Текст книги "Поступление"

Глава 3

Панас Михайлович Бражник, преподаватель по биомеханике, медленно шёл по территории института. Внешний вид мужчины подходил скорее для одного из благопристойных мест: церкви или монастыря. Широкая, лопатой, белая борода, усы, вросшие в неё, седые косматые брови, зачёсанные назад волосы средней длины, придавали Бражнику вид оккультного старца, но никак не коммунистического представителя науки. А брюшко, мощные покатые плечи и размеренная походка, всегда одинаковая, без ускорений, только добавляли религиозного колорита. Всем одеждам Панас Михайлович предпочитал просторные льняные штаны с завязкой на поясе и рубаху навыпуск по типу власяницы. Так как на работе подобный наряд не сочетался с педагогическим статусом, любимые «балахоны» малорус надевал непременно в выходные дни.

На поводке Панас Михайлович выгуливал симпатичного кокера. Собака игриво откидывала в стороны камешки, на которые наступала, и методично обнюхивала кусты и деревья, время от времени вальяжно задирая лапу для своих собачьих нужд. Преподаватель дымил трубкой и что-то набулькивал под нос. Сегодня на Бражнике была надета белая украинская косоворотка, расшитая крестом из разноцветных ниток, и неизменные просторные штаны. Поверх талии рубаху опоясывал шнурок-плетёнка с кисточками на концах. Для полного имиджа шляхтича Панасу Михайловичу не хватало соломенной шляпы на голове и лаптей. То и дело вытряхивая из сланцев песок, Бражник прислушивался и осматривался по сторонам. Обычная летняя тишина на территории института была нарушена голосами абитуриентов, собравшихся в Малаховке для первого дня экзаменов. Нарочно избегая дорожки, ведущей к стадиону, Бражник свернул к кафедре гимнастики и тут же наткнулся на заведующего кафедры лёгкой атлетики преподавателя Рудольфа Александровича Бережного. Поджарый и моложавый коллега тащил на плече два барьера и пакет под мышкой с другой стороны.

– Привет, Рудольф!

– Здорово, Панас! Отдыхаешь?

– Живность гуляю, – кивнул Бражник на пса.

– Тоже дело, – легкоатлет утёр непременно гладко выбритое лицо, – Уф, как ты в такую жару в бороде ходишь?

– Привычка, – в разговорах Бражник был немногословен. Бережного он уважал за заслуженный перед студентами авторитет, но приятелем с ним никогда не был. Оглядев барьеры, Панас Михайлович утробным голосом посочувствовал, – А у вас – началось?

– И не говори! Всё, запарка обеспечена, – Бережной аккуратно опустил барьеры на землю и снова утёрся. Несмотря на утро, солнце, при полном безветрии, уже припекало.

– А чёго ты, Рудольф, сам тяжести поднимаешь? Глупо это. Молодёжь заставь, – Бражник натянул поводок собаки, недовольной остановкой.

– Да ладно, заставь… Им и так ещё номера пришивать, – он приподнял кисть руки, под мышкой которой держал пакет, – Вчера весь вечер рисовали, ночь сохли, так что… Сам понимаешь.

– А-а-а, – Бражника вопросы вступительных экзаменов волновали мало; он был безумно рад тому, что его никто не отвлекает такой ерундой во время заслуженных каникул. Преподавателей теоретиков, таких как Панас Михайлович, привлекали к экзаменам крайне редко. На памяти Бражника такое было только раз, – Так ты им булавки выдай. Пусть приколют, чтобы не пришивать, – широкие губы Панаса Михайловича изобразили подобие улыбки.

Рудольф Александрович от неожиданности предложения даже принялся мять пакет в руках:

– О, а это идея! Точно! Как мы сами не догадались?

Лицо Бражника выразило снисхождение. Бережной почесал щёку и посмотрел испытующе:

– А, только, где же я столько булавок найду? У меня тут пятьдесят номеров набирается.

Разговор явно затягивался. Бражник сморщился, пыхнув трубкой несколько раз подряд, как раскуривая:

– Зайди к Галине Петровне. У неё наверняка найдётся булавок двадцать, – собака вовсю рвалась к воде. Бражник поторопился окончить разговор.

– Думаешь?

