Текст книги "Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой"

47. Е. Макарова – И. Лиснянской
28, 30 июня 1991

28.6.1991

Дорогая мамочка, и впрямь – сижу в Токио, в кафе, 15 минут свободного времени. Я здесь совершенно обладела от красоты, даже гора Фудзияма живая, и из нее идет дым. Словно калмык в своей шапке сидит, одна голова видна, да дым из трубки.

Красота, особенно людные места. Базар с рыбой, лавки японские. И работа. С утра до 2–3 ночи. Режиссер, переводчица и я. ‹…›

Встретили в аэропорту, у меня порвалась ручка от чемодана, режиссер нес на себе мой чемодан до поезда в Токио. Оттуда мы поехали в Осаку – 4 часа на поезде, оттуда утром обратно в Токио, опять с этим гнусным чемоданом – и вот мы идем втроем, молоденькая высокая японка – переводчица и маленький Такаши – режиссер с большим чемоданом в обеих руках. И разговоры – Баухауз, Фридл, Терезин, Вилли Гроаг, Зденек Орнест[84]84
  Чешский актер Зденек Орнест, мой близкий друг. Мальчиком в Терезине он писал стихи, которые я читала маме. Позже мама перевела их, и они были опубликованы в «Иностранной литературе», 2004, № 5, а также во 2-м томе четырехтомника «Крепость над бездной».


[Закрыть], а в окне вагона – Фудзияма, дороги, по которым странствовал Басе… Как хочешь, а во всем этом есть что-то запредельное. Через два дня уже буду в Лондоне.

Японцы сделали самую прекрасную выставку терезинских детских рисунков в Осаке. Цветные фотографии такого качества, что невозможно отличить от оригиналов. Выставка передвижная, каждые 6 дней в другом пункте. Она движется по всей стране, устроитель ее плачет, не может на это смотреть, – и все-таки возит и монтирует ее на разных выставочных площадках. Поразительно! Мы с Такаши Нишимурой продумываем план фильма на час на главном канале их телевидения. Ой, бегу, здесь нельзя опаздывать, у меня 3 минуты в запасе. ‹…›

30.6.1991

Мамуля, лечу в Лондон. 3 дня практически не спала. Прорабатывали сценарий каждый день до 5 утра, в 7.30 – подъем. Давно я не получала такого удовлетворения от работы. В самолете почти все время дремала (12 часов), осталось 3 часа, я отдохнула. Бизнес-класс – лечу с комфортом, слушаю Моцарта, смотрю кино, сплю, ем вкусно, не нервничаю. Получила часть денег – 2000 долларов – за удовольствие. В последних днях июля мы снова встречаемся – в Европе (Прага, Терезин, Франкфурт). До этого я должна оставить Лене всю работу по журналу, чтобы она действовала дальше сама. ‹…› Три дня в Лондоне тоже будут забиты работой, постараюсь хоть прогуляться по улицам. Мамик, возраст и погодные условия от нас не зависят!

48. И. Лиснянская – Е. Макаровой
8 июля 1991

8 июля 1991 г.

Леночка дорогая! ‹…› Вчера я очень спешила и не попросила у тебя снотворных. ‹…› Вообще лекарства исчезли, как таковые. Страдаем мы и страны Восточной Европы, напр[имер] Польша, Венгрия. Они очень много для СССР уже поработали, но купля-продажа идет на валюту. Мы не денежноплатежны. У них закрываются кое-какие лекарственные производства. Такие-то делишки. Мы тронемся на дачу, если тронемся вообще, числа с 17–20-го, не раньше. Как получишь приглашение, позвони! ‹…› Моя книга так и не вышла, у Семена вышла в «Современнике»[85]85
  Липкин С. Лунный свет. Поэмы. М.: Современник, 1991.


[Закрыть], да нет еще тиража, а в «Худлите»[86]86
  Липкин С. Письмена. Стихотворения, поэмы. М.: Худ. лит., 1991 (предисловие С. Рассадина).


