Текст книги "Попытка – не пытка"

– Он сказал, что правительство СССР уполномочило меня проинспектировать развитие страны в нескольких контрольных точках временной оси. То есть! – Тут он наконец-то ожил и вернулся к своей обычной манере. – Я должен смотаться в 1952 год. Именно туда, куда ты уже дважды летала, и забрать там легендарное завещание. Но этого мало! Если все сложится так, как он хочет, то затем я отправлюсь в следующий момент. Но об этом мы с ним поговорим только после того, как он ознакомится с результатами своих трудов.

– Слушай!.. – Я задумалась и, как Натаныч, стала мерить шагами комнату. – Если ты идешь в 1952 год, то по логике вещей ты можешь там встретить меня. То есть если мы со Сталиным не расстанемся, то все будет хорошо и я буду с ним до последнего момента. Я права?

Он уставился в пол и стал крутить остроносым ботинком:

– Не хочется тебя обижать… Но ты не так умна, как думает Отец народов. Я заметил, что он тебя идеализирует. Конечно, может быть, пообщавшись с ним столько времени, ты, наверное, стала немного разбираться в политике 1937 года… Но в науке не преуспела! Как, скажи, как я там могу встретить тебя, если с одного компа может заходить в прошлое только один человек? И хватит мне голову морочить. У меня важное задание, я пошел. Меня не будет полчаса. Сиди и жди. Можешь печеньиц поесть. Они там в пакете лежат, чтобы их тараканы не затоптали.

Он быстро схватил электроды и самоликвидировался. Я так и не поняла, почему он сказал, что я ничего не смыслю в науке. А если он мне наконец-то сделает мою собственную машину времени и я смогу без его помощи летать в прошлое?.. То тогда мы попадем в 1952 год с разных компьютеров, а значит, он сможет посмотреть, есть я там или нет…

От нечего делать я подошла к окну и стала бездумно разглядывать прохожих. Какой-то человек посмотрел на меня и быстро сел в автомобиль. Влюбленная пара целовалась возле дерева. На лавке сидел старик с газетой. Вдруг я увидела вдалеке Глеба с Машей и поспешно ушла вглубь комнаты. Оставалось пять минут. Надо поставить чайник, а то гений научной мысли сейчас придет и наверняка есть захочет. Но я ошиблась. Потому что когда этот гений появился в комнате, он был настолько горд собой, что у него не появилось даже зачаточного желания подумать о какой-то прозаической чашке чая.

– Знаешь… – Он сел на диван и закинул ногу на ногу. – Я должен рассказать тебе это в красках. Это что-то сногсшибательное! Представляешь… – Натаныч стал сильно заикаться. – Я попал в пустую комнату. Сначала я было испугался, но вдруг открылась дверь, и ко мне подошел какой-то человек. Поздоровавшись, он сказал, что проводит меня к Сталину. Мы пошли…

– Так, мне чего-то непонятно! – перебила я. – Почему это ты попал в пустую комнату? Это, между прочим, наша спальня. И с какой это стати из нее мебель вынесли?

Натаныч посмотрел на меня поверх очков:

– Ты вообще понимаешь, сколько лет там твоему драгоценному вождю? Больше семидесяти! И ты думаешь, что ему дело есть до вашей общей спальни? Да и потом… я не знаю, была ты там или нет… Лучше послушай, что произошло дальше!

– Ну и? – расстроенно сказала я, пытаясь прикинуть возможность существования каких-нибудь альтернативных временных реальностей.

– И вот я пришел в кабинет. Сталин встретил меня в форме…

– Он все время в форме ходит. Это не новость! Ты по существу говори.

– А ты молчи! – огрызнулся Натаныч. – Он пожал мне руку и сказал, что благодаря моим разработкам ему чудом удалось избежать войны и добиться фантастически высоких экономических показателей.

– Так он и сказал? Ты ври, да не завирайся.

