Текст книги "Семья и подвижничество"

* * *

Над гробом Николая Пестова было немало сказано о его высокой христианской и гражданской жизни, о заслугах ученого, о плодотворном писательском труде. Но самым глубоким доказательством благого Промысла Божия явилась, пожалуй, его личная судьба – путь веры, пройденный вместе с близкими. Суть этого пути наиболее ярко выражают слова матушки Наталии Соколовой (Пестовой): «О чем молился мой отец – это знает один Бог. Но если я оглянусь на мои прожитые семьдесят лет, то могу сказать одно: они прошли под покровом Всевышнего»[148]148
  «Под кровом Всевышнего». С. 10.


[Закрыть].

СОСТАВЛЕНО ПО ИСТОЧНИКАМ:

От внешнего к внутреннему: Жизнеописание Н.Е. Пестова / Сост. Сергий (Соколов), еп. Новосибирск: Православная гимназия во имя преподобного Сергия Радонежского, 1997.

Соколова Н.Н. Под кровом Всевышнего. М.: Изд-во Православного братства святого апостола Иоанна Богослова, 2002.

Семья Войно-Ясенецких

Знакомство с выдающимся профессором-хирургом, священноисповедником Лукой (Войно-Ясенецким), архиепископом Симферопольским и Крымским[149]149
  1877–1961 гг., память 11 июня.


[Закрыть], нередко начинается для верующих людей с его поразительной автобиографии – «Я полюбил страдание…»[150]150
  См.: Лука (Войно-Ясенецкий), свт. «Я полюбил страдание…» [Автобиография]. М.: Изд-во сестричества имени святителя Игнатия Ставропольского, 1999. (И др. издания.)


[Закрыть]3. Владыка был вдовцом, рано потерявшим супругу, имел четверых детей и вел наряду с архипастырским служением подвижническую жизнь практикующего врача. Его служение Богу и ближним было ярким и всецелым еще до принятия монашества: он жил и дышал мыслью об облегчении участи страждущих и именно ради этого проводил лучшие годы в отдаленных земских больницах и писал научные труды. Но в этой бесконечной работе, невзгодах, а впоследствии и ссылках он оставался столь же всецело преданным памяти любимой жены – единственной женщины в его долгой жизни. Своим детям архиепископ Лука передал любовь к медицине, своей пастве явил пример неотступного исповедания веры в любых обстоятельствах. Ему, как семейному человеку, приходилось преодолевать в домашней жизни неурядицы и душевные скорби, покрывать любовью недостатки близких. Однако все это, в свою очередь, покрыл Своей любовью Господь, дав христианской душе святителя долгий, высокий и победный земной путь.

* * *

Сын киевского аптекаря Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий – так звали святителя Луку до принятия монашества – был настолько талантлив в живописи, что казалось, безраздельно посвятит творчеству всю дальнейшую жизнь. Он являлся без пяти минут студентом Петербургской Академии художеств, но прямо со вступительных экзаменов послал матери телеграмму о намерении поступить на медицинский факультет. Эта неожиданная мысль, вероятно, была откликом на недавно прочтенное Евангелие, которое Валентин получил в подарок по окончании гимназии. Его сердце затрепетало, услышав слова Господа: жатвы много, а делателей мало[151]151
  Мф. 9, 37; Лк. 10,2.


[Закрыть]. «О Господи! Неужели у Тебя мало делателей?!» – воскликнул юноша. После недолгих колебаний он принял решение заниматься не тем, что нравится, а тем, что может быть полезно для страдающих людей.

Первым испытанием для молодого хирурга стал военно-полевой госпиталь в Чите, в который он был направлен во время русско-японской войны 1904–1905 годов. Недавний студент показывал блестящее знание анатомии, однако карьера, должности не интересовали его. Единожды дав себе обещание бескорыстно служить людям и быть «мужицким врачом», он оставался верным ему всю жизнь. И лишь один человек, утешавший раненых в госпитале серой, холодной Читы, мог глубоко понять его странное в глазах друзей самоотречение. Это была сестра милосердия Анна Ланская[152]152
  1881–1919 гг.


