Текст книги "Попытка – не пытка"

– Батюшки милые! – Натаныч присвистнул. – Какой размах! И это в тридцать-то седьмом году! Ты, видать, совсем ему голову вскружила, что он решил свадьбу в Кремле закатить. Да… Подарит он тебе корону из Алмазного фонда. И таким образом опередит всех и станет первым коррумпированным правителем страны Советов. И после этого ты таки будешь мне рассказывать, что пошла туда строить идеальное общество? Гнилая кровушка, ой гнилая… Ну ничего. Пусть разбазаривает народное добро. Все равно это в параллельном мире происходит. Он, наверное, вообще там с тобой о делах забыл, да? Только и думает, когда кремлевский рабочий день наконец закончится…

Я шлепнула его голой коленке:

– Заткнись, сделай одолжение. Вот знаешь ведь, что я влюблена, что буду переживать от любого твоего недоброго слова… Но все равно норовишь гадость брякнуть!

– Ой, ой, ой! – передразнил он меня. – Ты влюблена… А скажи-ка мне, романтическая ты наша героиня, если бы он Сталиным не был, ты бы в его сторону хоть взгляд кинула?

– Натаныч! – укоризненно посмотрела я на него. – Ты задаешь банальный мужской вопрос. У вас у всех на этом пункт. А если бы я не был таким умным… А если бы я не был таким богатым… А если бы я пришел с войны с ампутированной головой… Это же ерунда!

– Что значит «ерунда»?! – взвился он, видимо вспомнив о какой-то печальной истории своей молодости. – Ты мне на вопросик-то ответь. Скажи, если бы он диктатором СССР не был, ты бы в него влюбилась?

Я рассмеялась:

– А кем бы он был? Священником в Тбилиси? С женой и кучей детей? Нет. К твоему сожалению, а может быть, к злорадной радости, признаюсь тебе, что я влюбилась именно в Сталина, а не в Иосифа Джугашвили. Так что можешь сколько угодно рассказывать о моей дурной кровушке… Мне все равно…

Он махнул на меня рукой как на совсем пропащего человека:

– Все вы, женщины, одинаковы… С вами можно только развлекаться и шутки шутить. А когда доходит до чего-то серьезного, начинаются измены, подставы, обманы и прочая дрянь. Давай рассказывай дальше, что там у тебя еще интересного. Листочки какие-то притащила… Это запись тоста, который ты будешь за столом произносить? Мол, оправдаю надежды, поведу страну к светлому коммунистическому будущему?

– Это мое партийное задание. Но пока не знаю, как его выполнить. – Я показала ему бумаги. – Давай вместе посмотрим. Смысл в том, что ему не хватает информации. И он хочет почерпнуть ее из современной литературы. Но что именно ему надо, не так-то просто понять.

Натаныч довольно захмыкал и начал знакомиться со списком:

– Да… – сказал он через некоторое время. – Если он во все это вникнет, а потом переведет на реалии 1937 года, да еще начнет этими знаниями пользоваться… То, скорее всего, история пойдет каким-то другим путем. Но вот каким? Это вопрос! Потому что неизвестно, насколько он способен трансформировать теорию в практику и куда именно захочет вертеть земной шар.

– Это ты красиво сказал! – Я пожала ему руку. – Молодец. Только теперь объясни мне хоть примерно, чего он хочет.

Спустив очки на нос, Натаныч с видом эксперта еще раз изучил страницы:

– Ну, не знаю… Расскажу тебе о том, как лично я понимаю все, что здесь написано. В принципе, как мне кажется, ничего такого сложного, просто он заменяет термины описаниями… Вот из этого абзаца, например, можно сделать вывод, что ему осточертела политэкономия. И он, в душе понимая, что с одной только этой, так сказать, общественной наукой каши не сваришь, желает изучить историю экономических теорий, а сразу за этим и сами экономические теории вообще. С этим ясно. Затем… Ну, я так думаю, что он кроме всего прочего каким-то образом догадывается, что эта самая политэкономия в паре c научным коммунизмом вытеснили из советской действительности то, что сейчас называется политологией. При этом заметь, что словосочетание «научный коммунизм» он не использует, так как фактически это понятие появится чуть позже, вследствие чего ему приходится тратить довольно много слов для выражения своих мыслей. Так вот… Вне всякого сомнения, его интересует политология – ее методы, задачи, функции и все такое прочее. Кроме того, его занимает и социология. Так, так, так… Интересно… После этого он делает вывод, что вся дребедень, о которой он тут говорит, а проще говоря, все тот же научный коммунизм, является для его времени неким советским направлением политтехнологий. Поэтому он хочет знать, какие существуют политтехнологии и как их применяют в реальных условиях. Ага… Что у нас дальше? Ну, это пространное описание я могу перевести только как конституционную экономику. Больше ничего в голову не приходит. И надо сказать, что это очень странно, так как, по-моему, она появилась годах в 1980-х. Ну, значит, о чем-то он таком думал, когда это писал… Теперь здесь… Ну это просто. Речь идет о макроэкономике. В его времени она уже, кажется, есть в зачаточном состоянии… Ну и, наверное, ему любопытно, что будет дальше.

– А это что? – показала я на не совсем разборчивую строчку.

– Тут он глубоко копнул. Теперь ему стали интересны международные экономические отношения современности. То есть современности нашей с тобой, 2010 года. И понеслось… Мировая экономика, международная торговля, валютно-кредитные отношения между государствами… Это он, кстати, вовремя, так как у него там, то есть не у него, а в Штатах скоро будет подписано Бреттон-Вудское соглашение об учреждении Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития… Но пока он об этом не знает и интересуется вопросом резервных валют. Ты ему тогда не забудь про ямайскую валютную систему что-то раздобыть… Ну, здесь идут международные финансовые рынки, международная экономическая интеграция, с какого-то бодуна мировая антимонопольная политика, затем экономическое прогнозирование, многосторонняя дипломатия, видимо, глобализация и… Ты что, ему про теракты что ли рассказывала? Почему он пишет, что хочет знать историю международного терроризма?

– Да, говорила. Про «Норд-Ост», про дома в Москве и про школу в Беслане.

– Понятно. Ну а дальше его начинают волновать более приземленные вещи. Например, экономические последствия его гениальной коллективизации сельского хозяйства. Ты обязательно что-нибудь пострашнее ему принеси! Чтобы задумался и лишних движений не делал. Потом он хочет выяснить все о холодной войне… Ага! И, видимо, не верит тебе на слово и имеет страстное желание убедиться в развенчании культа личности, поэтому заказывает полные материалы двадцатого съезда. Ну и тут дальше уже все понятно. Куча всяких разных вещей, которые в общем-то действительно надо знать человеку, стоящему во главе государства, правда, если этот человек живет в 2010 году… Ну, короче говоря, сама прочитаешь, что он хочет.

– Ну и ну… – Я взяла листы и еще раз посмотрела на них. – Где же я все это возьму? Это вообще в магазинах продается? Он сказал, чтобы никаких статей, только серьезные труды.

Натаныч загоготал:

– Придется тебе согрешить с ректором Дипломатической академии, чтобы он тебя в библиотеку пустил. Ну или дать взятку самому библиотекарю. Не знаю, найдешь ты что-то в книжных или нет.

– Да, Натаныч… Это задача. Я пошла домой. Буду думать, где все это отыскать.

– А ты запомнила, что я тебе сказал? Ничего не перепутаешь?

– Все будет отлично, – с оптимизмом ответила я и пошла к себе.

Дома меня встретил Глеб:

– Привет, мам. Почему без букета? У Натаныча деньги закончились?

Я покачала головой и взлохматила ему волосы:

– Ты глупый какой! А еще жениться собрался. Кстати, когда свадьба?

Мы прошли на кухню и сели за стол.

– Десятого числа, десятого месяца, десятого года, – с гордостью посмотрел он на меня. – Между прочим, чтобы эту дату забронировать, надо еще в очереди неизвестно сколько простоять.