– Ты что Михееву не знаешь? У неё всегда всё есть. Если не дома, то на кафедре. Живёт-то в двух шагах, – Бражник указал на зелёный деревянный дом в ста метрах, в котором проживало несколько семей преподавателей и ректор института Орлов.

Галина Петровна Михеева была заведующей кафедрой по биохимии. И отец её был заведующим той же самой кафедры. До неё. И брат был заведующим такой же кафедры только в Воронежском филиале института. Бережной подумал, что у такой, как Галина Петровна, булавки действительно могут быть: женщина любила одеваться со вкусом и сама себе шила наряды. Им завидовал весь институт от уборщиц, до студенток. Мужчина снова утёр лоб, размышляя:

– Да? Так ведь двадцать – мало. А остальные где брать?

– А что остальные? – Бражник начинал нервничать, потому что недовольная остановкой собака была ему важнее вопроса о булавках. Да и вообще важнее много чего другого. Сдерживая раздражение, Панас Михайлович произнёс строго, – А остальные пусть ждут очереди.

– Это как? – нахмурил лоб Бережной.

– Та, обыкновенно, Рудольф: прикололи, пробежали, откололи, отдали другим, – слова Бражник пытался сопровождать жестами одной руки, таким образом раздражаясь ещё больше.

Рудольф Александрович от простоты мысли даже осел на поставленные барьеры и внимания на горячность коллеги не обратил:

– О! Точно. Это ты так правильно сказал! Как это мы сами не догадались?

«М-да, все догадки в мышцах», – Бражник хмыкнул в бороду и незаметно втянул живот:

– Ладно, мне пора, – сказал он вслух, отпустил поводок, пыхнул трубкой и пошёл за убегающей к озеру собакой. На ходу Панас Михайлович покачивал головой, думая про себя что как же ему повезло родиться на свет умным.

Глава 4

В столовой общежития института обжигая губы допивал кофе с молоком Миша Шумкин – легкоатлет, многоборец. Несмотря на то, что через час с небольшим парню предстояло сдавать практический экзамен, булка с вареньем в виде ватрушки, схваченная на прилавке раздачи, последовала в желудок абитуриента за ароматным напитком. Ничто не могло повлиять на здоровый аппетит Шумкина. Розовощёкий абитуриент тщательно облизал пальцы, испачканные вареньем и мучной зажаркой, и огляделся по сторонам. Через два столика от Миши, у окна, завтракала симпатичная блондинка с короткой и модной стрижкой «сессун». Миша увидел, что девушка рассматривает его с улыбкой, и почувствовал жар в мочках ушей и на щеках. Он тут же спрятал только что облизанные руки под стол. Заметив смущение парня, модница усмехнулась совсем откровенно и, как показалось Шумкину, разочарованно покачала головой. Затем она отвела взгляд и, не обращая больше на Мишу никакого внимания, принялась за жидкую овсянку. Кашу Шумкин не любил с детства, девушку невзлюбил только что. Парень был некрасив: картофельный нос, глубоко посаженные глаза на широком лице с выпирающими скулами, выцветшие на солнце светлые волосы и белёсые круги под глазами от солнечных очков, которые Шумкин вынужден был надевать во время тренировок: радужная оболочка его глаз не переносила яркого света. Простоватый, почти деревенский на вид, Шумкин росту был среднего, широкой кости и тугих мышц. Он был похож на выточенный куб с крупной головой, руками и ногами, которые, из-за раскаченных мышц, казались короткими. Миша сразу же понял, что красавица-блондинка за соседним столиком безразлична к нему и даже пренебрежительна. Захотелось показать незнакомке язык, но это было бы совсем глупо и по-детски. Шумкин вздохнул и отвёл взгляд. Справа от него за столиком через проход сидел высокий кучерявый парень, который вдруг подмигнул:

– Здорово, земеля! Чё, дрейфишь?

– Не понял? – Миша не понял сразу несколько позиций фразы, но утруждать себя уточнением не стал.

– На экзамен идёшь?

– Откуда ты знаешь?

– По номеру на твоей груди, земеля, – парень встал и подошёл к столику Шумкина, – Не дрейфь и давай знакомиться. Я – Гена Савченко, по прозвищу «Хохол». Волейболист, между прочим, – уточнение было сделано значимым тоном. Миша серьёзно ссупонил брови:

– Волейболист, прости, между чем? – снобизма Шумкин не выносил.

– Чего? – Гена напрягся, но тут же разгладил лоб и сдержанно хмыкнул, – А-а, понял. Волейболист между прочим. А ты зря смеёшься: сдать зачёт по волейболу на втором курсе не у всех получается с первого раза. Так что, могу помочь. Обращайся, – Гена присел и протянул руку. Миша положил свою ладонью сверху и крестом:

– Спасибо, Гена. Но я пока только на первый курс поступаю.

– Да-х, не боись, поступишь. На Спартакиаде школьников в Вильнюсе был?

– Нет.

– Да? – ответ почему-то смутил Гену и заставил задуматься и почесать затылок. Глядя на абитуриента немного с досадой, Гена всё же хлопнул его легонько по плечу, – Всё равно поступишь. Тебя как звать?

– Шумкин. Миша. – абитуриент разгладил пришитый немного криво номер на майке, одновременно вытирая облизанные пальцы, – А почему ты назвал меня «земелей»?

– Как же: я из Севастополя и ты – тоже. Разве не так? Шо ты вытаращился? Тут разведка всё уже обо всех донесла. Мой одногруппник работает в приёмной, так что изучил все досье поступающих на спортфак.

– Вообще-то, я только родился в Севастополе. А сам из Тулы, – пояснил парень, вставая из-за стола.

– Да? – Гена снова почесал затылок, – Ну и ладно, всё равно земеля.

– Да-а, – ответ Миши был отвлечённым. Он постоял молча несколько секунд, потом тихо спросил, – А что, экзамен трудный?

Гена громко засмеялся и хлопнул парня по плечу повторно и смелее:

– Да не боись, земеля. Ты шо сдаёшь? Спецуху?

Миша кивнул, облизав упругие губы.

– Фигня! Ты кто по специализации?

– Многоборец.

– А за шо борешься знаешь? – Савченко решил отквитаться за шутку шуткой. Миша вытаращил глаза, Гена снова громко засмеялся и снова хлопнул его по плечу, – Стольник бежишь?

– С барьерами. И четыреста.

– Фи! Что такое четыреста для многоборца? Семечки! Пошли лучше ещё по булке махнём. – Гена тоже встал и направился к кухне на запах сдобы. Тут же за перегородкой раздался громкий голос главной поварихи тёти Кати, женщины просторной, как общепитовский противень, и пышной, как хорошо подошедшее тесто:

– Иди, говорю, отсюда, нет больше булок.

На крик Гена вынырнул из-за стойки, театрально закрыл уши и подмигнул Шумкину. Но тут же скорчил поварихе недовольную гримасу и пошёл в атаку, скрывшись от зала. Завтракавшим был только слышен голос Гены и видны из-под стойки до половину голеней его ноги, всунутые в сандалии:

– Как это нет, когда только шо были? – голос Савченко переливался до взвизгиваний, – Я же вас знаю: спишете, как вчерашние, и сами слопаете. Или по домам понесёте. Дай булку, тётька Катька. Я не задаром прошу, я за неё гроши плачу. Тащи давай!

Женский голос за стойкой разразился грубой бранью. Но Гена был не так прост и ввязался в спор; хотелось есть и он наверняка знал ради чего боролся: булок всегда привозили в столовую с запасом. Это придавало сил.

Шумкин неуверенно глядел в сторону стойки раздачи. Что-то подсказало парню, что вторая булка может стать губительной именно для четырёхсотметровой дистанции. Да и ругаться Миша не умел.

Гена выскочил из-за стойки, сигнализируя подмогу:

– Э, земеля, ты чего встал? Иди скорее. Тебе перед стартом положено есть побольше углеводов, – он обернулся за перегородку, – Слышь, тётка Катька, не дашь нам ещё по одной булке, в деканат пожалуюсь что недокармливаешь нас перед важными экзаменами. Нам калории нужны.

Повариха снова заругалась, добавляя, что кроме калорий неплохо было бы таким, как Гена, иметь и мозги. Волейболист с улыбкой выглянул к Шумкину и выставил большой палец:

– Не боись, земеля, тут всегда такая битва за еду. Идём вдвоём отстаивать своё право на хлеб насущный. А, вот ещё и девушка нам на подмогу. Вам тоже булочку, красавица?

Шумкин оглянулся и хмыкнул: он не заметил, как за ним встала та самая блондинка с округлой причёской.

– Вы мне ещё пирожное заварное перед стартом предложите, – ответила девушка Гене и обошла Шумкина так, словно он был неодушевлённым предметом – не бросив ни малейшего взгляда, – Тётя Катя, будьте любезны, налейте мне ещё чаю, – попросила девушка старшую повариху, подкупая красивой улыбкой. Шумкин стоял, опустив голову и раздувая ноздри.

– Во, учись, Хохол, как с людями разговаривать надо, – ткнула повариха Гене, – Тебе, дочка, с сахаром чаёчку?

– Нет, спасибо. Отдайте сахар тем, кому калорий не хватает. А мне они ни к чему, – высказав насмешку, девушка даже не посмотрела в сторону ребят и взяла напиток, протянутый на маленькой тарелке.

– Ага, куда там, сахар им. Может ещё и мёду ложкой? – раздраконенная повариха всё ещё злилась.

Осматривая длинноногую стройняшку, оба парня молчали, понимая, что если поединок продолжать, то можно остаться без еды.

«Подхалимка и гордячка», – решил Шумкин про девушку, удаляющуюся с чаем, а на повторное приглашение Савченко посражаться за интерес живота отказался.

– Ты – иди, а я потом доем, – Миша сделал отмашку новому приятелю и вразвалку пошёл из столовой, пытаясь впечатлить походкой девушку с чаем. Он шёл медленно и неуклюже: накаченные мышцы спины не позволяли рукам прижиматься к телу, а мощные четырёхглавые мышцы бедра утяжеляли походку, делая её «поступью римского воина», правда без доспехов.

Глава 5

На малаховском вокзале остановилась на две минуты электричка, и народ посыпал из неё, как манка из распоротого мешка: ручьём и во все стороны. Большей частью приезжими в этот ранний час были абитуриенты МОГИФКа. Они повыскакивали на перрон как пингвины на льдину и, не переводя дыхание, лавиной буранули в подземный переход. До первых экзаменов оставалось не более получаса. А добраться от станции до института требовало минут десять быстрым темпом. Перрон опустел вмиг и на нём стало видно немногочисленных ожидающих. Состав умчался. В дальней части платформы показалась фигура высокого блондина со спортивной сумкой через плечо. Парень медленно подошёл к подземке шаря по карманам брюк, спустился в переход, также медленно вышел из него и направился в сторону привокзального базара. Владимир Стальнов – старшекурсник института, спринтер, подошёл к старушке, торговавшей у самого входа на базар помидорами, и устало улыбнулся:

– Здравствуй, бабулечка-красотулечка!

Бабка обрадовалась парню, как родному, швыдко поправила светлый платок на голове, замельчила словами, как семечками:

– Здравствуй милок, здравствуй! Как здоровье-то твоё? Всё ли хорошо?

– Рано мне ещё на здоровье жаловаться, мать, – улыбнулся Стальнов широкой белозубой улыбкой, на зависть любой звезде. – Сама-то как?

– Да твоими молитвами, сынок, спасибо.

Бабуся была ладненькой. «Наверное по молодости в красавицах ходила», – подумал Стальнов по-доброму. Володя обычно легко заводил «дружбу» с женщинами разных возрастов. Вот и с этой бабусей подружился потому, что не считал её похожей на торговку, а скорее на крестьянку с милым гладким лицом, не изувеченным возрастными морщинами, и мягкими руками, к которым всегда хотелось прикоснуться. Накрыв руку старухи ладонью, Стальнов пропел почти по-отечески:

– И то ладно. Почём нынче опиум для народа?

Фраза из Ильфа и Петрова была расхожей и вошла в обиход, как афоризм.

– Ты про помидорки, сынок? – от прикосновения молодого красавца старуха замлела. Мало в её жизни в последние годы было ласки.

– Про них, мать, – парень перекинул взгляд на товар.

– Как и вчера: по тридцать пять копеек килограмм. Бери.

Володя взял с миски верхний помидор, пощупал, продолжая торг:

– Разве вчера такая цена была? Вроде по тридцать торговала вечером?

Старуха снова оправила платок, засмущалась замечанию, стала оправдываться:

– Так то вечером. Это уже остатки были. А тут – самый сок. Только с грядки. Бери. Тебе сколько?

Стальнов помедлил ответить. Бабуся засуетилась и затараторила:

– Чего думать? Бери! На базар пойдёшь, там дороже.

– Ой, да так ли?

– Так вот же. Они там за место плотят. А я нет. Смотри какие помидорки. Одна к одной, – старушка стала приподнимать остальные овощи из миски. Они и впрямь были хороши.

Стальнов милостиво махнул:

– Ладно, ладно, не тормоши товар. Вижу, что хорошие. Я ведь тебя, бабулечка-красотулечка, знаю. Не первый раз у тебя помидорки-то беру.

– Конечно знаешь, милок. Так чё ж капрызничаешь? – старуха была готова обидеться. Парень не дал, ответил миролюбиво, по-свойски, как и вправду родной:

– Мать, я не капризничаю, – он стал складывать овощи в спортивную сумку, – Я присматриваюсь.

– А, ну да, ну да, – поспешно согласилась старушка, помогая, – Это ты, милок, правильно. Другие, вона, и подмятенький положат, не стыдно. А у меня – смотри, все один в один. Тебе только килограммчик? Может ешшо возьмёшь? Летом да на жаре, салатик – самое тое.

– Хватит, – Володя отсчитал мелочь, – Мне ещё укроп надо и зелёный лук. Так что хватит. Завтра снова приду, за свежими.

– Давай, давай, милок, приходи. Каждый день собираю свеженькие. Витаминчики. Кушай на здоровье! – улыбнулась она вслед парню и сунув мелочь в карман юбки, стала накладывать в миску новые помидоры, приговаривая себе самой, – Какой славный парнишка. Каждый день приходит за овощами, не за водкой. Такой и мужем будет заботливым. Дай бог ему подругу хорошую найти, – желала старушка, как проговаривая молитву. Когда она разогнулась с наполненной миской, Володя Стальнов был уже вне поля её видимости.

Глава 6

В комнате, где работала приёмная комиссия, стояло три стола. За первым сидел Валентин Костин, студент третьего курса, комсорг факультета, остриженный бобриком и с чёлкой веером, за вторым и третьим – второкурсницы Рита Чернухина и Катя Глушко.

В кабинет вошёл очередной студент – конькобежец Юлик из Харькова.

– У тебя чего? – студент был за главного.

– Я вчера паспорт забыл принести, – объявил Юлик, широко улыбаясь девушкам.

– Совсем уже, – строго прокомментировала миниатюрная блондинка Рита с мальчишеской стрижкой. Голос девушки, милой на вид, оказался неприятно скрипучим. Ногти симпатяги были окрашены каждый разным лаком. Юлик задержался на них взглядом, рассуждая про себя красиво это или скорее понты.

– Как только голову не забыл, – укорительно поддержала подругу Катя. Она была тучной и высокой; даже сидя на стуле, девушка возвышалась над коллегами почти на голову. «И курит, наверное, как паровоз», – подумал Юлик про Катю, отметив её низкий грудной голос с хрипотцой. Катя, не зная мыслей абитуриента, сделала наступательный шаг, – Чего ты так недовольно на меня смотришь? Сам виноват: у нас без паспорта в туалет не пускают, а он поступать пришёл… Да, Валёк?

«Валёк», он же Валентин Костин, не отвечая на ворчания подруг, сделал вошедшему еле заметный знак глазами, означающий: «ну что ты хочешь – бабы», принял из рук Юлика паспорт и, не раскрывая его, стал пить из уже наполненного стакана. Девушки молчали, глядя на абитуриента с интересом. Юлик осматривал их по очереди. Валентин наблюдал за смотринами, шумно глотая, потом поставил стакан, утёрся, сказал размеренно важно:

– Волнуется человек. Чёго налетели? И не такое бывает.

– Ой, да ладно! Чёго уж хуже забытого паспорта? – Рита принялась явно кокетничать перед Юликом, постукивая ноготками по столу. Парень был хотя и мелкий, но яркий, с выразительным взглядом.

– Бывает, – усмехнулся Валентин, – Я, когда поступал два года назад, на плаванье вместо своих плавок взял трусы жены.

– Это как это так? – не поверил Юлик.

– Да, так. Получилось. У неё трусы в леопард, и у меня плавки – такие же. Хапанул из шкафа без разбора и всё. Тоже, вот, как ты, волновался. Всё-таки вступительный экзамен. Не хухры-мухры.

– Ну да, это понятно, – Юлик утёрся, – А попить у вас можно?

Парень согласно махнул на графин с водой, Юлик схватил его же стакан.

– И чё? – Рита даже развернулась, слушая.

– А чё? Ничё. Пришёл в раздевалку, достаю, в запаре одеваю… мать родная! А у меня оттуда всё как выпадет. Это же, прикиньте, бикини были.

Комната взорвалась смехом. Таким, что ожидающие в коридоре подозрительно покосились на дверь.

– Спасибо. И что потом? – Юлик бережно поставил стакан перед парнем. Он не знал можно ли смеяться или лучше повременить, пока примут документы и допустят к экзамену, поэтому только улыбался истории. Валентин махнул рукой, едва обратив внимание на благодарность и торопясь досказать; всякий раз, когда он вспоминал про это приключение, народ смеялся от души:

– На здоровье. Ничего. Генка Хохол выручил, свои плавки дал. Сначала проржались все конечно, а потом Генка выручил. Здесь ведь солидарность. Привыкай. А я – Валёк, председатель комитета комсомола спортивного отделения. Ты – комсомолец?

Юлик кивнул.

– Это хорошо. А я – комсорг. Взносы – ко мне. Ходатайство на повторную пересдачу экзаменов – ко мне. И вообще, если что – ко мне беги. Понял? – среди студентов физкультурников всегда царила взаимопомощь.

– Понял, – Юлик зачем-то козырнул.

– Ладно, давай посмотрим твой паспорт, а то до вечера не разгребём, – Валентин открыл документ и, глядя в него, медленно спросил, – Много там ещё народу?

– Человек тридцать будет, – ответил Юлик, пристально наблюдая за лицом комсомольского лидера. Голова изучающего паспорт закачалась:

– Ну вот, так и сказал: до вечера маслаться. Когда они собираются спецуху сдавать?

– Ночью, – уверила Рита.

– Ночью. Ночью нельзя, – пояснил комсорг, озабоченно наморщив лоб, – Так. Давай записывай: Штейнберг Юлиан Соломонович, украинец, – принадлежность к национальности комсорг выделил интонацией. Он медленно поднял глаза на Юлика и воткнулся взглядом. Упёртым, но нейтральным. Как у судьи.

– Украинец, – произнесла вслух Рита, записывавшая данные, – Серия, номер, когда и кем выдан?

Костин отцепился от Юлика глазами и медленно продиктовал:

– Штейнберг, кафедра конькобежного спорта…

– … и хоккея, украинец, – эхом повторила Катя, разыскавшая папку с документами на столе и вписывающая данные в анкету абитуриента. От усердия она даже прикусила язычок. Ничего странного в сказанном представительницы слабого пола не узрели. Валентин же, закрыв паспорт, зажал нос, словно предупреждал чих, и вернул документ хозяину:

– Всё, иди на экзамен. Украинец. Вот Генка-то обрадуется. – Он указал на дверь. Догадавшись, что лишние вопросы в этот момент не уместны, Юлик взял паспорт и пошёл к двери. – Слышь, как тебя там? Соломонович…, – остановил его окриком комсорг, когда дверь уже была открыта. Юлик сжался, но напрасно. Костин в этот миг думал только о себе, – Скажи там всем, пусть сразу за допуском на экзамен заходят, – он повернулся к удивлённым «подчинённым», – А то и правда ночью сдавать придётся. Нас потом Горбуша за плохую работу комиссии в пыль сотрёт.

«Горбушей» звали декана спортивного факультета – Горобову Наталью Сергеевну, женщину не просто строгую, но, по мнениям студентов, порой даже деспотичную.

– А как же с документами? Оформлять ведь всё равно придётся, – Катя приподняла сразу несколько папок.

– Успеем. Завтра донесут. Или после обеда. Никуда не денутся. Давай, зови всех, – махнул Валёк Юлику. Штейнберг кивнул и поскорее вышел. Уже в открытую дверь до всех ожидающих в коридоре донесся уверенный голос комсорга:

– Выпишем допуски и пусть идут… на стадион. Или куда там им нужно? Экзамены через пятнадцать минут начинаются. Чего народ попусту канифолить? Понимать надо.