Текст книги "Хроники Птеродактиля"

Глава 14
И пороки, и добродетели, и желания, и тайны

– Что, поэт, тревожно тебе? Как это в твоих стихах: «…Мы так охотно называем злом все то, что не усвоено умом»? Думаешь, тебе первому пришло такое в голову? Нет, дорогой, вслушайся в древнее изречение: «Damnant quod поп intellegunt [9]9
  Осуждают то, чего не понимают (лат.).


[Закрыть]», – Владимир не отходил от Саши, изводил его колкостями, всеми силами отстранял от вмешательства в те дела, которые остались там.

Я понимал старания Володи: Лена ввязывалась в ненужную суету, которая хоть и была ей не опасна, но и нужды в ней особой не было. После прихода сюда Володька, как и там, держался со мной надменно и вызывающе, откровенничать не любил. Да здесь это и не нужно, скрывать-то нечего: все известно, все с нами – и пороки, и добродетели, и желания, и тайны.

У Елены все валилось из рук: еще утром не ожидалось никаких гостей, мечталось поспать подольше и провести Восьмое марта в праздничном безделье. Как бы не так! Первыми напросились дети. Любовь Ивановна не напрашивалась, просто скомандовала: будьте дома, еду. И завершило все предложение Виктора сыграть «по полной программе», то есть до глубокой ночи.

Лена молча швыряла кухонные приборы, что-то резала, терла, перемешивала и раскладывала. Она в который раз называла себя слабовольной и патологически безотказной.

– Ну почему, когда нужно найти дурака, всегда приходят ко мне? – устало присев, пролепетала Лена и горько ухмыльнулась, вспомнив что-то противное из своего детства. Про Восьмое марта, наверное…

В шестом классе девочки вдруг быстро выросли. Володя с досадой заметил, что Ленка смотрит на него сверху вниз. «Вот дылда: тощая, костлявая – смотреть противно, – Володя перевел взгляд на Каринку. – Эта новенькая, пожалуй, ничего… Да нет, воображает много».

…Так, надо что-то делать с Восьмым марта: вон как девчонки расстарались ко Дню Советской армии – и открытки подписали, и чай с пирожными устроили. Наверняка Ленка открытки сочиняла. Что-то есть охота. Открытки, открытки… Сколько же пацаны собрали? Хватит. И на открытки, и на чай. Торт купим. Не будем как они. Да еще на полкило конфет останется. Короче, вперед: сначала открытки, а заодно и поесть!

«Опоздал, – раздраженно подумал Володя, когда увидел, что Лена убирет посуду, – уже пообедали».

«Он так и не научился стучать в дверь, – грустно подумала Лена. – Толкнул, вошел, схватил кусок пирога, сунул в рот и сел. Зачем портфель-то на стол взгромоздил? Такой грязный портфель, истерзанный какой-то.

Ладно, хорошо, что сел. Ох уж этот Володька: маленький, толстый. Интересно, подрастет? А может, и подрастет, и похудеет?»

Лена подошла, встала рядом и наклонила голову.

«Как фонарь над ежиком», – почему-то решил Володя, поднял глаза и кивнул в сторону портфеля:

– Для тебя работа есть. Завтра Восьмое марта, девчонкам подписать открытки надо. Что значит «я здесь при чем»? Кто подписывать будет? Я не умею сочинять поздравления. Так что садись, сочиняй, пиши.

– А себе? Тоже я подписывать буду? – у Лены задрожали губы.

– А кто же? – изумился Володя. – Все открытки одним почерком, иначе нельзя. Пиши, говорю.

– Я не хочу писать поздравление себе. Ну хоть мою подпиши сам, ну хоть одно слово «поздравляю» напиши, пожалуйста… Я не хочу, я не хочу!..

Слезы катились крупными градинами, и сквозь них Лена видела довольную улыбку Володьки. Он икал и сопел.

«Поздравляем с праздником 8-е Марта. Мальчики 6 класса «А»» – подписала Лена последнюю открытку. Для себя.

Тихо вошел Анатолий:

– Скатерть постелил, тарелки расставлять? А салфетки какие, бумажные или…

– Или, – бросила Лена и направилась в гостиную.

