Текст книги "Попытка – не пытка"

– Ну а кто тебе мешал сходить туда, пока меня не было? – спросила я, уже совершенно не понимая, кому он это говорит – мне или наблюдателям, которые, по его мнению, слушали наши разговоры.

Он показал пальцем на клавиатуру:

– Потому что если в тот момент, пока ты находишься в прошлом, кто-то придет и что-то нажмет, тебя уже не будет ни здесь, ни в 1937 году, ни в каком другом параллельном мире. Вот поэтому я сидел и караулил.

Мне снова стало страшно:

– Натаныч, а может, к нам спустимся? Там Маша обед сделала. Суп сварила…. Что-то мне как-то не по себе. Давай ты вообще не будешь из дома выходить?

– Ерунды не говори, – буркнул он и встал со стула. – Успокойся. Если хочешь, я тебе ночью позвоню. Все, иди уже наконец…

После десятиминутных препирательств я наконец-то согласилась. Мы покинули квартиру и зашли в лифт. Когда двери открылись на шестом этаже, он сказал:

– Ну, привет! Если что… Считай меня коммунистом.

– Стой! – вцепилась я в его ветровку. – У меня предчувствие нехорошее… Пойдем к нам. Ну чего тебе дался этот магазин? Утром сходишь.

Он отцепил меня и выпихнул из лифта:

– Жалко все-таки, что у нас так долго генетика в загоне была. Хорошая наука. Только жестокая.

– Тебе не страшно? – прошептала я.

– Я боюсь всего, что происходит, начиная с 1937 года. Этот страх меня вымотал…

С этими словами он нажал кнопку и уехал. Я пришла домой и первым делом включила компьютер. Мне хотелось разобраться, что он мне записал. Быстренько отыскав папку программных файлов, я ткнула в нее и увидела две лиловые иконки и текстовый документ под названием «Начни с этого». Может, так он назвал руководство для начинающего пользователя временных программ? Я открыла файл и стала читать:

«Я только что вернулся из 2010 года. Безусловно, ты уже знаешь обо всем, что я там видел. А также о том, что я собираюсь с твоей помощью запустить итерационную переделку мира. Кроме того, я обещал тебе, что сделаю копии временных программ. Ты мне, конечно, веришь, а как же иначе! Ведь мы познакомились, когда тебе было шестнадцать лет, и я не мог не стать для тебя авторитетом. И вот что получилось! Я тебя знаю прекрасно. А ты… Ты так и не поняла, что я за человек. И хотя я постоянно говорю тебе, что никому никогда не выдаю государственных секретов, ты всячески пытаешься заставить меня записать тебе эти файлы. Ну что ж! Я подчиняюсь. Смотри. Перед тобой две программы. Если ты запустишь любую из них, то первое, что ты увидишь, будет экран с вопросом «Продолжать?». Если ты выберешь ответ «Нет», то все закроется. Если решишь, что тебе имеет смысл нажать «Да», то… Все рухнет без возможности восстановления. Потому что я записал тебе эти программы, на которые по традиции поставил свою непрошибаемую защиту, просто на всякий случай, чтобы создать резерв для самого себя. Если же меня не станет (а вероятность этого растет день ото дня), то тебе придется смириться с тем, что ты никогда больше не попадешь в 1937 год и никогда не запустишь итерационную переделку мира. И все это произойдет по одной простой причине: я ни с кем никогда не делюсь своими исследованиями. Я, конечно, представляю себе, что мне предстоит от тебя выслушать, когда ты, прочитав это, придешь ко мне объяснять, кто я такой (если, конечно, я там еще жив). Но мне на это наплевать. И кстати. Ты можешь перерыть всю мою квартиру, поднять паркет, оторвать плинтус… Ты не найдешь резервных копий. Потому что их в этом мире не существует».

– Ну Натаныч! – прошептала я. – Ты лапши на уши навешал не только мне, но и Сталину.

Подумав о том, что удушу его, когда он вернется из магазина, я пошла на кухню. Меня все еще трясло, и я хотела выпить валерьянки. Через некоторое время зазвонил мобильник.

