Текст книги "Поступление"

Глава 7

На институтском стадионе кучками стояли преподаватели, окружённые абитуриентами. Шли экзамены по легкой атлетике для легкоатлетов и спортсменов других специализаций. Для первых он был основным, для вторых – дополнительным. По всему стадиону то и дело визжали стартовые свистки, шумно хлопали отмашками флажки, звонко щёлкали секундомеры. В яме для прыжков в длину студенты старшекурсники вскапывали годовало-нетронутый песок. Его было мало, почти на дне.

– Тётки малаховские кошкам по домам таскают, – объяснил студентам Бережной; как завкафедрой по легкой атлетике, Рудольф Александрович успевал посвюду, – Каждую осень песок завозим, а за зиму его половинят. Не усыхает же он. Да и видели наши, как приходят сюда женщины: кто с мешками, кто с ведёрками. Гребут песок, потом используют в своих бытовых нуждах. Гражданской сознательности у населения – никакой.

Приказав студентам кафедры, вызванным для помощи в проведении экзаменов, Бережной направился с осмотром дальше по стадиону. В секторе по прыжкам в высоту устанавливали стойки, натаскивали из подсобок кафедры ржавые и продырявленные временем поролоновые матрасы. Стадион жил, кипел, дышал многочисленными ртами поступающих, сопереживающих и принимающих экзамены.

Но работали тут не все: заядлые ценители предстартового волнения юной абитуры, не пропускавшие такого момента, как вступительные экзамены, сидели группками на траве за пределами битума дорожек или стояли по всему кругу стадиона. Самые старшие разместились в тени берёз и осин поодаль и позволяли себе комментировать «желторотиков». Именно этим и занималась компания во главе с многоборцем Юрой Галицким. Легкоатлет четверокурсник и его товарищ по группе Толик Кирьянов, а также Гена Савченко, перешедший на третий курс, острили языки, рассматривая десять девушек на старте шестидесятиметровки. Тофик Мамедович Джанкоев – молодой преподаватель кафедры лыжного спорта, делал перекличку. В руках Джанкоева был список абитуриенток, на шее висел свисток, из кармана широкого трико торчало древко стартового флажка. Экзамен по легкой атлетике Тофик Мамедович проводил в первый раз, поэтому суетился без меры. Его золотистое, смуглое лицо блестело от пота. Преподаватель то и дело утирал лоб и скулы, мокрые от самых волос:

– Так, первый забег, выходите каждая на свою дорожку по очереди.

Девушки тут же шагнули в сторону первой дорожки общей массой. Тофик Мамедович жестом вернул толпу волнующихся абитуриенток на место, – Я сказал по очереди. Буду вызывать – выходите. Понятно? Дождавшись общего кивка, преподаватель приблизил папку со стартовыми листами к глазам и почти крикнул:

– Кашина Ирина?

Толпа абитуриенток от неожиданности вздрогнула единым нервным движением.

– Зачем так кричать? Здесь я, – красивая девушка перекинула толстую русую косу с одного плеча на другое и подтянула футболочку «адидас». Тонкое, кричаще-алое трико той же фирмы туго обтягивало женственные бёдра. Безупречное качество иностранной спортивной фирмы ярко выделялось на фоне отечественных трусиков и маечек остальных.

– Ты у нас … лёгкая атлетика, прыжки в высоту, – произнёс Тофик Мамедович, вычитав по списку. Оторвав глаза от листа, он быстро и радостно улыбнулся, но, увидев высокопарность головы и непроницаемость лица в ответ, жестом указал Кашиной на первую дорожку. Сам же вернулся к списку, предварительно понизив голос и перебарывая волнение:

– Маршал Татьяна?

– Здесь! Лыжи! – по-армейски доложила крепкая абитуриентка с румяным лицом, переминавшаяся с ноги на ногу вот уже добрых десять минут. Толпа снова пошла нервной волной.

– Ты что, больная совсем? – Кашина постучала пальцем по голове, – Предохранитель что ли полетел?

Маршал растерянно заморгала и с испугом посмотрела на преподавателя. От волнения она ещё больше стала переминаться. Длинные трусы-шорты врезались девушке между ягодиц, но она стеснялась их одёрнуть, а только извинительно улыбалась.

– О! С лыжни сошла, а лыжи снять забыла, – прокомментировал сцену Савченко.

– Бедный Тофик Мамедович, – пожалел Кирьянов, – Зачем его на девчонок бросили? Он и так всё время пасует перед ними, а тут ещё – абитуриентки. Взмок вон весь.

– Взмокнешь тут, – согласно кивнул Галицкий и несколько раз оттянул от тела майку, – Это тебе похуже новобранцев. Женщины – народ неизученный, а, в пределах нашего института, ещё и необузданный. Гляди, как глотки рвут.

Кашина, всё ещё не успокоившись, продолжала осуждать Маршал. Тонкогубое лицо Иры кривилось от недовольства. Другие поступающие приняли разные стороны и тоже громко галдели. Молчала только одна – высокая блондинка со стрижкой «сессун». Она с улыбкой наблюдала за подругами по «несчастью». Тофик Мамедович панически коротко дунул в свисток. Звук получился неожиданно громким. Девушки мигом успокоились.

– Кашина, прекратите добавлять лишний стресс и вернитесь на первую дорожку, – Тофик Мамедович прогнулся в жесте халдея, зазывающего посетителей вглубь ресторана, – Маршал, – марш на вторую! – Таню преподаватель едва удостоил кивком головы. – Так, ты – наша. Бежишь вместо зачёта по лыжам. Всё понятно?

Таня заняла стартовое место на дорожке без слов. Тофик Мамедович улыбнулся и, довольный установленным порядком, осмотрел остаток толпы:

– Маладэц, Маршал! – Кавказский акцент преподавателя проявлялся особенно активно в моменты большой радости. Это и был тот самый момент. Гена в тени берёзы поймал кузнечика и безжалостно оторвал ему крылышко:

– Да, по-моему это тот «маршал», что рискует стать простым сержантом. Шо скажешь, Пан?

– Скажу: прекрати животное мучить!

Гена, сразу понявший претензию, с удивлением посмотрел на свои пальцы:

– Ну и шо? Подумаешь, нашёл животное. Это же не кошка, чтобы её жалеть? – Чтобы отвлечь внимание, Гена задрал ногу в сандалии и стал дёргать ею, как делают, когда вытряхивают что-то попавшее в обувь.

– Ну и варвар же ты, Хохол, – Кирьянов зло посмотрел на Гену, – Уверен, что ты и кошке лапу оторвёшь – не заплачешь. – Шуплый Толик очень любил природу, сам был неспособен муравья раздавить,. Без надобности совершённое глумление над фауной вызвало у Кирьянова ненависть.

– Да ладно вам, мужики, шо напали? – Гена откинул в сторону покалеченное насекомое.

Юра потянулся и, достав кузнечика, взял его на ладонь:

– Дурень ты, Генка. Тебя бы так. Он ведь теперь помрёт без крыла. Лучше сразу задавить, чтобы не мучился. – Юра совершил избавительный акт при полном молчании. Кирьянов вздохнул. Гена досадливо поджал губы. В это время Тофик Мамедович, восстановивший покой в рядах «бойцов», произнёс по слогам:

– Цы-га-нок Свет-ла-на.

– Я здесь, Тофик Мамедович, – медово, врастяг, пропела девушка и, кокетливо улыбаясь, прошла на третью дорожку.

Преподавателя пригвоздило; он даже потеть на минуту забыл как.

– Это ты из Евпатории? – голос Джанкоева был как в замедленном кино.

– Та конешна я, Тофик Мамедович, – Света отвечала по-прежнему мелодично, с украинским выговором.

– Хорошо… Тепло там. Море. – преподаватель на мгновение унёсся вдаль по направлению мыслей.

– А зачёт по лыжам вы будете принимать? – вернула его украинка к действительности. Пышная копна русого каре крупными барашками делала девушку интересной. А веснушки, полные губы и нос картошкой совсем не портили.

– При чём тут лыжи? Ты – спринтерша, легкоатлетка, – вопрос был настолько не к месту, что преподаватель напрягся, – А лыжи – только зимой.

– Та, знаю. Ну всё равно: вы или нет?

– Ну мы, может быть.

– Тогда я к вам пойду. – Светлана продолжала кокетничать. Гена Хохол тут же признал «земелю» и, поражённый мелодичностью речи девушки, зачем-то взялся перестёгивать пряжки сандалий. Но дорожку взглядом не отпускал.

– Ладно, – Тофик Мамедович что-то записал на стартовом листе с именами и продолжил, – Николина Елена.

– Николина. Я, – высокая блондинка со стрижкой «сессун» мягко поправила преподавателя, продолжавшего коситься на предыдущую абитуриентку, затем также мягко на ходу оправила кримпленовые шорты, обрезанные чуть ниже края ягодиц.

– Извини, – Тофик Мамедович снова что-то пометил в ведомости, – Ты у нас тоже лёгкая атлетика и … Тоже прыжки в высоту?

– Есть такой грех. Хотела пойти молот метать, но массу не нарастила, – Николина пыталась разрядить обстановку. Джанкоев понял, улыбнулся. Кто-то хихикнул. Кашина скривила губы.

– И последняя: Сычёва, – прочёл преподаватель, – Спорт не указан. Так. Кто Сычёва?

– Я Сычёва. Я – тоже лыжи, вон как она, – прогремел звонкий, но низкий голос, а взмах руки указал на Маршал. Все поступающие стали с удивлением рассматривать Сычёву, словно она только что с неба свалилась. Джанкоев взмолился взглядом: девушка имела отдалённо спортивную фигуру, была в приблизительно спортивной форме, поскольку на ногах вместо шиповок, как у всех, у неё были надеты кеды, и с явно неспортивными привычками: на голове у спортсменки была нахлобучена панамка. В руках стартующая крепко держала полиэтиленовый пакет. Только по нему в ней можно было узнать девушку, ожидавшую пятнадцать минут ранее у кабинета приёмной комиссии.

– О! Ты видишь, Серко, похожа на красавицу из За..

– Загорска, – Серик всмотрелся.

Малкумов и Шандобаев явились на стадион только что и в цивильной одежде, понадеявшись, что на стадионе будет где переодеться. Но раздевалки не нашли, её на стадионе никогда впомине не было. Но приезжие абитуриенты знать этого никак не могли, поэтому бестолково стояли у кромки стадиона ближе к финишу.

– Нишево не пахожа. Толка пакет пахожа, а штаны другой. И майка другой, – засомневался Серик.

– Она, – утвердил Армен, приложив кулаки к глазам, сложенные как бинокли, – Кеды те же. Я их запомнил; они ей на два размера больше.

Тофик Мамедович в это время тоже разглядывал Сычёву, только не с интересом, а с недоумением. Понятно, что шиповки были на легкоатлетках потому, что те сдавали специализацию, но всё же… Редко кто приходил на стадион и в институт в кедах; на всех спортсменах были кроссовки. Как, например, на Маршал, преподаватель утёрся и выдохнул. А такого, чтобы студенты, пусть даже лыжники, бегали спринт в панамке, Джанкоев вообще ещё ни разу не видел, поэтому потребовал:

– Сними шляпу, отдай пакет вон тем, кто не бежит, и иди на пятую. Всё. Первый забег по местам! Остальные отошли подальше!

Пятеро невызванных абитуриенток сгрудились на шестой, разбитой дождями и снегом дорожке, использовать которую по назначению преподаватели давно уже не решались.

– Ну и как тебе, Пан? – обратился Гена в тени берёзы к Галицкому; Юра был поляком и кличка закрепилась за ним давно, – Кроме блондинки и с косой смотреть не на что, да? А эта, Цыганок, – совсем не цыганок. Рыжая какая-то. Но тоже – ничего.

– Хороша-а, – протянул Кирьянов, полный зависти, – Одни ягодичные мышцы чего стоят!

Толик потёр свой худой зад. Гена гордо ответил:

– Наша-а. Хохляндия. За версту видать. Мы их там таких штампуем. У всех глазища – во! Ну, и остальным бог не обидел. Есть, так сказать, куда руки положить, – Гена захохотал над собственной шуткой, пояснительно жестикулируя сказанное. Ему очень хотелось загладить впечатление о себе после истории с кузнечиком. Галицкий усмехнулся и ничего не ответил. Кирьянов почесал теперь нос:

– Где-то я уже видел вон ту, в кедах.

– Такое увидишь – спать не сможешь. Пошли поближе к финишу. Щас побегут, – Гена торопливо вскочил и вышел из тени деревьев. Галицкий и Кирьянов остались на месте.

– А ты чего тут, Толян? Ты же никогда не ходишь на вступительные? – Галицкий вытянул травинку и закусил, мечтательно глядя на спортсменок. Со стороны старта к группе девушек шёл коротконогий преподаватель кафедры легкой атлетики Михайлов. Тоже со свистком на груди.

– У меня Толян поступает, – голос Кирьянова был встревоженный.

– А-а, – Галицкий понятно кивнул, – Ну да, для друга это важно.

– Он мне не друг, Юрок, он мне как брат. И даже больше.

Юра тут же хотел схохмить что «даже больше» может быть только сын, но уважительно промолчал. В это время на дорожке давались последние распоряжения.

– Так, абитуриентки, взяли нагрудные номера и булавки и быстренько прикололи, – подойдя, Михайлов протянул девушкам персональные номера, определённые списком поступающих.

– Зачем нам эти картонки? – Кашина брезгливо приподняла к уровню глаз номер, тяжело прогрунтованный краской на плотной ткани, – Нас всего пять. Трудно запомнить что ли?

– Так, первая дорожка, что это за капризы? Номера вам на всё время сдачи экзаменов даны. И для прыжков, и для гимнастики, и в бассейн, и для лыж в декабре, кто поступит, – Михайлов посмотрел на Маршал, как на представительницу лыжного спорта, и сунул ей клочок ткани с номером. – Понятно?

Таня кивнула.

– Девчонки, в бассейне его надо держать в высоко поднятой руке, – хихикнула Николина, пытаясь согнуть дубовую ткань.

Кашина понюхала номер на расстоянии и сморщилась:

– Что они у вас так воняют? У меня голова от этого номера разболится, – губы Иры сжались ещё больше. – И что вот теперь с ним, приколотым, спать надо? Или зимы дождаться, чтобы сдать экзамен по лыжам?

– Спать не надо: сразу после забега отдадите булавки другим абитуриенткам, – Михайлов указал на девушек второго забега.

– Так у нас же потом сразу прыжки?

– И что, номер один, в чём проблема? Они пробегут и тебе тоже сразу отдадут.

– А попроще способа придумать нельзя было, чтобы не бегать за булавками по всему стадиону? – Кашина выставила вперёд одну ногу, упёрла руки в бока и склонила голову. Девушка явно надсмехалась.

Михайлов нахмурился и попробовал добавить в голос металла:

– Так, первая дорожка, чем вы не довольны?

– Я не «первая дорожка», я – Ира Кашина, постарайтесь запомнить, – Ира мотнула косой и стала прикалывать номер. Михайлов отступил и выдохнул. Но, похоже, расслабился рано.

– А я можно на спину это приколю? – прогудела Сычёва, тыча номером преподавателю почти в лицо, – У меня на груди… грудь. И лифчик будет мешать, – девушка рассматривала себя, словно пыталась отыскать место для прокола булавкой. Студенты, стоявшие вблизи группы и услышавшие слова Сычёвой, громко захохотали. В ответ посыпались реплики весёлых и находчивых, какими был почти весь институт:

– Какая редкость для женщины!

– Грудь на груди – это понравится Павлу Константиновичу!

– Лифчик мешает – лифчик сними!

Тофик Мамедович, понимая, что ситуация выходит за рамки экзаменационной, прибег к испытанному действию и свистнул. Возмутительница спокойствия впёрла взгляд в Михайлова и тихо переспросила:

– Так можно или нет?

Михайлов от растерянности набрал воздуха и надул щёки:

– Ну, если ты собираешься бежать спиной, то – можно.

– Нет, бежать я буду грудью, – решила для себя Сычёва, но решила вслух, чем вызвала очередную волну гогота. Михайлов, поняв, что смех скрывать беспомощен, прыснул и махнул рукой:

– Да делай ты, что хочешь. Хоть на ногу себе его прилепи, – и тут же покачал головой, – Ну и наборчик. Давай, Тофик, сам тут разруливай. Я – на финише, – коротконогий мужчина пошёл прочь, всхохатывая на ходу, – Ещё не поступили, а уже борзеют. Сразу видно – спартакиадницы.

Глава 8

В холле общежития Шумкин встал перед стойкой дежурной и впёр взгляд в лестницу, ведущую на этажи. На стене часы показывали девять тридцать утра. Экзамен по специализации уже начался, но Миша знал, что его забег будет не раньше десяти; сначала пропустят гладкие бега, только потом начнутся дистанции с барьерами. Миша прикинул, что можно подняться в комнату и минут пятнадцать полежать с задранными ногами. Он шагнул в сторону лестницы.

«Не ходи! – остановил его внутренний голос, – Ляжешь, разморит. Вообще бежать не захочешь. Или, чего доброго, опоздаешь».

Парень задержал ногу в полушаге, почти как в стоп-кадре. Проспать вступительный по специализации грозило непоступлением. «Такое знает каждый, даже тупой абитуриент, как „Отче наш“ до революции любой гимназист», – Шумкин сморщился от сопротивления себе самому. Тупым он себя, безусловно, не считал, но, сравнивая собственную персону с учеником царского режима и не находя ни малейшего сходства, тем более по знанию молитвенных текстов, Шумкин развернулся и пошёл к выходу, но увидел через окно яркое солнце и снова остановился.

– А может всё же полежать пять минут? – рука потянулась к макушке, туловище развернулось само собой, ноги понесли к лестнице.

Дежурная, наблюдавшая за юношей пристально, ссупонила брови и сложила губы дудочкой:

– Ты чё тут мечешься, как шальной? А ну, пропуск покажи! – пожилая женщина в шерстяной юбке, чулках, кофте с закатанными рукавами и платке, накинутом на плечи, несмотря на жару, смотрела строго.

Прерванные глубокие мысли отразились удивлением на лице абитуриента, он отпрял:

– Чего?

– Чего, чего? Того. Пропуск давай! – старуха стояла на страже порядка и потому от позиций не отступала. В парне она увидела замешательство, а такое состояние душ, зависящих от неё на этом посту, как на основном пропускном пункте, бабуся любила, поэтому держала безжалостное лицо и даже упёрла руки в бока. Шумкин хотел сказать что-то в своё оправдание, спокойно разрешить инцидент, как он умел это делать, и делал не раз, но в это время на лестничном проёме между первым и вторым этажами остановились голые девичьи ноги; послышались отдалённые голоса переговоров. Миша отвлёкся:

– Какой пропуск? – голос парня мгновенно стал рассеянным. Голые ноги стали спускаться по ступенькам. Шумкин жадно предвосхищал появление остального тела. Требования дежурной показались агрессивными:

– Не придуривайся! Или ты не из нашинских? Тода так и скажи. Прошмугнуть хочешь? Не выйдет. Я вас, ненашинских, за версту чую, – старуха черканула кончик своего носа указательным пальцем, – Вы у меня сотнями за день проходите, а я всё одно знаю: кто свой, кто так, к девчатам пришёл.

Отпустив взглядом спускавшуюся студентку, увалень Миша растерянно осмотрел себя:

– Да к каким девчатам? Нужны мне ваши девчата, – взмах руки в сторону девушки вышел автоматическим. Она, хорошенькая, премиленькая от личика, до этих самых голых ножек, замерла на ступеньке с удивлением. Это раздраконило парня ещё больше. Более не контролируя себя, он повысил голос до сильно громкого и нахмурил на бабку лоб, – Я сюда поступать приехал, а не… Я пять минут назад оттуда спустился, – рука снова указала на лестницу и тело юноши на опережение пересекло линию «доступа», – Вы что меня не помните?

Говори парень спокойнее, возможно старушка, добрая по натуре и понятливая со всеми, отступила бы, но шум молодецкого голоса надавил пожилой женщине на разболтанные слуховые нервы, отчего она заскрипела зубами и с угрозой покачала головой. Растерянный Шумкин бросил спасательный взгляд на девушку, так и стоявшую на ступеньках.

– Не помните?

Красавица посмотрела на Мишу внимательно и кивнула:

– Помню. Вы тоже поступаете. Мы же неделю назад вместе записывались в приёмной комиссии. Помните?

Миша удивился, как он мог не запомнить такую девушку, но понял, что сейчас не время взывать к памяти и сосредоточенности собственного внимания недельной давности, иначе можно и на экзамен опоздать, поэтому лучше соврать. Он тоже кивнул, разыгрывая спектакль:

– Да, помню, помню. Вы..?

Востроносая девушка широко улыбнулась, вызывая у Шумкина, не умеющего знакомиться, мгновенную симпатию:

– Я – Лиза Воробьёва, бегунья. Из Брянска.

– А, ну да, Брянск, конечно помню, – продолжал парень роль если не царя, то рыцаря, словно не ему, а он оказывал милость, – А я – Миша Шумкин. Многоборец, – информация из первой фразы была предназначена для девушки. Из второй – для дежурной.

Женщина на посту, воспользовавшись новым замешательством парня, торопливо высеменила из-за стойки и грудью перекрыла проход, а с ним и доступ к незнакомке:

– Ничё не знаю. Пропуск давай! А то: «пять минут, пять минут». Откуда мне знать ты это был или не ты? У меня вас за день по сто человек перед глазами мелькает. Всех не упомнишь, – помахав рукой перед глазами для иллюстрации, старуха впёрла их в карманы кофты. Раздвинутые локти, втянутая шея и толстенные линзы очков придавали женщине вид совы из мультика про Вини-Пуха.

Миша вздохнул: перед логикой старухи, всего минуту назад доказывавшей что у неё память ЭВМ, а теперь признававшейся в неспособности запомнить лицо того, кого видела всего несколько мгновений назад, он был бессилен. Но в присутствии девушки ему вдруг захотел выглядеть презентабельным и умным, поэтому Шумкин перевёл баритон на бас, чётко отделяя слова:

– Да какой пропуск, мадам?

Услышав простой вопрос, бабка обрадовалась:

– Обныкновенный. Красненький. Квандрантненький.

Такой речи Шумкин даже улыбнулся; бабка напомнила собственных дедов, тоже разговаривавших порой смешно. Вид у парня вышел глупый.

– Тётя Аня, да это ведь абитуриент с кафедры лёгкой атлетики; он со мной поступает. – Девушка поспешила на помощь, но вторая часть её фразы вышла в вопросительной интонации, что насторожило дежурную ещё больше.

– Ничё не знаю, помотала она головой, как бык перед красной тряпкой, – Он тебе щас тут чё хошь подтвердит. Лёгкой атлетики! Такой амбал? Ему штангу только таскать. И вабще: я вам не тётя Аня. Я вам Анна Леонидовна.

Девушка подняла вверх обе ладони, сдаваясь и уступая:

– Простите, Анна Леонидовна. Извините. Просто, я слышала, как вас все зовут «тётя Аня», поэтому…

Дежурная пригрозила пальцем:

– Не надо! Тётя Аня я для своих. А вы – пропуск давайте! – Женщина снова требовательно сдвинула брови.

Шумкин перешёл на тенор:

– Я что вам его из трусов вытащу? – Миша почувствовал поднимающееся в груди возмущение. За сценой наблюдало сразу несколько человек, а быть в роли подозреваемого парень не любил.

– А чё ты тут в трусах шмыгаешь, а? – в голосе бабки была и насмешка и возмущение. Шумкин оглянулся. Все студенты были одеты в летнюю спортивную форму. Девушка в том числе. Миша опять махнул в её сторону:

– А тут все в трусах шмыгают.

– Ну и чё за мода? И позор, и зябко небось? – дежурная поёжилась.

– Мамаша, у нас тут институт физкультуры, а не оперный театр. Вы перепутали: галстуков и бабочек нет, – Миша сделал реверанс и развёл руками. Девушка мило улыбнулась, но, как только дежурная повернула голову к ней, мгновенно посерьёзнела и даже вытянулась.

– Всё одно: неприлично в трусах, заладила бабка.

– Тьфу ты, заело! Что, им можно, а мне нельзя? – теперь Миша указал на других студентов.

Старуха осмотрела народ и не сдалась:

– Им можно. Они – свои. А ты, в трусах – иди на стадион.

Очередная логика старухи не поддавалась никакому пониманию. Шумкин выпятил глаза. Изо рта у него вместо слов полезли мало внятные попыхивания:

– Ну, блин, совсем уже! Даже в войну такого не было! Они – свои, а я, в трусах, – не свой.

– Ты ещё и с номером, – старуха ткнула парню в грудь.

– Руки! – отмахнулся Шумкин, выказвая лицом желание оттолкнуть старуху реально, а не только словесно.

– Не надо, Миша, – поняла настроение парня девушка, – Пошли на стадион, – она взяла бунтаря под руку так мягко, что он мгновенно повиновался.

– Изергиль, – только и успел бросить Шумкин обидчице.

– Чего? – бабка, явно с классикой незнакомая, пошла на Шумкина в лобовую. По холлу раздались смешки. Девушка потянула спутника к двери уже более настойчиво, но парень упёрся:

– Ну ты! Ну ты! Не наваливай!

– Иди на стадион, говорю, – дежурная не отступала от намерений.

– Без тебя знаю куда мне идти. Сама бы ты не пошла… – Миша выдернул руку, освобождаясь. Как он ненавидел ссориться с кем бы то ни было, по любому поводу. А вот надо же : не сдержался, показал себя с бунтарской стороны. Да ещё перед кем? Перед такой милой красоткой. Но бабке сострадание к парню никак не сходило. Шагнув в его сторону, она взвизгнула на пределе:

– Ах, ты так! Ну смотри у меня, – дежурная быстро шмыгнула за стойку, откуда тут же появилась с веником.

Увидав её в полном вооружении, девушка снова схватила Мишу и настойчиво выволокла за дверь. Шумкин ретировался на улицу, успев всё же крикнуть, что будет жаловаться.

– Иди-иди, – не обратила старуха внимания на угрозу и, как только дверь закрылась принялась широко мести пол у выхода, – Небось двоечник заядлый, а туда же: в войну… такого не было… Чё он знает о войне? Было или не было. Вот я всю войну на плечах вынесла, могу сказать. И голод.., и холод. А он.., – дежурная поправила платок и выглянула в окно. На улице перед общежитием никого уже не было, – Ишь, легкоатлет мне нашёлся. Смотри у меня, – женщина погрозила веником. Завелась она теперь надолго и, не обращая внимания на то, что её никто не слушает, шумно рассказывала себе самой то, что хотела бы сказать ушедшему.