Натаныч махнул на меня рукой:

– Ну, я тебе суть передаю. Я же не могу дословно тебе пересказать весь разговор. Так вот. После этого он добавил, что непременно вручил бы мне Сталинскую премию за развитие советской науки, но, поскольку эта премия мне по барабану… То есть, пардон… Поскольку эта премия в моем времени не имеет никакой ценности, ее неделю назад вручили моему отцу, который тоже сделал очень много для СССР. После этого он отдал мне свое завещание и попрощался. Я улетел сюда.

– А ты ему что сказал перед тем, как ушел? – спросила я, чувствуя, что за всей этой бравадой лежит плохо скрытый патриотизм.

Он шмыгнул носом и развел руками:

– Честно говоря, я был впечатлен. Это первая государственная премия, которую мне хотели дать. До этого никто, даже Косыгин, мне такого не говорил. Поэтому я растерялся и вместо прощания сказал: «Служу Советскому Союзу!»

Мы помолчали, сидя рядом друг с другом на диване. Натаныч, как видно, переваривал отцовскую премию, а я переживала неизвестность, которая меня ждала в параллельном будущем. Через некоторое время несостоявшийся лауреат сказал:

– Пора. Труба зовет. Сталин приказал, чтобы я слетал к нему на пять минут, отдал этот пакет, а потом сразу переместился на сутки позже и пробыл у него полчаса. Поэтому если хочешь, можешь еще подождать.

Он исчез, а я в задумчивости легла на диван. Неужели меня там нет? Значит, что-то произойдет и наша связь прервется. Может, машина времени сломается? Или Сталин меня бросит? А вдруг я нечто такое натворю, чего он мне простить не сможет? Хотя нет… Это ерунда какая-то! В политику я не лезу, а изменить ему я не смогу. Значит, дело в программе. Надо сказать Натанычу, чтобы он обязательно сделал мне копию. Я напрасно позволила ему монополизировать эту машину. Он должен понимать, что со мной будет, если я не смогу летать в прошлое…

С традиционно громким хлопком в комнате нарисовался мой друг:

– Так, жди еще немного, и я приду! – Он постукал клавишами и снова исчез.

Время тянулось, как кисель. Я продолжала думать. Интересно, как Сталину удалось избежать войны? Может, он приказал организовать покушение на Гитлера? Но тогда фашистскую Германию мог возглавить кто-то другой. А может, так и произошло? И теперь там мир поделен на две части? Это совсем не то, о чем я мечтала… К добру это не приведет…

Я закрыла глаза и уснула. Видимо, мысли о войне не перестали доканывать мой мозг, и мне приснился жуткий сон. Я сидела на койке в какой-то зарешеченной камере и четко осознавала, что это гестапо. В дверь вошел человек в черной форме и сказал: «Остаток жизни вы проведете вдали от родины в изгнании. Никто и никогда не позволит вам вернуться в ваш родной 1937 год»…

– Очнись! – Натаныч тряс меня за плечо. – Я вернулся.

Я вскрикнула и схватила его за руку:

– Слушай! Ты должен срочно записать мне копию программ! Если ты еще не доделал итерационную, то ладно… Потом ее мне перекатаешь. Но у меня должна быть машина времени! Ты понимаешь?!

Он быстро встал, подошел к столу, что-то бесшумно написал на листочке и протянул мне. После этого громко сказал:

– Ты, подруга моя, много хочешь! Я тебе программы, а ты любовь крутить? Я! Только я один во всем мире буду владеть этими разработками. И никакая сила не вытащит из моих мозгов секрет временных программ! Разговор окончен!

Смерив его уничтожающим взглядом, я посмотрела на листок. На нем неровным почерком было написано: «Заткнись. Я уверен, что нас постоянно прослушивают. Если они узнают, что у тебя есть машина времени, тебе конец. Я все тебе запишу, как только доделаю итерационную программу».

– Натаныч! – сказала я, осторожно пряча в карман записку. – Это просто предательство! Я общаюсь с тобой только потому, что без тебя не могу летать в 1937 год. Ладно, рассказывай, что Сталин сказал.