– Ну, вы придумали… – протянула я. – А Маша у тебя под венец, надо понимать, в русском сарафане пойдет? Ты вообще за временем следишь? Какой у нее срок-то будет в этот знаменательный день?

– Не так уж много. Мы ей купим платье грибоедовской эпохи. И никто ничего не заметит. И потом, это даже хорошо, что придется так долго ждать. Я денег заработаю. У меня вообще дела пошли в гору. Мне сказали, что во мне открылся политологический талант….

– Глеб! – заерзала я на табуретке, прижав к себе сталинские листы. – Это очень хорошо! Это просто прекрасно! Раз у тебя талант открылся, то мне твоя помощь нужна. Сейчас я все напишу, а ты мне скажешь, что сможешь сделать.

Я убежала в комнату и, быстро переписав своими словами все то, что мне сказал Натаныч и то, что я сама поняла из прочитанного, вернулась к Глебу. Вместо трех страниц у меня получилось пять, так как некоторые заказы Сталина объединяли в себе несколько сегментов знаний.

– Сын! – Сделав серьезное лицо, я потрясла в воздухе списком литературы. – Прочти это и скажи мне, реально ли купить, взять в библиотеке или экспроприировать у кого-то книги по данным темам.

Он с любопытством углубился в чтение.

– Да, мама! Ты меня поражаешь. Сначала с Натанычем закрутила. Потом войной увлеклась. Теперь еще это! Зачем тебе?

– Я собираюсь поступать в Дипакадемию на второе высшее образование, – таинственно шепнула я. – Скоро экзамены. Мне надо подготовиться. Так ты поможешь мне или нет?

Глеб сложил листы и сунул в задний карман джинсов:

– Сейчас поеду на факультет, посмотрю, что там в библиотеке есть. А потом в книжный заскочу. Думаю, что большую часть смогу раздобыть. А остальное… Ну посмотрим, может, мне и удастся все найти. Ты не возражаешь, если я на машине поеду? Не на себе же мне это тащить!

Я отдала ему ключи и, после того как он ушел, села работать. Вечером он появился с кучей пакетов в руках.

– Все! Половину я взял в библиотеке, половину пришлось купить. Вылетел в трубу.

– Умница! – Я стала шуршать мешками. – Это тебе зачтется. Получишь благодарность от правительства. И куда же мне их упаковать?…

Он обеспокоенно посмотрел на меня:

– А зачем тебе это упаковывать? Сиди дома, читай, к экзаменам готовься.

– Глеб, драгоценный мой сын, преуспевший в политологии! – улыбнулась я. – Неужели тебя подводит воображение? Это все я отнесу к Натанычу и там, в спокойной уютной атмосфере, которая просто создана для изучения всей этой ерунды, я буду грызть гранит науки.

– Да, мама! – сказал он, покачав головой, и пошел было звонить Маше, но вдруг остановился и сказал: – Слушай, мам… Я тебя давно спросить хотел…

– О чем?

– А что, Натаныч разве курит?

Автоматически я махнула рукой:

– Да что ты… Нет, он никогда не курил. Он же хилый. Да и вообще он этого терпеть не может…

– Неужели? – Глеб с любопытством посмотрел на меня. – Значит, ты курить начала?

– Ну, ты с ума сошел. Я и вдруг курить! Ерунда какая… – Тут до меня дошло, что платья-то у меня, конечно, не французскими духами пропитываются, когда я со Сталиным в гостиной или в кремлевском кабинете разговариваю, поэтому я резко пошла на попятный и с видом раскаявшейся грешницы заявила: – Знаешь… Я тебе просто признаваться не хотела… На самом деле я там сижу у Натаныча и покуриваю помаленьку. Вообще, надо сказать, всю квартиру дымом пропитала. Он, конечно, против. Постоянно читает мне лекции о здоровом образе жизни… Но я все равно удержаться никак не могу…

– Да, мама! – Он снова покачал головой и ушел к себе в комнату.

* * *

Утром я позвонила Натанычу и, выяснив, что он уже не спит, стала собираться. Распихав все книжки в чемодан на колесиках, я накрасилась, как голливудская кинодива, быстро оделась и отправилась на девятый этаж.