[Закрыть] – еще и в печать не пошла. В конце июля жду верстки «Поэмы без героя»[87]87
  Музыка «Поэмы без героя» Анны Ахматовой. – М.: Худ. лит., 1991.


[Закрыть]. Там я пропустила в цитатах такие ошибки после перепечатки, что просто ужас. И так книга скандальная, но если я прозеваю верстку, то любой критик меня поначалу упрекнет в безграмотности. Еще перевраны три-четыре строки. А это просто хлеб для критики литературоведов, уж если процитировать правильно не может, то о какой концепции вообще может быть речь? ‹…›

49. Е. Макарова – И. Лиснянской
Август 1991

Дорогая моя любимая мамочка! Дорогой мой любимый Семен Израилевич! Я получила столько писем от тебя, мама, и такое трогательное письмо от Вас, Семен Израилевич, что бросилась было сразу отвечать, но отвлекла меня недельная конференция по еврейскому искусству. Прослушав около 50 сообщений на эту тему, я все-таки не поняла, каково же влияние книжной графики и каббалистических таблиц на современное искусство (изобразительное). Видимо, одной недели мало, чтобы это понять. Моя лекция о Фридл и Баухаузе прошла очень удачно, хотя у меня дрожали ноги, но за кафедрой это никому не было видно. ‹…›

Стихи, мамочка, мне очень понравились. Почему надо искать моральное оправдание тому, что твоя душа – сирота? Ведь это не головное умозаключение, а поэтическое. По-моему‚ это очень здорово. ‹…› Очень обрадовалась, начитавшись твоих подборок и рецензии. Правда, здорово, хотя рецензии я бы, мне кажется, написала лучше. Мне кажется, что о тебе надо писать в двух направлениях, что ли: у тебя спектральные стихи, по цвету и музыке, но они для меня всегда существуют в как бы дуалистической рамке, весь цвет, вся музыка, заключены в мир антиномий, иногда абсурдных противоположений. Если бы ты не пользовалась классической формой стиха, была бы, скажем, «новатором», в таком случае твоя поэзия была бы экспрессионистической, как скульптуры Неизвестного. Но форма удерживает цвет и музыку внутри себя, не дает разгула, – поверхность стиха, как поверхность греческой скульптуры. Это – общее ощущение. Я не согласна с Кублановским про вину, это частное, одно из чувств или мотивов, а поэзия – это не набор мотивов, а концентрированная форма, прежде всего. ‹…›

Мамусенька‚ я должна сготовить еду и лететь на встречу. Я надеюсь, что все-таки сяду писать, иной раз все собирается внутри, а иной раз такой разброд, что надо дать чему-то там неизвестному осесть и успокоиться сперва. Сейчас разброд. ‹…›

50. И. Лиснянская – Е. Макаровой
18 августа 1991

18.8.1991

Дорогая моя доченька! Позавчера так счастлива была слышать твой голос, разговаривать с тобой о твоем возможном приезде. С сегодняшнего дня жизнь меняется круто, что будет – неизвестно[88]88
  Августовский путч (18–21 августа) под руководством Янаева имел целью свержение власти М. Горбачева, который, по их мнению, вел страну к распаду. В Москву было введено около 4 тысяч военнослужащих, 362 танка, 427 бронетранспортеров и БМП.


[Закрыть]. Чрезвычайное положение вряд ли пройдет безболезненно, м.б., и пересмотрится потепление между нами и вами. Только что в панике звонил папа, просил меня написать тебе, сообщить об опасности твоего приезда. Я еще не знаю, как надобно поступить, но подумать об этом необходимо. «Они» думают о целостности СССР, а я о целостности твоей семьи и о твоей жизни, в частности. Сейчас все может быть, из всего, что может быть плохого. Конечно, нужно надеяться на чудо, а м.б., наоборот – надежда отбирает силы, а отчаяние – прибавляет? ‹…›

Сегодня все граждане возле радио. Конечно, когда ты получишь это письмо, уже многое будешь знать из ваших средств информации. Есть в том, что мы услышали бендеровский оттенок, так, как бы он участвовал в составлении обращения к народу: «Великая держава, целостность, патриотизм и т. д.»