С появлением гостей настроение улучшалось. «Да ты помолодел!», «Ты никогда так хорошо не выглядел…», «Уж не пластическую ли операцию сделала?», «Опять новый костюм» – радующие слова произносились легко и искренне. Часы летели, суета затягивала, и только к концу вечера, разомлев от обжорства, наконец вспомнили про карты.

– Молодежь уходит, – Виктор проводил взглядом Диму с семьей. – И чего теперь ждем? Я сдаю.

– А не увеличить ли нам кон сегодня? В стране инфляция, а мы все по рублю да по рублю, – Любовь Ивановна с достоинством положила на коновый подносик пятирублевую монету.

Лена аккуратно отсчитала четыре рубля сдачи для матери, положила свой рубль и тихо произнесла:

– На своих.

В этот раз повезло Нине. Не просто повезло, Нина настолько «расслабилась», что начала блефовать. И здесь удача не отвернулась: каждая замена карт приносила козыри, Нина раскраснелась, сгребая выигрыш. Снова и снова, не брезгуя даже сомнительным видом на взятку, играла или, когда уж совсем на руках ничего, вистовала.

К полуночи усталость взяла свое. Поставили чайник, подсчитали итоги игры и, сменив азарт на тихую беседу, предались воспоминаниям, сетованию на молодежь, политику и моральный беспредел.

– Жаль, Николай не дожил до переезда Варвары поближе к нам, – перевела разговор на семейные дела Любовь Ивановна. – Неделю назад я навестила ее в Валентиновке, так веришь ли, Нина, она подарок мне припасла. Собственоручно сделанный. Целую баночку каких-то шариков. Пахнут вкусно – то ли медом, то ли травкой какой душистой, на ощупь немного жирные, но следов не оставляют. Говорит, что от любой хвори поможет да и годков лишних прибавит снадобье это. Не верится, но обижать не стала, пусть лежит.

– Отсыпь шариков, – Нина развернула целофановый пакетик. – Ну Вить, что смотришь как на дуру? Ладно, не надо мне этих шариков, горошин этих дурацких совсем не надо, – Нина рассматривала баночку, потом встряхнула ее, сняла крышку, понюхала. – Похоже на что-то индийское. Из чего Варвара их делает-то? Не знаешь, а берешь. Да еще хранить собираешься. А если отрава какая да внуки рискнут попробовать?

Нина высыпала несколько горошин на ладонь, понюхала еще раз, потрогала и нехотя ссыпала обратно в банку. То ли случайно, то ли еще почему, но несколько горошин все-таки осело в приготовленном пакетике, который быстро был завязан и уложен в объемистый кошелек.

– Успеть бы в метро до закрытия, – Виктор старался ускорить шаг, почти волоча за собой Нину. – Может, и нам в Валентиновку съездить? Варвару навестим, Татьяну проведаем, если она там окажется. Люба говорит, что Татьяна там днюет и ночует. Дочка-то у нее не слишком гостеприимная, только брать любит, а позаботиться о матери ей всегда некогда, вот Татьяна и скоротала, считай, всю эту зиму у матери в Валентиновке, – Виктор начал вслух повторять, как найти в Валентиновке Варвару, как лучше добраться до ее улицы по еще не растаявшему снегу. Говорил он громко, стараясь расслышать собственный голос да чтоб Нина лишний раз не переспрашивала.

Так и шли до метро, не обращая внимания на случайного прохожего, который внимательно прислушивался к их разговору, все повторял вслух то улицу, то поворот, то дом, то еще что-нибудь из того подмосковного места, куда собралась съездить эта пожилая пара.

Борис радовался как ребенок. Не зря он дежурил в этом злополучном подъезде неделю. Прекрасно, что старики так разговорчивы и глуховаты. Надо же, по нескольку раз повторяют одно и то же, любую мелочь, любую подробность уточняют, обсуждают… Да, старики – это кладезь информации.

Едва дождавшись утра, Борис примчался на Ярославский вокзал и монинской электричкой отправился в Валентиновку. В вагоне было холодно и безлюдно. Мартовское солнце согрело одну сторону плохо отапливаемого вагона. Борис пересел ближе к окну, подставил лицо под весеннее солнце и задремал. Убаюкивающий стук колес заставлял повторять как заученный урок: «От платформы направо, потом налево, прямо – и в тупик. Домик кирпичный, забор зеленый, там колодец, вода – как родник…»

Спящая Валентиновка встретила Бориса неприветливо. Солнце растопило снег, который никто не убирал. Хлюпающая грязь проникла в ботинки и мокрые ноги тут же отозвались начинающимся насморком. «Не хватало еще простудиться, – подумал Борис, – я ведь горлом работаю».