– Так, так, так… – сказал Натаныч, глядя на мой багаж. – Что у тебя там?

– Косметичка… – Я завезла чемодан в комнату. – Вдруг губная помада сотрется. Надо быть готовой к любой неожиданности…

Гений временных парадоксов задумался:

– Ты тут остришь, а на самом-то деле ничего веселого. Чтобы такую кучу предметов разом в прошлое закинуть, надо хорошо постараться. Так… Давай-ка открывай свой саквояж, садись на пол, а я буду тебе в руки выкладывать роковую для страны литературу. Ты же именно ее притащила? И где только взяла за такой короткий срок?

Я постаралась принять максимально грациозную позу и сжала штекеры:

– Глеб помог. Проявил себя как истинный партиец. Знал бы он, для чего трудится, упал бы, бедный, в обморок. В нем тут политологические таланты обнаружили, а его мать без всякой теоретической подготовки решила историю вершить! Кстати, представляешь, он уверен, что у нас с тобой роман.

Натаныч вместо ответа фыркнул и стал стопку за стопкой совать мне в руки книги.

– Ну вот и все! – через некоторое время сказал он, увенчивая получившуюся гору материалами двадцатого съезда. – Теперь ты довезешь это в целости и сохранности. Только обратно все-таки постарайся это по частям носить. – Он цокнул клавишей и удалил меня из 2010 года.

В 1937-м я оказалась аккурат возле Сталина, который ждал меня, прислонившись к окну. Он был одет в форму послевоенного образца с белым кителем. От такого зрелища я охнула и рассыпала книжки по полу.

– Ты почему так нарядился? – вместо приветствия спросила я и воззрилась на его погоны.

Моя непосредственная реакция, как обычно, вызвала у него смех:

– Потому что еще минуту назад мне казалось, что мы в ЗАГС ехать собираемся. Но, по-твоему, это, видимо, не повод для парадного мундира. Даже не знаю, как мне теперь быть. Может, в гимнастерку переодеться? – Он подал мне руку и помог подняться.

Я провела пальцем по серебристой звезде:

– А ты… Ты, собственно, в каком звании? Что-то не пойму никак. Вроде в тридцать седьмой год летела, а попала то ли в сорок третий, то ли вообще куда-то в начало пятидесятых…

Он обнял меня:

– Я маршал Советского Союза. Думаю, тебя это должно радовать. В конце концов, не за последнего человека в этой стране замуж выходишь!

– Да уж! – Я вспомнила наш с Натанычем разговор относительно того, в кого же я, собственно, влюблена. – И давно ты маршалом СССР стал?

– Пять дней назад. Тогда же и указ вышел об изменении системы воинских званий РККА и введении формы нового образца.

Сталин посмотрел на рассыпавшиеся по ковру книги:

– Тебя здесь день не было. Где ты все это взяла?

– Старалась для процветания отечества, товарищ маршал Советского Союза! Выслужиться хотела. Думала, может, медаль какую получу или хоть значок. Поэтому заставила сына в библиотеку пойти и кучу книжных магазинов объехать. Так что половину из этого придется вернуть, а остальное – наш тебе свадебный подарок.

– За подарок спасибо… – Он, слегка прищурившись, посмотрел на меня. – А насчет значка приму к сведению. Ну а сейчас иди… Тебя там парикмахер заждался.

В гостиной действительно стоял испуганный человек с плойкой в руках:

– Здравствуйте! – сказал он и показал мне на стул. – Садитесь, пожалуйста. Вы какую прическу хотите?

Я задумалась и села.

– А есть какой-нибудь журнал? Или картинки… – В голове замелькали кадры из разных довоенных фильмов, но ничего толкового на ум не шло. – Наверное, вам виднее. Что-то современное…

Парикмахер растерянно развел руками.

– Меня проинструктировали, что я должен буду сделать нечто конкретное… А вы, оказывается, не знаете… – Он явно начал паниковать. – Как же мне теперь быть?

