, из которых вырывалось легкое огненное облачко. Рот ее был разорван удилами, с которых капала темная кровь. Она быстро переставляла короткие сильные лапы и изредка ударяла хвостом по опавшей хвое.

На ящерице восседала старуха в рваных парчовых юбках. Меховой плащ окутывал ее плечи, седые волосы разметались по плечам. Безжалостно дергая поводья, она подгоняла ящерицу и поносила ее последними словами. Поводья извивались у нее в руках, и Аэйт увидел, что это были живые змеи.

Заметив Аэйта, старуха резко остановила ящерицу и соскочила с ее спины. Аэйт медленно встал. Маленькие злые глазки старой ведьмы впились в него, потом скользнули по спутнику Аэйта, и в них появилось нескрываемое веселье. Ведьма разинула рот, выставив длинные желтые зубы, и громко захохотала.

Одноглазый смотрел на нее, словно силясь что-то вспомнить, и вдруг закричал и бросился к Аэйту, хватая его за рукава. Аэйт отстранился. Одноглазый упал на землю, царапая пальцами по хвое, как будто хотел зарыться в нее.

– Свет Хорса на вашем пути, госпожа, – вежливо сказал Аэйт.

Ведьма ухмыльнулась и обтерла мокрый рот ладонью.

– «Свет Хорса», – передразнила она. – В этом мире нет никакого Хорса.

Аэйт молчал. Ведьма бесцеремонно рассматривала его.

– Ну! – прикрикнула она. – Что ты здесь делаешь?

– Я заблудился в мирах, госпожа.

– А этого зачем с собой таскаешь? Кто он тебе?

Она потыкала в одноглазого ногой, задирая парчу длинной юбки. Аэйт посмотрел на своего пленника и вдруг поймал его взгляд, испуганный, умоляющий. Это было так неожиданно, что слова «это мой враг» застряли у Аэйта в горле. Вместо этого Айэт сказал:

– Не смотрите на него, госпожа. Он тень и не отвечает.

– Жалеешь, – хмыкнула ведьма. – Ох, какой дурак… Поверь старухе: первое правило – не жалей нежитей. К добру сие не приводит.

Ящерица неожиданно ткнула старуху мордой под колени, так что ведьма чуть не растянулась на хвое. Обернувшись, она больно стукнула саламандру по носу кулаком, унизанным перстнями. На одном из граненых сапфиров осталась кровь.

– Ах, ненасытная утроба! – крикнула ведьма. – Жри, коли проголодалась.

Саламандра отползла, волоча тяжелый хвост, обвилась в сторонке вокруг высокой сосны и запылала. Огромный оранжевый факел взвился в хмурое фиолетовое небо, и мрак от этого сгустился еще больше.

Ведьма опять повернулась к Аэйту и самодовольно охлопала себя по бокам.

– Я – хозяйка этого мира, – произнесла она.

– Ведь это вы завели нас сюда, госпожа?

Пронзительный хохот ведьмы разнесся среди мертвых деревьев и канул, будто в вату.

– Я! – крикнула она. – Может, ты еще знаешь, почему?

Аэйту вдруг показалось, что он узнает этот хриплый, сорванный на чужом ветру голос.

– Вам виднее, госпожа.

Ведьма наставила на него костлявый палец.

– Да, это я завела тебя сюда. Ты – Аэйт из Элизабетинских болот. Ты был в замке Торфинна и разрушил его.

– Чем же я провинился перед вами, госпожа?

– Чужое оружие! Ответ написан у тебя на ладони, младший сын Арванда.

– Откуда вы знаете, госпожа, как меня зовут?

– Какой же ты еще мальчик… – Она покачала головой, и ее тяжелые серьги зазвенели. Потом ведьма нахмурилась и произнесла, четко выговаривая каждое слово: – Ты один из нас, Аэйт, сын Арванда. Ты наделен Силой. Отныне в мирах Элизабет о тебе будут знать все. Я – Имд, которую ты лишил крова. – Она презрительно посмотрела на одноглазого, жмущегося к ногам Аэйта. – А эта тварь, между прочим, проклята. Ишь, перетрусил. Правильно делает. Небось, даже имя свое позабыл, а?