– Мам, ты где?! – Глеб буквально орал в трубку.

– Дома. А что случилось?

– Быстро иди вниз на улицу! Натаныча машина сбила. Я «скорую» вызвал. Как назло, Маша это видела, теперь ей дурно, и мне надо ее срочно домой отвести!

Я вылетела из квартиры и через минуту была на проезжей части. Натаныч без сознания лежал в луже крове и едва дышал. Маша в полуобморочном состоянии сидела на бордюре, а Глеб метался вокруг, пытаясь привести ее в себя.

– Ну наконец-то! – воскликнул он, увидев меня, и быстро потащил Машу к подъезду.

Я свернула куртку и села рядом с Натанычем. У меня на глазах умирал мой друг, который на протяжении двадцати лет действительно являлся для меня непререкаемым авторитетом. Он был символом настоящего ученого, готового на любые безумства ради науки. Я считала его не просто гениальным, он всегда казался мне человеком будущего, который был способен практически из ничего создавать бесперебойно работающие механизмы и непонятные приборы. Он был создателем машины времени, полностью изменившей мою жизнь и мое мироощущение. Ему удалось разработать итерационную программу, с помощью которой мы могли бы сделать из России счастливую и процветающую страну. И именно он! Именно он непонятно с какой целью лишил меня любви, о которой в параллельном мире слагали легенды. И именно он оставил граждан нашего государства без светлого будущего.

– Натаныч! – взяла я его окровавленную руку. – Не умирай. Пожалуйста. Ты не можешь так поступить со мной. Я знаю, ты наверняка что-то придумал. Сейчас придет твой двойник из альтернативной реальности и принесет мне машину времени. Ты столько всего пережил… И собираешься вот так просто умереть? Я не могу, не хочу в это верить… – Я попыталась нащупать его пульс, но ничего не смогла обнаружить.

Наконец-то приехала «скорая». Суровый врач оттеснил меня в сторону и после осмотра сказал:

– Он умер. Сейчас приедет милиция, и нам надо будет все записать. Вы можете рассказать, как это произошло?

– Нет. – Я растерянно посмотрела на свои испачканные кровью пальцы. – Все видели сын с женой. Ей стало плохо, и они пошли наверх. Может быть, его позвать?

– Да, пожалуйста, тем более что он должен будет рассказать, не запомнил ли номера машины. А сами идите домой. Вам дать таблетку, чтобы вы успокоились?

Я кивнула, проглотила неизвестно что, позвонила Глебу и, как только он появился, ушла домой. Маша плакала на кухне, а я прошла в комнату и автоматически стала снимать испачканное в крови платье. В голове моей царил хаос, поэтому я подумала: «Сейчас переоденусь и пойду к Сталину. Надо все ему рассказать. У него же там куча ученых, которых он из лагерей выпустил. Если он прикажет, они моментально работать начнут и все программы восстановят…» Тут до меня наконец дошло, что все пути в 1937 год отрезаны и ни к какому Сталину я уже не попаду. Стиснув руками голову, я села на кровать.

– Этого не может быть! – прошептала я. – Мы были вместе в 1952 году. Никакой альтернативной реальности я там не создавала. Значит, где-то существует диск или компьютер, с помощью которого я смогу туда летать. Где? Где он может быть?

Я вскочила и, схватив ключи от Натанычевой квартиры, которые он дал мне на всякий случай еще лет пять назад, побежала на девятый этаж. К моему удивлению, дверь была не заперта. Я толкнула ее, прошла внутрь и увидела, что из дома вынесли все, хоть как-то связанное с его исследованиями. Остались только мебель, посуда, груда одежды и скомканные бумаги. Было понятно, что здесь провели тщательную работу. Искать что-то еще было бесполезно.