[Закрыть].

Красавицу Анну называли в кругу коллег «святой сестрой». Она казалась совершенно недоступной; двое молодых врачей просили ее руки, но получили решительный отказ. В образе этой девушки, ее чертах ощущалась некая внутренняя драма и свойственная горячим и сложным натурам тайная, напряженная жизнь сердца. «Она покорила меня не столько своей красотой, сколько исключительной добротой и кротостью характера», – писал о ней Валентин Феликсович. Однако он знал: Анна дала Богу обет девства и нарушение его, даже ради сильной любви, не может обойтись без последствий. Девушка нередко молилась в церкви, построенной когда-то сосланными декабристами[153]153
  Михаило-Архангельская церковь г. Читы.


[Закрыть]. Стены старинного храма, конечно же, напоминали ей о трудной и выдающейся судьбе их жен, проживших многие годы в забайкальской глуши. Осознавала ли Анна, которой было в то время двадцать пять лет, что ждет ее рядом с человеком, высшую ценность для которого составляли разум, воля и аскетически понятое чувство долга? В ночь перед венчанием она долго, с тревожными мыслями молилась перед иконой Спасителя, прося Его, вероятно, о прощении своей духовной измены. В какой-то момент ей почудилось, что образ исчез из киота и она осталась одна. Был ли это некий знак – один Бог знает, однако дальнейшая жизнь Анны оказалась недолгой и наполненной испытаниями.

* * *

Описание мест, где жил и работал хирург Войно-Ясенецкий, создает перед нами образ глухой и неустроенной провинции. Ардатов Симбирской губернии, Романовка – Саратовской, затем Верхний Любаж и Фатеж на Курской земле и, наконец, Переславль-Залесский. В маленьких сельских больницах не хватало коек, отсутствовали элементарные удобства, а рабочий день врача начинался в девять утра и заканчивался глубокой ночью. Для будущего святителя, имевшего врачебный талант от Бога, эта среда была более чем благотворна. Множество пациентов с запущенными формами заболеваний представляли для его ума огромный материал, и после операций, в часы, украденные у сна, Валентин Феликсович вел научную работу, не менее масштабную и важную, чем столичные светила медицины. Он изучал и широко применял на практике регионарную [местную] анестезию – метод в то время совершенно неизвестный, но являвший собой новое слово в хирургии. Все отпуска проводил в столичных больницах, институтах и библиотеках, оставляя жену с малолетними детьми дома. В характере будущего святителя неуклонно проявлялась черта, сближающая его со всеми гениями науки: всякий раз, когда жизнь ставила выбор – призвание или житейские блага, – он выбирал призвание. Семья часто нуждалась и, казалось, обречена была на странничество в течение долгих грядущих лет.

Каким был дом Войно-Ясенецких, ощущались ли в его атмосфере христианское единство и нежность? Свидетельства о личной, домашней жизни знаменитого врача достаточно скупы. «Впечатления моего детства очень однообразны, – вспоминает старший сын Валентина Феликсовича, Михаил, – отец работает. Работает днем, вечером, ночью. Утром мы его не видим, он уходит в больницу рано. Обедаем вместе, но и тут отец остается молчаливым, чаще всего читает за столом книгу. Мать старается не отвлекать его. Она тоже не слишком многоречива»[154]154
  Поповский М.А. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга // Библиотека святоотеческой литературы. [Интернет-портал] [Гл. 1. В исторической тени]. URL: http: / / orth.narod.ru / articles / o_luka / 01.htm


[Закрыть].