Теперь о твоих делах. Неужели, когда ты взялась за журнал, ты не заключила письменного контракта? Неужели ты веришь обещаниям (особенно связанным с финансами) словесным, не подкрепленным, как и вызов в Пен-центр, «круглою печатью»?[89]89
  Договора не было, Израиль отменил свое участие в Московской книжной ярмарке. Журнал был опубликован в качестве приложения к газете, и редактор газеты отказался платить за работу. В конце концов какие-то гроши мы получили.


[Закрыть] Если так, то ты получила печальный урок. Впредь помни: бумажка действует во всем мире еще сильней, чем у нас, несравненно сильней.

Здесь же любая бумажка по мановению любого выдуманного переворотного закона теряет всякую ценность. Думаю, вскоре инфляционно-военное правительство уничтожит все денежные вклады. Мы, конечно, не так-то много имеем по нынешним временам, но все-таки какой-то запас нам еще обеспечивал такси, домашние услуги и т. д. ‹…›

В ближайшие дни на дачу не выедем, неизвестно, что будет с транспортом и т. д. Жаль, что я тебе не могу написать, как ты и Манька написали мне во время войны: «Мы победим Саддама!» Наших сегодняшних Саддамов проморгал дурак Горбачев, приблизив к себе. ‹…›

51. Е. Макарова – И. Лиснянской
Август 1991

Дорогая мамочка! Я даже не знаю, с чего начать. Мы так перетряслись здесь за вас… Не знаю, в связи с чем конкретно, но на меня обрушилась жуткая тоска. То ли устала от всех работ сразу, то ли так хочу к вам, сама не пойму, что со мной происходит. Хочется плакать, ощущение, что все неправильно, а спроси, что – не отвечу, наверное. В последнее время думаю все о виде из окна. Наш вид – прекрасный, но я скучаю по осеннему дачному духу, по реке с быстрым течением, дождям и сырости в лесу. ‹…›

Мамуля, я читаю все время твою книгу. Она замечательно составлена, все стихи, как и твои фотографии, навевают воспоминания. Каждое или почти каждое стихотворение с чем-то связано, – и это при моей теперешней раздрызганности вызывает удушье. Я пытаюсь оглянуться назад, – моя сорокалетняя жизнь кажется огромной и бессвязной. В ней много судорожных попыток «сделать что-то» в разных сферах, но нет ни цели, ни объемлющего смысла. В то время как ты смогла стать собой, самоосуществиться в слове, я сочла свои способности прикладными, – и, наверное, за это теперь расплачиваюсь. Звучит выспренно, но мне трудно сейчас подыскивать выражения более скромные. Кажется, все уже было сказано в Экклезиасте. Наверное, мне следует отдохнуть. ‹…›

Видимо, то, что произошло у вас и продолжает происходить, слава Богу, – очень сильно изменит политическую ситуацию во всем мире, в конце концов все изменится в самую лучшую сторону, – но это настолько бурные события, что они не дают возможности осмотреться, одуматься, они затягивают в водоворот, – в этом смысле лучше быть сейчас там, чем наблюдать отсюда. Если все так пойдет, мир скоро станет маленьким и общим. Наши представления о времени, пространстве и скоростях настолько отличаются от представлений прошлого века!