– Итак! – великий подпольщик оседлал стул и намотал на спинку какой-то проводок. – Я отдал Сталину завещание и рассказал о своем визите в пятидесятые. Потом, как ты помнишь, я вернулся сюда и переместился на сутки вперед. Он встретил меня в отличном настроении. Сказал, что удовлетворен результатами проделанной мной работы и хочет, чтобы я перешел ко второй части задания.

– И в чем она заключается? – спросила я, раздумывая над тем, мерещатся ли моему другу шпионы или у него действительно есть основания бояться слежки.

Пока я мучилась этим вопросом, Натаныч продолжил:

– Вторая часть, по его мнению, предполагала контрольный полет в семидесятые, потому что именно этот период, как я понял, вызывал у него какие-то сомнения. Потом он спросил, имел ли я возможность в своей реальности лично общаться с каким-нибудь государственным деятелем. Я ответил, что однажды пересекался с Косыгиным, а потом, когда испытывал программу, летал в 1974 год и общался с ним, так сказать, более предметно в течение часа.

– И что он тебе на это ответил?

Натаныч захихикал и потер руки:

– Вот я тебе скажу, и ты не поверишь! Потому что ты не знаешь, что это был за человек!

– Кто? Косыгин?

– Ну не Сталин же! Про него тебе уж, наверное, больше меня известно! Ясное дело, Косыгин. Так вот. Твой любимый вождь сказал мне, чтобы я отправился в 1974 год и попробовал выяснить, что там делает Косыгин, и если он занимает хоть какой-то важный пост… То я должен с ним поговорить. И теперь главное!.. Ты помнишь, кто в 1939 году стал наркомом текстильной промышленности?

– Косыгин твой драгоценный. Ну и что?

Натаныч с победным видом вскочил со стула и, как водится, стал бегать взад-вперед:

– А вот то! Что либо Сталин где-то об этом прочитал, либо Косыгин стал наркомом на два года раньше. Короче говоря, эта фамилия твоему благоверному была хорошо знакома. Поэтому он сообразил, что вполне может использовать Алексея Николаевича в качестве своего информатора. Он быстренько написал для него записку и отдал мне.

– Ага! И Косыгин, конечно, поверит в этот бред и напишет Сталину рапорт о том, что происходит в стране?

Натаныч расхохотался:

– А почему нет? Ведь мы говорим о совершенно иной реальности. Получается, что вариантов существует море. Например, Сталин вполне может вызвать Косыгина перед смертью и заранее предупредить о моем визите. Ну или еще что-то такое сделать.

– И что в этой записке? – спросила я, понимая, что начинаю путаться во всех этих временных парадоксах и полетах туда-обратно.

Мой друг вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое конверт и помахал им в воздухе:

– Вот этот исторический документ. Только не думай, что я разрешу тебе его читать! Я не такой дурак, чтобы к Косыгину с распечатанным конвертом идти.

Я ушам не могла поверить.

– Ты же форменная свинья, Натаныч! – От бессильной злости я треснула кулаками по подушкам и выбила облака пыли. – Как мои письма и сталинские завещания вскрывать, так это ты первый, а когда дошло до Косыгина, так ты в кусты? Он тебе отец родной, что ты его так обожаешь? Это тебя расквасило из-за того, что он тебе в реальном 1974-м руку пожал? Да кто он вообще такой, чтобы так к нему относиться?

Натаныч спрятал письмо в карман и сложил руки на груди:

– Можешь поливать его сколько душе угодно. Я считаю, что он был честный человек. Он не любил Хрущева, ненавидел Брежнева. Проводил гениальные экономические реформы… И, между прочим, не только не был репрессирован, как ожидали многие недоброжелатели, а был продвинут по службе еще в эпоху сталинского правления, то есть при непосредственном участии твоего муженька.

– И с каких это пор тот факт, что человек не был при Сталине расстрелян, стал для тебя показателем честности? Раньше ты по-другому считал!

– Не придирайся к словам!

Я махнула рукой и встала с кровати:

– Мне все ясно. Ты офигел от любви к своему Алексею Николаевичу. И сейчас полетишь в 1974 год непонятно на сколько часов.

– Ты права! – кивнул Натаныч. – Я отправляюсь в прошлое, а ты можешь идти отдыхать. Позвоню, как только вернусь. И чтобы ты не беспокоилась, я тебе клянусь, что не телепортируюсь в 1937 год, пока не поговорю с тобой.

На этом мы и распрощались. Мне дико хотелось попасть на дачу к Сталину, но это было невозможно…

* * *

Придя домой, я обнаружила, что уже полпервого ночи. Теперь Натаныч по моему примеру решил сбить себе режим и маханул на десять часов в разгар дня 1974 года. От нечего делать я легла спать, а утром мучительно ждала, когда наконец сталинский посланец вернется со своего партийного задания. В одиннадцать раздался телефонный звонок:

– Я к тебе с пионерским приветом! Приходи, буду о гениальности Отца народов рассказывать.

Через минуту я была у него в квартире.

– Ты действительно там Косыгина нашел? – спросила я, садясь на кухонную табуретку.

– А как же! Было непросто к нему прорваться… Но! Ты же еще не знаешь, что я там за человек!

В первый момент я подумала, что у Натаныча с непривычки крыша поехала от всех этих полетов и он возомнил себя кем-то великим. Но потом вспомнила, что ему пришлось пойти в ту реальность, которая лишь зарождалась в 1937 году, а значит, он рос с родителями, легко и просто получил хорошее образование, а потом наверняка у него была блистательная карьера.

– Так чем ты там занимаешься в 1974 году? Ты сам с собой-то там познакомился? – спросила я, внутренне настраиваясь спокойно воспринимать все временные парадоксы, которые он сейчас начнет на меня выливать.

– Да! Естественно! – Он схватил котелок с овсянкой и стал жадно есть. – Ты не обращай внимания, я не ужинал. Потом болтался там десять часов… Короче говоря, я с голоду умираю. Итак! Да, мы встретились. Я и я. И я тот сказал себе этому, что я полный жлоб! Ну конечно, после того как узнал всю нашу с тобой историю оптимизации родины.

– Почему это жлоб? – удивилась я.

– Потому что я не соглашался отправить тебя к Сталину. То есть! Ты можешь себе представить, что я там – ярый сталинист. Хотя это как-то бессмысленно звучит для той реальности. К примеру, как если бы я сказал, что кто-то ярый поклонник Николая Первого. Что же в этом такого удивительного? Ведь разные у людей пристрастия бывают. Ну а с другой стороны, кем мне еще быть, если у меня отец лауреат Сталинской премии и, кстати, частичный лауреат премии Нобелевской… Он с двумя коллегами ее получил в пятидесятые.

– И ему ее дали? В пятидесятые-то? – спросила я, снова забыв, что мыслить надо в новых координатах.

– Еще бы! Но разговор не об отце. Об этом я тебе как-нибудь потом подробно расскажу. Главное, что там я, как ты и говорила, возглавляю шикарную лабораторию с такими приборами! Я когда это увидел… У меня глаза на лоб полезли! Я стал маркировку проверять, смотреть, какая страна их собирает. А там стоит штамп «Сделано в СССР»! Ты понимаешь, на улице 1974 год, а там персональные компы с жидкокристаллическими экранами и программным обеспечением, которое не уступает современному… И это русские изобрели… В общем, на мое счастье, я оказался там заслуженным человеком с большими связями в правительстве, потому что моя работа связана с обороной… И не спрашивай меня, как я попал в эту лабораторию! Хоть это и происходило в параллельном мире, но все равно государственную тайну я тебе не раскрою… Короче! Через два часа после нашего знакомства я сам привел себя к Косыгину, который там, как я и ожидал, занимает пост… Ты меня вообще слушаешь? – Натаныч испуганно посмотрел на меня.

– Да. – Я потерла виски. – Просто голова болит. Я, наверное, перенервничала с этим твоим Косыгиным. И с машиной времени тоже. Ладно… продолжай!