Они жили тихо. Не чуждались общества, но и не стремились быть на виду. Анна Васильевна Ланская слыла среди современников интересной и незаурядной женщиной. Она имела кроткий нрав, но совершенно не переносила лжи. Такой осталась Анна и в памяти близко знавших ее людей. «Мужа любила без памяти. Ни в чем ему не перечила. Может, и были между ними какие нелады, но при детях и прислуге – ни-ни. Барин был суровый. К делам домашним не прикасался. Лишнего слова никогда не говаривал. Если ему что за обедом не понравится – встанет и уйдет молчком. А уж Анна-то Васильевна в тарелку заглядывает: что там ему не по душе пришлось…»[155]155
  Там же.


[Закрыть]

Легко ли давалось ей такое «послушание»?.. В некоторые моменты, безусловно, нет. Как нелегко пришлось бы любой женщине, вынужденной постоянно уступать внимание мужа нескончаемому потоку пациентов, а также докторам, медицинским сестрам, представителям земской управы и всем, кого по тем или иным причинам привлекала личность молодого врача. Человеческая немощь Анны проявлялась порой в приступах болезненной, необъяснимой ревности: воображение рисовало ей самые невероятные картины, хотя весь город знал, что ее супруг морально строг и даже не смотрит на чужих женщин. Будущий архиепископ Лука относился к этой слабости предельно терпеливо, считая ее тяжким попущением Божиим за нарушенный Анной юношеский обет девства. В глубине души ему было в чем винить себя перед женой. В своих мемуарах он, в частности, описывает случай, когда ему пришлось оставить ее перед самыми родами и отправиться на заседание Санитарного совета в Балашов. Вернувшись домой, он обнаружил там уже родившегося сына, принятого случайной, по пути домой заехавшей на этот участок фельдшерицей. Однако ни до, ни после этого Анна не упрекала его, продолжая свой тихий подвиг.

* * *

Беда пришла в этот дом внезапно и, на первый взгляд, нелепо. Она была принесена в обычном ватном одеяле, под которым лежала когда-то девочка, больная скоротечной чахоткой. Оставив в доме эту небезопасную вещь, Анна заразилась туберкулезом. Ее дни были сочтены. Пытаясь спасти жену, Валентин Феликсович немедленно начал искать в газетах объявления о свободной должности врача в Средней Азии – в сухом и жарком климате больной должно было стать легче. В 1917 году сквозь разоренную революцией, бушующую страну он увез свою семью в Ташкент, но ни жизнь, ни здоровье жены там не сделались лучше. Никогда не ведавший хлопот по хозяйству, хирург мыл в квартире полы и приносил с больничной кухни миски с капустной похлебкой, чтобы хоть как-то поддержать угасающую жизнь. Анна умирала, и муж, не смыкая глаз, просидел у ее постели тринадцать ночей, записывая в блокнот каждое ее слово, каждое движение. Какой смысл придавал он этой летописи страданий? Готовился ли в будущем дать отчет детям или, истомленный физически и нравственно, пытался найти в этом привычном занятии поддержку духу и телу? Как бы ни складывалась жизнь, Анна всегда оставалась самым близким ему человеком; были дети, были ученики, но никто не занял в его душе место умершей супруги. Никто не мог бы сказать, что дружит или дружил с Войно-Ясенецким, что тот полностью открыл ему свое сердце. В ноябре 1919 года умирала не просто Анна Ланская, жена и мать детей Валентина Феликсовича, но отпадала, уходила из земной жизни некая часть его собственного естества. И он, записывая ее слова, словно пытался остановить эту неотвратимую разлуку.

Она отошла к Богу поздно вечером, со спокойной решимостью простившись с детьми и супругом. За несколько минут до смерти Войно-Ясенецкий записал ее последние слова: «Да будет Господь милостив к нам». Оставшись один, он всю ночь просидел у тела жены: читая Евангелие, плакал. Когда на кладбище ставили крест, Валентин Феликсович своей рукой написал на нем: «Чистая сердцем, алчущая и жаждущая правды…».