Человек тогда был внутри времени и движения, а теперь скорость самолета, например, ты не можешь ощутить, находясь внутри самолета, то есть теряется связь с пространством и временем в процессе перемещения. Коммуникация – две минуты – сообщение из Токио по факсу у тебя в Иерусалиме. Обмениваясь такими сообщениями, например, ты выпадаешь из времени и пространства. У тебя утро, в Токио ночь. Ты в одну и ту же секунду находишься со своим сообщением в разных временах (день-ночь), и в одновременности. Земной шар становится объятным, сближаются люди и языки, происходит взаимопроникновение культур. С одной стороны, утрачивается «национальное лицо» (например, проза Платонова или Лескова становится для иностранцев все более непонятной, скажем), а с другой стороны, вырабатывается общая, и вовсе не обязательно безликая культура, основанная на общих ценностях, общих представлениях, таких как жизнь-смерть-любовь-свободный выбор и т. д. Этот процесс, по-моему, начался с архитектуры. Все современные постройки, будь то в Нью-Йорке, Праге, Токио, Тель-Авиве или Хельсинки, повторяют друг друга. Потому что архитекторы выбирают для своих проектов уже известные формы, но приспосабливают их к конкретному ландшафту. Раньше, в Средние века, тоже были такие явления, но только в близлежащих странах. Например, Вена, Прага, Будапешт. Они построены по одному принципу. А также маленькие городки в этих странах повторяют столицу. Везде – центральная площадь с костелом‚ центральная часть города взята в кольцо реки. Теперь архитектурные застройки примерно одинаковы во всех больших городах мира. Я специально обращала на это свое внимание. И говорила с людьми в Токио об этом. Они со мной согласны – остаются оазисы старой культуры, памятники, и возникает общий вид общего мира, так скажем. ‹…› Я надеюсь, что смогу скоро написать тебе письмо о твоей книге, а не о моих слезах при чтении стихов, напоминающих иные времена и места обитания. ‹…›

52. Е. Макарова – И. Лиснянской
8 сентября 1991

8.9.1991

Мамочка, несусь по Швеции в скоростном поезде. 3 лекции по-английски для шведской публики позади. Напротив меня мужчина – пишет на компьютере, говорит по телефону, ест обед из ресторана, – они везде живут комфортно, зря времени не тратят. Курить запрещено везде – спорт, природа, здоровье. Но они не тупые, начитанные, чтут поэзию, все люди, с которыми мне тут пришлось по работе общаться, очень-очень симпатичные, умеют держать дистанцию, но не холодные. Осталось 5 дней – и домой. Я уже устала от бесконечных перемещений с места на место. ‹…› Была в лесу, собирала грибы и бруснику, парилась в финской бане, что было прямо в том доме, где жила 2 дня. Отмылась, отоспалась. Представь себе, стараюсь использовать свободные часы, чтобы отдохнуть, такой рационализм прежде мне не был свойственен. Видимо, я здорово напугана будущей напряженной работой. Никогда не видела своего будущего столь сильно перегруженным.

При всей комфортабельности поезда не могу спать. Виды за окном, люди новые ‹…› Ведь это страна всяческих чудес – откуда бы Ибсен, Стриндберг и проч. черпали свои образы и идеи? Стараюсь коротко записывать, что случилось за день, но я неимоверно ленива нынче, писать не получается, может, потому, что все вокруг иностранное, в нем мой русский деревенеет, как сирота в детском доме. ‹…›

53. Е. Макарова – И. Лиснянской
Октябрь 1991

Дорогая мамочка! Спасибо тебе за вырезку (из газеты) и письмо, очень горько все это читать, про угон, карточки, и потому что тон письма такой легкий, а жизнь такая аховая, и нет пока в ней просвета. ‹…› Пользуясь тем, что у меня сейчас нет никакой срочной работы, что компьютер доступен, я все время стараюсь писать, никуда не хожу, ни во что не вникаю. Готовлю обед, время от времени беседую с детьми на темы искусства. Сегодня с Манькой разбирали натюрморты Сезанна, а с Федей говорили о Филонове. Он хочет писать о нем работу, в связи с этим говорили о Хлебникове, Платонове, революционной космогонии и Бог знает о чем еще. Мне очень нравится беседовать с детьми о том, что я как бы знаю и что им может пригодиться.