Опасаясь, что от страха он мне локон сожжет или еще что-нибудь натворит во вред нам обоим, я поспешила его успокоить:

– Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо. Сейчас разберемся.

В этот момент в комнату вошел Сталин. В который раз поняв, что не могу называть его при посторонних на «ты», я сотворила неопределенную фразу:

– А какую мы выбрали прическу? Что-то я забыла совсем…

Он подошел, критически посмотрел на меня и отдал четкие распоряжения относительно того, что именно желает видеть на моей голове. Парикмахер, не помня себя от радости, приступил к делу. Спустя некоторое время, после того как мои волосы были уложены в неведомую по красоте фантазию с непонятной перламутровой загогулиной сбоку, меня можно было смело фотографировать для обложки импортного довоенного глянца.

Когда мы остались одни, Сталин отправил меня переодеваться, после этого заставил встать посреди комнаты, а сам сел на диван.

– Хорошо выглядишь, – сказал он, вдоволь налюбовавшись. – Сядь, отдохни. Скоро поедем. А пока можешь на документы свои посмотреть.

После того, как я аккуратно, чтобы не помять платье, расположилась рядом, он протянул мне паспорт:

– Ну что ж, Елена Григорьевна Санарова. Поздравляю вас. Вы снова стали гражданкой Советского Союза!

От нахлынувшего приступа ностальгии я чуть не расплакалась:

– Спасибо. Ну, хоть в 1937 году это произошло. Про 2010-й я уж молчу. Там мне это точно не светит…

Углубившись в изучение своих паспортных данных, я выяснила, что родилась в Москве в 1898 году. От собственной древности мне стало не по себе. Значит, меня родили еще при Николае Втором. Потрясающе! Впрочем… Почему он решил сохранить мне мой реальный возраст?

– Ну, ты мог бы меня и помоложе сделать, – сказала я, прикидывая, на сколько лет могу выглядеть. – Написал бы, что мне тридцать три. По-моему, это было бы прекрасно!

– И был бы я тебя старше на четверть века. Кому это надо? – Он вытащил из пачки папиросу. – Достаточно того, что по факту ты меня больше чем на девяносто лет моложе. Это вообще трудно себе представить…

Пока он курил, мне пришло в голову, что я совершенно не представляю, где и как именно будет происходить наше историческое бракосочетание. Призадумавшись, я спросила:

– Скажи, а мы вот сейчас поедем в какой-то ЗАГС… И что… Там, наверное, уже весь район оцепили, никого никуда не пускают, прибыл почетный караул, а нас будет сопровождать кортеж?

Он усмехнулся:

– Это в твоем времени у нас бы кортежи с караулами были. А здесь, я думаю, не тот повод, чтобы в город войска вводить. И вообще, это должно быть предельно просто. Без чуждой стране империалистической помпезности.

– То есть кольца у нас будут выкованы из медного пятака? Правильно я понимаю?

– Какого пятака? Что ты городишь чушь какую-то? – Он затушил папиросу. – Золотые кольца будут. Хотя у нас без этого многие обходятся. Но я решил, что так будет более правильно. А что еще за пятак?

– Ну как у Ленина с Крупской, – рассмеялась я. – Или это легенда, что у них обручальные кольца из медной монеты были сделаны?

– Да… Действительно, что-то такое, кажется, было… Но сейчас не семнадцатый год, чтобы нищету пропагандировать. Советский народ должен быть нацелен на процветание, но без ухода от коммунистических ценностей. Поэтому платье тебе сшили красивое, кольца у нас будут золотые, а на шее у тебя, увы, никакого колье не будет. Хотя… Выглядело бы это неплохо… – Он окинул меня взглядом удовлетворенного эстета. – Все! Ехать пора…

Ровно в полдень мы вышли из автомобиля и на глазах изумленных прохожих прошли в районный отдел ЗАГСа, сопровождаемые наиболее приближенными к Сталину представителями Политбюро. Среди них был и Каганович, которого теперь, после того как выяснилось, кем работал мой двоюродный прадед, я воспринимала как своего личного врага. Что касается остальных, то к ним я уже давно научилась относиться индифферентно, при этом полностью никому не доверяя, поскольку слишком много читала о них в своей реальности. Следуя линии поведения, которой решила придерживаться, внешне я старалась изображать из себя полную дуру, влюбленную в Сталина до потери пульса и готовую на все ради того, чтобы ему угодить. Думаю, я была очень убедительна, поскольку достаточно быстро добилась того, что практически все стали смотреть на меня с каким-то дружеским состраданием, за исключением, правда, все того же Кагановича, который явно меня недолюбливал.