* * *

От отчаяния после кончины супруги знаменитого хирурга спасла непреложная мысль: его жизнь во вдовстве так же, как и в браке, будет посвящена Богу. Господь не посрамил этого упования: за трагическим жизненным рубежом открылся вдруг новый горизонт, и мир узнал архиепископа Луку, пастыря, монаха и врача, человека необычайной жизненной энергии и воли. Он провел много лет в ссылках и практически был лишен возможности видеть своих детей. Стремление объединить, духовно сплотить семью владыка сохранял до глубокой старости: материально поддерживал дальних родственников, радовался успехам сыновей, посылал наставления внукам и возился с ними на своей крымской даче. К огромному его сожалению, младшие Войно-Ясенецкие были в большинстве своем нецерковными людьми – во всяком случае, так считают биографы[156]156
  Имеется в виду книга Марка Поповского «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга». Париж, 1979.


[Закрыть] – и порой всего лишь использовали стареющего епископа для достижения личных целей. Однако в своей любви он, казалось, не замечал их внутреннего ожесточения.

За несколько лет до смерти, будучи уже слепым, одряхлевшим старцем, владыка написал сыну Алексею: «Слепота, конечно, очень тяжела, но для меня, окруженного любящими людьми, она несравненно легче, чем для несчастных одиноких слепых, которым никто не помогает»[157]157
  Цит. по: Поповский М.А. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга // Библиотека святоотеческой литературы. [Интернет-портал.] [Гл. 8. Крым – земля курортная]. URL: http://orth.narod.ru/articles/ o_luka/08.htm


[Закрыть]. И эта внутренняя умиротворенность, конечно же, была «зрячей» – она была плодом многолетнего подвижничества и восприятия жизни сквозь призму милости и страдания. Страдания, которое он так полюбил.

СОСТАВЛЕНО ПО ИСТОЧНИКАМ:

Лука (Войно-Ясенецкий), свт. «Я полюбил страдание…» [Автобиография]. М.: Изд-во сестричества имени святителя Игнатия Ставропольского, 1999.

Поповский М.А. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга // Библиотека святоотеческой литературы. [Интернет-портал]. URL: http://orth.narod.ru/articles/o_luka/

Приложение

Слово в день празднования праведным богоотцам Иоакиму и Анне<sup>[158]158
  Публ. по изд.: Иоанн (Крестьянкин), архим. Проповеди. Печоры: Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 2001.
  Текст приведен с незначительными изменениями, в сокращении.


[Закрыть]</sup>
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)[159]159
  1910–2006 гг.


[Закрыть]

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Вчера мы праздновали Рождество Той, Которая Своим Рождеством положила начало нашему спасению. Ибо Она едина и единого ввела Христа во вселенную, ибо Она едина и Ею единой «земная с Небесными совокупляются, во спасение душ наших»[160]160
  Богослужение Рождества Пресвятой Богородицы, 4-я стихира на «Господи, воззвах».


[Закрыть]. И не было перед величием совершившегося события в тот день места памяти о ком-то другом. Но сегодня Святая Церковь, еще продолжая праздновать Рождество Богоотроковицы, предлагает нам воздать благодарную молитвенную память тем, кому мы обязаны появлением Ее в мире. Это родители

Пресвятой, Пречистой и Преблагословенной Владычицы нашей Богородицы – Иоаким и Анна[161]161
  Память 22 сентября.


[Закрыть].

<…>

Соединенные союзом любви в честном браке, они сохранили его как великое таинство, полагающее начало и человеческой, и Священной истории. Относясь к браку как к венцу и завершению Божественного домостроительства, они ожидали благословенного плода как исполнения своего предназначения на земле. <…>

Явным было Божие благословение на доме супругов: богатство и всяческий достаток сопутствовали им. Но не для кого им было собирать имение. Дом их оставался бездетным. И это обстоятельство укрепляло и вдохновляло их на духовные подвиги, усердие и постоянство в молитве.

