Текст книги "Поступление"

Глава 23

– Лена, а что значит «халяву ловить»? – Попинко вспомнил фразу Кашиной и мучился в догадках. Они с Николиной медленно брели по дорожке к лыжной кафедре. Андрей нёс две спортивных сумки, свою и Малыгина, и отказывался от постоянных предложений о помощи. Спросить у Лены о том, что не знал, казалось нестыдным.

Николина усмехнулась:

– Ты что, Андрей, правда не знаешь, или притворяешься?

Попинко покраснел и пнул камешек:

– Не знаю. Где я живу, у нас никто так не говорит.

– А где ты живёшь? – студенты были мало знакомы и друг о друге знали очень мало. Вернее, Николина ничего не знала про Попинко, потому и спросила.

– На Вернадского, – название московского проспекта Андрей произнёс оглядываясь. Николина присвистнула:

– Фью-ю, небось недалеко от студенческого городка?

– Не далеко. В нём.

– Это как? – Николина замедлила шаг, – Не поняла?

– У меня папа – декан в МГУ.

– Да иди ты!? – Николина даже остановилась, приподняла солнечные очки и посмотрела на Попинко, словно в первый раз. Андрей виновато кивнул, – А какого факультета?

– Психологического, – парень сморщился, словно ему было стыдно. Лена пожала плечами: психологический, биологический, философский… – какая разница. В МГУ престижными считались физико-математический, исторический, био-инженерии и био-информатики… Да только разве рейтинг заведения важен? Само название – Московский Государственный Университет, чего стоит! А если подумать, что создал его сам Михаил Ломоносов, да ещё когда? – в 1755 году – а с тех пор этот ВУЗ стал флагманом и символом всей науки страны, то учиться в нём была мечта любого абитуриента. В МГУ брали исключительно отличников. Николина это знала наверняка, потому как её соседка по подъезду училась на Ленинских горах, где находилось основное здание университета, на юридическом факультете и иногда рассказывала о строгостях приёма и учёбы. Посмотрев на парня с удивлением, Николина молча кивнула, требуя пояснения что не так.

– Только ты, пожалуйста, никому не говори, – вдруг попросил Андрей, откровенно удивив теперь Николину. Девушка пожала плечами:

– Почему?

– Смеяться будут.

– Что за глупость? Пусть только попробуют, – Николина уже сейчас готова была защищать парня. Но Андрей был настойчив и раним, одновременно:

– Лен, ну пожалуйста, не говори. Меня в школе всё время осмеивали, звали «лапшой». Обещаешь?

Николина качнула плечом и пошла дальше:

– Ладно, если просишь, то обещаю. Но только ты – не лапша. Думаю, ты и сам про это знаешь.

Андрей шёл поотстав и разговаривал как сам с собой:

– Спасибо. Ты – хорошая. И сильная. Сначала смотришь на тебя – на одуванчик похожа: причёска эта, и вся такая…

Лена обернулась:

– На одуванчик? Почему это? Из-за щёк? – девушка сильно надула щёки и проговорила чужим голосом: «Одуванчик толстые щёки, тоненький стебелёк». Таким было название мультфильма, мгновенно пришедшее в голову. Андрей засмеялся:

– Нет. Не из-за щёк. Кажется дунешь, и всё разлетится, такое хрупкое. Но только это не так. Внутри ты – сильная. Я прав? – что-то в голосе этого худого парнишки насторожило Николину; она не любила, когда на неё смотрели с умилением. «Не хватало ещё, чтобы мы не стали друзьями из-за того, что я ему понравлюсь», – подумала девушка и ответила сухо:

– Не знаю. Но мне это льстит. С цветком, тем более с одуванчиком, меня ещё никто не сравнивал, – Николина усмехнулась и задержала на товарище взгляд. Он смутился, опустил глаза, проговорил приглушёно:

– А я вот, как мак.

«Ну вот, точно, беда какая-то с этим пацаном: чуть что – готов в обморок падать от всяких чувств», – Николину смущение парня разозлило и она сказала ещё суше, не подавая никаких надежд на лирический тон:

– Сейчас – да: очень красный. Смотри – наши, – и девушка указала вперёд. Они вывернули с дорожки от стадиона, загороженной, как прочие, елями и туями, к кафедре лыжного спорта. Несмотря на то, что преподаватели во главе с Горобовой уже ушли, студенты всё ещё толпились перед дверям домика. Внутри оставался Малыгин. Каждому хотелось убедиться, что выйдет с кафедры парень на своих ногах. Галицкий и Савченко рассказывали Армену, Серику, Сычёвой, Цыганок и Кашиной про ярость Горобовой. Лена на несколько минут отвлеклась от разговора с Попинко. Потом, когда все замолчали, вспомнила его последнюю фразу и посмотрела на парня с улыбкой:

– Как мак, говоришь? Не очень похоже: рост и прочее.

Заметив, что их уже слышат, Андрей совсем заалел:

– Да я не в том смысле. Я в смысле… Ты когда-нибудь собирала маки?

– Да, на Иссык-Куле.

– Иссык-Куль зынаешь? – встрепенулся Серик, услыхав родное название, – Отыкуда зынаешь?

Лена сначала сморщила лоб, потом поняла почему такой вопрос: парень, судя по внешности, был из тех мест, улыбнулась теперь и ему:

– А, это ты – Серик?

Казах кивнул:

– Я. Серик. Шандобаев. А ты – Лена Николина. Как ты кырасиво вы вон туда пырыгаешь, – он указал на небо, – Я сымотрел, сердце так бух-бух, – парень так смешно говорил и так красноречиво сопровождал речь жестами, что все рассмеялись. Теперь настала очередь Николиной засмущаться. Вовремя вспомнив про начало диалога с Сериком, Лена поспешила отвлечь от себя внимание:

– Да ладно тебе, бух-бух. Бух-бух – это вон у нас Витечка завалился. А мне про ваше чудесное озеро, грех не знать: с одной стороны – горы, с другой – пески. Красотища! – характеризуя природу Киргизии, Николина обращалась ко всем. Она заметила как восхищённо загорелись от её слов глаза Галицкого. А вот Кашина, наоборот, сморщилась. Шандобаев, растроганный словами столичной девушки, чуть не расплакался. Положив на плечо юноши руку, Николина проговорила тёплым, успокаивающим голосом, – Я, Серик, у вас там на сборах когда-то была. Весной. Маков там на пригорках – красное море.

– Это да, – мечтательно унёсся Шандобаев, а Попинко продолжил мысль.

– Так вот, мак, когда сорвёшь, ни в коем случае лепесток трогать нельзя: сразу почернеет и завянет.

Лена посмотрела на Андрея, вспомнила о чём шла речь и согласилась.

– Точно, это ты правильно сказал. Про всё. Но, пока я рядом, всё будет нормально, – Лена протянула руку и пожала её довольно уверенно. Андрей с пониманием кивнул.

К группе приближались Шумкин и Воробьёва. Услышав последние слова Николиной, Шумкин, усмехнулся и толкнул попутчицу в бок:

– Лиза, смотри, Ленка Андрюхе, кажется глазки строит.

– Что за глупости? – Лиза казалась рассерженной, – Ты, Миша, совсем ничего в женщинах не понимаешь. Николина со всеми ребятами так разговаривает. – Лиза остановилась, не доходя до компании, и говорила приглушённо, чтобы их не слышали.

– Как? – уточнил Шумкин; с ним эта красавица почему-то не то что говорить, сидеть рядом не захотела. Лиза ответила, не вдаваясь в подробности, просто было обидно за девушку, студентку, которой Воробьёва очень симпатизировала: красивая, волевая, может постоять за себя. Да и ребятам многим, факт, нравится:

– Вот так: проникновенно, но не провоцируя, – пояснила Лиза, думая про себя, что неплохо бы поучиться вести себя с ребятами подобным образом, а не бегать от каждого задержанного на ней взгляда, каким смотрел только что её новый одногруппник Кирьянов, – Не заметил?

– Нужна она мне, замечать её. Много чести. Не зря её Кашина невзлюбила.

– Ой, тоже мне нашёл идеал женщины – Кашина. Иди-ка ты сам обедай, – Лиза вырвала из рук Миши свою сумку и пошла поближе к ребятам.

Лена в это время подняла с земли бутылку «боржоми», закупоренную пластиковой пробкой.

– Андрей, смотри, кажется это твоя бутылка? А мы на секторе её искали. А как это она сюда попала? – Николина подозрительно посмотрела на Савченко.

Гена, у ноги которого стояла почти выпитая бутылка, замялся и принялся лепетать:

– Это я для потерпевшего взял. Жарко ведь. Думал пригодится.

– Зачем ты врёшь? – вдруг резко обрубил Попинко, – Ты из моей бутылки без спросу пил ещё когда мы соревновались. Я же видел.

– И что? – для себя Савченко уяснил одну вещь: в коллективе никогда нельзя признавать себя виновным; даже, если уличили в чём-то. А топотом всех собак на тебя вешать станут. На Андрея он смотрел с вызовом: сопливый абитуриент, а замечания делает. Но Попинко не тушевался:

– А ничего. Хамство это, – дал он делу характеристику, – Спросил бы, я бы не отказал.

– Ой, и откуда это мы такие взялись? Уж не перепутал ли ты, парубок, институт физкультуры с балетной школой?

– Не перепутал, – резко ответил Андрей, – А берёмся мы все из одного места.

И пока все смеялись, Андрей взял свою сумку, повесил на плечо и пошёл к выходу с территории института.

– А из какого места мы высе берёмся? – тихо спросил Серик у Армена.

– Потом объясню, брат, – пообещал Армен, поражая Гену искромётным взглядом. Савченко взял бутылку и понёс к мусорному ящику за домиком. Галицкий осудительно покачал головой:

– Никогда из репейника не будет розы.

Цыганок от этих слов почему-то опустила голову и принялась откалывать номер на груди, висевший там до сих пор, хотя соревнования по прыжкам Света завершила уже давно. Николина кинулась за Попинко:

– Андрей, а обедать?

– Дома пообедаю, – ответил Попинко громко, через плечо, – До завтра всем! Вите – привет от меня.

– Нужен ему твой привет, как рыбе зонтик, – грубо произнесла Кашина, глядя на удаляющуюся фигуру Попинко, который, казалось, вот-вот сломается под тяжестью огромной сумки, – Кто идёт есть?

Ире никто не ответил. Никому не хотелось портить себе ближайшие полчаса язвительностью Кашиной.

Глава 24

Володя Стальнов почуял неладное уже во внутреннем дворике перед общежитием: на улице стояла толпа взрослых и молодёжи и каждый жевал бутерброд. На правах «старожила» Стальнов решительно вошёл в холл общаги и тут всё понял. Шланги во все стороны говорили о случившемся более чем красноречиво. А так как ремонт труб в институте был для любого делом привычным, то не удивил парня, только разозлил.

– Ну вот: что такое не везёт, и как с ним бороться, – Володя подошёл к дежурной, копошившейся под стойкой, – Добрый день, Анна Леонидовна.

От неожиданности официоза старушка вздрогнула и резко выпрямилась.

«Кого тут ещё принесло?», – молнией испугалась она, но увидев Стальнова, выдохнула и… тут же схватилась за спину:

– Ой! Фу ты, Володя, напугал. Чего ты как не свой, по имени-отчеству? Ой, как больно.

Стальнов заботливо придвинул стул и помог женщине сесть на него:

– Поясницей маетесь?

– Так тут не знаешь от чего прихватит: видишь ведь какой раскарандаш, – старушечий неологизм означал беспорядок. Стальнов кивнул и нахмурился:

– Да вижу. Значит, воды опять нет?

– И не будет. Пока не отыщут где прорвало, – дежурная стала тыкать в журнал записи нарушений, куда бригада сантехников вписала время прибытия и где должна была расписаться, закончив работы. Мимолётом глянув на документ, Володя посмотрел на дверь общепита:

– А столовка? – у парня сосало под ложечкой. Несмотря на уговор побаловать пацанов окрошкой, Галицкий на даче до обеда не появился. Кромсать овощи себе одному Стальнову после сна не хотелось, поэтому Володя пошёл на обед в общежитие. А тут – такое безобразие.

– Так что там в столовке? – повторил юноша вопрос, так как тётя Аня пыталась подвязать спину кофтой, оборачивая её вокруг талии и покряхтывая от боли.

– Чёго-то там с утра успели наварганить, – пообещала она, вселяя надежду, – Поди посмотри. Вроде супом пахнет.

– Супом – это хорошо, – Стальнов энергично потёр спину дежурной выше поясницы, вызывая у неё радостно-болевые вскрики. – Ну что, лучше?

– Ой, спасибо тебе, Володенька. Сразу полегчало.

– Вот и хорошо. Тогда я пойду, – парень двинулся к двери столовой. Она раскрылась ему навстречу и на пороге появился Кранчевский. В руке у Виктора был бутерброд. Стальнов обрадовался ему несказанно, словно сожитель по даче был гарантом здоровой и вкусной пищи:

– Привет, Витёк!

– Привет! Виделись уже, – Виктор утирал рот свободной рукой.

– Что дают? – Стальнов попытался заглянуть через плечо парня; единственное, что он увидел, так то, что в столовой было многолюдно.

– Суп. И бутербродов навертели. Первым котлеты достались. А мы вот довольствуйся сухомяткой, – пробухтел Кранчевский, жалуясь.

– Не ворчи, младший научный сотрудник! Суп – это уже дело, – настроение Стальнова поднялось. Перспектива похлебать хоть какого-то горячего обнадёживала.

– Иди, а то и супа не хватит, – посоветовал аспирант, пропустив между ними толпу девушек.

– Иду, несусь, лечу! – Володя последовал за спортсменками в шортах и с нагрудными номерами. Встав в очередь, он принялся рассматривать новеньких и так увлёкся, что не заметил подошедшего сзади Галицкого.

– Любуешься?

– О, Юрок, привет! – парни обменялись рукопожатием, – Как произведениями исскуства, – усмехнувшись, Стальнов вспомнил вчерашние картины и в очередной раз пожалел о потерянном времени.

– Это да! Есть на что. Ты зря на спецуху не пришёл. Такие есть… абитуриенты! – Юра чмокнул жмень пальцев, как при дегустации чего-то. Стальнов удивился столь возвышенной оценке обычно сдержанного товарища, не поверил:

– Даже так? Покажешь?

Галицкий широко улыбался и даже насвистывал, что тоже было странным; давно его таким Володя не видел. Он принялся подзуживать друга, небольно тыча ему пальцем между рёбер, – Чего молчишь? Затаился? Хитёр бобёр… Галицкий принял рукопашный бой, уворачиваясь от уколов пальцами друга и пытаясь нанести ответные, куда попало:

– Сам увидишь. Сам увидишь. Отстань.

Мальчишки так резвились, что девушки, стоящие в очереди перед нми, стали оглядываться, рассматривая их с удивлением. Толпа абитуриентов создавала шума меньше, чем вот эти разбаловавшиеся старшекурсники. Заметив, что на них смотрят, ребята утихомирились.

– А где я их увижу? – спросил Стальнов друга на ухо.

Галицкий ответил тоже тихо, глазами указывая за перегородку:

– В зале сидят, за столиком около окна.

Из-за высоты стойки зала видно не было, Стальнов засуетился:

– Мариночка, Мариночка, а побыстрее народ обслуживать никак нельзя? – Просьба Стальнова относилась к поварихе на раздаче. Она была новенькой и суп наливала старательно, боясь разлить. Так как немногие знали её имя, ибо не многих оно интересовало, личное обращение вызвало у девушки улыбку:

– Здравствуй, Володя. Я и так стараюсь.

– Молодец, старайся. Просто кушать очень хочется, – для наглядности Стальнов потёр живот.

– Котлет больше нет, – ответила из глубины кухни ещё одна румяная повариха. Эта была из «старых», Стальнова знала как облупленного. Парень махнул ей:

– Здравствуй, солнечная девушка Люба! Как дела? Морковочку на салатик трёшь?

– На салатик. Только на ужин.

– А чем ещё на ужин накормите? – поинтересовался Галицкий. Есть хотелось и ему. Одного супа показалось мало. Даже вприкуску с бутербродом. Предполагаемая окрошка, на фоне голода, показалась перспективой малокалорийной. Из подсобки вышла тётя Катя – главная повариха, и, глядя на юношей, развела руками:

– Что раздобудем, тем и накормим, ребятишки. Уж не обессудьте. А пока – извольте быть радыми супу и бутербродам.

Приняв её предложение за руководство к действию, которое промедления не терпело, друзья принялись поскорее загружать подносы.

Глава 25

По дорожке вдоль Шоссейной улицы в направлении института шла красивая дородная женщина. В руке она несла трёхлитровый бидон. Маленькие каблучки-рюмочки то и дело бросали женщину справа налево, подворачиваясь на неровностях асфальта. На женщине мягко колыхалось длинное льняное платье бежево-серого цвета. Каштановые, пышные волосы были красиво закреплены большой заколкой из слоновой кости. Шла она медленно и статно. Звали женщину Галина Петровна Михеева. Она заведовала в МОГИФКе кафедрой биохимии и спортивной физиологии. Студенты преподавательницу очень любили, а она очень любила их. Между собой молодёжь прозвала Галину Петровну «матушкой». Всем своим благоговейным видом женщина располагала к себе любого.

За триста метров до центрального входа на территорию института, прямо перед забором, которым огораживалась его территория, стояло четырёхэтажное здание. Таких построек послевоенного периода в Малаховке было много. Они, да дачи частного сектора, и составляли поселковую архитектуру. Из современных были только кинотеатр и торговый центр возле базара. А ещё многочисленные ларьки или магазинчики, которые и строениями-то назвать язык не поворачивался. Так, железные или бетонные коробки, в зависимости от предназначения. Где торговля посолиднее и побойчее, как в магазине напротив ворот института, там – бетон. А где пустяки – марки, газеты, открытки, как около вокзала, так там и железного панциря хватит. Остальные, что жилые здания, что административные, представляли собою четырёх-, пятиэтажки, покрашенные в бледно-желтый или розовый, поросячий, цвета.

В доме около института находилась почта. Дверь из здания открылась и на улицу прямо перед Галиной Петровной вывалился через порог Печёнкин Владимир Ильич – преподаватель по научному коммунизму и заведующий кафедрой политических наук. Несмотря на жару, мужчина нёс на себе синюю рубаху с коротким рукавом и красный галстук, длинный конец которого болтался от кармана к карману коричневых брюк. Одежду Печёнкин именно носил, а не ходил в ней, придавая в ней культовое значение особенно галстуку. Сочетание цветовой гаммы, стиля или кроя не имели для Владимира Ильича никакого значения. Он вполне мог нахлобучить дорогую ондатровую шапку с простёганной куртёшкой и тренировочными штанами или шикарную дублёнку со спортивной вязаной шапкой и валенками. Главным для Печёнкина было присутствие в одежде любого назначения: от строгой рабочей, до выходной спортивной, красного галстука – неизменного и вечного, судя по потрёпанным концам.

«Красный галстук – цвета крови», – любил пояснять Печёнкин всем, и все ему согласно кивали; спорить с преподавателями «идеологических» дисциплин считалось небезопасным.

Елейно растянувшись в улыбке, Печёнкин поприветствовал коллегу, гнусавя:

– Добрый день, товарищ Михеева, – говорить иначе, проще, по-людски, Владимир Ильич не умел. Мимика, голос и втянутый профиль придавали парторгу болезненный вид.

– Здравствуйте, уважаемый Владимир Ильич, – женщина воспользовалась остановкой, чтобы поменять руку, в которой несла бидон.

– За молочком ходили? – кивнул на ёмкость Печёнкин.

Галина Петровна вздохнула:

– Ах, если бы! За водой.

– Да что вы?! А ваша из крана куда подевалась? – мысль о том, что даже без всяких аварий воду в посёлке могут перекрыть, голову парторга не посетила; он жил в столице в элитном районе – на Кутузовском проспекте. Там, на месте проживания основного количества руководящих чинов партии и Правительства страны, никому никогда не приходило голову отключать воду, свет или газ, как это делали повсеместно по всему СССР: от Петропавловска-Камчатского до Бреста. Особенно остро проблема отключения стояла с водой: что горячей, что холодной, которой порой не было по несколько недель из-за объявленных ЖЭКами профилактических работ. Как так получалось, что эти самые работы проводились каждый год и именно в период самой жары, когда расход воды достигал у граждан максимума, понять никто не мог. Ещё меньше это могли объяснить сами работники жилищно-коммунальных хозяйств, укрепляя в людях подозрение, что подобные «профилактики» – скорее прививка от перерасхода воды, нежели производственная необходимость. Понимая, насколько Печёнкин далёк от мирских сует, Михеева ответила с намёком, отшучиваясь:

– А наша из крана стала жертвой империалистических построек, – женщина помолчала, давая парторгу время, чтобы догадаться о сути затронутой проблема, но, догадавшись по мучительно сморщенному лбу спутника, что столь «полезному члену общества», каким неприземлённым был их парторг, её ответ непонятен, пояснила, – В общежитии снова прорвало трубу.

Уловив нужный тон в осуждении того, что касалось дореволюционного коммунистического периода, Печёнкин вздохнул, опуская тему самой проблемы и впадая в нравственную философию:

– Это вам не советская плановая экономика. Тогда имуществом мало кто дорожил.

Галину Петровну такой подход к решению вопроса о капитальном ремонте, а ещё лучше замене институтских труд со стороны парторга, не удивил. Массовые пропагандисты идей революции, сродни их Печёнкина, могли годами на съездах болтать про то, как «всё у нас на высшем уровне: от запуска ракет, до травли саранчи на полях или ремонта труб». Отчёты их мало что меняли: ракеты – взлетали, факт, а вот в остальном… Но возражать что-либо преподавателю по истории КПСС было не просто глупо, но и неразумно. Галина Петровна, кивнув, вроде соглашаясь, продолжила путь молча. Владимир Ильич совершил мужской поступок, взяв у неё бидон с водой.

– А что же вы в институт приехали, уважаемый Владимир Ильич? – поинтересовалась женщина через несколько метров и в благодарность за помощь, – Вам ведь каникулы положены до самого сентября?

Михеева знала о чём говорила: вызвать на «подмогу» экзаменационной комиссии могли любого, от лаборанта до заведующего кафедрой, но на преподавателей по иделогическим предметам, будь то история КПСС, политическая экономика, научный коммунизм и прочие, такое не распространялось. Боялись. А может просто не хотели связываться с претензиями, которые мог выдвинуть любой буквоед, подобный их парторгу, ссылаясь на положения по поводу законного отпуска, изложенными в том или ином декрете, того или другого съезда партии. Как будто укоротить отпуск другим преподавателям – норма. А вот им, старателям, корпящим над партийной доктриной, – ни-ни. И при этом, любое усилие со своей стороны коммунистические лидеры если не поощряли дополнительными льготами: поездками в санатории, удлинёнными каникулами, правом на получение спецпайков в предусмотренных для этого магазинах, как передовики вредного производства, то выставляли на широкий показ. Вот и Печёнкин принялся пафосно докладывать:

– А для меня, товарищ Михеева, отпуск – дело относительное. Долг – прежде всего.

– И про какой же это долг вы говорите, уважаемый? – преподаватель биохимии совсем не собиралась жалеть парторга. Более того, вопрос свой она задала из обычной вежливости. А ещё, чтобы поддержать разговор. Владимир Ильич это заметил. Он понял, что его старания вряд ли кто оценит. Отчего голос его превратился в ещё более жалобное нытьё:

– Как это? Я должен, просто обязан проверить нет ли среди поступающих не комсомольцев.

– Ого! Не комсомольцев? – даже Михеевой, в силу возраста и почти тридцатилетнего трудового стажа привычной ко всякого рода перегибам в работе «органов», заявление показалось странным. Оставив в покое заколку, которую она поправляла до этого, отвернувшись и скрывая скуку на лице, Галина Петровна подняла брови домиком. Парторг, радостный, к проявленному интересу, наконец-то, заговорил живо:

– Конечно. Не могу же я, как парторг института, допустить, чтобы в наши ряды влились дезориентированные кадры. Таких надо взять на учёт и в сентябре уже привлечь к вступлению.

Партийный слог пещрил косноязычием и схематизацией. Галина Петровна обрадовалась тому, что они вошли в ворота института. Здесь их пути с Печёнкиным расходились.

– Тяжёлая у вас всё-таки работа, – сделала Галина Петровна сочувственный взгляд, забирая бидон.

– Собачья, – подтвердил Печёнкин, но тут же спохватился, поправил галстук, оглянулся и проговорил тихо-тихо, – Только я этого не говорил, а вы этого не слышали. Договорились?

– Безусловно, – Михеева жестом наживулила губы; во всём преподавательском составе МОГИФКа не нашлось бы ни одного нормального человека, добровольно желающего стать врагом парторга.