– Есть кто дома? – Борис почему-то считал, что старые люди встают рано.

Ему не открыли ни через десять минут, ни через полчаса. Привычка нести караул в подъезде матери Елены сначала навела на мысль: подождать. Однако поразмыслив и пошевелив пальцами в промокших ботинках, Борис посчитал эту поездку тренировочно-пробной и решил вернуться в Москву ближайшей электричкой.

Обратный путь оказался веселее. Подмосковное население спешило в столицу на службу, по делам, в общем, за счастьем. Люди переговаривались, коробейники призывно выкрикивали товары; кто-то покупал, кто-то читал, все двигалось, дышало.

Электричка прибыла без опоздания, рабочее время начинало свой ход, и Борис, как человек, привыкший жить и двигаться в другую сторону, с удовольствием направился к дому. Поспать и позавтракать.

Мокрые ботинки напомнили о себе к вечеру. Насморк перешел в озноб, озноб в дерущий кашель, а горло стало сухим и колючим. Борис заметил, что снова ругается вслух.

– Это из-за болезни, – возразил сам себе вслух.

Телефонная трубка казалась холодной и почему-то мокрой. Все вызывало брезгливое отвращение. Расхотелось звонить. Расхотелось есть. И снова хотелось спать, спать, спать.

Снился Борису сумрачный подвал, где шмыгали мыши и капало сверху. В подвале кто-то находился, и это вызывало беспокойство. Страшно, однако, не было, и Борис решился на отчаянный шаг: разузнать, кто же в этом подвале живет? Осматривая углы и закоулки, Борис наткнулся на что-то теплое. Это теплое шевелилось, вытягивало из-под покрывала костлявую руку и крючковатым пальцем подзывало поближе. И снова Борис не испугался, а подошел и ухватился за палец, радостно удивившись собственной ловкости. Палец стал мягким и податливым, вытянулся в тонкий шнур. Борис проснулся. Рука переминала телефонный провод, одеяло сползло на пол, а взмокшая от пота простыня сбилась в неприятный комок.

– Здорово меня развезло, – четко проговорил Борис и задумался. Крепко сжав губы, он пытался рассуждать «про себя»: «С этим надо что-то делать, я себя не контролирую, но если я это понимаю, значит, небезнадежен. Просто надо себя контролировать. Каждый раз. Привыкну – и перестану разговаривать сам с собой», – Борис, довольный, подошел к зеркалу, отметив, что такой длинный монолог произнес «про себя», ни разу не сбившись на «вслух».

Пошатываясь, прошел на кухню, поставил чайник и выгреб из выдвижного ящика таблетки. Кроме аспирина ничего подходящего не нашлось. Сунув таблетку в рот, он попробовал ее проглотить не запивая, но пересохший рот не слушался, таблетка царапала нёбо, Борис выплюнул таблетку на ладонь и решил дождаться, когда закипит чайник. За это время нарезал лимон, положил сахар, ложку индийской заварки. И перед тем, как налить чай, снова отправил в рот злополучную таблетку.

Спустя час Борис с удовольствием болел в сухой постели. Не хотелось читать, не хотелось смотреть телевизор, не хотелось никому звонить. А надо бы…

Последний заказ, который так и потерялся вместе с портфелем, нужно было выполнить. И дело здесь не только в деньгах, которые давно растворились в житейских тратах. Дело в заказчике. Заказчик этот – серьезная личность. И требует эта личность к себе серьезного отношения.

– Портфель нужно найти во что бы то ни стало, – Борис испуганно сжал губы, повторил только что сказанное уже «про себя» и почему-то оглянулся по сторонам – не видит ли кто его бесконтрольного поведения.

Глава 15
Маркиз, это моя кровать!

– Маркиз, это моя кровать, – еще во сне Степан почувствовал тепло котенка. Вспомнилось, что неплохо бы вымыть нового жильца, да лень и жалко: пищать будет. «Интересно, – подумал Степан, – у Бориса случилось что или он забил на меня?»

