Текст книги "Средство от бессмертия"

Глава 14

В ту ночь мне опять снились птицы. Но это не были обычные воро́ны или сизари, живущие стаями на городских чердаках и голубятнях, и даже не лесные вяхири, луговые перепела или болотные совы, каких я видел не раз в зоне отчуждения вокруг вверенного мне полигона. Мне снились огромные морские птицы с размахом крыльев шире моих распростёртых рук – предвестники беды, если верить старинным легендам.

Прошло две или три недели с тех пор, как я поручил Малику лечить мои душевные хвори. Всё, за что я боролся и держался, осталось в прошлом, о котором я не жалел, но которое ранило меня так, что я помимо воли попытался стереть его из памяти. Однако на тот момент амнезия и ночные кошмары не были единственными симптомами моего душевного расстройства. Я уже начал наяву видеть странные вещи, даже не всегда разбирая, что из них правда, а что – наваждение.

Могу похвалиться: причудливая архитектура моей одержимости крылатыми позвоночными – а среди них были не только птицы и летучие мыши, но и совершенно фантастические существа – заинтересовала и озадачила Малика и других его собратьев по цеху. Дошло до того, что клинический случай больного Ш. сподвигнул моего друга на написание пары научных статей и одного доклада. В других обстоятельствах я, возможно, был бы даже польщён таким вниманием, но я пользовался популярностью не только в кругу врачей – ко мне, не сговариваясь, упрямо тянулись другие душевнобольные, вроде впавшего в маразм старичка и тихо вегетировавшей в своём мирке Светланы.

Иными словами, в те дни я не знал покоя, ни когда спал, ни когда бодрствовал.

В том сне я стоял на маленьком островке – скорее даже на жалком клочке суши, окружённом с четырёх сторон безбрежным океаном, а птицы кружили над моей головой, иногда подлетая так близко, что я чувствовал потоки воздуха из-под крыльев, а пару раз даже смог разглядеть своё отражение в иссиня-чёрных птичьих зрачках – неподвижных, лишённых всякого выражения, где застыла то ли полная пустота сознания, то ли, наоборот, безграничная и непостижимая мудрость.

Все знают древнее поверье, будто в морских птиц вселяются души погибших моряков. Я сказал себе: наверняка вон та пара ослепительно белых олушей – это неприкаянные души голландских матросов. Одетые в белые робы из парусины, они бороздили волны две или три сотни лет тому назад на утлых, провонявших смолой и ворванью судах, пока однажды один не упал за борт во время ночной вахты, а другой не умер от тропической болезни в каком-то портовом притоне. А вон тот тёмно-серый фрегат с ярко-красным мешком под клювом – не иначе как воплощение неотпетой души французского флибустьера, и после смерти обречённого носить свою алую метку, словно напоминание о пролитой невинной крови.

Пока я следил за полётом других птиц – не из простого интереса, а скорей из опаски – рядом опустился на песок белый альбатрос и неуклюже – точь-в-точь как в бодлеровском стихотворении – приковылял к моим ногам. А потом срыгнул добытую в море пищу, которую он нёс голодным птенцам куда-то за много миль, на далёкий заморский берег. Я почувствовал приступ тошноты и отвернулся, закрыв глаза и задержав дыхание. На моё счастье, альбатрос вскоре улетел, так и не дождавшись благодарности, а накатившая на остров волна смыла его зловонное подношение.

Поднимался ветер, волны накатывали на островок всё чаще и чаще, каждый раз унося всё новые частицы песка и гальки. Совсем скоро – может быть, всего через пару часов – они грозили полностью размыть клочок суши у меня под ногами.

Мне вспомнилась одна грустная притча – когда-то давно нам с Лизой рассказал её один хороший и умный человек. Речь в ней шла о взрослевшем ребёнке. Пока он был мал, мир казался ему одним огромным материком, населённым счастливыми и добрыми людьми. Но вот ребёнок подрос и узнал, что люди делятся на счастливых и несчастных – и материк раскололся на его глазах на две половины. Время шло, и ребёнок с каждым днём узнавал что-то новое: что люди бывают злыми и добрыми, богатыми и бедными, честными и лживыми, – и всякий раз, когда он это узнавал, каждый остров раскалывался пополам, и так до тех пор, пока все люди не оказались в полном одиночестве, каждый на своём островке, отрезанном от других глубокой водой.

Но, как выяснилось потом, и это ещё не было самым страшным – в чём я сумел убедиться на собственном горьком опыте. Самое страшное наступает тогда, когда твой маленький островок начитает крошиться и рушиться прямо у тебя под ногами.

Глава 15

– Ну что, мальчик с Васильевского острова, – спросил Малик после утреннего обхода клиники, пригласив меня к себе в кабинет, – не приходила сегодня твоя чёрная курица?

– Нет, курица не приходила. Я сегодня ночью на таких островах побывал, куда и не каждая дикая птица долетит. …А почему ты об этом спрашиваешь? Неужели сумел разгадать загадку моих снов?

– Да если бы… Зато, надеюсь, я в другом немного преуспел. Ты помнишь книгу, которую оставил мне после первого сеанса?

– «Реку жизни» Куприна? Конечно, помню. Мне её Полозов отдал, когда дочитал до конца. А у меня уже есть такая же в домашней библиотеке. Зачем мне вторая?

– А ты её читал?

– Конечно, давным-давно.

– И с тех пор не перечитывал?

– Нет. А нужно было?

– А я вот только сегодня до неё добрался. Ночь была беспокойная, долго не мог уснуть, вот и зачитался почти до утра.

– Ты хочешь сказать, что только сегодня утром прочёл Куприна?! – с изумлением спросил я Малика, не веря своим ушам.

– Слушай, книгочей, – ответил он мне с лёгким раздражением, – а ты Нагиба Махфуза всего прочёл? А Чинуа Ачебе? А Воле Шойинка? И вообще, ты сколько африканских писателей сможешь назвать навскидку, не считая Адичи, конечно?

– Всё, всё, хватит! – поднял я руки. – Извини. Ты меня пристыдил. Постараюсь исправиться. Но мне всё равно за тобой не угнаться – я вряд ли когда-нибудь смогу свободно читать на амхарском, как ты на русском, даже если прямо сейчас примусь его учить. Всё-таки у тебя против меня фора в тридцать лет.

– Лучше поздно, чем никогда. А книги вообще читать полезно. И только не надо усмехаться!

– А я и не усмехаюсь.

– Ладно, раз у нас предстоит долгий и обстоятельный разговор, расскажу я тебе для затравки один случай из медицинской практики.

Малик поудобнее устроился в рабочем кресле, подавил зевок и нажал указательными пальцами себе на веки (мне показалось, что он охотно сменил бы своё кресло на мою кушетку пациента, если бы не врачебный долг).

– О чём бишь я? Ах да, о художественной литературе. А это, между прочим, не только приятное времяпровождение, но и ценный источник знаний даже для профессионалов. На этом закончу прелюдию, перейду к делу. В конце 1980-х на Русском Севере – нет, не в тех краях, откуда ты родом, а на границе Мурманской и Архангельской областей – случилось жуткое ЧП. Деревенская жительница – вполне добропорядочная дама, до того не замеченная ни в каком девиантном поведении, – напала с холодным оружием на группу своих односельчан. К сожалению, не обошлось без жертв. Дело на всякий случай засекретили: на кону стоял престиж страны – ударница труда и кандидат в члены партии вдруг превратилась в свирепого зомби-убийцу. Для расследования инцидента собрали целую комиссию, подключили и прокуратуру, и военных, и учёных. Отрабатывали самые невероятные версии – от местных галлюциногенных грибов до космических лучей и психотропного оружия вражеских стран. Естественно, пригласили и психиатра – правда, не звезду столичного масштаба, а кого-то из рядовых районных медиков. Он пациентку тщательно обследовал, но никаких психических отклонений у неё не нашёл – да их, скорее всего, и не было. А дебоширка к тому времени успела опомниться и смотрела на доктора глазами размером с круглую башню – сама не понимала, что вдруг на неё нашло, отчего она пошла войной на соседей, ничего плохого ей не сделавших. Конечно, врача в первую очередь интересовало, что послужило спусковым механизмом, что именно вызвало такую агрессию. И он бы ещё долго ломал голову, если бы один неленивый и любопытный студент (он учился у профессора, к кому младший коллега обратился за консультацией) не махнул бритвой Оккама и не подсказал разумный ответ. А разгадка была записана в книге, причём не в каком-нибудь редком издании, лежавшем на полке в спецхране за семью грифами секретности, а в сборнике рассказов русского писателя Пришвина. Причём экземпляр этой книги имелся в каждой избе-читальне при сельсовете. Пришвин в молодости побывал в Беломорье и подружился с местными жителями – лопарскими рыбаками. И вот в какой-то момент Михаил Михайлович в шутку напугал молодую рыбачку, а та в ответ едва не зарезала его ножом. Ранить не успела – мужчины её вовремя остановили, а русскому натуралисту объяснили, что с их женщинами так шутить нельзя, потому что они с перепугу могут броситься не то что на чужака, но и на собственного мужа, отца или брата. А та другая женщина оказалась чистокровной саамкой – это в её паспорте было указано пятым пунктом на первой странице. Как ты знаешь, в начале прошлого века, когда Пришвин писал свои заметки, саамов ещё принято было называть «лопарями».

– Конечно, знаю! Это ведь и мои предки тоже, хотя я в метрике записан как представитель титульной нации. …Погоди, а к чему ты всё это мне рассказываешь?! Неужели ты думаешь, что и я могу…

Малик прервал мой вопрос усталым жестом:

– Что можешь? Превратиться в разъярённую мегеру, если кто-нибудь крикнет басом «Бу!» у тебя за спиной? …Нет, всё-таки, как с вами, больными, бывает тяжело! Порой ведёте себя, словно дети малые, – те тащат в рот что ни попадя, а вы что ни попадя принимаете на свой личный счёт. Как будто любая история – от библейской притчи до анекдота по чукчу – придумана только для вас и про вас.

– А разве это не так? – спросил я искренне. – Разве библейские притчи не про людей написаны? И разве мы не над собой смеёмся, когда смеёмся над наивным чукотским оленеводом?

– Ладно, оставим эту тему, а то неизвестно, до чего договоримся… Ну вот, а я в кои-то веки решил похвастаться былыми заслугами… Да и поделом мне – скромнее нужно быть. Вернёмся к тому, с чего я начал, то есть к нашей книге. Я её дочитал примерно до середины – до рассказа под названием «Штабс-капитан Рыбников», и тут меня осенило. Не напрягайся, я сам тебе напомню, в чём там дело. А дело было в 1905 году, в первые дни после Цусимского сражения. Герой повстречал того самого хромого и контуженого штабс-капитана в Петербурге, куда тот приехал из Иркутска с каким-то мелким ходатайством. И пока чудаковатый отставной вояка обивал пороги разных военных и гражданских ведомств, рассказчик, встречая его то тут, то там, каждый раз переживал дежавю и гадал, кого ему напоминает сей персонаж. Закончились их похождения в публичном доме. Случайно выяснилось, что лжекапитан на самом деле – японский шпион под прикрытием. Его разоблачили, пришли арестовывать, и тут он с криком «Банзай!» выпрыгнул в окно и сломал себе ногу. Тебе это ничего не напоминает?

– Так, подожди, уж не хочешь ли ты сказать, что Полозов – агент японской разведки?!

– Избави боже! Да ты хоть знаешь, сколько у меня лежит таких «агентов»?! И японской разведки тоже. Мне ещё один не нужен, и так складывать некуда, разве что в коридоре… Я хочу сказать, что вы с Полозовым в разное время читали одну и ту же книгу – вот тебе и точка пересечения. Общий литературный опыт перемешался с реальными событиями и бессознательно отлился в вашей памяти. Ну что, похоже на правду?

– Звучит, конечно, убедительно… Конечно, ты прав – должна быть какая-то реальная точка пересечения, а иначе как бы нам двоим удалось так ловко синхронизировать свой бред? Но… Не знаю, в чём тут дело… Умом я твоё объяснение принимаю, а внутреннее чутьё молчит. Не ложится оно мне на душу, никакого отклика на него я не чувствую, уж прости меня за такую неотзывчивость.

– Не надо извиняться. Это не твоя вина, это моя ошибка. Ты помнишь, что сказал пророк Юсуф фараону Египта, когда толковал его сны про семь тощих коров и семь тучных коров – то есть про семь лет изобилия и семь лет недорода? Он сказал ему, что сам по себе сон – и есть собственное толкование. Что толкование предшествует сну, а не следует за ним. Потому-то фараон и отверг объяснения премудрых книжников из своей страны, зато охотно принял объяснение чужеземца-раба.

– Потому что тот истолковал вещий сон так, как его бессознательно понимал сам фараон.

– Вот именно! Поэтому забудь обо всём, что здесь говорилось, и ни в коем случае не пытайся насильно внушить эту версию себе или Полозову. А я буду дальше думать.

И всё-таки мой врач оказался прав, когда снова применил золотое правило Оккама: не ходить далеко в поисках объяснений, а сперва использовать то, что под рукой. Он нащупал верную дорогу, хотя в какой-то момент промахнулся и увлёкся ложным следом. Ему не хватило каких-нибудь суток чтобы дочитать сборник до конца, до последнего рассказа под названием «Звезда Соломона», где герой тоже переживал дежавю при встрече с незнакомцем. (А может, так и должно быть, если учесть, кем оказался тот незнакомец?)

И хотя история не знает сослагательного наклонения, мне почему-то кажется, что это толкование наших с Полозовым навязчивых идей я принял бы куда живее и охотнее, даже если допустить, что их причиной стала совсем другая, намного более древняя книга, хорошо известная нам троим, не исключая Малика. Никто не знает, как эта догадка могла повлиять на мои поступки и решения, – к чему строить домыслы задним числом? А того, что случилось тем же вечером, всё равно уже не исправить и не изменить.

Примечания:

1. «Ну что, мальчик с Васильевского острова, … не приходила сегодня твоя чёрная курица?» – Малик намекает на сказку «Чёрная курица, или Подземные жители» (1829 г.) Антония Алексеевича Погорельского (1787–1836). Главный герой – мальчик Алёша живёт в пансионе на Васильевском острове.

2. Нагиб Махфуз (1911–2006) – египетский писатель и драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе 1988 года; Акинванде «Воле» Бабатунде Шойинка (р. в 1934 г.) – нигерийский писатель, поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе 1986 года; Чинуа Ачебе (1930–2013) – нигерийский писатель, поэт и литературный критик, лауреат Международной Букеровской премии (2007 г.). О Чимаманде Нгози Адичи см. в примечаниях к Главе 1.

3. «Ты помнишь, что сказал Юсуф фараону Египта…»: Юсуфом в мусульманской традиции принято называть Иосифа Прекрасного, сына Иакова. Малик ссылается не на первоисточник (Пятикнижие), а на роман Пауля Томаса Манна (1875–1955) «Иосиф и его братья», написанный в 1926−1943 гг. В Коране Юсуфу посвящена 12-я сура.

Глава 16

Накануне вечером над нашим тупичком прошумела гроза – обычное дело для петербургского лета, но именно ею был навеян мой ночной кошмар. На дорожках ещё не просохли лужи, кое-где валялись обломанные шквалистым ветром ветки деревьев. На первом этаже здания мастер вставлял новые стёкла в окно, по недосмотру оставленное открытым перед разгулом стихии. В дальнем конце парка, возле самой ограды, земля была усеяна осколками матового пластика от разбитого фонаря. И это были далеко не все разрушения минувшей ночи.

Возвращаясь с прогулки, я издали заметил Светлану. Она тоже гуляла с утра по парку в сопровождении мужа и плелась за ним по пятам, напоминая то ли собачку на поводке, то ли агнца, которого ведут на заклание, – и тут в моей душе снова зашевелились нехорошие подозрения.

В этот раз я не стал избегать встречи, а сам подошёл ближе и остановился напротив супружеской пары. Света, по своему обыкновению, уставилась мне в глаза, а я не стал отводить взгляда – наоборот, я посмотрел на неё так же пристально, надеясь получить какую-нибудь подсказку через открывшийся во мне дар прозрения.

Но у меня ничего не вышло, а Ивану очень не понравилось такое пристальное, даже назойливое внимание к его жене, – хотя в её состоянии Светлана вряд ли могла показаться завидным объектом для ухаживаний.

– Ну, что опять? – спросил он меня довольно нелюбезным тоном. – Не надоело ещё нам глаза мозолить?

Впрочем, окажись я на его месте, я бы тоже вспылил. Но, как стало ясно потом, Иваном двигала не ревность (да и было бы к кому ревновать?): он просто принял меня за одного из тех попрошаек, что часто досаждали его жене.

Иван повернулся к Свете и с гримасой недовольства что-то сказал ей на ухо, отчего она сразу пугливо съёжилась и поникла. Потом, словно извиняясь за свой срыв, он попытался приласкать и успокоить жену. И его можно было понять: далеко не у каждой сестры милосердия хватит терпения общаться с подобными пациентами – чего же ждать от обычного человека? Однако дело было не только в его душевной усталости. Не знаю, сработало ли тут моё предубеждение, но что-то в поведении Ивана меня покоробило и смутило: была какая-то едва заметная нотка фальши и нарочитости в его заботах о больной жене.

– Не горячитесь вы так! – попросил я его. – У меня и в мыслях ничего дурного не было. Обычное сочувствие.

– Себе посочувствуйте! И лучше где-нибудь в другом месте.

Иван резко махнул рукой, посылая меня куда подальше. В нашу сторону уже спешил приставленный ко мне полицейский – и чтобы не доводить сцену до скандала, я поспешил ретироваться. Через минуту я стучал в дверь палаты Полозова, а тот уже поджидал меня по другую сторону двери:

– Ты меня удивляешь, Олег Николаевич! В твои-то годы – и такая прыть! Что у вас там случилось с мужем этой блаженной? Мне со стороны показалось, будто вы едва не сцепились. А нам драка совсем не нужна, тем более за неделю до суда.

– Да тут скорей моя вина. Стоял и пялился на его жену – кому такое понравится? А я просто ещё раз пытался «поймать волну», только без толку. Не получилось у меня ничего, или сам Иван меня сбил. Но я думаю, ты был прав, когда назвал его домашним тираном. Что-то есть нехорошее, нечистое в их отношениях.

– А у меня тоже есть новость, – сообщил мне Полозов. – Я сегодня с утра наведался в местную бухгалтерию и встретил сам – угадай кого? – всё того же Ивана Васильевича Крылова. Он тоже пришёл внести свою лепту в казну здешнего владыки. Тебе, Олег Николаевич, эти заботы не ведомы – я знаю, что с тебя за лечение не берут ни копейки. Нет, я не в претензии – на месте Малика я поступил бы так же. Но, к сожалению, ни мне, ни Ивану не выпала честь преломить хлеб с нашим главврачом в его голодные студенческие годы. И, признаться честно, эта контрибуция сейчас больно бьёт по моему карману, даже с учётом скидки, предоставленной мне как твоему адвокату. Ивану приходится ещё туже, а поскольку никакого прогресса не видно, он намерен забрать супругу домой по истечении оплаченного периода.

– Это плохая новость.

– Но это ещё не всё, – продолжил Полозов. – Засим я продолжил доверительную беседу с Иваном и окольными путями перевёл разговор на состояние Ивановой жены. Даже не спрашивай, каким образом мне удалось затронуть столь щекотливую тему, не выставив себя неумным наглецом (а я им себя всё-таки выставил!), – но я возьми и спроси в лоб: а не кроется ли причина её страхов в том, что в их отношения затесался третий лишний? Не может ли оказаться, что Светлана Денисовна терзается чувством вины и боится разоблачения после рождения ребёнка от постороннего лица?

– Ты сильно рисковал!

– Я знаю. Признаться честно, я ждал, что Иван меня ударит или хотя бы попытается. На его месте я наверняка дал бы мне в морду. Но наш Ваня оказался далеко не дурак и сразил меня по-другому. Он ответил мне со всем достоинством, что: а) нисколько не сомневается в высоком нравственном облике своей супруги, и бэ) даже если у него появятся такие сомнения, он скорее готов воспитать чужого ребёнка, нежели обречь на сиротство своё родное дитя. После этого Иван удалился, оставив меня стоять с разинутым ртом перед лицом такой несокрушимой семейной добродетели. Нет, каков, а?

– По-моему, он переигрывает, – заметил я.

– По-моему, тоже, – согласился Полозов. – Но формально крыть нечем. Хотя, судя по его недавней реакции, он явно занервничал. Значит, совесть у него нечиста.

– Вот-вот, не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся! Однако делать что-то надо – у нас не так много времени осталось в запасе, максимум неделя. Это здесь он вынужден соблюдать хоть какие-то приличия, а дома, один на один он её совсем затюкает. Может, стоит ещё раз поговорить с ним, только более откровенно? Попробовать его как-то усовестить, урезонить? Только урезонивать придётся тебе – меня он даже слушать не станет.

– Олег Николаевич, – медленно ответил мне Полозов, – твоя главная слабость в том, что ты судишь о других по себе. Да, Иван имеет с тобой отдалённое внешнее сходство…

– Ты тоже это заметил?!

– Но это ровным счётом ничего не значит, – продолжил адвокат, проигнорировав мой вопрос. – Он совсем другой человек, и я вряд ли смогу повлиять на него одними словами, не имея твёрдых доказательств вины. …Нет, я прямо-таки вижу себя в роли Цицерона, когда тот обличал Катилину перед римским сенатом! «Доколе же ты, Катилина, намерен злоупотреблять нашим терпением?..»

– Но Катилина в конце концов сдался и убрался из города, обезглавив свой заговор!

– Да, но сдался он лишь тогда, когда сам Цезарь помог Цицерону найти против него реальные улики. А до того он просто смеялся обоим в лицо, потому что слова без доказательств – это пшик, пустое краснобайство. Конечно, наш Иван – далеко не Катилина. Масштаб не тот. Но и я не Цицерон. К тому же, на стороне Марка Туллия был божественный и непобедимый Гай Юлий. А на моей стороне только ты – не прими за личную обиду. В общем, я не пойду на подобную авантюру – так можно и на встречный иск нарваться.

– И давно ли ты, Евгений Андреевич, стал таким осторожным и осмотрительным?

– Я всегда таким был.

– Я это уже заметил – особенно в аэропорту, когда ты подбивал меня лететь на Карибы.

Полозов был пристыжён.

– Ладно, хорошо, я попробую, – уступил он мне. – И вправду, чем чёрт не шутит?

И Полозов попробовал, а чёрт пошутил. А потом случилось именно то, что грезилось Полозову в его вещих снах: сам не ведая, что творю, я невольно столкнул его с пути истины.

По понятным причинам – не желая лишний раз встречаться со Светой и её мужем – я не пошёл на улицу, а наблюдал за всем из окна. Как я ни старался, мне не удалось остаться незамеченным: Света увидела мою фигуру в оконном проёме и просто впилась в неё глазами. Заметив направление её взгляда, Иван взял жену за руку и почти насильно увёл прочь.

Затем из дверей клиники вышел Полозов и направился следом за удалявшейся супружеской парой. Поравнялся с ними, кивнул в знак приветствия, а потом направился дальше. Дошёл до скамьи, собрался было присесть, но доски ещё не просохли после дождя. Проведя по ним рукой, Полозов развернулся и пошёл назад, потирая на ходу мокрую ладонь.

На середине аллеи адвокат снова пересёкся с Иваном и Светой и остановился прямо у них на пути – а тем, чтобы разминуться с ним, пришлось слегка свернуть с дорожки. Подобное поведение покажется странным для прохожего на улице, но в нашем «кукушкином гнезде» встречались и не такие чудаки, поэтому со стороны всё смотрелось вполне пристойно – особенно на фоне моей недавней выходки. Иван со Светой обошли Полозова по дуге, двигаясь медленно и плавно, словно в каком-то старинном танце со сложными фигурами, и на какое-то мгновение все трое словно зависли лицом к лицу друг с другом.

Потом Иван со Светой пошли дальше, а Полозов бодрым шагом направился в сторону больничного корпуса. Даже издалека было видно, как загорелся его взгляд, ещё недавно такой безрадостный и потухший, и как кривятся его губы, готовые расплыться в ликующей улыбке.

Мы познакомились с Евгением Андреевичем не так давно, но я уже успел узнать его холодным и собранным на работе; я видел его подавленным и хмурым после нескольких суток бессонницы, видел даже в хлам пьяным во время нашей скандальной вылазки в аэропорт – но сейчас его словно подменили. Он разве что не дрожал от возбуждения, словно гончая, когда вожатый вот-вот спустит её со смычка перед охотой по кровяному следу. Не стану скрывать, я был весьма заинтригован, хотя и не понял, что случилось только что на моих глазах. (А случилось то, что волк почувствовал свою силу и решил отобрать добычу у шакала. Но по наивности я ни на секунду не усомнился ни в чистоте его помыслов, ни и благородстве намерений.)

Прежде чем начать свой рассказ, Полозов выдержал многозначительную паузу.

– В общем, Олег Николаевич, я понял, как нужно действовать. Ещё раз присмотрелся к Ивану и убедился в том, что он слабак. Нет, к совести его взывать бесполезно. Но если как следует надавить, он не выдержит и уступит.

– Ты что, угрожать ему собрался?!

– Хуже. Я собираюсь его шантажировать. Он знает о моих финансовых затруднениях, поэтому не удивится, если я попрошу заплатить за молчание о его проделках. А согласие платить равнозначно признанию – после этого он в наших руках. Но говорить с ним я буду не здесь – такие дела нужно обделывать с глазу на глаз. И сперва мне нужно собрать кое-какую информацию… хорошо, назовём вещи свои именами – собрать на него компромат. А потом буду действовать нахрапом: как известно, лучшая защита – это нападение, а наглость – второе счастье.