– Да.

– Да вы никак подружились? – с подозрением спросила старуха.

– Когда-нибудь я убью его, госпожа Имд, – честно ответил Аэйт.

– Правильно! – захохотала ведьма. – Убьешь! А его нельзя убить, знаешь? Уже пробовал? – Она наклонилась и, кряхтя, потрогала одноглазого, словно хотела проверить его на прочность. – Лет двести еще протянет… – сказала она, выпрямляясь.

– Вы знаете, кто наложил на него заклятие, госпожа Имд?

– Да я и наложила, – помолчав, ответила ведьма и вызывающе вскинула голову. – А что? Хорошая работа.

– Вы можете снять его?

– Зачем это? – Колдунья пожала плечами. – Через двести-триста лет он сам освободится. Любое заклятие со временем слабеет. Пусть чары ветшают своим порядком.

– Мне некогда ждать, госпожа Имд, – сказал Аэйт. – Я должен убить его сейчас. В нем слишком много Зла.

– А что ты думал? Уж ежели Имд-тролльша берется за дело, она делает его хорошо, с душой… А тут еще, помнится, был особый случай. Сам Торфинн попросил… покойничек… – Ее взгляд помутнел, крючковатый нос задрожал – она явно собралась плакать.

– Мне очень жаль, госпожа Имд, – начал Аэйт.

– Не ври! – взвизгнула ведьма. – Жаль ему… Надо же, выискалось орудие судьбы… сопливое… – Она высморкалась в подол парчовой юбки. – Ну, и как ты собираешься убить его, а?

– Не знаю.

– Помогать не буду, – предупредила Имд.

– Скажите мне только, госпожа Имд, кто он, как его имя. Остальное я сделаю сам.

– Ох-ох-ох. Какой шустрый. Сам он сделает. – Ведьма уставилась в спокойные светлые глаза Аэйта и передернула костлявыми плечами. Было в этих ясных глазах что-то очень неприятное. Уж больно уверенно они смотрели. Наконец, Имд проворчала: – Да и не знаю я, как его звать-то, охламона…

– Что? – вскрикнул Аэйт.

Ведьма злорадно ухмыльнулась.

– А вот так, касатик. Дел у меня других нет, что ли, интересоваться чужими именами? Меня попросили изготовить пулю и вложить в нее заклятие попаршивее, чтобы от него все кишки сплелись и на бантик бы завязались. Ну, я и постаралась. На славу постаралась. В таких мертвых равнинах побывала, ух! – Она посмотрела на одноглазого. – Да встань ты… Теперь-то чего уж бояться. Ты, брат, прости, но вот не помню я, в честь чего Торфинн, покойничек, так на тебя взъелся. И чего ты там натворил непотребного, тоже не упомню. Старость не радость, вот так-то, касатик.

– Госпожа, – сказал Аэйт и наклонил голову, – позвольте хотя бы ему вспомнить, как его звали.

Ведьма молчала так долго, что Аэйт не выдержал и вскинул глаза.

– До чего настырный… – вздохнула Имд. – Далеко пойдешь, Аэйт, сын Арванда… – Палец с острым ногтем уперся Аэйту в грудь. – Тебе надо – ты и заставь. Открой его память. Ты можешь. – Она помолчала и повторила, заметно мрачнея: – Да, ты можешь…

Идм отошла в сторону и расселась на земле, раскинув юбки веером. Аэйт в растерянности смотрел на нее.

– Ты можешь! – крикнула она ему, вытягивая шею.

Аэйт выпрямился.

Одноглазый, дрожа, стоял перед ним. Он чувствовал что-то странное. Как будто грубые руки перетряхивали его сознание. И ему было больно и нестерпимо стыдно. Такого он не испытывал еще никогда.