‹…› Манька стала похожа на тапирчика‚ такая розовенькая, смешная, особенно в профиль. С детьми в Музее мы сейчас заняты переводом живописи в графику, то есть ходим в залы, каждый выбирает себе картину и делает карандашный этюд. Манька в прошлый урок выбрала натюрморт Сезанна, очень сложный, но я не стала ее отговаривать, – до чего ж я была удивлена тем, что она сделала, – она так тонко и точно чувствует форму. Сегодня еще рассматривали картину Фридл, ту, что у меня висит на стене, вид сквозь деревья на реку и горы, разбирали с ней, как написана вода и трава. Хорошо, что я хоть сколько-то училась искусству, теперь это мне так помогает! ‹…›

54. Е. Макарова – И. Лиснянской
2, 4, 6 октября 1991

2.10.91

Дорогая мамочка!

Я спала сутки, утром решила сесть и записать все, что увидела. Стала думать над названием: «Sad Country» (Грустная страна) или «Every רקוב сметана» (Каждое утро сметана)[90]90
  См. примеч. 1 к письму 57 от 24.10.1991.


[Закрыть]. Первое не предполагает никакого юмора, второе – его допускает. Дальше размышления дело так и не двинулось. Восстанавливать хронологию? С Шереметьева? И им же и кончить? Я искала телефон позвонить вам. Вместо телефонов-автоматов теперь игральные, они трещат и поедают доллары, но не соединяют с родителями. Почему-то это меня вконец огорчило, и я начала плакать.

Дважды мы посмотрели фильм, который сделал Алик[91]91
  Алик Стрыгин, одноклассник, снял на видео мою поездку в Москву.


[Закрыть]. Тоже плакала над ним. Соображаю очень туго. В окне – Иерусалим в дымке, кажется, и его залили сметаной. Вчера вышли прогуляться, после Московской прохлады Иерусалимский воздух кажется сгущенным. Пишу тоже в сгущенке, выкарабкиваюсь из слов, как муха. Вы все стоите у меня перед глазами, еще и закрепленные фильмом дважды.

4.10.91

Отгремел Федин юбилей. Написала сию многозначительную фразу, пошла за яблоком на кухню. Я все еще очень медленно соображаю, наверное, тому виной хамсин – очень жарко эти дни. Уже вечер, все привычно мерцает в окне. Начинаю приходить в себя. Очень отрезвили письма Кафки.

Двадцатые годы Европы – какой расцвет искусств, и какое отвратительное время, – становление советской и формирование фашистской империй. Ипохондрический еврей Кафка ищет душевного укрытия от будущего ада на груди Милены Ясенской. Все те же проблемы – социальные катаклизмы и жизнь художника. Очень полезно для понимания эпохи и Фридл‚ ведь это схожие по типу женщины – богемные, свободные (в рамках тогдашних представлений о свободе). Пока не могу найти себе места, где могла бы сидеть и сочинять. Для разгона нужно одиночество, у меня огромная потребность в нем. ‹…› Появится. Здесь у меня нет эсхатологического чувства безвыходности, конца всему, нужно лишь искать в правильном направлении. ‹…›

6.10.91

Представь себе, мамочка, я получила вчера твое письмо‚ написанное во времена чтения Семеном Израилевичем твоей верстки об Ахматовой. Такое теплое, такое родное! Вы все время в моей голове, каждую секунду хочу позвонить, но, как ты понимаешь, каждую секунду это невозможно… Все-таки не выдержала и пошла тебе звонить. С первого раза удалось. Теперь мне спокойней, будет машина, все же вам будет полегче функционировать. Мамуль‚ ты только не напрягайся, не нервничай, – ты очень много нервной энергии растрачиваешь, лучше трать ее на стихи.

Мамуля, я немного отоспалась, написала два рассказа, один, по-моему, на уровне, а второй еще совсем сырой. Решила каждое утро пытаться работать, посмотрим, как выйдет.

Сейчас я сижу в кафе «Нава» с Ленкой Изюмовой, она читает мои рассказы, а я, пользуясь случаем, дописываю тебе от руки. Все-таки здесь, несмотря на все трудности, какая-то не призрачная для меня жизнь. Хотя иногда думаешь, где ты, что за люди вокруг, что за ландшафты?

Манька еще накупила рыбок, две у нее сдохли. Я слышала, как она звонит в магазин и на иврите выясняет, что же это, почему рыбки не выдержали?

Вчера у меня было первое занятие с детьми. Манька нарисовала два шедевра, а когда мы вернулись, я увидела, что Федька сидит и рисует. И тоже, мама, потрясающе! По-моему, самое хорошее в моих детях – это то, что они вдохновенные. Федька просто сложней, да и возраст у него сложней, да и парень он, но иной раз в его рисунках я вижу такую кипучую, с одной стороны, и такую самоограничивающую себя натуру. Как-то с утра он прочел мне свой рассказ – по стилю обериутский, полный иронии. Я спросила его, почему у него такая потребность высмеивать самого себя и постоянно держать оборону. Самооборону. Ведь когда он, например, влюблен, он же сам над собой не смеется? На что Федька ответил, что самая здоровая философия – это цинизм, поскольку все уже всем про все известно. И, если человек сентиментален и реагирует, значит, он попросту глуп.

Я сказала ему, что это «Экклезиаст», но есть и другие точки зрения, – короче, у нас был долгий разговор поутру, я рада, что Федя все еще считается с моими «нециничными мыслями». ‹…›

55. И. Лиснянская – Е. Макаровой
18 октября 1991

18 окт. 1991

Дорогая моя Леночка! Сегодня мы также отмечали твой день рождения с Хлебниковыми[92]92
  Поэт Олег Хлебников и его жена Анна Саед-Шах.


[Закрыть]. Перезванивались с папой, поздравили друг друга. Пишу ночью, когда узнала о дипломатических восстановленных отношениях СССР с Израилем. Если первая сторона не подгадит в смысле конференции по БВ [Ближнему Востоку], то твой день рождения будет знаменательным днем для всех евреев. Дай-то Бог. А я тебя еще раз поздравляю и представляю тебя именно такой, когда ты родилась. В голубом чепчике, с волосатой головкой, плачущей, когда тебя у меня забирали от груди, а там молока было – кот наплакал. Бедняжка моя, только когда тебе исполнился месяц, мы узнали в консультации путем взвешивания, что молока мало. Но ты такая оказалась подвижная в дороге, наверное, потому, что ты, в первый раз вынесенная за порог дома, попала в автоаварию. Мы взяли пикап, папе я почему-то под шляпу напихала смену пленок, он уселся в кузов, а я с тобой на руках в кабину. И вдруг: ты вываливаешься на мостовую, а папа, перевернувшись в воздухе, падает на проезжую часть. Это мгновение, – шок, когда я вмиг подумала, что – все. Ни тебя, ни Годика[93]93
  Уменьшительное от Годель. Так папу звали в семье – Годик, Годинька.


[Закрыть]. Когда же я вылезла из кабины, вдруг увидела папу, поднявшегося на ноги и, как и я, подбегающего к маленькому голубому свертку (ведь мы ждали мальчика). Сбежался народ, но я долго не открывала твоего лица, спрятанного углом конверта, и никому не давала к тебе притронуться. Наконец, призвав на помощь Бога и все свое мужество, я открыла твое лицо – о, чудо! Ты спала и сосала «сосу» – так ты ее впоследствии долго называла. Ибо уменьшительный суффикс «к» к любимому предмету уже в восьмимесячном возрасте отвергала. Да ребенок, хоть и болезный, оказался особенным, рано начавшим проситься на горшок – в 4 месяца! А прежде ни минуты ты не желала лежать мокрой – подавала голос и няня тебя звала дивно: «чисторядница». Не могу сказать, что «чисторядницей» ты осталась целиком. Но к душе твоей эта «чисторядница» абсолютно подходит. Неряха ты только внешняя. Еще какие-то удивительные черты твои проявились уже в 8–9-месячном возрасте. Ты понимала, как помочь несчастным людям. Так, когда я одним и тем же путем за чем-то ежедневно ходила с тобой (вспомнила, за грудным молоком), надо было миновать клуб глухонемых. Как только мы приближались, ты начинала, подражая им, что-то говорить пальцами. Эти несчастные так радостно начинали смеяться и заигрывать с тобой на языке жестов. Очень скоро я поняла, что они уже специально приходили в свой клуб и толкались у дверей в ожидании такого редкого ребенка. Тогда уже ты много говорила слов, чем пугала суеверную бабку из молокан. Собственно, почти все слова ты произносила либо вслед за взрослыми, либо сама по себе. Только при глухонемых ты не раскрывала рта. Не правда ли, удивительно?

‹…› Тебе уже 40. А для меня ты все маленькая, и хотя понимаю, что теперь я – старуха-ребенок, мне все хочется от чего-то тебя уберечь, спасти, наставить. Тот 5-летний перерыв, вернее, перерывы, когда мать особенно запоминается, был дурным, греховным временем моей жизни. Но то, что я не могла стоять у ворот рядом с папой[94]94
  Мама говорит о воротах больницы им. Шумской на станции Турист, где я провела два года. Мама пыталась отстоять московскую прописку ценой отказа от еды, тяжелый психоз «лечили» в больничных условиях аминазином и галоперидолом, что сказалось на всей ее последующей жизни.


[Закрыть] (только первое время стояла), а потом лежала 2 года, это-то как раз и был период моей жизни полностью жертвенный, полностью самоотрешенный от своей особы. И по сей день отголоски тех лет меня не отпускают, и с ними борюсь с помощью лекарств и т. д. Сейчас я опять в норме, из которой вышла, как только ты уехала. Я обожаю тебя, я не умею словесно передавать силу моей любви. Это отразилось явно только в стих[отворении] «Дочери»[95]95
Казалось бы, и нечего сказатьПред очевидностью простого факта,Что я, твоя нелепейшая мать,Скончалась то ли так, то ль от инфаркта.– Не надо плакать! Вот что я скажу:Не я в гробу нарядная лежуВ платочке с розочками рококо,А лишь пустая глина, но когда-тоЕе сосочек, до крови намятый,Вливал в тебя скупое молоко.Все мерки жизни и координатыСмерть изменяет быстро и легко:Теперь ты от меня настолько близко,Насколько от тебя я далеко.Теперь с пути мне сбиться нету риска,Теперь в той самой я непустоте,Какую жизнь считала пустотою.Не те здесь массы, скорости не теИ даже сон не тот, что в простотеЖизнь относила к вечному покою.Теперь отпала надобность в очках,Отсюда вижу все твои веснушки –Темней на скулах, золотей в зрачках,И вся ты – свет от пят и до макушки.Не надо плакать! Холмик на опушкеКладбищенской не есть последний дом,Где забываются последним сном, –То наших встреч таинственных площадкаИ нежным незабудкам благодать.Загадка – жизнь, а смерть – ее разгадка.О как мне эти слезы видеть сладко!Поплачь еще, хоть я плохая матьПо всем параметрам миропорядка.Нет, слуха твоего не оскорблюТем оправданьем, что с пути я сбилась, –Все это ложь. Я так тебя люблю,Как дочерям заласканным не снилось.1983

[Закрыть]. Весь комплекс этой любви. ‹…›