– Ну, пришел я к Алексею Николаевичу, попросил самого себя второго оставить нас наедине и прямо сказал ему, откуда и зачем появился. И что ты думаешь! Он таки ждал этой встречи с 1953 года! Он прочитал сталинскую записку, выдал мне вот этот заранее подготовленный конверт и просил передать его лично Сталину. – Натаныч показал мне посылку с гербом СССР и печатями.

– А на словах он тебе рассказал о том, что в стране творится?

– Обязательно! – Натаныч просто кипел от восторга. – Значит, так. Я тебе по порядку, начиная с конца тридцатых расскажу. Итак. В 1937 году страна пошла новым курсом. Все были в шоке, потому что стали подозревать Сталина в отходе от истинных марксистско-ленинских идей. Говорят, что вроде бы даже готовился заговор с целью его убийства. Но в этот момент он назначил на пост наркома нэкэвэдэ Кондратьева, который был просто гений внутренней безопасности. И всех зачинщиков быстренько обезвредили и расстреляли. Прокатилась небольшая волна репрессий. После чего страну заставили работать в усиленном режиме. Все показатели начали стремительно расти. Заграница выпала в осадок, так как все заподозрили, что если так пойдет, то скоро СССР станет монстром… В этот момент Сталин начал новую международную политику. Но в 1937 году это были только цветочки! Он просто прикинулся, что мы не хотим войны, будем всячески поддерживать и укреплять мир и все такое прочее. Нам поверили. Типа, что мы такие лохи. И тут он ввел новую идеологию… Ну ты знаешь, как это было… Тогда Запад озадачился не на шутку. Там не поняли, чем это чревато! Одно дело – иметь на востоке социалистическую и еще довольно слабую державу, другое – встать лицом к лицу с какой-то, мягко говоря, непонятной империей с тоталитарным правителем, который умудрился влюбить в себя весь народ, за исключением, конечно, зэков.

– Так как же мы войны-то избежали? – От любопытства я стала терять терпение.

– Ха! – Натаныч подбросил в воздух котелок. – Ты помнишь те газеты? Я был прав… Нет, не про коллективизацию, конечно… Про то, что твой любимый вождь использовал кадровый резерв ГУЛАГа. Он действительно остановил расстрелы, проанализировал ситуацию и отпустил на свободу всех спецов. Во всех областях. И что получилось? Что ты молчишь и на меня смотришь? Ты понимаешь, что из этого вышло?

Я помотала головой.

– А то, что уже к 1939 году мы имели ядерное оружие. А в 1941-м у нас было такое мощное вооружение, что мы сказали всем четко и ясно: «Ребята, не рыпайтесь. У нас будут репрессии по всему миру, если вы только к нам сунетесь». Они отвяли. Но это полдела. Благодаря какой-то фантастической внешней разведке нашими силами были… Это, конечно, не очень гуманно звучит, но это так… Всех, кто имел отношение к разработке ядерного оружия в Германии, Америке, да и где угодно вообще, просто не стало. Научная элита наших наиболее вероятных противников была вырезана, а то, что они успели сделать, просто испарилось. В этом смысле мы их отбросили назад и получили преимущество.

– А Гитлер?

– Он, конечно, не решился объявлять нам войну и попер, как ему и было положено, на европейские страны. Когда он добрался до Великобритании, американцы открыли второй фронт. Фашизм задавили. Европа лежала в руинах. В том числе Англия. Распределение ролей было несколько иное, поэтому экономически пострадали все, кто хоть как-то был к этому причастен. И тут мы заимели фору еще в несколько лет, потому что нам не пришлось восстанавливаться после войны, а им – напротив. И, следовательно, мы имели возможность развиваться как?

– Как? – разинула я рот.

Натаныч расхохотался и с сильным грузинским акцентом сказал:

– Большевистскими темпами!

– А на Дальнем Востоке что было?