Убрав за котенком, накормив себя и его, Степан все-таки решился позвонить Борису. К телефону долго не подходили. Наконец хриплый голос произнес «алло». С трудом узнав голос приятеля, Степан сочувственно предложил помощь, поинтересовался температурой и, чтобы развлечь больного, рассказал Борису о своих приключениях, благодаря которым у него теперь появился Маркиз, а с ним пришли заботы и ушло одиночество.

– Придушил бы ты своего котенка, – буркнул Борис и бросил трубку.

Степан застыл с трубкой в руке. Он оторопело смотрел на трубку, словно это она такая – жестокая и глупая. Потом, горько усмехнувшись, решил, что больной человек не ведает, что творит, и нечего на него обижаться.

Ноги сами привели Степана к дому Анастасии. Не решаясь войти, он пристроился на скамейке, закурил и стал ждать. Входили и выходили разные люди. Дневное солнце скрылось за крышами. Сразу похолодало и потемнело. Поеживаясь и потирая затекшие руки, Степан поднялся, прошелся туда-сюда и совсем уж собрался уходить, как из-за угла появился знакомый силуэт этой большегрудой женщины. Пройдя несколько шагов, Настя остановилась, замахала кому-то рукой и медленно направилась к подъезду, словно ожидая, что кто-то ее должен обязательно догнать. Так и оказалось.

– Ты что плетешься еле-еле? – Настя выговаривала Надежде, что совсем замерзла, что лишний вес никуда не денется, если быть такими неповоротливыми, что нечего заходить в магазины, обойдемся тем, что есть.

Степан смотрел на женщин почти с восхищением. Смотрел и не верил глазам: в руке вместе с легкой сумочкой Надя держала потертый порфель, совсем не подходящий облику этой дамы.

– Нет, не научила меня мудрости ни жизнь, ни смерть, – Владимир приблизился ко мне с явным желанием пообщаться, – я про войну, добавившую вам и увечий, и страхов, и грехов. Лестно, наверно, вам было почести свои нести по такой долгой жизни?

– Да, мудрости тебе не хватает. Пока. А воинские почести ты мне не приписывай. Вспомни-ка те времена: выбор был невелик – либо идешь на войну, либо, с моими-то гнилыми глазами, кротом докоптишь небо в унижении и обидах. Вот и выходит, что простая выгода на войну меня отправила, и не стоит геройство приписывать ни мне, ни кому другому. Все просто: люди шли воевать, потому что «не воевать» было опаснее и для жизни своей, и для близких, и для совести. Вон как ты маешься: нет тебе ни облегчения здесь, ни покоя, а все из-за гордыни твоей да натуры пакостной. Что, тошно за Леной отсюда приглядывать? То-то и оно, видно, не зря так скоро сюда попал – хватит, напакостил всем, пора и отдых дать суете земной.

– Вы несправедливы ко мне. Сторонитесь нашей компании. А ведь ваших кровей кумушки запутали клубком то, что не принято в житейских делах использовать. Под удар кое-кого подставили родственнички ваши. А Елена вроде бы и ни при чем, хотя дала ход горошинке запретной. Не обижайтесь, помню, что по незнанию. Зато вы знали, что давали ей в тот знаковый час. А уж о старушке-молодушке и говорить смешно, – через ее глупость чуть ли не торговое предприятие сколотилось в виде шайки-лейки из убогих мошенников. Да, убогих. Вон, Саша свою Карину никак у этого психа не выудит. А все из-за ваших родственничков, будь они неладны, – на всякий случай Владимир не стал ждать возражений, переместился в сторону Василия, который по обыкновению, не вмешиваясь, приглядывал за своей Анастасией.

– Этот портфель, что ли? – Настя выхватила портфель из Надиных рук, почему-то потерла его рукавом, понюхала и вернула Надежде, – говоришь, бумажки засаленные с напечатанной белибердой? Видно, белиберда эта денег стоит, иначе никто не стал бы охотиться за этим портфелем, – Настя насупила брови, помолчала. – Думаю, надо попробовать разобраться в этих карточках. Или выторговать за этот портфель хорошую долю. Или войти в долю. Кто это в дверь звонит? Почему не открывать, а вдруг Таня? Ну что ты опять про этот глазок, боюсь я этих глазков: глянешь, а в тебя выстрелят. Открою, Таня, наверно.

Надя не успела понять, как удалось ввалившемуся человеку так молниеносно выхватить портфель и так же молниеносно исчезнуть. Придя в себя, женщины выбежали на улицу, осмотрели окрестности, заглянули в соседние подъезды, – никого.

– Лучше бы ты этот портфель не уносила с работы, – устало проговорила Настя, – звони Карине.

Третий час коротал Степан в собранной из бревен избушке, что стояла заброшенной и захламленной в той части двора Настиного дома, куда давно перестали водить на прогулку своих детей местные мамочки. Широкие щели этого детского домика позволяли увидеть все, что творится в округе. Анастасия и Надежда, выбежав несколько раз из подъезда, заглянув во все мыслимые и немыслимые места, видно, решили, что «захватчик» исчез окончательно и бесповоротно. «Интересно, – думал Степан, – узнали меня эти тетки или нет?» Размотав шарф и сняв шапку, будто специально связанную для таких дел, Степан вытер вспотевшую шею, посмотрел на часы и решил, что пришло время покинуть убежище.

В метро было немноголюдно. Прохожие праздно разглядывали друг друга, оборачивались на ярких женщин, испытывая безмятежное удовольствие от беззаботности, царившей в эти поздние часы в московском метрополитене.

Из открывшихся дверей подошедшей электрички выплыла величественная дама, в которой Степан, почему-то не удивившись, узнал Карину. Всего один раз, на похоронах Василия эта женщина мельком взглянула на Степана.

«Может, не узнает? – лукаво затеплилась спасительная надежда. – Узнает. Уже узнала», – Степан бросился в еще не успевшие закрыться двери.

Поезд тронулся, и Карина боковым зрением увидела, как заспешил в глубь вагона напуганный чем-то человек. В его облике узнавалось почти забывшееся событие, неприятный осадок которого вытащил из памяти тревожные дни похорон, поминок, надоедливых преследований и бесконечных предчувствий.

– Портфель украли, – Настя швырнула Карине тапки. – Обыскали все вокруг, сбежал. Что значит, какой портфель? Мы же вычислили этот портфель. Ну вот, хорошо, что вспомнила. Надя принесла его ко мне. И разгадать не успели, что в тех стародавних схемах зашифровано – раз, и украли. Видно, «вели» Надежду с этим портфелем прямо к моей квартире. Побоялись на улице отнимать. – Настя тараторила, не останавливаясь, боясь, пропустить что-то важное и искренне полагала, что Карина своим приходом все объяснит и поможет.

– А может, ну его, этот портфель, – Надежда устало пристроилась рядом. – Представляете, как легко и свободно снова будем дышать: ни тебе обысков, ни тебе угроз и приставаний – живи в свое удовольствие, спокойно и радостно. В конце концов, это я на тот злосчастный портфель наткнулась, мне и решать: забыть о нем, или нет.

– А как же Вася? За что он на тот свет отправился, – у Насти навернулись слезы. – Да этот портфель найти и с умом использовать – для меня теперь дело чести. Что значит «ну, ну, без пафоса»? – Настя отвернулась и обиженно побрела на кухню.

Карина присела на кухонный диванчик, закурила, посмотрела на потолок и подумала о том, как фотографируют привычные вещи свойства, да, пожалуй, и судьбы своих хозяев. Потолок над мойкой грязным рельефом прочертил пятно, отдаленно напоминающее карту России. Водопроводная труба врезалась в потолок именно там, где на карте должна быть Москва. От «Москвы» ломаной трещиной куда-то на восток шла будто бы дорога. А со стороны окна на эту «карту России» смотрел профиль горбоносого мужчины – точь-в-точь Иван Грозный. «И судит этот грозный царь маленькую семью с маленькими грехами и назначает большое наказание одним и смертную казнь другим», – Карину передернуло от высокопарности мысли при взгляде на грязный потолок. Затушив сигарету, она быстро вскочила, но нога – от резкого движения – болью усадила Карину снова на диванчик.

– Борьку надо искать, – рассудила Карина, потирая ногу, – раз уж известно об их знакомстве, значит, нечего утаивать эту историю с портфелем. Сядем спокойно, прижмем эмоции и по-деловому обсудим все: и тайное, и явное. Ставь чайник, я слойки по дороге прихватила. Да убери ты эти глиняные бокалы, не в столовой, чашки с блюдцами поставь. И тарелочки, тарелочки, тащи сервиз чайный: вон у тебя лимон в холодильнике и колбаска сырокопченая – не жмотничай.

После звонка Карины Борис долго смотрел в окно. Глуповатая улыбка придала лицу новое выражение.

– Вяло текущая шизофрения, – громко произнес Борис, глядя на свое отражение в оконном стекле. Сняв трубку, он стал терпеливо ждать, когда Степан соизволит ответить.

Вскоре длинные гудки сменили короткие. «И телефон меня не любит», – Борис положил трубку на рычаг, открыл окно и вдохнул воздух, как ядовитую смесь, предназначенную специально для того, чтобы его, Бориса, окончательно простудить.

К вечеру Степан позвонил сам. Говорил спокойно, как о самом обычном деле, совсем не выпячивая своей заслуги. Под конец разговора, как бы вскользь, упомянул о нечаянной встрече с Кариной.

– В метро, в дверях? – Борис перешел на хрипловатый визг. – И ты только сейчас об этом вспомнил?! Пулей ко мне! С портфелем.

Обернувшись одеялом, Борис мерил шагами комнату, толкал ногой стулья, то бросал, то снова поднимал книги и говорил, говорил, говорил. Вдруг почувствовал спиной чей-то взгляд, остановился и резко развернулся.

– Дверь незаперта, – заметил Степан, войдя в квартиру Бориса. – Неважно выглядишь. Может, врача?

Степан переодел приятеля в чистую пижаму, укрыл одеялом и, сев напротив, стал обстоятельно рассказывать о своих приключениях.

Борис слушал и радовался, что рядом кто-то есть и этот «кто-то» о нем позаботился. «Хорошо, что я его пока не убил», – подумал Борис, засыпая, и порадовался тому, что сказал это «про себя».

Маркиз встретил Степана радостным урчанием. Погладив котенка, Степан разделся, положил на стол объемную папку и задумался.

Смутное беспокойство, возникшее еще в квартире Бориса, переросло в уверенность: мужик болен. И не только простудой. По дороге к Борису Степан предусмотрительно скопировал карточки, лежащие в портфеле, положил копии в папку, а папку – в матерчатую сумку, где уже болтались купленные утром баночки и пакетики с едой для Маркиза. Степан с улыбкой вспомнил, как боялся, что подозрительный Борис заглянет в сумку, начнет докапываться, что в папке, а оказалось… Больной он и есть больной. В сумку-то он, конечно, сунулся, да сразу и отпрянул, увидев «вискас». Пробубнил только: «Значит, не придушил».

Степан вытащил из папки скопированные листы, отыскал линейку, карандаш, ножницы и начал аккуратно расчерчивать на принесенных листах ровные прямоугольники, чтобы получились карточки такие же, какие оставил он у Бориса. А что делать? – одни карточки должны совмещаться с другими, уголочки третьих карточек должны быть ключом для четвертых, короче, трудное занятие, но выполнимое. А большие деньги за легкое занятие и не получишь. Так-то, квалификация нужна.

Сколько людей – столько рецептов. Степан понимал, что быстро эту работу не сделать, поэтому начал с тех карточек, что в первую очередь понадобятся. Клиент серьезный, ждал долго, получит первым. Сначала рецепт соорудим, потом соберем продукцию, и – вперед, за деньгами!

Всю неделю рыскал Степан по рынкам, по магазинам, по знакомым гомеопатам, чтобы точно и правильно составить злополучный заказ. Клиент не торопил – велик соблазн от результата да и заплатил пока только аванс.

Наконец выверенные на медицинских весах, пахнущие медом и травами бурые горошины – все двенадцать штук, по одной в месяц – аккуратно легли в коробочку, каждая в свою ячейку: на март, на апрель – и так на все двенадцать месяцев до февраля следующего года.

– Не отдавай сразу всё, возьми сначала деньги, – наставлял Степан еще не оправившегося от болезни Бориса. – Деньги большие, смоется, если получит всё.

– Разве бывает два аванса? – съехидничал Борис. – Ладно, соображу.

«Сообразит ли? – засомневался Степан. – Ладно, подстрахую…»