Вернувшись к себе, я позвонила брату Натаныча, рассказала, что произошло, обещала, что если понадобится, то обязательно помогу ему все организовать, и, повесив трубку, легла на кровать. Итак, Натаныч сказал Сталину, что программы у меня дома. Может быть, он передал их Глебу? Или Маше? Специально, чтобы, как говорил Сталин, я до поры до времени ничего не знала. Где они могут быть? Я снова загрузила ноутбук и стала скрупулезно исследовать каждую папку. Я запускала поиск, открывала какие-то немыслимые файлы, залезала в непонятные компьютерные дебри, но, кроме двух лиловых иконок, ничего не могла найти. Наконец, уже почти потеряв надежду, я решила попробовать запустить итерационную программу. «А вдруг он наврал в своем письме, что они защищены? Так… Для отвода глаз», – подумала я и кликнула по лиловому пятнышку. На экране, как и обещал Натаныч, высветился прямоугольник с вопросом «Продолжать?». Я ткнула в «Да» и через долю секунды увидела какой-то глюк, мигание, наглядную демонстрацию удаления и снова иконки в папке системных файлов. Все мои попытки запустить эту программу снова оканчивались неудачей. Ее больше не было в моем компьютере. Остался лишь все тот же лиловый ярлычок, который, видимо, по замыслу Натаныча должен был символизировать памятник на могиле прекрасного будущего России.

Выключив компьютер, я вышла на кухню.

– Глеб, – спросила я, увидев детей, запивающих стресс чаем. – Скажи, а тебе Натаныч ничего для меня не передавал? Ну, диск или флешку?

– Нет, а что случилось?

Оставив его вопрос без ответа, я продолжила делать предположения:

– А он не приходил сюда, когда меня не было?

– Нет… – Глеб удивленно смотрел на меня.

– Маш, а с тобой он не разговаривал?

Она отрицательно покрутила головой.

– Глеб, а в почтовый ящик ты сегодня смотрел?

– Да, сейчас, когда с улицы возвращался. Там счет за квартиру прислали.

– Понятно… – Я села на табуретку. – Ты там рассказал милиции, как все было? Это что, грузовик какой-то или что?

Глеб скосился на Машу:

– Мы решили пройтись перед сном. Подходили к дому. На другой стороне улицы стоял Натаныч и пропускал машины, чтобы перейти дорогу. Когда он сделал шаг, вылетел джип… Я даже не понял, откуда он взялся… Ну… И он просто расплющил его. Причем это в какую-то долю секунды произошло. Мне даже показалось, что этот джип его специально ждал.

– А номер ты не запомнил? – спросила я, понимая, что Натаныч все-таки не бредил преследованиями.

– Он был без номеров, с тонировкой… Как в детективе. – Глеб развел руками. – Если бы я не знал Натаныча, то подумал бы, что его пасли криминальные элементы.

Я почувствовала, что неведомая таблетка, которую мне сунул врач, начала действовать. В голове была какая-то муть, хотелось спать и совершенно не было сил.

– Мне надо лечь… – сказала я и ушла в свою комнату.

Не раздеваясь, прямо в любимом сталинском платье я легла на кровать и погрузилась в вязкий, как болото, сон.

* * *

Ближе к полудню я открыла глаза. У меня был бешеный пульс. В голове стучало. Перед глазами сияли радужные круги. Я посмотрела за окно и вспомнила сталинский жест, когда он говорил, что создал для меня величайшее и непобедимое государство. И где оно? Осталось в параллельной реальности? Я все еще не могла в это поверить. Нет. Пройдет немного времени, и я получу какое-нибудь письмо или посылку. Мне принесут ноутбук или передадут карту памяти. Произойдет что угодно, но я доведу это дело до конца, запущу итерационную программу и смогу беспрепятственно встречаться со Сталиным…

Сняв трубку, я позвонила брату Натаныча и после короткого разговора спросила:

– Скажите, а он вам ничего не передавал для меня? Ну там записку, диск…

– Нет. Он звонил мне на днях. Был очень взбудоражен. Говорил, что много работает… Я понял тогда, что у него есть предчувствие какой-то беды… Потому что он сказал, если с ним что-то случится, то я смогу обратиться к вам за помощью. А потом он добавил, что вы наверняка будете спрашивать о его письме. И просил передать… К сожалению, он просил передать, что ничего вам не оставляет. А вы… Не обижайтесь, конечно, но вы на что-то рассчитывали?

Я поняла, что ему взбрело в голову говорить о деньгах:

– Да, я рассчитывала. Очень рассчитывала. Он разработал аппарат для энергоинформационной медицины, который лечил бы практически все болезни. Это программа, ее можно было поставить на любой компьютер. Я думала, что он успел ее доделать и хочет приберечь до рождения моего внука… Вы уверены, что ничего подобного он не отдавал вам?

На соседнем конце провода я услышала старческий вздох:

– Мне нечем вас утешить. Он специально оговорил, что для вас нет абсолютно ничего…

Мы попрощались, и я стала собираться. Мне было невыносимо сидеть дома. Я надела платье, поскольку ото всей другой одежды за последние месяцы напрочь отвыкла, выпила на ходу кофе, вышла на улицу, села за руль и бездумно поехала куда-то в сторону Университета. Через некоторое время я поняла, что припарковалась на Ленинских… то есть на Воробьевых горах.

Я прислонилась к парапету смотровой площадки и с досадой посмотрела на высотку МГУ. Где-то там, в том мире, куда еще совсем недавно я легко заскакивала с помощью машины времени, это здание он посвятил мне. Это и еще семь… Точнее, шесть, потому что в моей реальности восьмой дом в Зарядье так и не был построен.

Низкие облака шарахались от шпиля и убегали в сторону области. Под ногами раздавалось кряхтение воробьев. Вчера я могла изменить ход мировой истории. Сегодня я размышляю, как жить дальше.

Я до одури сжала в руке острый ключ от автомобиля и камнем ухнула в воспоминания. У меня перед глазами кинолентой пролетели все события последних месяцев. Я снова пережила лубянский допрос, попытки убедить Сталина в своей правоте, походы за его завещанием в 1952 год, нашу свадьбу, отдых в Сочи, венчание… У меня кружилась голова, и панорама столицы, которая в этот день была прекрасно видна, плавала у меня перед глазами, как заколдованный остров. Как он будет заниматься без меня генеральным планом реконструкции Москвы? Кто вдохновит его на все эти проспекты, площади, дома? Он сказал, что почти неделю был дезориентирован, когда оказался в реальности, где меня больше не существовало. Как он переживет это теперь, после того, как наши отношения стали еще более близкими?

Внезапно мои спутанные мысли оборвал звонок сотового:

– Елена Григорьевна! – рыдала Маша в трубку. – Я пошла гулять… А когда вернулась… Тут такое… Такое… Ой… – Звонок прервался, и, испугавшись, что ей там не на шутку плохо, я бросилась к машине и рванула домой.

– Что случилось?! – закричала я, вбегая в квартиру, и обомлела.

Маша сидела и плакала посреди кучи вещей. А вокруг был такой бедлам, как будто тут поработал полк энкавэдэшников. Оказывается, и у нас тут бывает 1937 год! Он неистребим. Его не перехитришь, как генетику, которую Сталин объявил фашистской наукой. Правда, он сделал это в нашей реальности, а там, где жила я, был в фаворе Вавилов со своими исследованиями, Лысенко же, видимо, ставил опыты по повышению урожайности только на своем огороде… Но… Я вернулась мыслями в 2010 год и стала ходить по дому, рассматривая последствия проведенного обыска. Из дома вынесли все, что могло играть роль носителей информации. Больше не было ни ноутбуков, ни компьютера Глеба, ни дисков, ни флешек, исчезли карты памяти из фотоаппаратов, старый MP3-плеер и даже дискета, подоткнутая под цветочный горшок. В прихожей валялись разбитые елочные шарики, куча книг, сброшенных с антресоли, коробка с елкой и пачка «Герцеговины Флор», которую я действительно купила в киоске, когда мне было пятнадцать лет.

– Не переживай, Маша! – сказала я, догадываясь, что именно ее разволновало сильнее всего. – Драгоценности лежат в банке. Если эти люди ищут только то, что они ищут, мы будем живы, здоровы и даже более-менее состоятельны.

– А что они ищут? – спросила она всхлипнув.

– Наследство Натаныча, которого он меня лишил…

После этого мы до вечера убирали с ней квартиру, выкидывали осколки нашего с Глебом прошлого, забрасывали в ящики то, что уцелело, и, чтобы хоть как-то успокоиться, обсуждали фасон ее будущего свадебного платья.

Часов в шесть она доконала меня немыми вопросами относительно сохранности раритетов нашего «древнего рода». И хотя со мной уже явно было не все в порядке, я взяла себя в руки и объехала все банки, по которым распределила то, что получила от Сталина.

Не знаю уж, что за структуры охотились за изобретением Натаныча и кто был так сильно заинтересован в том, чтобы не допустить в России непоколебимой системы ценностей, сильной мотивации для развития общества, патриотизма и всего такого прочего… Но эти загадочные силы не тронули мои банковские ячейки и счета. А скорее всего, они провели в них ревизию, но мои имперские копейки показались им не более чем чепухой в сравнении с их миллиардами и мировой революцией, которую я хотела устроить. Так или иначе, меня они предпочли не убивать – скорее всего, потому, что прослушивали все мои разговоры и понимали, что без Натанычевых программ я не представляю для них никакой угрозы.

Я вернулась домой, сказала Маше, что мы дадим достойный отпор рабовладельцам-марсианам, и пошла на кухню, чтобы хоть что-то съесть. В этот момент у меня перехватило дыхание, перед глазами поплыли волны, и, не выдержав перенапряжения последних дней, я рухнула на пол…

Более-менее мне удалось прийти в себя лишь к утру, когда я выяснила, что нахожусь в кардиологическом отделении неизменного института имени Склифосовского. Я лежала, безразлично соглашалась на какие-то капельницы, вливания, таблетки… И постоянно думала о Сталине. Я воображала себе наши диалоги, обсуждения каких-то событий, поездки по преображающейся Москве, полеты в Сочи… Я думала о том, что подарила бы ему на день рождения, до которого в той реальности оставалось чуть меньше двух недель… Представляла себе, как все-таки выясню, чем занимается Берия, и спрошу о карьерных успехах моего деда, наркома путей сообщения. Я промочила слезами всю подушку и поставила в тупик врачей, которые, поняв, что кардиологические примочки на меня не действуют, делегировали ко мне местного терапевта.

– Давайте мы сейчас с вами немного поговорим, – сказала мне эта пшенично-русая служительница Гиппократа.

Мне вдруг стало смешно:

– Давайте. Меня зовут Елена Григорьевна Санарова, я не была на оккупированной территории, не сотрудничала с фашистами, но готовила революцию мирового масштаба…

– Очень хорошо, что вы не теряете чувства юмора, – улыбнулась она. – Я изучила все ваши анализы и результаты исследований. Понимаете, вы абсолютно здоровы… Нам просто не от чего вас больше лечить. За небольшим, правда, исключением… Я уверена, что… Скажите, вы ведь недавно перенесли сильный стресс?

– Сильный стресс, – рассмеялась я сквозь потоки слез. – Что вы! Это был не стресс, а всего лишь сильное душевное волнение!

Она пометила что-то в моей карте и очень аккуратно добавила:

– Я уверена, что у вас депрессия. Вы должны обязательно показаться психоневрологу…

Она ушла, а я еще минут тридцать смеялась, представляя себе, какое будет лицо у этого врача после того, как я с серьезным видом скажу ему: «Ох, вы знаете, у меня такой стресс! Недавно в 1937 году я обвенчалась со Сталиным, из-за этого он повел СССР новым курсом, а теперь наша ячейка общества поломалась, потому что машину времени пришлось уничтожить, чтобы ею не завладели криминальные структуры». Интересно, что за рецепт он бы выписал мне в итоге? На это стоило посмотреть, но фамилию и телефон какого-то всемирно известного светила психиатрии Натаныч унес с собой в могилу, а остальным я не доверяла…

Выписавшись из больницы, я слегла в кровать, не выходила из дома, отключила сотовый и никому не отвечала по городскому телефону. Меня практически ничто не волновало. Действительность 2010 года вызывала у меня приступы отчаяния, а жить я оставалась в ней только потому, что с этой реальностью были неразрывно связаны Глеб и Маша.