Он приложил руку ко лбу:

– Слушай, я забыл. Ну честно! Помню только, что бомбы на Хиросиму и Нагасаки никто не сбрасывал, потому что у американцев их не было. И, кажется, вся эта катавасия закончилась, так как нас достала политика японцев. СССР четко и ясно объяснил, что с ними будет, если они продолжат дергаться, и без единой капли крови положил конец их режиму. Мы некоторое время подержали там войска, а потом ушли восвояси.

Я выдохнула и налила себе чай:

– А он сказал тебе, как дальше события развивались?

– Да. К середине пятидесятых годов в мире была только одна сверхдержава – СССР. Ну, понятное дело, что началась холодная война, поскольку у всех Союз как кость в горле застрял. И тогда… Мы решили бороться с ними иными, невоенными методами. Мы перешли к экономической войне, бесконечному промышленному шпионажу и даже… Ты знаешь, неудобно тебе признаваться, но я не знаю, как это правильно называется… Может быть, спецам это просто, но я полный профан. Короче, если своими словами, то мы каким-то образом стали контролировать финансовые рынки. И сама финансовая система в мире к концу шестидесятых сформировалась несколько иначе. Даже принципиально иначе…

– Ну ладно, с этим вроде ясно, а он тебе карту СССР показывал?

Натаныч выудил откуда-то сложенный во много раз лист бумаги:

– Он мне ее подарил. Сказал, что в 1952-м она была немного другая, потому что в шестидесятые к нам добровольно присоединились некоторые страны, на независимость которых стали посягать пограничные государства. – Он быстро убрал чашки и разложил карту на столе.

Я посмотрела на ярко-розовое поле. Это был несколько расширенный Советский Союз, хотя в основном он имел вполне привычные для меня границы. Обратив внимание на не совсем знакомые очертания республик, я подумала о внутренней политике:

– Слушай, Натаныч, а что в самой-то стране делалось?

Убрав карту обратно, он размешал в чашке сахар и сказал:

– Понимаешь, самое любопытное в этом не то, что происходило в мире и внутри страны, а то, кто за этим стоял. Косыгин сказал мне, что в 1937 году Сталин написал некий «Генеральный план развития Советского Союза». Это такой секретный документ, который практически никто никогда не видел. Им пользуется только руководитель государства, и страна живет в соответствии с этим планом уже несколько десятилетий.

– Но этот план наверняка устарел уже к середине шестидесятых!

– А вот и нет! – Натаныч выпил чай и стал хрустеть печеньем. – Начнем с того, что этот генеральный план не прикреплен к конкретным датам, а связан, так сказать, с понятиями. То есть в нем вроде бы написано, чем надо заниматься после того, как что-то произойдет, и что следует делать, когда та или иная задача решена. То есть это странный многовариантный и, видимо, многотомный документ, благодаря которому они очень успешно управляют страной. Никто не знает, каким образом Сталину удалось предугадать, как будет развиваться весь мир, и разработать внешне– и внутриполитическую стратегии, но у Косыгина есть версия на этот счет.

– И какая же?

Натаныч наконец-то перестал есть и развалился в кресле:

– Незадолго до своей смерти в 1953 году Сталин вызвал к себе Косыгина и сказал ему, что существует секретная государственная разработка, благодаря которой страна идет уверенным курсом. Это научное открытие советских ученых, связанное с временными парадоксами. После этого он объяснил ему, что для корректной работы этой системы в 1974 году Косыгин должен будет составить подробный отчет с описанием того, во что за эти годы превратился мир и СССР. И добавил, что отдать этот документ ему придется человеку, которого приведет… Ну и он назвал мне мое имя. То есть того меня, который живет в их 1974-м. Но дело в том, что Косыгин сделал из этого всего неверные выводы!

– Да что ты! – удивилась я. – А мне казалось, что он вообще не может ошибаться!

– Не ехидничай! – Натаныч бросил в меня мятой бумажной салфеткой. – Он после своего разговора со Сталиным свято уверовал в то, что речь идет о постоянно корректирующейся системе. То есть что каким-то образом великий «Генеральный план развития Советского Союза» ежегодно или ежемесячно меняется в зависимости от обстоятельств. Ну ты понимаешь… Он просто-напросто переоценил мои возможности, но недооценил Сталина. Я же не летал все эти годы к руководителям государства и не давал им советы, как править миром и страной. А Сталин, изучив организацию современного мира, то есть мира начала XXI века, въехал в эту проблему и понял, как можно буквально вслепую управлять еще практически несуществующим государством в условиях, которые еще не сложились. Ты, кстати, спроси у него! Может, он хоть тебе на этот вопрос ответит!

– Не знаю, – вздохнула я. – Может, и ответит… Пойдем в комнату, а то я уже устала тут сидеть.

Когда мы ушли из кухни, я прилегла на диван, а Натаныч встал передо мной, как лектор:

– Так вот, вернемся к вопросу о том, что творилось внутри страны. К 1953 году авторитет Сталина был незыблем. Загранка от него рыдала, а советский народ его обожал. Получилось, что он практически искоренил преступность, избавился от инакомыслия, заставил всех жить в мире и согласии, работать и счастливо жить. А почему бы и нет? Войны там не было. Народу было много, строились новые города, работала промышленность, двигалась вперед наука, развивалось мое любимое сельское хозяйство… Так и не знаю, как именно оно развивалось, но да ладно! А экономика была такая, что для нормального работающего человека устроить себе комфортную жизнь не составляло труда. При этом надо помнить, что мы шли с огромным отрывом от Запада не только из-за войны, но и благодаря политике государства. Ну и в семидесятые годы мы уже не были по сравнению с Европой и Америкой средневековыми жителями, как это происходило в нашей с тобой брежневской реальности, а имели такое ультрасовременное изобилие, которое Западу и не снилось. Достаточно сказать, что в 1964 году в СССР работал Интернет, к которому были подключены десятки тысяч пользователей по всей стране. Конечно, на тот момент это были, так сказать, корпоративные, а не частные клиенты, но все равно…

– Слушай, – прервала я его рассуждения. – Интернет – это, конечно, очень хорошо, но ты мне скажи, когда именно и как Сталин умер и кто после него СССР возглавлял.

Натаныч развел руками:

– Косыгин сказал, что 5 марта 1953 года Сталин, будучи абсолютно здоровым, скончался в полном сознании от сердечного приступа. Наверное, у него просто судьба была умереть в тот день. Что же касается нового вождя… То тут получилось следующее. Поскольку существовал этот генеральный план, то стране был нужен уже не гений стратегии, а верный сталинским идеям исполнитель, который бы обладал талантом дипломата, чтобы справляться с международными проблемами. Ну и ты, конечно, понимаешь, что на эту роль годился только один человек…

– Молотов?

– Именно он. А потом, когда он по возрасту уже не мог вести дела, его сменил другой политический деятель. Я утром посмотрел, но у нас в Интернете его нет. Не знаю, откуда он взялся. Возможно, в нашей реальности его расстреляли в юные годы, а может быть, он не смог пробиться к власти. Но я так понял, что этот тип хорошо там соображает. Да! И я же забыл тебе сказать! После смерти Сталина согласно его плану стали немного приоткрывать железный занавес, дабы показать людям, что за бугром сплошной кошмар: вечные кризисы, безработица и восстания. Начал развиваться международный туризм, и шаг за шагом все сильнее укреплялись отношения с разными более-менее терпимо к нам настроенными странами. Началась полоса международной дружбы, благо что Молотов был спец и мог это все разруливать.

– Интересно, а как у них там дела с партноменклатурой? – спросила я, почему-то представив себе Брежнева на трибуне Мавзолея.

– А… – Натаныч усмехнулся. – Я ждал от тебя этого вопроса. Ведь в той реальности ты, дорогая моя подруга, стала первой, из-за кого глава государства поступился принципами и черпанул из государственной казны.

– Да что ж ты наговариваешь-то на него постоянно?! Неужели не понимаешь, что ерунду мелешь?