Благочестие супругов, рождающееся всецелым обращением к Богу и надеждой получить просимое, одаривало и Божий храм, и Божий люд – бедных и странных – щедрыми жертвами. Именно в это время невидимо созидался дом души их.

Терпение, навыкнув во времени, родило глубочайшее смирение. Ведь именно оно, возросшее и покоящееся в твердом уповании на волю Божию, ограждало их от ропота в момент тяжкого испытания, сквозь которое предстояло им пройти в старости своей.

Г оды шли. И если в молодых летах супруги еще жили надеждой на исполнение своего благочестивого желания, то заматерев в летах, они с недоумением и прискорбием взирали на бесплодно прожитую жизнь. Ибо бесплодие, по народному поверью, обличало благочестивую чету в каких-то неведомых им грехах и давало повод к поношению и оскорблению от окружающих. И обрушилось это поношение на них тем больнее и тем неожиданнее, что они в своей преданности Богу начали уже было забывать и само желание чада.

<…>

Смиренное сознание своей греховности ведет старца [Иоакима] в пустыню – в одиночестве предстоять Богу в молитве и посте, призывая на себя Божие милосердие. Сорок дней напряженного молитвенного подвига подъял старец.

О чем молился он, что просил, чем дышало его сердце? Сокрыто это от глаз людских. Ведомо это одному Богу. Мы же все знаем, что совершилось невозможное людям. <…>

Но не один нес свой сорокадневный подвиг Иоаким. Его верная богобоязненная супруга Анна, соединяясь с ним в супружестве в одно существо, и теперь, в горе, вторит молитвой супругу. И она знает, что просить. Не останавливаясь перед естественными преградами к исполнению ее прошения, она просит чуда. «Разреши болезнь моего сердца, разверзи мою утробу и покажи плодоносной. Рождаемое я приведу в дар Тебе»[162]162
  Цит. по: Житийное сказание о Рождестве Пресвятой Богородицы // Вениамин (Милов), еп. Чтения по литургическому богословию. Брюссель: Жизнь с Богом, 1977.


[Закрыть].

<…>

Недолго после рождения Богоотроковицы прожили престарелые ее родители. Исполняя данный Богу обет, они ввели Ее трехлетней в храм Господень для воспитания в Боге. Через несколько лет после этого события они скончались. Иоаким в восьмидесятилетием возрасте и Анна, пережив супруга на два года, семидесяти лет, отошли ко Господу. Благочестие же свое, воспитанное в превратностях жизни, они передали Дщери [дочери] своей, вручив Ее Богу «воспитатися во Святая Святых»[163]163
  Богослужение Введения во храм Пресвятой Богородицы, 8-я стихира на «Господи, воззвах».


[Закрыть].

<…>

И сегодня, вспоминая благочестивую семью Иоакима и Анны и рожденную ими благословенную Дщерь, не оглянемся ли мы на себя, на наше время с его духом разорения, а не созидания. И не зададим ли себе вопрос: в чем причина, где корень жестокой и мрачной непогоды, обступившей мир и ставящей его на край гибели?

Не мы ли – разорители домашней Церкви[164]164
  Малой или домашней Церковью именуется в Православии супружеский, семейный союз.


[Закрыть], не мы ли – нарушители старинных правил семейного порядка, не мы ли – отдавшие чад своих на воспитание «в страну далече», где питают их волчцами и тернием[165]165
  Т. е. тем, что приносит духовный вред и ведет к бесплодному существованию.


[Закрыть] и уводят от Отца Небесного, уводят и от родителей земных.

Жизнь – трудное дело. И она становится невыносимо трудна, когда из нее изгоняется Бог. Ведь когда изгоняется Бог из дома, на Его место приходят злейшие духи, сеющие свои смертоносные плевелы. Мрак и тьма давно начали осуществлять свои смертоносные планы, восстав на семью, на материнство, которое кроет в себе будущее мира – воспитание потомства.

И надо нам с вами это понимать, ибо это – наше настоящее и наше будущее. И в этом наша ответственность перед Богом. Ответственность страшная!

<…>

Всем нам необходимо понять сейчас, что надо срочно спасать от тлетворного духа времени и возвращать Богу нашу малую Церковь, нашу семью. Надо именно в ней возжечь лампаду христианской жизни в Боге. И только в этом – спасение мира, наше спасение.

Мы не преуспеем сразу, нам будет крайне трудно, но делать [это] надо ради жизни в вечности.

Ведь отцы и матери – Богом благословленные творцы и покровители детей своих – ответственны за них и за себя. И не наше ли дело теперь, в пустыне мира, где царят одиночество, суета и равнодушие, тревожная неуверенность и злоба, создать очаг молитвы. Надо помнить, что где двое или трое собраны во имя Божие, там и Господь посреди них[166]166
  Ср.: Мф. 18, 20.


[Закрыть].

Тогда оживет дом! И один, и другой, и третий. Устроятся расстроенные безбожием порядки внутренней жизни семьи и каждого человека. И Царство Божие, вернувшееся в душу, снова начнет преображать мир. И вернутся дети к Богу, и вернутся к родителям своим из непогоды окружающего мира.

<…>

Отцы и матери! Одни без детей своих вы спастись не можете – и это надо помнить!

Что мы можем ждать от детей, если наша забота о них будет ограничиваться только стремлением накормить и одеть их? А кто сделает остальное? Улица? Школа?

Да и нельзя, дорогие мои, забывать еще одно. Слова чужого человека, даже и благонамеренного, действуют на ум ребенка, слово же матери касается непосредственно его сердечка, а слово и пример отца дают чаду силу и энергию к воплощению [добра].

Так не ограничивайте своего влияния на детей только заботой раз в неделю привести их в церковь и оставить в ней на их же произвол. Нет, это не возродит живой веры. Ваша забота должна состоять в воспитании в детях страха Божия, во внушении им православных понятий, в научении своим примером, всей жизнью своей. Вникайте в жизнь чада, знайте его думы. Разговаривайте с ним обо всем. Благословляйте детей ежедневно утром и вечером, даже и тогда, когда их нет дома.

А христианский строй жизни в семье, с постами, молитвенным правилом утром и вечером – хотя бы кратким и с учетом детских возможностей и занятости, – с посещением храма всей семьей и приобщением всем вместе к Таинствам, будет незримо созидать детскую душу. И посеянное в детской душе незримо прозябнет [прорастет] в зрелые годы.

<…>

Други наши, если мы и теперь не восчувствуем грозящей нам опасности духовного одичания человечества, теряющего постепенно образ и подобие Божие, если не приостановим процесс богоотступничества и утери веры в семьях своих, в себе, то близок срок, когда осуществятся слова Христа Спасителя: Сын Человеческий, пришедши, найдет ли веру на земле ?[167]167
  Ср.: Лк. 18, 8.


[Закрыть] Аминь.

Спасение в миру[168]168
  Публ. по изд.: Антоний (Блум), митр. Брак и семья. Киев: Пролог, 2004.
  Текст приведен с незначительными изменениями, в сокращении.


[Закрыть]
Митрополит Сурожский Антоний (Блум)[169]169
  1914–2003 гг.


[Закрыть]

Мне поставлен вопрос о спасении в миру: насколько сегодня применимы аскетические наставления отцов, каково может быть их приспособление к конкретной современной жизни?[170]170
  Данный текст является записью беседы, состоявшейся в Москве в 1972 г.


[Закрыть]

Первая предпосылка та, что Евангелие было провозглашено для всех без исключения. И если Христос нам предложил евангельский идеал, евангельский путь, именно не делая различения, не указывая каких-то специальных отдельных разветвлений, осуществление его в современной жизни должно быть возможно. Вопрос в том – что и как [возможно осуществить].

Большей частью невозможны те или другие формы жизни при тех или других обстоятельствах. Но не бывают невозможны те или другие настроения, тот или другой внутренний строй. Скажем, вести созерцательную жизнь по типу пустынника можно в пустыне, заниматься Иисусовой молитвой так, как ею занимался Странник[171]171
  Имеется в виду вышедшая в России в XIX в. книга «Откровенные рассказы Странника духовному своему отцу».


[Закрыть], можно только в условиях странничества и так далее. Но это совсем не значит, что нельзя быть лицом к лицу с Богом вне пустыни, что, не будучи странником, нельзя быть в таком же радикальном предстоянии [перед Богом] или нельзя заниматься Иисусовой молитвой с той же глубиной опыта. Так что, если ставить вопрос об аскетической жизни, исходя из тех или других форм, формы могут оказаться несовместимыми с теми или другими обстоятельствами, но это не значит, что их содержание несовместимо.

Если подумать о том, как эти формы постепенно выкристаллизовывались… Во-первых, они не были выдуманы или надуманы. Они постепенно выросли изнутри опыта; потом они стали даваться как условия для искания или нахождения того или иного духовного опыта – но началось-то бесформен. – но. Когда первый человек ушел в пустыню, у него не было программы, не было представления о том, во что это все выльется, он только знал одно: что ему нужно быть совершенно одному лицом к лицу с Богом и с собой. И уже из этого начали появляться формы: скажем, сразу было обнаружено, что невозможно жить бездеятельно, что надо работать (пустынники, например, плели корзины, во всяком случае, работали). Причем труд должен был быть тяжелый, такой, чтобы на него было положено настоящее усилие. Труд заключался в том, во-первых, чтобы делать что-то целесообразное, что требовало минимального умственного внимания и никакого внимания сердца, которое могло всецело оставаться Божиим, и, во-вторых, в тяжелых условиях жизни (скажем, ходили за водой на довольно большое расстояние, что представляло собой самый подлинный физический труд).

Затем был обнаружен ряд других вещей. Первые гиганты духа как-то [поодиночке] предстояли перед Богом; когда стали к ним прибиваться люди меньшего масштаба, появилось такое понятие, как послушание; оно стало разрабатываться сначала как общее руководство, а потом развилось в радикальные его аспекты.

Но главное, надо помнить: телесные ли упражнения, душевные ли упражнения, строй ли жизни, правила ли этой жизни – началось все это без намерения что-нибудь «создавать» в этом порядке; строй вырос из внутренней жизни. Поэтому жизнь, когда она есть, может выработать свои формы. Это общее биологическое правило, это правило и общественное, и личное, – была бы жизнь!

Говоря еще о «радикальном» житии… Феофан Затворник, через несколько лет после того, как он ушел в затвор, в одном из своих писем говорил, что отшельничество или затвор создают какие-то условия для внутреннего возрастания, но есть вещи, которым легче научиться среди людей и, пожалуй, легче научиться в миру, чем в монастыре. Например, он указывал на то, что в миру – просто потому, что люди не «возятся» друг с другом, – ваши ближние вас отшлифуют гораздо быстрее и решительнее, чем братья в монастыре, которые одновременно хотят и себя спасать, то есть не хотят выходить из себя, не хотят применять грубость, не хотят делать то, что вам, может быть, полезно, но что их ранит ответной раной. <…>

Конечно, есть в Добротолюбии[172]172
  Добротолюбие – сборник поучений древних подвижников благочестия, составленный в XVIII в. греческими авторами.


[Закрыть] вещи, которые трудноосуществимы без организованного аскетизма; но, как говорил Григорий Сковорода[173]173
  Сковорода Григорий Саввич (1722–1794) – украинский просветитель, философ и поэт.


[Закрыть], замечательно устроено в жизни то, что все сложное ненужно и все нужное несложно. В этом тоже правда есть, потому что цель или даже форма христианской жизни не в том, чтобы жить так или эдак, а в том, чтобы жить одной самозабвенной, пламенеющей, причем не своей, а Божией любовью. <…>

Кто-то из отцов пустыни говорил, что в келье можно оставаться безбедно [т. е. спокойно], только если ты живешь под собственной кожей[174]174
  Выражение «жить под собственной кожей» митрополит Антоний подробно объясняет в одной из других своих бесед: «Я понял то, что имеет в виду один из отцов-аскетов пятого века, когда говорит: если хочешь молиться, вернись весь под собственную свою кожу… Мы ведь не живем под своей кожей; мы живем тут, там, здесь. <…> Мы расползлись во все стороны вожделениями, желаниями, дружбами, враждами, надеждами, устремлениями – чем хотите. <…>Так вот, вернись под кожу <…>». (См.: Антоний (Блум), митр. О некоторых категориях нашего тварного бытия // Антоний (Блум), митр. О встрече. СПб.: Сатисъ, 1994.)


[Закрыть]; если ты сердцем хоть на вершок вне себя – келья невыносима, потому что ты будешь разбиваться о всякую стену. В этом разница между тюремной одиночной камерой и кельей: человек, который находится в одиночной камере, рвется наружу; человек, который уходит в келью, кого допустили до этого, рвется внутрь, вглубь – и это совершенно другой строй.

И вот это первое – та стабильность жизни, которая заключается в том, что совершенно не нужно искать Бога где-то, потому что если Его не найти внутри себя, Его не найти и вне себя. И когда вы это обнаружили, тогда [уже], в сущности, не так важно, где вы: на базарной ли площади или в келье; если вы внутри себя, то вы только внутри себя. Может быть, телесно вы передвигаетесь, но всем бытием вы просто предстоите перед Богом. <…>

То же можно сказать и о таком понятии, как целомудрие. Целомудрие не определяется ни внешним поведением, ни даже, в какой-то мере, чистотой мысли; это гораздо более целостное отношение. Это отношение, при котором, глядя на человека, мы видим в нем кого-то, кого Бог сотворил с любовью, кого Он одарил вечным призванием и вечной судьбой, а нам предлагает этому человеку содействовать и служить, чтобы он достиг полной своей меры. То есть целомудрие – не только половой момент, это момент целостного отношения к человеку. Это, опять-таки, осуществимо и в монастыре, и вне монастыря, и в пустыне. Конечно, во внешней, мирской жизни вопрос ставится более постоянно, более остро, более требовательно, чем когда вы ушли в монастырь <…>.

То же с послушанием. Мы думаем о послушании большей частью так: один приказывает, другой исполняет; но это очень примитивный подход к послушанию. Послушание заключается в том, чтобы человек вслушивался, – вот первое [условие]; не в том, чтобы он просто слышал какие-то приказы и их исполнял, потому что это внешнее, физическое послушание; такого рода послушание присуще в конечном итоге и собаке, если ее прошколить [т. е. промуштровать]. Послушание составляет способность человека, который выбрал себе наставника, учителя – или в самом глубоком, сильном смысле, или даже в простом смысле этого слова, – быть его учеником. Дисциплина – от слова discipulus[175]175
  Discipulus (лат.) – ученик, последователь.


[Закрыть], то есть ученик – тот, кто хочет, чтобы его чему-то научили, который ради этого вслушивается в каждое слово, старается уловить не только формальный приказ или совет, но войти в мысль и в чувство, которые его продиктовали, и старается через все это перерасти себя и вырасти в меру своего учителя, который тоже, в свою очередь, старается вырасти в другую меру, в конечном итоге – в меру Спасителя, Который сказал: Я – единственный ваш, Учитель[176]176
  Ср.: Мф. 23, 8.


[Закрыть]. <…>