Пройдя до безобразия сухую процедуру оформления наших отношений и приняв вполне сердечные поздравления присутствующих, мы добросовестно дали возможность фотокорреспондентам запечатлеть нас на пленку и вышли на улицу. Вокруг здания собралось много людей, до которых уже, как видно, долетел слух о том, что Отец народов взял себе новую жену. Некоторые из них, в основном женщины, разглядывали меня с восхищением, скорее всего, благодаря неординарному для этого времени свадебному платью и шикарной прическе. А остальные были поглощены восторженным созерцанием Сталина, что, естественно, не могло не говорить о его культе личности, который процветал и креп, несмотря на репрессии 1937 года.

– Это ничего, что на нас люди смотрят? – шепотом спросила я у своего благоверного, когда мы подходили к машине.

– Пусть себе смотрят. Теперь у них еще один повод будет завтрашние газеты читать.

– А другой какой повод?

– Снижение цен на продукты.

– Это ты в честь нашей свадьбы? Да? – наивно предположила я.

– Нет. Это запланированный процесс. Простое совпадение, – сказал он и помог мне сесть в автомобиль.

Когда мы вернулись на дачу, мне оставалось пятнадцать минут до отправки в 2010 год.

– Ты домой будешь заходить? – спросил Сталин, обнимая меня. – Если хочешь, отдохни там пару часов. Я не возражаю.

– Скорее всего, нет. Куда я там денусь в таком виде? Дома Глеб с Машей. Лучше им меня не видеть. Если только не случится чего-то из ряда вон выходящего.

– Хорошо. Сама смотри по обстановке. Главное – чтобы ты была здесь, как мы договорились.

Через некоторое время таймер перенес меня в будущее.

* * *

– Боже ж мой! – воскликнул Натаныч, увидев меня. – Вот уж не знал, что в таком расфуфыренном виде кто-то в 1937 году замуж выходил! А где корона из Алмазного фонда?

Я с улыбкой посмотрела на него:

– Сталин сказал, что нам негоже отступать от коммунистических ценностей и опускаться до империалистической помпы.

– Это он зря. Такая женщина, как ты, заслуживает империалистических подарков.

– Да, только, как это ни странно, за всю жизнь, кроме проповедующего коммунистические ценности Сталина, мне никто этих шикарных империалистических подарков не делал. И я тебя прошу! Вот только сегодня не надо мне рассказывать о том, что их сняли с мертвых тел расстрелянных интеллигентов. Тем более что он объяснил мне, откуда они взялись на самом деле.

Натаныч демонстративно схватился за голову и наверняка хотел брякнуть какую-то гадость, предварительно допросив, из какого государственного фонда мое кольцо и прочие дары вождя, которые я ему, по счастью, не показала, но тут я решила, что больше не могу быть вдали от своего теперь уже законного мужа, и сказала:

– А сделай-ка и ты мне подарок. Отправь меня назад, причем молча и быстро.

Подавив кипящие внутри страсти, поборник чужой нравственности недовольно фыркнул и без долгих разговоров закинул меня в 1937 год.

Сталин был в отличном настроении. Расспросив о том, чем я занималась дома, он стал меня инструктировать:

– Сейчас в Георгиевском зале нам предстоит политически важное мероприятие. Приготовься к тому, что это будет долго. Нас будут поздравлять представители не только союзных республик, но и автономий. Если очень устанешь, скажи мне. Тогда я отведу тебя куда-нибудь отдохнуть. Но лучше, если ты постоянно будешь рядом. От тебя требуется только одно. Улыбайся и помни: на тебя вся страна смотрит. И пусть они видят, что я не силой тебя заставил замуж выйти.

Я заверила его, что все поняла, и мы поехали в Кремль. Через полчаса я впервые в жизни вошла в Георгиевский зал. Еще через тридцать минут я навеки рассталась со всеми своими комплексами неполноценности. А по прошествии еще некоторого времени я удостоверилась, что влюбилась в человека, которым восхищаюсь не только я, а еще и миллионы моих сограждан.

Что же касается Сталина, то если у меня и были сомнения относительно того, зачем ему понадобилось это шикарное торжество, то после того, как я выслушала речи первых десяти делегатов, для меня стало очевидно, что он увлекся политическим самопиаром. Мне было неизвестно, о чем конкретно он думал, когда все это затевал, но, видимо, он преследовал несколько целей. На мой взгляд, во-первых, он хотел стереть из памяти народной все легенды и пересуды о своей личной жизни и дать всей стране более устраивающую его тему для обсуждений. Во-вторых, а это следовало из того, как он отвечал на поступающие поздравления, ему явно не терпелось заявить о том, что государство под его руководством отныне идет новым курсом, нацеленным на процветание, которое очень скоро постучится буквально в каждую дверь. И, в-третьих, вне всякого сомнения, он хотел еще больше впечатать в сознание масс свой харизматичный образ, о чем, кстати сказать, напоминала и его презентабельная белая форма с золотыми погонами, пришедшая на смену аскетическому френчу.

Придя в 1937 год из искушенного политической показухой 2010-го, я хорошо видела, что эти руководители республик и автономий не то что не лицемерили или старались всеми силами подольститься, нет, они все без исключения находились в состоянии почти религиозного экстаза от сознания того, что могут выразить обуревающие их восторженные чувства. Я смотрела на происходящее и понимала, почему именно и в пятидесятые годы моей реальности, и в более близкие мне восьмидесятые огромное количество людей торопились прокричать со страниц книг, с экранов телевизоров или с высоких трибун о том, как они кривили душой, когда участвовали в формировании культа личности. На самом деле они пытались оправдать самих себя в том, что просто-напросто чистосердечно закрывали глаза на репрессии, террор, диктатуру и были готовы молиться на вождя, который в течение тридцати лет буквально держал их под гипнозом…

Постепенно наша свадьба приобрела формат демонстрации достижений народного хозяйства и соцсоревнования на наиболее емкое и политически грамотное поздравление. За один вечер госколлекция сталинских подарков пополнилась огромным количеством уникальных экспонатов, которые навезли в Москву со всей страны. Ближе к одиннадцати Сталину на согласование принесли завтрашние газеты. Их первые полосы были украшены нашими фотографиями, краткой информацией о том, на ком женился Отец народов, перечислением всех, кто присутствовал на свадебном банкете, и сталинской речью, в которой он уведомлял советских граждан, что страна стоит на пороге великих перемен.

Как и было запланировано, вся эта феерия длилась до глубокой ночи. В пятнадцать минут четвертого мы сели в автомобиль и выехали из Кремля. Всю дорогу до дома мы сидели обнявшись и молчали, потому что сил говорить после этого мероприятия у нас не было никаких.

И только на даче, когда мы пришли в гостиную, Сталин сказал:

– Тебе осталось пятнадцать минут. В следующий раз я буду ждать тебя ровно через три дня в семь вечера по тем координатам, которые в приборе. Я хочу, чтобы ты пробыла дома не дольше суток.

– У нас свадьба только что была, а мы расстаемся на три дня! – сказала я заплетающимся от усталости языком. – Ну как это так? А где же наша первая брачная ночь?

– На дворе уже утро наше первое брачное. И потом… Это я расстаюсь с тобой на три дня, потому что меня дела ждут. А ты со мной встретишься гораздо раньше. Стой здесь, я сейчас приду, – сказал он и вышел из комнаты.

Вернувшись, он протянул мне какой-то сверток:

– Это тебе. Можешь считать это свадебным подарком, а можешь думать, что это тебе дали вместо значка или медали за заслуги перед родиной.

– А что это? – Я хотела развернуть и узнать, что находится внутри небольшого, но неестественно тяжелого пакета.

Однако Сталин остановил меня:

– Дома посмотришь. Думаю, на некоторое время это даст тебе возможность беспрепятственно летать сюда, не отвлекаясь на заработки, и отпраздновать свадьбу сына так, как ты мечтала…

В этот момент щелкнул таймер, и я оказалась в своем времени, где было полпервого ночи. Обнаружив на диване спящего без задних ног Натаныча, я пошла к себе и посмотрела, что именно лежит в загадочном свертке. После этого, поняв, что действительно заслуживаю империалистических подарков, я приняла душ и легла спать в состоянии обжигающего счастья.

* * *

В семь утра меня разбудил звонок в дверь. Надеясь на то, что сын проснется и выяснит, кого нелегкая принесла, я повернулась на другой бок и накрыла голову подушкой. Мелодичная трель повторилась.

– Глеб! Пойди разберись! – крикнула я и прислушалась.

Из его комнаты не доносилось ни единого звука. Он вообще здесь или уже куда-то уехал? Мне пришлось сползти с кровати и пойти в прихожую.

– Кто там еще? – я высунула голову в общий холл.

Из-за дальней железной двери раздался голос Натаныча:

– Иди сюда! Разговор есть!

Ругаясь на чем свет, я пошла открывать:

– Тебе делать нечего? Да? Семь утра! Жара идиотская дышать не дает. Я после свадьбы в себя пытаюсь прийти. А ты бродишь здесь, как привидение!

Он сунул руки в карманы шортов и, наклонив голову, посмотрел на меня:

– Симпатичная у тебя ночная рубашка. Интересно, а чего ты ее с собой в 1937 год не берешь?

– Ты пьяный что ли опять?

– Трезв как стекло. И заметь! Прекрасно себя чувствую!

Мне захотелось спустить его с лестницы:

– Я поспать имею право? Мне, знаешь, это вообще нечасто удается. А ты приходишь и будишь меня ни свет ни заря! Говори, что надо, и уходи!

Он стал прохаживаться вдоль лифтов:

– Знаешь, я вчера весь вечер думал и пришел к выводу, что если я полечу к Косыгину, то он выпишет мне допуск к моей установке, и тогда я смогу, как ты говоришь, жару отключить.

– Ну так и лети к своему Косыгину! А еще можешь Брежнева навестить, Суслова, Устинова… и еще кого-нибудь, кто мил твоему сердцу. Только я не понимаю, зачем ты сюда в такую рань приперся!

Он подобрал с пола какую-то рекламку:

– Для реализации моих планов мне нужен Windows 98. У тебя есть установочный диск?

Я поняла, что заснуть мне уже не удастся:

– Нет у меня диска. И не было никогда. Я даже не знаю, как все это устанавливается. Бред какой-то! Если тебе поговорить хочется, так давай пойдем кофе выпьем. Или ты предпочитаешь тут, возле мусоропровода, объясняться?

Натаныч замахал руками:

– Нет, нет, нет… У тебя там Глеб… Он и так обо мне невысокого мнения из-за твоей распущенности, а тут еще меня на кухне увидит… Ладно, раз диска нет, то я пошел…

– Ну счастливо! – Я хотела захлопнуть дверь, но он остановил меня.

– Слушай, какой же я дурак! Ведь я могу взять эту системную папку в твоем старом лэптопе, где ты гороскопы считаешь. Дай мне его на пару часиков. Я тогда к вечеру успею вернуться из 1974-го и заброшу тебя, куда скажешь.

– Натаныч! Зайди в квартиру. Я не могу бегать тут в таком виде. Глеб, кажется, ушел уже. А ноутбук у меня на антресоли рядом с елкой лежит. Мне минут пять понадобится, чтобы его вытащить.

Тут у меня из-за спины раздался заспанный голос сына:

– Мам, кто там пришел? Я вчера сантехника вызвал. Это он?

Натаныч приложил палец к губам, а я крикнула: