Текст книги "Хроники Птеродактиля"

Глава 8
Я его тихо ненавижу

– Ну придурок я, придурок! – голос перешел в шепот и стал зловещим.

Карина знала эту особенность мужа превращать раскаяние в угрозу: не поймешь – то ли вина, то ли шантаж.

Автомобиль, новенький первогодок, остался на улице ночью. Просто лень было выйти и отогнать в гараж. И вот утренняя расплата – вместо колес кирпичи.

Ком обреченности и жалости к себе сжал горло. Брань, переходящая в крик, наполнила кухню почти ощутимой злобой. Казалось, тронь – и эта злоба липко измажет. У Саши дрожал подбородок. Он не мог попасть в рукав куртки, махнул рукой и выскочил. Минуя лифт, побежал по лестнице.

«Я его тихо ненавижу», – подумала Карина и стала медленно убирать посуду, механически отмечая, что еда осталась в тарелках, что его язве от этого лучше не станет, что не было дня без скандала и что она, Карина, несчастная из несчастных.

– Саша ленив патологически, – заверяла подруг Карина.

Анастасия многозначительно хмыкнула:

– Как же, как же, с тобой отдохнешь, – паралитики помчатся наперегонки, лишь бы ты отстала.

Они сидели в «Шоколаднице» днем. Народу немного, цены будничные. Привычка хоть иногда собираться вместе и жаловаться на близких помогала расслабиться и жить дальше.

За соседний стол присела девушка. Задумчиво рассматривая меню, накрутила на палец прядь волос и стала ритмично дергать, откидывая голову в такт движению.

– Каждый живет в своем мире, – промямлила Елена, дожевывая эклер. – Смотрите: или голову оторвет, или скальп снимет.

– Не завидуй молодости, – Надежда, доев наполеон, выбирала что еще взять: эклер или картошку?

– Давай покурим, – Анастасия достала сигареты. – Тебе, Елен, не предлагаю.

Вечером снова мучила боль в боку. Говорят, и к пыткам привыкают. Карина несла свои страдания как тяжелый, давящий, но необходимый наряд.

– Ты что, не видишь – я подыхаю!

Сын вздрогнул и обреченно остановился. Лучше не спорить. Медленно поворачивая лицо к матери и так же медленно преображая раздражение в сочувствие, Никита приготовился стойко и молча выслушать все, что будет сказано.

Карина, хватаясь за стены, постанывая и причитая, приковыляла к креслу.

– Вот женишься – узнаешь, каково без матери. Кто, кроме матери, станет терпеть такого неряху, – весь в отца, прости Господи! Еле ноги таскаю, стараюсь для тебя, из последних сил тянусь, посмотри: все постирано, поглажено, обед, ужин, завтрак. Все тебе, неблагодарному. А ты, а ты? За час все изгадил, все изговнил, – голос сбивался на визг, на всхлипы. Лицо багровело. Губы вытягивались и кривились.

«Ну и уродина», – подумал Никита с жалостью и раздражением.

Звонок в дверь прозвучал как подарок. Никита опрометью бросился в прихожую.

Лена вошла в гостиную, тараторя на ходу о попутчиках в метро, о толкотне и бесцеремонности окружающих и о том, как меняется с годами облик москвичей, да и москвичей ли? Всё не то, всё не так.

Карина мысленно затыкала уши. Невыносимо слушать эту Ленку. Не от души у нее всё. Какое-то наигранное, напускное словоблудие. Устаешь от Елены. Тяжелый она человек.

– Что тебе? Молодец, что зашла, – спохватилась Карина.

– Где Саша? Видела его публикацию? Гигант! Завидую, гордись.

Карина растерянно присела. Она не видела последней публикации Саши. Эти двое, муж и сын, затоптали в ней и восторги, и восхищения. Затоптали повседневной замызганной жизнью, их неприспособленность уже вышла за рамки раздражения и перешла на новый уровень. Уровень внутреннего протеста, от которого всего шаг до решительной неприязни.

Где же все-таки Саша? Третий день как должен вернуться. Ну пусть задержка из-за «представительских мероприятий» на день. Максимум, на два. Ладно, контрольный срок не вышел. Подождем.

– Так что там за публикация? Лен, у тебя под рукой? – не дожидаясь ответа, Карина выхватила журнал, торопливо перелистала, наткнулась на знакомую фотографию. Вот:

 
Боюсь, мы встретимся.
Мир тесен.
И случайность
Уже подстерегает,
угадав Предательство.
 

Господи, о чем это? О ком? Что за чушь? Так, спокойно, что дальше?

 
Своим венчаньем
Болезненно вонзаются шипы
Венка, что из одной колючей розы.
 

Куда это он собрался? Ворчу на него, ворчу, а жалею только мысленно. А в его мыслях…

 
Уж опоясан лоб.
Один цветок
Горит на обруче изогнутого стебля.
Как отвлекает каждый лепесток
От жалящих шипов.
 
 
И каплей в землю,
Конечно, упадет моя слеза.
Но это всё потом.
Пока гроза
 
 
Сокрыта
Распогодившимся зноем.
Пока одно предчувствие звенит.
И тихим, кратковременным покоем
Мое исчезновение стоит.
 

Карина застывшими глазами смотрела на Елену.

– Карин, ну Карин, очнись. Это аллегория, метафора, это не то, что ты думаешь!

– А что я думаю?

Непривычно тихий голос подруги напугал Елену.

Саша летел низко, разглядывая витрины магазинов, лица прохожих, чужие гостиные, спальни, дома. Подлетая к бензозаправке, он не успел сманеврировать и ударился головой о бензинную стойку. Напуганный заправщик бросился к Саше и начал обильно поливать его голову чем-то удушливым и тянучим. «Какой странный бензин», – устало подумал Саша, проваливаясь в вязкую бездонную крутизну.

– Мужик, а мужик, ты живой?

Чистый туалет дома литераторов закрывали редко. Например, сегодня. И то потому, что грозились отключить воду на сутки. Матвеич, едва отворив дверь, насторожился. Живые так не валяются. Неудобная поза.

В кармане бедолаги Матвеич нащупал открытый, но не начатый шкалик ликера. Машинально, не понимая, что делает, Матвеич затряс этим шкаликом над лицом Саши, пытаясь попасть ему в рот. Руки не слушались, струи ликера текли по Сашиным щекам, подбородку, шее, никак не попадая в рот. Опомнившись, Матвеич бросился к телефону.

 
Дороже ль истина надежды?
Остерегутся мудрецы,
Не поторопятся невежды
С концами совместить концы,
 

– Хватит, – сказал Владимир, оборвав Сашину декламацию. – Absentem Laedit, qui cum ebrio Litigat [3]3
  Кто спорит с пьяным, тот воюет с тенью (лат.).


[Закрыть].

– Я не был пьян тогда!

– И плохо, – ухмыльнулся Владимир. – Все, что ты сотворил достойного – все это с помощью Бахуса. А сюда попал по трезвости – вот и суди по частям о своей «истине». A minori ad majus [4]4
  По малому о большом, по части судить о целом (лат.).


[Закрыть].

Саша вошел в нашу компанию внезапно и растерянно. Владимир уже перелопатил своей извращенной мыслью главные ступени Сашиной жизни. Здесь забавно наблюдать за курьезной трансформацией прибывающих. Потому и Владимир потешается как над Сашиной растерянностью, так и над его напыщенностью.

И все-таки Сашу мы встретили как долгожданного друга. Его прибытию не удивился никто, даже он сам.

– Уже? – только и произнес. – Так это был не бензин? Это был ликер?

– Давай, поэт, располагайся, – Владимир, как опытный проводник, начал вводить новопришедшего в свод тех нехитрых правил, которые не сразу осваивают попавшие сюда так внезапно. – Не удручай себя вопросами: мол, мы тебя знаем, ты нас – нет. Это сейчас тебе непонятно. Привыкнешь и не удивишься, поэт, когда скоро услышишь собственные стихи. Например:

 
…И согнулись колени,
Бездна
Приняла последний прыжок.
И затих в том последнем бегстве
Полыхавший в тебе ожог…
 

Василий решил, что ты про него писал. Нет? А откуда ты знаешь? Помнишь, как посетили тебя эти строки? Будто кто-то подсказал, да? А может, и подсказал.

Карина ждала подруг. Последние дни тянулись как одно большое испытание. Сначала она боялась входить в Сашину комнату. Но, однажды решившись, уже не выходила оттуда часами. Размышляя, перебирая вещи, записи и стихи, Карина не находила ничего, что могло бы привязать их друг к другу надолго и прочно.

Неудачный брак, неудачная жизнь. «Я его тихо ненавижу», – эту фразу, как заученную пословицу, Карина повторяла подругам, сестре, сыну.

Скомканные похороны не задели ни тревогой, ни слезами. Облокотясь на Никиту, Карина пристроилась гостьей на этом горьком мероприятии, спешно сооруженном писательской организацией. И всё. Уже вечером, прощаясь с Никитой, Карина посетовала:

– Надо бы друзьям сообщить, не чужой все-таки…

А любопытно, поэт, вдова о тебе печалится. И подругам своим не поплакалась. О Василии больше грустит, подругу утешая, чем о тебе. Иль не обидно? – поехидничал по привычке Владимир.

…Рано лишившись матери, Карина искала в окружающих убежище, куда можно забиться и отдохнуть. Этим убежищем должен был стать со временем ее дом, возглавить который должен был Он. Красивый и выдающийся, умный, современный, вызывающий зависть окружающих. Она выискивала партнера по жизни долго и тщательно. Искала его глазами и еще чем-то внутренним, непонятным.

Давным-давно, уступив Ленкиной назойливости, она отправилась в ЦДЛ посидеть в ресторане. Не видя пользы в литературных разговорах, тоскливо наблюдала, как за соседним столиком толстые пальцы с массивным перстнем развешивают по краям тарелки рыбьи кости. Под стать пальцам лоснились губы, смаковавшие мякоть печеного окуня. Пальцы выуживали очередную косточку, когда Карина решила: хватит, сейчас меня стошнит, – и направилась в сторону лестницы, ведущей наверх к туалету. Здесь-то они и столкнулись. Саша спускался, обхватив плечи юной особы. Вызывающая вседозволенность пронизывала их позу. Карине показалось, что они вышли из одного туалета. Захотелось отбить этого баловня судьбы у этой дорогой потаскухи.

«Потаскуха» оказалась женой. Судя по дальнейшим событиям – любимой женой.

– Девушка, на чужих мужей так не смотрят, – съехидничала «потаскуха», разглядывая Карину. – Да ты проглотишь его. Оставь мне нижнюю часть, остальное глотай.

Карина хотела метнуться куда-нибудь, но узость лестницы только прижала ее к Саше, обдав запахом чистоты и силы и еще не знакомого ей богатства.

«Хочу его и только его», – эти слова толчками давили виски.

На две недели клуб стал ее средой обитания. К Карине привыкли. Саша стал приветственно кивать. Мешала жена. «Ничего, я ее выдавлю из нашей с ним жизни. Я умная, я хитрая, я сильная. А она слабая. Слабая тем, что он ее любит. Просто так, как котенка».

Первая близость походила на отрепетированный водевиль. Карина стонала и дергалась, изображая оргазм. Он верил и старался. Потом читал стихи. Свои и классиков, ничуть не смущаясь соседства.

– Ты станешь отцом, – Карина в упор смотрела на Сашину переносицу: след от очков превратился в морщину. Очень глубокую морщину. «Сейчас многие носят линзы», – почему-то подумала Карина, выжидая ответ на свое заявление.

– Ты уверена? Это точно?

«Ерзает, как трусливый кролик. Фу, противно. Ничего, перетерплю».

– Да, уверена. Была у врача.

В загсе не хотели сокращать срок ожидания. Помогла Настя. Что уж она нашептала и что пообещала – молчит. Только срок сократили до трех недель. А это позволяло практически скрыть беременность Карины.

Калейдоскоп картинок, из которых сложилась жизнь, Карина просматривала длинными вечерами. Эти вечера она неподвижно высиживала в Сашиной комнате. «Я заслужила отдых, я заслужила покой, я заслужила счастье. У меня еще будет счастье. Я найду свое счастье…» – неотвязно крутилось в ее голове.

И раньше были попытки этих поисков счастья. Однажды подвернулся Борис. Случайно. Разговорились в аэропорту, ожидая посадки на чартерный рейс.

– Вы локоть запачкали. Не здесь, выше, сударыня, еще выше, – обратился к ней незнакомец.

Карина вздрогнула при слове «сударыня», вспомнив Сашину привычку обращаться к ней так в минуты расслабленности или меланхолии.

Попутчик, поняв, что до локтя ей не достать, вытащил носовой платок и принялся сосредоточенно оттирать злополучное пятно.

Карину позабавила ситуация. Она представилась, спросила имя у попутчика, несколько раз задела подбородком в такт оттиранию его светлые волосы, из-под которых толчками поглядывали на Карину впалые, подчеркнутые усталыми кругами, глаза.

Борис суетился, краснел, терялся, невпопад говорил и невпопад замолкал. Карина снисходительно улыбалась, рассказывая о малозначительных мелочах. Внимание Бориса льстило и успокаивало. Захотелось встретиться с ним еще.

Шло время. После смерти Саши Карина обыденно смотрела на эти отношения. «Приодеть бы его. Опять откажется от «подачки»«. Дурачок. В нашем возрасте не до рыцарских предрассудков», – Карине казалось, что она чувствует угнетенность Бориса из-за невозможности блеснуть щедрым жестом. Тем теплее и ближе воспринимала она встречи, становившиеся все привычнее и привычнее.

«Милая, – думал Саша, – я тебя понимаю. Не обреку тебя на одиночество. Только сделаю так, чтобы уберечь от урода, который, – и я вижу отсюда, – нацелил на тебя извращенную утробу. На тебя, на твою искренность и самоотверженность. Я видел все это в тебе и берег, но так редко говорил о твоем драгоценном даре. О сущности твоей, наполненной добром и любовью. Ты не похожа на других. Многие в твоем окружении как тухлое яйцо в раскрашенной скорлупе. Ты же часто только эту скорлупу и видишь. Думаешь, что человек – продолжение такой же яркой обертки. Нет, дорогая. Ты по себе судишь.

Скверно мы жили с тобой. Судачили родственники: что они мучаются? А видели эти родственники одну шелуху. Сними шелуху эту – и брызнет теплым молоком та незаметная для других любовь, привязавшая нас друг к другу.

Слышишь, милая, он звонит тебе. Прости, дорогая, за проводок этот. Не могу допустить тебя к этому уроду. Новая судьба уже на подходе. Подожди чуть-чуть. А пока – споткнись тихонько об этот шнур. Так, так… ну не ругайся ты как сапожник. Потерпи.

– Ну что я за корова! – Карина, прихрамывая, растирала локоть. – Точно, Борис звонит. Не везет.

Стоя у зеркала, Карина незлобно усмехнулась. Синяк начинал наливаться и к субботе должен проявиться во всей красе. Не судьба… опять не судьба. Домашняя неустроенность раздражала, хотелось прибиться к какому-то месту.

«Значит, не судьба», – мысленно произнесла Карина уже поздно вечером, вытаскивая из духовки второй пирог. Большой, на весь противень. С вишней.

– Не выпить ли мне чаю? – вслух спросила себя Карина.

С хорошим настроением положила себе на тарелку: кусок яблочного пирога, кусок пирога с вишней и половинку эклера.

Налив чай, Карина приоткрыла балконную дверь. Стемнело. Лунный диск был ярким и крупным. Карина рассматривала видимые рельефы. Воспоминания снова увели ее в прошлое.

– Каин Авеля убил, – как-то, глядя на Луну, произнесла она вслух.

Саша повернул голову.

– А знаешь, Карин, Луна – удивительная штука.

– Поподробнее, пожалуйста.

– Как прикажете, сударыня. Вот вам несколько пунктов ее удивительности. Пункт первый: Луна повернута к Земле одной и той же стороной всегда, потому что вращается вокруг оси точь-в-точь как Луна вокруг Земли.

– Пункт второй?

– Пункт второй. Мы с Луной – двойная система. Нет больше в Солнечной системе такого.

– Пункт третий?

– Пункт третий. Во время солнечного затмения диск Луны точно ложится на диск Солнца и закрывает его, оставляя лишь солнечную корону.

– Для чего?

– Наверно, для того, чтобы люди поразмыслили о природе. Слушай дальше. Пункт четвертый. Во время одной американской экспедиции был установлен на Луне сейсмограф. Космонавты стартовали, а разгонный блок упал обратно на Луну.

– Ну и что?

– А то, что сейсмограф регистрировал колебания лунной поверхности после падения разгонного блока еще целых двадцать минут!

