Текст книги "Манифестация факта в русском высказывании, или Событие выражения"

Предпринятое исследование находится в тесной взаимосвязи с еще одним направлением современной лингвистики – семантическим синтаксисом, который формирует представление о смысловой устроенности высказывания, понятийный аппарат работы и в последние годы широко введен в вузовские учебные курсы [Шмелева 1994; Левицкий 2002; Гайсина 2004; Шкуропацкая 2008]. Использование данной научной базы в нашем случае тем более оправдано, что для многих лингвистов картина мира ассоциируется с семантической системой языка [Киклевич 2007: 174].

В соответствии с семантическими постулатами любое высказывание подразумевает соединение объективного (исходящего от действительности) и субъективного (исходящего от автора) начал, которые в терминах Ш. Балли получили названия «диктум» и «модус» [Балли 1955: 44].

Проблема организации диктума, конкретнее, вопрос об отношении высказывания (предложения) к отражаемой им действительности, относится к важнейшим в семантическом синтаксисе, привлекая пристальное внимание специалистов, дающих разное ее понимание: говорят о двух-, трех– и четырехуровневых моделях [Богданов 1977: 3, 40–49, 70]. Отечественные филологи рассматривают трехуровневое устройство смысловой стороны высказывания как наиболее релевантное в отношении языка [Гак 1973; Демьянков 1983; Богданов 1990; Анохина 1990; Шкуропацкая 2008]. Автор монографии опирается на точку зрения Т.П. Ломтева [Ломтев 1972; 1976; 1979], трактовкасинтаксической концепции которого изложена Т.В. Шмелевой [Шмелева, 1983].

Содержательная сторона предложения, по Ломтеву, представляет не просто отпечаток действительности, а сложную структуру, в которой он выделил три звена:

▪ события, ситуации или факты объективной действительности, которые есть денотаты предложения;

▪ информация о событиях, ситуациях или фактах объективной действительности, которая трактуется как интеллектуальное отражение денотата в предложении;

▪ «структура этой информации», связанная со способом называния события, оформлением его в предложении [Шмелева 1983: 43, 44]. (Аналогичную трехзвенную цепочку значительно позже нарисует В.В. Богданов [Богданов 2007: 43, 44].)

Под «событием» / «ситуацией» в лингвистике понимают денотат предложения [Гак 1973: 349–353], «ансамбль (систему) взаимосвязанных онтологических компонентов» [Богданов 1990: 69], «участок действительности» [Николаева 1980: 198], «фрагмент мира», «все, что может быть описано с помощью предложения» [Демьянков 1983: 324; 2004: 68–83], «такой фрагмент действительности, в котором можно выделить одного или несколько, "участников" [Крысин 2007: 39], наконец, «жизненный мир людей, в котором человек является главным фигурантом» [Коньков, Неупокоева 2011: 87]. «События в тексте выделяют, опираясь на "координаты интерпретации"… устанавливаемые самим ходом интерпретирования» [Демьянков 2004: 77]. Опираясь на эти разноплановые трактовки, обратим внимание на следующее.

Манифестация Факта развивается в комплексное действие, скомпонованное в набор простейших событий, или фаз: факт → манифестация → восприятие → осмысление. Следовательно, границы нашего объекта превосходят границы элементарной ситуации. Отсюда, следуя принципам изоморфного описания, под «ситуацией» на самом деле мы будем понимать «процесс», имеющий специфическую динамику и ощутимые для наблюдателя пространственно-временные границы.

Одноименный термин используется в лингвистике при анализе изъяснительных конструкций [Дебренн 1985: 7], а также денотативных конструктов и прочих сложно организованных фрагментов ЯКМ, в частности, восприятия [Семантика восприятия … 1994: 6]. С изложенным подходом к семантике текста прямо перекликаются идеи Р. Барта, который в 70-е гг. прошлого столетия прямо настаивал на необходимости «деконструкции», «дробления», «членения» художественного произведения на акциональные «зоны», «фрагменты» и «блоки» с целью моделирования его сложнейшей идеологической и коннотативной системы [Барт 2001: 37–45 и сл.].

Термин «пропозиция» (о его истории см. [Арутюнова 1976: 21–39]) соотносится со вторым звеном структуры Ломтева. Существует ряд его оценочных квалификаций (см., например [Арутюнова 1972: 300; 1976: 63–66; 1988: 137; Логический анализ … 1989: 4; Богданов 1990: 69; 2007: 107, 111; Ломов 2007: 273–275; Алефиренко 2009: 54–57]), в том числе вполне критических. Например, В.В. Богданов, утвердившийся на позициях лингвистической семантики, считает термин неудачным, ссылаясь на его логические корни и проистекающую отсюда необходимость верифицировать искомые части высказывания на предмет их истинности / ложности. Добавим к тому же, что «пропозицию» нельзя вводить в толкование императивных, прескриптивных, перформативных и некоторых других конструктивных типов [Богданов 2007: 36–37]. Вместе с тем современные пользователи «категории пропозициональности» не сомневаются, что одноименное понятие – краеугольный камень в теле семантического синтаксиса [Проблемы функциональной … 2000: 129].

Десятилетиями на поле семантических и когнитивных разработок ведется стихийная терминологическая борьба или, по крайней мере, заметна явная терминологическая конкуренция: понятие пропозиции регулярно замещают / уточняют в какой-то степени синонимичными ему «схемой», «сценарием», «ситуационной рамкой», «прототипом», «слотом», «лексией», «скриптом», «фреймом», «гештальтом» и т.п. [Исследования … 1990; Кубрякова, Демьянков и др. 1996; Барт 2001: 37–45; Карасик 2002; Володина 2004: 23; Кубрякова, Цурикова 2004: 152; Чудинов 2004: 176; Алефиренко 2006: 9; 2009: 59–61]. Явление это в 80-х гг. ХХ в. прогнозировал В.В. Богданов [Богданов 2007: 85]. «Фрейм», в частности, особенно популярен в трудах по когнитивной лингвистике, лингвокультурологии и социолингвистике, где излагается история и традиция употребления понятия [Вахтин, Головко 2004: 267–270], а также намечаются теоретические линии его развития [Красных 2003: 285–293].

Мы, используя пропозицию в качестве базового термина, будем понимать под ней «языковое воплощение некоего положения дел в действительности» [Шмелева 1994: 8]; лингвоаналог «живого» события; минимальное и неделимое семантическое целое [Проблемы функциональной … 2000: 129] и исходить из того, что пропозиция может быть воплощена в диапазоне от предикативной единицы (ПЕ) до отдельной лексемы.

Наконец, третье звено – «структура информации» – представляет наборы номинативных репрезентаций [Шмелева 1983: 45], отсылая к теории номинации [Языковая номинация … 1977; 1977а; Степанов 1979; Аспекты семантических исследований 1980; и др.] и лексической семантике [Васильев 1990], которые разрабатывают классификации в понятиях семантического поля, функции, внешней и внутренней формы, номинативного стандарта и пр. Далее в тексте большое место уделено именно этому аспекту семантической организации.

Охарактеризовав общее смысловое устройство высказывания, подробно остановимся на его пропозитивном уровне. Это продиктовано неэлементарной природой избранного фрагмента мира (денотата) и сложностью механизма его отражения.

Как было показано выше, специалисты в области семантики большое внимание уделяют структуре языкового события [Падучева 2004; Кубрякова 2004; Лебедева 2010], в том числе собственно пропозитивному аспекту.

Внутренняя структура пропозиции может быть представлена с разной степенью детализации. Ее разнообразят актанты – языковые аналоги участников ситуации – и сирконстанты, или обстоятельства места и времени (термины Л. Теньера [Теньер 1988: 117–130]). Каждый из актантов имеет собственный набор своеобразных языковых амплуа: субъекта, объекта, инструмента и т.д., – иногда даже совмещая две семантические роли [Апресян, Богуславский и др. 2010: 356–361]. Актанты, заполняющие частную пропозицию, образуют ее конфигурацию, располагаясь в зависимости от намерений автора в коммуникативном центре либо на периферии высказывания.

Ролевую функцию принимают на себя и пропозитивные существительные (взгляд, улыбка и т.д.). В подобной номинализации будем видеть не «фиктивную, чисто категориальную предметность» [Богданов 1977: 172], но семантический ход, когда процессную сущность язык преподносит как предметную, наделяя ее вещным статусом имени и задавая нужную сочетаемость [Арутюнова 1976: 93–111; Успенский 1979].

Противопоставление актантов и сирконстантов оценивается как разграничение, обусловленное в каждом конкретном случае данными национального языка, нерелевантное для «ноэматической актантной модели» и носящее характер градуального перехода, а не бинарной оппозиции [Хегер 1993: 10].

Теория актантов и актантных ролей подробно разработана в отечественном и зарубежном языкознании. Популярны классификации, произведенные на оригинальных основаниях и в разных терминологических традициях: глубинные падежи Ч. Филлмора [Филлмор 1981; 1981а], синтаксемы Г.А. Золотовой [Золотова 1988], семантические функции и пропозициональные падежные роли В.В. Богданова [Богданов 1977; 2007: 111–119], падежные роли У. Кука и С. Старосты (по [Богданов 2007: 117]), актанты и актантные валентности Ю.Д. Апресяна [Апресян 1995; Апресян, Богуславский и др. 2010: 347–379]. Информация о семантической организации высказывания введена в учебную литературу и словари [Шмелева 1994; Современный русский … 1997: 775–784; Тестелец 2001: 156–228; Крысин 2007: 39–43; Ломов 2007: 8–9].

Список актантов не фиксирован, но время от времени варьируется, уточняется и дополняется новыми единицами. О необходимом расширении списка писал Ч. Филлмор [Филлмор 1981: 406]. Он обосновал это разнообразием объективного мира, когда специфика языковой ситуации требует введения в теорию очередного актанта: «Значения обусловливаются ситуациями» [Филлмор 1981а: 497].

Таким и представляется настоящий случай: в структуре ситуации МФ обнаружен элемент, функция которого – манифестирование факта; например: По ее раскрасневшемуся лицу, по закрытым глазам с темными припухшими веками он почувствовал, что ей совсем плохо (О. Корабельников). Логично назвать этот актант манифестантом. Типология и функции конкретных видов манифестанта обсуждаются в [Осетрова 1992; Практическая грамматика … 1993]. В «Синтаксическом словаре» Г.А. Золотовой манифестант как самостоятельный компонент не выделяется; он, однако, входит в число синтаксем «со значением признака, каузирующего логический результат мыслительного познавательного действия» [Золотова 1988: 145–146].

Содержательный объем той или иной роли авторы часто трактуют по-разному. Приводим список ролей, используемых ниже, с кратким толкованием их значения:

▪ агенс – ‘производитель действия’ [Золотова 1988: 430];

▪ адресат – ‘лицо или реже предмет, к которому обращено информативное, донативное (передача предмета) или эмотивное действие’ [Золотова 1988: 430];

▪ делибератив – ‘объект речемыслительного, социального действия или восприятия’ [Золотова 1988: 430];

▪ инструмент(ив) – ‘орудие действия ’ [Золотова 1988: 430];

▪ комитатив – ‘сопровождающее лицо или предмет, присутствие или наличие которого характеризует предмет или ситуацию как целое по части, детали’ [Золотова 1988: 283];

▪ локатив – ‘местонахождение’ [Золотова 1988: 431];

▪ объект – ‘предмет (лицо), подвергающийся действию или каузальному воздействию’ [Золотова 1988: 431];

▪ объект существования – ‘неактивный агенс’ [Арутюнова, Ширяев 1983: 8];

▪ пациенс – ‘лицо, подвергающееся воздействию субъекта’ [Шмелева 1994: 41];

▪ перцептив – ‘объект восприятия ’ [Шмелева 1994: 41];

▪ посессор – ‘лицо (предмет), обладающее, владеющее чем-либо’ [Золотова 1988: 431];

▪ субъект – ‘иерархически первый участник, занятый в событийном сценарии, степень активности и сознательности которого может быть различной’ [Шмелева 1994: 42];

▪ экспериенсив – ‘субъект состояния’ [Богданов 1977: 52].

Включение в ситуацию нескольких элементарных событий (фаз) выдвигает на первый план еще один аспект диктумного устройства предложения – количественный [Шмелева 1994: 22].

То, что дискурс определенным образом представляет сложные ситуации, состоящие из нескольких «фаз», «эпизодов», «моментов», «событий», – лингвистическая аксиома [Гак 1977: 260; Демьянков 1983: 322; Вольф 1989: 55]. Это ставит вопрос о способах отражения полисобытийных структур в языке: о соотношении простого и сложного предложения и «о симметричности плана содержания и выражения в случае полипропозитивного содержания» [Шмелева 1994: 23]. Так же, как симметричность [Белошапкова 1981: 512], в языке давно отмечены асимметрия между полипропозитивным содержанием и монопредикативной единицей [Шмелева, Хегай 1978], случаи утраты пропозиций полипредикативным комплексом [Белошапкова 1981: 512].

Опыты разбора высказываний определенной структуры [Колосова 1980; Бабина 1990] или конкретной семантики [Лебедева 1992] доказывают, что на службе каждой языковой ситуации находится богатый арсенал вербальных и конструктивных средств: от предложно-падежной группы до предложения и сложного синтаксического целого.

Все это, в свою очередь, актуализирует проблему необходимой выделенности одной из пропозиций в составе полипропозитивной структуры, то есть проблему иерархической организации высказывания. Главной может становиться любая из событийных пропозиций. Н.Д. Арутюнова, например, рассуждает следующим образом: «Одно и то же событие может иметь несколько теневых отображений в зависимости от того, где помещен источник света» [Арутюнова 1988: 139]. Исследователи будут называть данное явление по-разному: «ориентация» [Филлмор 1981а: 498–499], «перспектива» [Иоанесян 1990; Богданов 2007: 117], «точка зрения» и «фокус эмпатии» [Демьянков 1983: 323], «смысловой центр» и «ракурс освещения ситуации» [Лебедева 1991], но не смогут обойти его в своих работах по синтаксической семантике.

Чрезвычайно важно при истолковании причин иерархической организации высказывания учитывать не только объективную сложность денотативных ситуаций, но и факторы авторства и цели порождения текста [Колшанский 2006: 66]. Обращение к сложным полипропозитивным структурам влечет за собой погружение в сферу коммуникативного синтаксиса и перевод рассуждений из плана предложения в план высказывания – с учетом информации об обстоятельствах общения [Гак 1973: 349–353; Шмелева 1995: 8–9].

Причина коммуникативной иерархизации высказывания должна быть сформулирована следующим образом: «Чем более значима информация для автора, тем больший коммуникативный вес имеет она в высказывании» (см. об этом в [Шмелева 1988: 168–169]). Применительно к объекту исследования она определяется еще конкретнее: «Чем более значим для автора тот или иной элемент ситуации, тем больший коммуникативный вес он имеет в высказывании».

Способы выделения коммуникативно значимой информации и смещение на периферию второстепенной – достаточно разнообразны [Крылова 2009]; они сводятся к четырем основным: интонации, возможностям морфологии глагола и лексики, конструктивной природе синтаксических единиц (зависимые – независимые предикативные единицы) и порядку слов [Ковтунова 2002]. Наша задача – проанализировать способы иерархизации информации в высказываниях с семантикой МФ.

Итак, ситуация и ее отражение в языке является одним из основных объектов внимания всех перечисленных направлений современной лингвистики. К ситуации обращены исследователи ЯКМ: здесь она определена как семантический фрейм – означенный вербальными средствами фрагмент реальности, промежуточная ступень на пути к познанию целостной картины мира [Филлмор 1983; см. также: Сулименко 1992]; именно ситуацию («кусок действительности») и способы ее языкового отражения берутся изучать лингвисты в русле активной грамматики; она же – базовый элемент смыслового устройства предложения, а потому предмет семантического синтаксиса; к ней обращается и лексическая семантика, понимая слово как «квант», передающий живую энергию действительности. Наконец, сложность неэлементарной ситуации истолковывает актуальный синтаксис в аспекте коммуникативной иерархизации пропозиций.

Глава II
Ситуация манифестации факта и высказывание

1. Структура ситуации

Ситуацию Манифестации Факта (далее – МФ) организуют четыре фазы44
  Использованный в первой главе термин «событие» теперь отходит на второй план, поскольку семантика манифестации не всегда соответствует его значению.


[Закрыть], которым соответствуют одноименные пропозиции. Ясное представление о ее структуре дает отрывок из прозы Н. Коняева: Пузочес долго смотрел на тайник, пытаясь определить, знает Васька о том, что он взял деньги, или нет… Кусок обоев был не тронут, и контрольная ниточка, которую он приделал на тайник, попрежнему была не сорвана.

Ситуация развертывается следующим образом:

▪ Факт55
  Названия фаз ситуации и одноименных пропозиций даны с прописной буквы.


[Закрыть](Ф) – знание Васьки о том, что Пузочес взял деньги,

▪ Манифестация Факта (М) – контрольная ниточка… попрежнему была не сорвана,

▪ Восприятие (В) –Пузочес долго смотрел на тайник,

▪ Осмысление воспринимаемого (О) – пытаясь определить.

Каждая фаза предполагает определенных участников-актантов:

▪ Факт – субъекта факта (S_Ф) – Васька,

▪ Восприятие – субъекта восприятия (S_В) – Пузочес.

▪ Субъект осмысления (S_О) совпадает с субъектом восприятия в одном лице, поскольку прежде добывает информацию о Факте, а затем интеллектуально обрабатывает ее, совершая операцию Осмысления.

▪ Последний обязательный элемент ситуации назван манифестантом (m). Манифестант – некая вещная сущность, через которую реализуется Манифестация, делающая Факт очевидным; в рассматриваемом примере – контрольная ниточка.

Принимаем за исходное положение о том, что манифестант может иметь различную природу: являться органом человеческого тела, частью одежды или аксессуаром, предметом окружающей обстановки, артефактом или объектом воздействия.

Единственное обязательное свойство, которое присуще манифестанту, – связь его с жизнедеятельностью человека и наличие таких качеств, которые позволяют ему свидетельствовать о Факте.

Сложность нашей ситуации, следовательно, определена двумя моментами. С одной стороны, качественной неоднородностью – модус-диктумной природой элементарного состава, где Восприятие и Осмысление образуют внешнюю субъективную рамку, обрамляющую внутреннее по отношению к ним звено Манифестации Факта. С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов количественный аспект: ситуация предъявляет к наблюдению как минимум восемь элементов событийной или вещной природы, а в языке ее поддерживают объемные полипропозитивные структуры.

Попробуем сконструировать текст, который с максимальной точностью отражал бы действительное положение дел: Она (S_Ф) испытывала приступ отчаянной боли (Ф). Лицо (m) ее побелело (М). Отец (S_В) взглянул на нее (В) и понял, что с ней происходит (О). В данном случае, во-первых, исходная текстовая позиция – Факт – и в реальности будет абсолютным началом процесса, а другие фазы расположены так, что продемонстрирована их объективная причинно-следственная цепь. Во-вторых, все фазы, имея статус самостоятельных пропозиций, находятся в рамках предикативных единиц (ПЕ), – что симметрично действительности, поскольку каждая из фаз 1) обязательно имеет место и 2) равноправна по отношению к другим. Наконец, представлен полный набор участников: субъект факта (она), субъект восприятия / осмысления (отец) и манифестант (лицо) в главных ролях.

Удивительно, что «живое» описание, изоморфное происходящему, то есть включающее четыре фазы в той линейной последовательности, в которой они развернуты для воспринимающего, и четырех участников, репрезентированных с учетом их функций, встречается крайне редко: И тут я (S_В) слышу (В) какие-то звуки (m). Они доносятся сверху, с Эльфарет (М). Сначала я (S_В') вижу (В') три звездочки (m'), потом понимаю (О), что это горят (М') три карманных фонарика (m''). Люди (S_Ф = Ф), мелькает у меня (S_О) в голове (О') (К. Бьёрнстад).

При этом напрашивается мысль, что четкая «покадровая» фиксация обусловлена отнюдь не языковым предпочтением, а спецификой конкретной ситуации – затрудненностью физического восприятия. События разворачиваются в темноте, что вынуждает автора-участника положиться на рефлексы и буквально следовать за ними, восстанавливая итоговую картину. По той же причине возникает некоторая избыточность элементов: почти каждая фаза и каждый участник высвечены на языковой сцене дважды. Наблюдатель как будто проверяет достоверность происходящего, но главное – достоверность самого факта.