– Мелю? – он рассмеялся. – Да ладно тебе… Я же не слепой в самом-то деле и вижу, что между вами происходит. Но… Конечно, все это жалкие гроши, копейки медные в сравнении с тем, что сегодня творится там, – показал он на потолок. – Но дело не в этом, ведь мы говорим о другой реальности. А в ней… Оказалось, что сталинская система работала так, что каким-то образом даже спустя десятилетия было исключено любое, даже минимальное использование служебного положения в корыстных целях. Взяточничество и взяткодательство каралось огромными сроками. Ну а та партноменклатура, которая была в нашем с тобой прошлом… В таком виде там ее вообще не существовало. Я так думаю, потому что госаппарат был небольшой, вкалывали в нем убежденные патриоты, да и вообще сама система государственного устройства там была иная. Нет… Ну конечно, Косыгин там жил лучше, чем среднестатистический работник ЖЭКа. Но, извини меня, это вполне нормально, учитывая, так сказать, заслуги перед отечеством. Так что получилось, что твой драгоценный вождь в 1937 году решил, что лишь ему будет дозволено дарить своей даме украшения из Алмазного фонда. А всем остальным он дал такой окорот, что испугал их на долгие годы… Кстати сказать, в нашей-то с тобой реальности он этого не сделал. А распустил своих прихлебателей так, что они в блокадном Ленинграде пирожные жрали, пока остальные на улицах падали. Не знаю уж чем это объяснить, но, как видно, ты там на него очень отрезвляюще действовала, ну или начитался он чего-то умопомрачительного…

Я слушала все эти рассказы, пыталась представить себе удивительную, созданную Сталиным страну, и вдруг почувствовала, как в мою в душу начала проникать щемящая тоска. Это было трудно объяснить, но в последние месяцы для меня существовали лишь два мира: реальность 2010 года и реальность 1937-го. Они никак не пересекались между собой, и это было как-то понятно и привычно. Но сейчас, после того как Натаныч рассказал мне обо всем, что узнал от Косыгина, мир стал глобален. Кроме того, что в нем вновь остро появилось прошлое нашего государства с Хрущевым, Брежневым и прочими людьми, там стал заявлять о себе и альтернативный расклад, основа которого была заложена в 1937 году. Да, это, по словам Косыгина, был успешный мир, но мы в нем никогда не жили. И, кроме того, я ощутила, что никакая машина времени не отменит такие понятия, как старость и смерть, а значит, моя реальность там, по ту сторону ограничена 1953 годом. И от этого становилось страшно.

– Скажи, а про меня там хоть что-то известно?

Он замялся:

– Ну… Тебя там нет. Не существует в принципе. Видишь ли, я знаю твою семью, а значит, нетрудно сделать выводы. Войны не было, а следовательно, твой дед по маминой линии не был военным разведчиком и не поехал в конце сороковых на Дальний Восток. Ну и значит, мама твоя не родилась, как не родилась и ты…

– Натаныч, Натаныч… – покачала я головой. – Меня не интересует, родилась я там или нет. Я спрашиваю, известно ли там хоть что-то о третьей жене Сталина!

Он ударил себя рукой по лбу:

– Я идиот! Ну конечно! Говорю какую-то ерунду. Да! Я спросил Косыгина о том, как вообще в 1974 году относятся к Отцу народов. Ну, культ личности и все такое прочее… Он сказал, что Сталин для них великий деятель государства, чьи заслуги перед отечеством никогда не подвергаются сомнению ни официально, ни, так сказать, среди обычных людей. Ну то есть со временем он приобрел в массах образ, который можно было бы сравнить с Петром Первым. Вроде бы и перегибы были, но уж столько всего хорошего сделал, что и ругать как-то язык не поворачивается. И конечно, за эти десятилетия вокруг него стали складывать всевозможные легенды. Так, например, народ считает, что на новый курс 1937 года его толкнула любовь к последней жене, которой он, кстати сказать, посвятил высотное строительство. Ну ты об этом еще не знаешь, ведь высотки, скорее всего, позже появились… Кстати, Сталина там похоронили у кремлевской стены, а не в Мавзолее, что вполне объяснимо, так как основная государственная религия – православие, а значит, надо было тело земле предать…