– Ну и что?

– Да тьфу на тебя! Такое может быть только в том случае, если Луна внутри пустая.

– Да ладно. Давай еще что-нибудь. – Карина любовалась Сашиным куражом: «Как же он хорош, когда трезвый».

– Так, слушай. Пункт пятый. На Луне нет атмосферы. Но у самой поверхности есть тонкий слой криптона. Это очень редкий в природе инертный газ. Пункт шестой. У Луны есть свойства вулканической деятельности. Я про газовые выбросы говорю. Пункт седьмой. Мы всё ищем источники энергии. А там есть «Гелий-3».

– Ну, нагородил. И что? Какой же вывод?

– А вывод такой. Все, что я вам, сударыня, доложил, наводит на мысль: внутри Луны что-то есть… или кто-то.

«Саша, Саша. Мне не хватает тебя, милый ты мой. Кто может с тобой соперничать? Никто».

Глава 9
Правило красного щита

Саша впитывал мысли Карины и, откликаясь на них, рассуждал: «Что мы знаем о жизни? Что мы знаем о смерти? Кое-кто собирает факты, рисует Мир. Двусторонний. Тот и этот. Забывая, что между мирами есть непроходимая грань, дающая уникальный шанс эту грань не заметить».

Я люблю наблюдать за рассуждениями.

Как-то встретил Рюрика с братьями. Потолковать с ними всегда интересно, – все-таки Русь соблаговолили возглавить и род свой тем увековечили на многие царствования. Сначала они обсуждали «Правило красного щита». Это, когда норманны поднимали красный щит (для прекращения драки, наверно) и вели торговлю. Потом опускали его и начинали грабить тех, с кем только что торговали. Потом обсуждение перешло в назидание. Таким, как я. В «назиданиях» преуспел младший Рюрик. Забавно было наблюдать за тем восторгом, с которым внимал ему Саша. С непривычки, видать.

А Рюрик-то разошелся:

– Враг рода человеческого со времен сотворения мира был недоволен творением человека. Выбрал соблазнительный довод: добр и щедр – значит, глуп и наивен. Попросту дурак. Зачем дураку райское существование? И так, доказывая бессмысленность рода человеческого, рыскал по временам и народам через тайные общества, масонские ложи, да и просто бытовые неурядицы, цокая языком и устраивая коварные испытания и соблазны. Каждый раз, убеждая и убеждаясь в душевной хилости человека, его тяге к предательству и продажности. Как же трудно очистить и вытащить на Свет Божий то доброе зерно и созидательное начало, которое в скорлупе скверны спрятано в каждом из нас, – горячился Рюрик.

Саша не оробел. Считай, разговор поддержал:

– Я еще не допущен к тем вселенским высотам, где определяются основы мироздания. Я так, пока – поближе к Земле.

Юрий присвистнул, восхищаясь дерзостью новичка.

Но беседа продолжалась.

– Плохим человеком быть полезнее, чем хорошим, – хитро мигнув, вставил старший из Рюриков.

– Чем же полезнее? – нервно подначил его Юрий.

– А тем, что хороший человек хоть однажды, да споткнется. Или – того хуже: сподличает по малодушию. Будет потом казниться да каяться. А люди-то быстро забывают хорошие дела. Но то, как он оступился однажды, запомнят. И на любую похвалу возразят: «Ты, мол, его не знаешь… мол, было-то с ним вот что». Совсем другое дело с плохим человеком. К плохим делам его уже привыкли. А ведь даже плохой хоть однажды да сделает душе своей в угоду дело доброе. Вот это одно дело и выставит его до конца жизни чуть ли не заступником каким. И на всякое недовольство будет у него козырь: «когда надо, мол, и я хорош…» Ты посмотри вокруг, мил человек, чему больше веры: хорошим делам, или плохим? Укажи-ка вон на идущего по земле и добавь, что он добр, смекалист, покладист, – не сразу поверят тебе, ой не сразу. Присматриваться будут да выведывать, так ли хорош, нет ли у человека каверзы какой за сердцем. А укажи на того же человека, как на вора, да на разбойника, – сразу уверуют. И проверять не станут.

– Почему не дали? Какие еще «сорок дней»? – Борис вышел из себя.

– Пошел бы сам да переворошил все в квартире. Я и так намерзся с этими похоронами. На меня уже смотрели подозрительно, того гляди пристали бы с вопросами.

– Я не могу туда показываться. Знает меня Настасьина подруга. Я с этой Каринкой хоть и завязал, да в памяти еще маячу: слово за слово – и вычислят нас с тобой.

Смерть Василия не планировалась, – попугать, да и только. Что за дурак!.. И где теперь этот портфель болтается?

Как ни крути, все ведет к этой семье.

– Надя, ну что ты не ешь ничего? – Настя по привычке подкладывала Надежде ложку за ложкой.

– Угробить меня хочешь. Вот забавно: твой Василий приснился. И уже второй раз.

Карина уставилась на подруг остекленелыми глазами:

– И мне. Два раза приснился. Первый раз не придала значения, – это сразу после похорон было. А вот два дня назад – как живой, и все Бориса хотел ударить.

– Чего только во сне не увидишь, – Настя покачала головой и задумалась: – А ведь твой Борис с Василием не знакомы. А сон их вместе свел…

Борис отрешенно смотрел на Карину. Ее радостное возбуждение не передавалось ему и не взбадривало. Хотелось покинуть эту нервозную квартиру и никогда в нее не возвращаться.

– Говоришь, у подруги муж умер? Может, познакомишь с подругой, ведь мы не чужие с тобой. Вместе и посочувствуем.

Карина красиво выкладывала куски обжаренной рыбы на овальное блюдо. Рядом с блюдом уже стояла тарелка с отварным картофелем, под мелко нарезанным укропом. От стола шел вкусный запах, квартира сияла чистотой, в кресле сидел Борис. И совсем не хотелось говорить о похоронах, поминках и особенно об ушедших мужьях.

– Слушай, мы так долго не виделись. Зачем нам чьи-то потери?

«Потери – точно сказано, – подумал Борис, – именно потери. Большие потери. Я не допущу этих потерь».

– Ты скрываешь меня от подруг, что ли? – Борис старался изобразить обиду. Пойми, ты мне небезразлична. Хочу знать о тебе все. Видеть твоих близких, встречаться с родными, быть тебе не чужим по-настоящему, – распыляясь все больше, Борис почувствовал вернувшуюся уверенность и приятный запах еды. – Ну что, за стол?

Карина улыбнулась, пододвинула стул и, снова ощутив себя центром семейного очага, принялась накладывать в тарелку Бориса все, на чем только что остановились его глаза.

– Я завтра собираюсь к Насте. Хочешь, вместе пойдем?

– Завтра, так завтра.

– Заходите, заходите! Как же плохо в доме без мужчины. И страшно. А вы – тот самый Борис, из аэропорта?

– Тот самый.

Карине показалось, что Настя не прочь ее Бориса оставить здесь без нее – дежа-вю какое-то, мало ей тогда оказалось Василия. Впрочем, Вася мог и не рассказать Насте про тот детский роман.

Борис переводил глаза с одного места на другое. Квартира небольшая, но ящиков и шкафов много. Здесь без тесного внедрения не обойтись. «Ну что за лох этот Степа, не мог воткнуться сюда посерьезней. Давно бы все выведал или разыскал», – у Бориса снова потускнели глаза. Усталость последних дней сказывалась все сильнее.

Через час после того, как Борис проводил Карину, у Насти зазвонил телефон. Уже знакомый голос настойчиво потребовал:

– Трубку не бросать, иначе приду сам. Так что, не нашла никакого портфельчика или свертка? Может, все-таки помочь поискать? – Степан напирал: – Запомни, дура: это – вещь не Василия, а моя. И сороковины к моим вещам не относятся. Всё. Завтра последний срок, иначе сам «наведу беспорядок».

– Карин, Борис у тебя? Ушел? Ты в своем уме, нужно мне твое добро! Я о другом. Опять этот «Степик с похорон» объявился. Угрожает. Я боюсь.

Мобильник заурчал, когда Борис открывал входную дверь. Не веря в удачу Борис попросил Карину еще раз повторить просьбу об «охране» Анастасии, подробно расспрашивая, что за преследователь и с какой стати домогается вещей Василия, да кем таким особенным был этот Василий, да все ли у подруги в порядке с психикой, да, может, лучше врачу, а не ему, Борису, опекать подругу.

Поняв, что Карина удручена свалившейся на нее ответственностью за подругу и не может найти в себе сил уйти на попятную, Борис снисходительно дал себя уговорить.

Спустя сутки Борис знал каждую мелочь в квартире Анастасии. Он мог с закрытыми глазами сказать, в каком шкафу висит одежда, на какой полке лежат вещи, чем любил пользоваться Василий, что носила Анастасия, где спрятаны старые тетрадки Татьяны, куда кладут игрушки ее детей. Вещей было много, и они были разные. Но того, что искал Борис, среди них не было.

Через два дня Степан и Борис, встретившись в сквере на Спартаковской, вычеркнули из поискового списка квартиру Василия и его самого. Взглянув на купол Елоховского собора, не сговариваясь, направились внутрь. Поближе к Богу. Каждый от себя зажег поминальную свечу и, перекрестившись, поставил на канун для Василия. Мысленно попросили у Бога прощения и для Василия, и для себя, посетовав, что не по злому умыслу оборвалась Васина жизнь, что будет уроком их тяга к стяжательству, что все грешны перед Господом, а Он, как и подобает Творцу, милостив и постарается их простить.

Облегчив душу, перекрестившись у двери, и совсем уж собравшись уходить, Степан повернул голову и увидел Надежду.

Надя зашла в храм случайно, помянуть мать – благо что оказалась в тот день недалеко от Елоховской. Ее удивило, что в будний день кроме «хромых и убогих» пришли помолиться двое мужчин, по виду успешных и не бедных. Один из них, тот, что худощавее и угрюмее, показался ей знакомым – точно, на похоронах Василия видела.

«Он смотрит на меня. Видно, тоже узнал. Подойти – не подойти?» – Надя не решалась двинуться с места. Вдруг этот худощавый, дернув напарника за рукав, стремительно направился к выходу.

Вечером, набрав Настин номер, Надя поведала подруге о встрече в храме. К удивлению Нади, Анастасия так сильно заинтересовалась происшедшим, что предложила собраться у нее как можно скорее. Надя чувствовала, что это было не любопытство. «Что-то происходит, – думала Надежда. – Я сама виновата: дела, дела, не до подробных расспросов. А ведь что-то происходит, я чувствую».

Утром, придя на работу, Надя, как обычно, сняла сапоги, сунула ноги в рабочие, растоптанные туфли, сделала шаг и поняла, что туфли свое отслужили, пора выбрасывать. «В чем же мне сегодня работать? – подумала Надя. – Кажется, в кладовке лежат какие-то. Пусть старые, зато целые». Открыв кладовку, Надя включила свет, нашла туфли – ничего, выглядят прилично, и, совсем уж собираясь закрыть кладовку, увидела портфель.

«Унесу-ка я домой этот раритет», – подумала Надя, проводя рукой по портфелю. На пальцах отпечатались серые следы пыли. Надя засмотрелась на грязные ладони и не заметила вошедшую помощницу.

– Надежда Петровна, давно хотела спросить, это чье?

Кукольный ротик скривился в сторону портфеля так брезгливо, что Наде захотелось этот портфель тут же выбросить.

– Ничье, – огрызнулась Надя, – старые бумаги, захвачу домой, – разберусь. А ты – работай. Рабочий день начался.

Надя тщательно вымыла руки. Влажной тряпкой протерла портфель и еще раз вымыла руки. Медленно, стараясь не растерять возникшее вдруг предчувствие, Надя присела и задумалась. Воспоминания повернули ее в сторону того злополучного дня. Что-то не давало ей покоя. Мысленно прокрутив все события утра, когда она наткнулась на портфель, Надя поняла причину беспокойства. Это – тень, мелькнувшая в проеме. Очертания тени были ей знакомы. То есть принадлежали знакомому ей человеку. Кому?

Надя напряженно вспоминала, кто же из знакомых мелькнул в том проеме и так назойливо вошел в сознание?

Устав от насилия над памятью, Надя взяла портфель и решительно направилась к двери. Спустя минуту зазвонил мобильник. Настя просила приехать к ней. Просила настойчиво, повторив несколько раз, что надо собраться всем – и Лена приедет, и Карина, так что отказы не принимаются, в чем есть, с чем есть – так и приходи. Прямо сейчас.

Надя вздохнула, посмотрела на портфель и снова засунула его в кладовку.

Спустя час она звонила в дверь Анастасии.

– Сама заварила кашу и сама же опаздываешь, – Лена, сидя напротив часов, следила за стрелками, убеждаясь в раздражающей непунктуальности подруг.

Карина, всего на десять минут приехав позже Елены, молчала и старалась не раздувать напряжение. Что за характер у этой Ленки, ведь не на поезд опаздываем – могла бы и не заметить.

– Короче, мне угрожают, и я в опасности, – Настя решительно посмотрела на подруг и остановила взгляд на Надежде. – Что этот Степик делал в соборе? Грехи замаливал или по мою душу благословение ходил получать? С кем, говоришь, он там свечки ставил? Ты почему так Васькину куртку рассматриваешь? Я не буду трогать его вещи, пока не пройдет сорок дней. Где он бросил ее тогда, – пусть там и лежит.

Надя очнулась от оцепенения:

– У тебя есть что-нибудь в холодильнике? Я с работы, да и девчонки поели бы.

Не дожидаясь ответа, пошла в кухню, открыла холодильник и стала придумывать, что бы смастерить сейчас к столу побыстрее и поаппетитней.

Выложив на середину блюда несколько оставшихся ложек салата, вскрыла мясную и колбасную нарезки. Аккуратно, двумя хороводами ровные куски копченого мяса и колбасы обрисовали холмик салата, придав большому блюду праздничный вид. Еще в холодильнике нашлась отварная картошка, пучок укропа, почти нетронутая курица и кусок засохшего сыра. А на столе в целлофановом пакете лежало много-много хлеба. «Да, трудно думать о калориях в нашей суматошной жизни», – Надя вздохнула и принялась хозяйничать. На сковородке уже растаял кусок сливочного масла, обжаривались ровные кубики картошки, на другой сковороде покрылась корочкой курица. Обмакнув куски хлеба в молоко с растопленным сливочным маслом, Надя посыпала их натертым сыром и укропом, – получился целый противень горячих бутербродов. Духовка раскалилась, минут семь – и готово. Надя радостно блюдо за блюдом передавала Елене, и та торжественно относила еду в гостиную.

– Надька, ты супер! – Карина восхищенно поправляла принесенные Анастасией тарелки, незаметно протирая приборы, завершала сервировку сидя, боясь потревожить стихшую на сегодня боль в боку.

– Последнее время Василий носил эту куртку? – Надя еще сама не понимала, почему так интересна куртка, почему куртка кажется ей отдаленно знакомой и почему так важно узнать, в ней ли Василий ходил этой зимой?

– Ну, в этой… кажется. А что? У него есть еще две куртки и дубленка. Показать? Хочешь для Юрки? Бери, только после сорока дней.

«Ее не исправят ни жизнь, ни испытания», – Надя опять углубилась в поиски ответов на вопрос, почему ей так интересна куртка?

– Так кто тебе все-таки угрожает? – Надя хотела увести разговор к событию, из-за которого они так внепланово собрались.

– Ты была на похоронах? Помнишь такого хмурого, высокого, короче, чужого?

– По-моему, его Степаном зовут. Да, «Степик» – так его водитель окликнул, когда тот в дверях замешкался, – Лена вспомнила, что в автобусе незнакомец сразу сошелся с водителем, который никак не мог раскурить сигарету – у того зажигалка не работала, а старый спичечный коробок намок, и Степик, не меняя сумрачного выражения лица, выручил водителя. Попросту подарил водителю свою зажигалку.

– А ты видела, как этот Степик говорил со мной? Не видела? Да он же напугал меня еще там, на кладбище. Потом домой ко мне заявился, – считает, что мой Василий ему задолжал что-то. Слава Богу, Каринка дала напрокат своего знакомого. И все бы хорошо, да ты, Надежда, опять подтвердила закон, что «если кажется, – все хорошо, значит, о чем-то не знаем».

– Погоди, погоди со своим законом. Я-то чем тебя озадачила? Ну, увидела двух мужиков в церкви. Ну, узнала в одном из них Степана. Дальше что?

– А вторым кто был? – Карину что-то кольнуло. Неясная догадка настойчиво требовала или подтверждения, или опровержения, – постарайся описать второго поподробнее. Очень нужно.