* * *

Не знаю точно, сколько именно дней я провалялась в таком состоянии. Но однажды возле моей кровати появилась Ольга. Это было знаменательное событие, поскольку заставить ее прийти к нам домой могли только две вещи: мой день рождения и реальная угроза моей жизни. Видимо, по словам Глеба она поняла, что сейчас на повестке дня второй вариант, и, бросив дела, пришла меня спасать.

– Ну? – сказала она, плотно закрыв дверь и усаживаясь на край одеяла в изящную импрессионистскую позу.

Из вежливости я поправила подушки и, привалившись к спинке, заставила себя сесть:

– Что «ну»? Оль, ты лучше сама расскажи, как дела. Что там нового? Что у нас в стране с культурной жизнью?

Она грозно посмотрела на меня:

– Я артистка неразговорного жанра! Давай-ка ты говори, почему лежишь в непонятном состоянии!

Поняв, что сейчас мне будут делать внушение, я тяжело вздохнула:

– У меня нет сил, чтобы встать. И желания тоже нет.

– Совести у тебя нет! – возмутилась она. – Тебе надо взять себя в руки и пойти работать. Это стимулирует. Сколько можно дома сидеть? Устройся переводчиком, ходи в офис от свистка до свистка… Не жизнь, а рай! Никакой депрессии! Вот скажи, что ты так раскисла? Ты первый раз влюбилась, да?

– Оль… – Я сделала паузу.

– Что?

– Вот ты сидишь тут уже пять минут. Тебе курить не хочется?

Она удивленно посмотрела на меня своими огромными глазами:

– Ну, хочется. А что?

Я протянула ей пустой стакан:

– На вместо пепельницы.

– И с чего это я буду курить у тебя в квартире, где сроду никто сигареты в рот не брал?

– Потому что мне это будет приятно.

Ольга посмотрела на меня как на тронутую, пошла приоткрыла окно и, вернувшись на место, закурила свою любимую сигарету в длинном мундштуке.

– Так я не поняла, – снова перешла она к повестке дня. – Чем он хорош-то так? Уж ты вроде много всяких повидала. А тут такая трагедия…

Я грустно усмехнулась:

– И ты думаешь, что если взять оптом достоинства всех, с кем сводила меня судьба, и объединить в одном человеке, то на выходе получится богопоставленный вождь народов великого Союза? Это бред, Оля, понимаешь, бред!

– А жить в двух временных пространствах – это не бред? – Она стряхнула пепел и глубоко затянулась. – Ты посмотри на себя! Эта история тебя вымотала. Ты тратишь две жизненные энергии – за 2010 год и за 1937-й! Этого нельзя делать! Это противоестественно! Это надо было прекратить!

– Кому это надо? Мне – нет! – Я натянула на себя одеяло. – Я все еще там, понимаешь? Мне больше нет здесь места! Да и никогда не было! Ты помнишь то время, когда нам было пятнадцать лет?

– Конечно… – Она снова закурила.

– Кого ты тогда любила? Кем интересовалась? Чьи портреты у тебя по всему дому висели?

Она развела руками:

– Ну что об этом вспоминать?! Я любила Майкла Джексона, даже книжку его в подлиннике прочитала.

– Вот! – Я открыла ящик стола и вытащила пачку «Герцеговины». – А меня в это время увлекал 1937 год. Я читала про Сталина. И даже папиросы эти вот купила, из-за него!

Ольга скептически посмотрела на меня:

– Слушай, заведи себе другого. Помоложе. Ну, поскромнее, может быть. Не вождя, а так… топ-менеджера или, так сказать, служащего среднего звена. Ты же не в 1937 году уже, и диктаторов тут на тебя не напасешься.

– На, посмотри! Ты этого не видела! – Я выудила из стола фото перед входом в Успенский собор. – Теперь поздно говорить о топ-менеджерах. Я с ним венчалась. Я его законная жена.

Ольга воззрилась на фотографию.

– Это поразительно! Какое платье! И это 1937 год! – Спохватившись, она добавила: – Ты ему законная вдова. Потому что он умер в этом… Не помню каком году.

– А вот и нет, – обессилев, я снова сползла на подушки. – Он жив, потому что я рассталась с ним в 1937-м. И если бы я сейчас туда полетела, то все было бы хорошо…

– Все ясно. – Она посмотрела на часы и, видимо, поняла, что ей пора на работу. – Школьная программа пошла. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. Только у тебя персонаж другой! Я пошла. Буду звонить тебе каждый день, пока ты не встанешь…

* * *

Не знаю, сколько бы времени я еще провела в бессознательном состоянии, но все это разом пресек Глеб, который однажды пришел ко мне с серьезным видом:

– Ты как?

– Никак.

– Да, мама! – покачал он головой. – Я что только не думал. В чем только тебя не подозревал. Но того, что ты так в Натаныча была влюблена, я никак не ожидал! И чем он тебя пленил? Даже представить себе не могу… Ну… Это ваши с ним дела. Я к тебе по другому поводу пришел.

Я удивленно посмотрела на него:

– Опять марсиане?

– Нет. Хуже, – насупился он. – Я, конечно, много подзаработал за это время. Даже сам не ожидал. И в газете у меня дела в гору прут. Но… Ты понимаешь, чтобы хоть как-то прилично свадьбу отметить, надо гораздо больше. Я бы взял кредит, но меня оформили как внештатного сотрудника, поэтому я подумал… Ты еще числишься там, где турецкие переводы делала? Может, ты в банк сходишь? Думаю, что хватило бы… – Он назвал сумму, от которой я расхохоталась и вдруг как по мановению волшебной палочки вышла из своей депрессии.

– Глеб! – сказала я, ухмыляясь. – Мы с тобой не такие люди, которые берут кредиты в банках. У нас слишком высокопоставленная семья, чтобы отмечать свадьбу по экономварианту!

Он онемел и посмотрел на меня с некоторой опаской. А я полезла в сумку, которая уже неизвестно сколько времени валялась под столом, и вытащила из кошелька несколько банковских карточек.

– Это тебе. – Я отдала ему одну карту и сказала пин-код. – На мелкие расходы. Купи костюм. Хотя нет… Просто трать эти деньги на то, что тебе нужно. А остальное предоставь мне. Я знаю, как должна выглядеть свадьба моего сына. Где Маша?

– В комнате… – Он глазам поверить не мог, глядя на мое счастливое выздоровление. – Тебе ее позвать?

– Нет. – Я встала с кровати и, пошатнувшись, взяла халат. – Сейчас я приведу себя в норму, и мы с ней поедем посмотрим, что творится с платьями. Сколько у нас осталось дней? – услышав ответ, я махнула рукой. – Мы решим этот вопрос большевистскими темпами! Я всем займусь сама. Потому что вы оба ничего, абсолютно ничего не смыслите в бракосочетаниях…

Конечно, я не могла устроить им свадьбу в Георгиевском зале, но постаралась сделать все, чтобы друзья и родственники, которых мы пригласили, впали в сильное душевное волнение от моего размаха.

Я обратилась в одно из самых элитных агентств. Заказала модный, но в то же время наиболее изысканный и добросовестный ресторан нашей столицы. Обговорила с его директором и поваром меню, напитки, сервировку и флористический декор, благодаря чему праздничный банкет должен был превратиться в некую феерию вкусов и изящества.

По моему замыслу там должны были быть удивительные блюда, сочетающие в себе классическую русскую и европейскую гастрономические традиции. Я выбрала такие вина, которые могли поразить любого ценителя поистине великими вкусовыми качествами при довольно-таки редких на нашем рынке брендах. По поводу марок крепкого алкоголя я предпочла согласиться с местным сомелье, который показался мне толковым парнем. Ну а шампанское… Видимо, ассоциативно уцепившись за слово «империя», я выбрала именно то, которое поставляли ко двору Александра Третьего. И не пожалела, потому что оно действительно было лучшим в мире.

Потом я перешла к флористам, обсудила с ними все украшения стола и зала. Параллельно позаботилась о музыкальном сопровождении, которое максимально удовлетворяло бы вкусы нашей довольно разношерстной компании. И переключилась на авто. И тут я решила отказаться от всей этой многометровой безвкусицы, которая разъезжала по Москве в лентах, а забронировала автомобили, являющие собой пример безусловной элитарной классики.

Координирование процесса я доверила профессионалам из агентства, а сама наконец переключилась на платье и костюм. Но если с костюмом все было ясно – его вместе с галстуком мы с Глебом приобрели в бутике одной из самых уважаемых фирм Европы, то с платьем дела обстояли сложнее. Из-за безумной фантазии детей приурочить свадьбу к 10 октября 2010 года в столице наметился некоторый дефицит таких фасонов, на которые волей-неволей пришлось ориентироваться Маше. Но и здесь я проявила свои таланты и отыскала фирму, которая доставила Глебу из Милана взлелеянное им в мечтах декольте грибоедовской поры для необыкновенно красивых Машиных плеч. Меня немного покоробило от того, что платье и полагающуюся к нему фату шили именно в Италии, но Глеб, задумавшись о чем-то своем, брякнул, что в Милане совершили расправу над телом Муссолини, и мне как-то сразу полегчало. Ну а поскольку Маше и Милан, и Муссолини были до лампочки, а волновали ее только имя дизайнера и фасон, то она, увидев наши труды, пришла в неописуемый восторг. Обувь дети купили сами. Насчет прически для Маши тоже можно было не беспокоиться, так как одна из ее лучших подруг работала в салоне красоты и регулярно крутила на голове моей будущей невестки невообразимые экзерсисы. И в итоге к свадьбе мы подошли в полной боевой готовности.

За несколько дней до торжества Глеб пришел ко мне с лицом, на котором проявлялись тягостные думы.

– Мам, – сказал он и сел на стул. – Не знаю, что Маше купить. И вообще, хотел тебя спросить…

Мне совершенно не хотелось выяснять с ним отношения, поэтому я сказала:

– Глеб! Я обещаю, что после свадьбы я в полной мере удовлетворю твое любопытство. А пока не морочь себе голову, потому что подарок для Маши от нашей семьи уже давно лежит у меня в распрекрасном футляре…

Так за разговорами и хлопотами я пережила несколько недель. Наступил предсвадебный вечер. Машу для соблюдения непонятных мне традиций отправили домой вместе с платьем, фатой и туфлями, Глеб, нервный и суетливый, носился по квартире. А я замерла перед гардеробом. И тут на меня снова накатила тоска. Разглядывая свои наряды, выбранные четко в соответствии со сталинскими представлениями о красоте, я поняла, что все последнее время провела в эйфории только потому, что все это делала на деньги, которые дал мне Сталин. От этого мне казалось, что мы снова вместе и я лишь на некоторое время отпросилась у него, чтобы организовать свадьбу сына.

Я почувствовала, что сильно рискую скатиться обратно в трясину отчаяния, и, чтобы взбодрить себя, стала думать о том, какое именно платье захотел бы видеть на мне он сам, если бы мы снова были вместе. Выбор пал на один из его любимых вечерних нарядов, в котором я была на приеме в честь приезда Рузвельта. Мне показалось, что это какой-то хороший знак, предвещающий мирную жизнь и независимость от финансовых и эмоциональных кризисов.

В итоге все сложилось так, как я мечтала. Все наши теперь уже общие родственники и друзья были поражены невероятно высоким уровнем торжества. Многие поглядывали на Глеба, явно подозревая в нем не просто начинающего журналиста-политолога, а аналитика, приближенного к высшим эшелонам власти. Он это чувствовал и, чтобы не терять фасон, ходил гордый, давая всем понять, что лишь один шаг отделяет его от славы.

Все шло как по маслу. Но главный козырь я хотела открыть за столом, когда по замыслу мы с Машиными родителями должны были вручить детям подарки. И этот момент наступил. Они торжественно осчастливили свою дочь и моего сына какой-то ерундой, от которой бедная Маша покрылась пятнами. А когда пришел мой черед, я встала и сказала: