Текст книги "Женщина на фоне наполеоновской эпохи. Социокультурный дискурс мемуарно-автобиографической прозы Н. А. Дуровой"

Глава 1
Миф о кавалерист-девице и «Записки…» Н. А. Дуровой: на пути к утопии как реальности

Биография Н. А. Дуровой до сих пор изучена недостаточно. Документальные свидетельства, касающиеся тех или иных сторон ее жизни, относятся главным образом ко времени ее военной службы, то есть периоду 1806–1816 гг. Эти документы начали собираться и систематизироваться еще в 30-е гг. XIX в., когда Дуровой официально заинтересовался императорский двор в связи с «подношением» ею двух экземпляров своих «Записок» императору Николаю I. Зато много сложностей возникает с другими периодами ее жизни, о которых практически не сохранилось документальных свидетельств. Это долгое время заставляло исследователей или обходить эти периоды молчанием, или пускаться в область фантазии. Особенно это относится к 1817–1835 гг., то есть к промежутку времени между отставкой Дуровой и началом ее литературной деятельности.

Много трудностей связано также и с первым периодом ее жизни до ухода в армию. Долгое время единственным «документом», где можно было почерпнуть сведения об этом периоде, были «Записки» самой Дуровой. Между тем, еще А. Сакс в своей работе замечал, что «относиться к этим сведениям приходится очень осторожно» [Сакс, с. 5].

Гораздо лучше освещен пятилетний (1836–1840) период ее литературной работы, от которого до нас дошли автобиографические свидетельства самой писательницы, отзывы современников, переписка Н. А. Дуровой, а также период 1848–1866 гг. (жизнь в Елабуге), о которых достаточно подробно писали биографыисследователи Т. Кутше и Ф. Лашманов.

Надо признать, что и при жизни писательницы о ней было известно до обидного мало. Так, ее двоюродный брат И. Г. Бутовский, достаточно известный в свое время переводчик, писал историку А. Михайловскому-Данилевскому в 1837 г., рассказывая об удивительной судьбе своей родственницы: «Писать обо всем этом (между прочим, и о причине отставки) при жизни сочинительницы нельзя, хотя и очень интересно» [Письмо Бутовского И. Г. генераллейтенанту Д. И. Михайловскому-Данилевскому].

Бутовский пережил Дурову на восемь лет (он умер в 1874 г.), но так и не раскрыл нам «тайн» своей двоюродной сестры. Сама же Дурова достаточно энергично пресекала все попытки выяснения обстоятельств ее жизни помимо тех сведений, которые она сообщила в «Записках кавалерист-девицы».

Когда в 1861 г. издатель «Русской патриотической библиотеки» В. М. Мамышев просил Дурову дать ему свою полную биографию для его серии «Георгиевские кавалеры», она опять же отослала его… к своим «Запискам», заявив: «В истинности всего нами написанного я удостоверяю честным словом и надеюсь, что Вы не будете верить всем толкам и суждениям, делаемым и вкривь и вкось людьми-сплетниками» [Цит. по: Сакс, с. 22]. Эта забота Дуровой о том, чтобы ее имя не стало поводом для сплетен и пересудов, была отнюдь не праздной. О том, что подобные попытки предпринимались еще в бытность ее в Петербурге в 1836–1840 гг., неопровержимо свидетельствует сама Дурова. Достаточно вспомнить ее автобиографическую повесть «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения» или письмо к А. Краевскому от 2 ноября 1838 г., в котором она жалуется на клевету со стороны некоего Герсеванова: «Этот человек вскинулся на меня с остервенением, написал какую-то подлость» [Письмо Дуровой Н. А. А. А. Краевскому…]11
  Впервые публикация письма была осуществлена И. Юдиной в журнале «Русская литература» (1983. № 2. С.130–135).


[Закрыть].

Данное обстоятельство обязывает нас осмотрительно и взвешенно относиться к каждой детали биографии Дуровой, исходя из того, что конечной задачей любого исследования является не создание или, наоборот, разрушение мифа о «кавалерист-девице», но беспристрастное установление истины.

Традиционно считается, что Надежда Андреевна Дурова родилась 17 сентября 1783 г. вблизи города Херсона на Украине в семье небогатого гусарского офицера Андрея Васильевича Дурова. Лишь в 2011 г. писательница и замечательный знаток истории русской кавалерии эпохи Наполеоновских войн А. Бегунова на основе работы с архивами установила, что «отец “кавалерист-девицы” Андрей Васильевич Дуров никогда в гусарах не служил» [Бегунова, с. 12]. Следовательно, «слова о покорившем сердце юной красавицы гусарском ротмистре» лишь «придают рассказу некий романтический флер» [Там же]. На самом деле в 1781–1782 гг., когда происходит знакомство А. В. Дурова с семейством Александровичей, он был армейским пехотным капитаном, командуя ротой в Белевском пехотном полку. Об этом свидетельствуют три его послужных (формулярных) списка, датируемых 1786, 1807 и 1825 гг. Только лишь полтора года с марта 1787 г. по июль 1788 г. он был ротмистром Полтавского легкоконного полка, командиром которого в 1793–1796 гг. был отец легендарного партизана 1812 г. Дениса Давыдова В. Давыдов.

Род Дуровых был дворянским родом Уфимской губернии. Сам Андрей Васильевич считал основателями рода смоленско-полоцких шляхтичей Туровских, которые в середине XVII в. служили в гарнизоне города Смоленска. После того как Смоленск был взят русскими войсками царя Алексея Михайловича, пленных шляхтичей общим числом 250 человек, среди которых были и Туровские, было велено поселить около реки Камы, дав им надел земли, но заставив взамен принять православную веру. Уже к XVIII в. род Туровых-Дуровых разорился, так что отец Надежды Андреевны владел лишь одной деревней Вербовкой в Сарапульском уезде со 125 душами крестьян.

Мать писательницы Надежда Ивановна, урожденная Александрович, происходила из богатой семьи малороссийских помещиков, ведущих свой род от казаков Запорожской Сечи. Жили Александровичи в имении Великая Круча, расположенном в Полтавской губернии в семи верстах от города Пирятина. Семья была патриархальная, большая и дружная. Кроме Надежды Ивановны, у ее отца Ивана Ильича Александровича, подкомория (полкового казначея) Лубенского повета, было еще четыре дочери и два сына.

Настоящее имя матери Дуровой вызывает сомнения. В росписи Сарапульского Вознесенского собора за 1797 г. ее имя приводится как Анастасия Ивановна. Что касается публикаций XIX в., то Е. Некрасова в своей статье «Надежда Андреевна Дурова», напечатанной в «Историческом вестнике» за 1890 г., называет ее даже… Марфой Тимофеевной. Примечательно, что сама Надежда Дурова имя своей матери в записках не называет ни разу.

Брак родителей Дуровой был заключен по страстной взаимной любви, напоминающей страницы романтической повести: невеста, получив отказ со стороны своих родителей, убежала из дома, молодые венчались тайно, в результате чего отец проклял непокорную дочь. Но несмотря на это романическое начало брака, его сложно назвать однозначно счастливым. Трудная кочевая жизнь армейского офицера, находящегося в невысоком чине, тяжелые материальные условия жизни – все это разительно отличалось от того спокойного обеспеченного существования, которое Надежда Александрович вела в родительском доме. Сложности, с которыми постоянно сталкивалась юная женщина, которой к моменту заключения брака едва исполнилось 16 лет, в сочетании с ее пылким неуравновешенным характером способствовали созданию тяжелой нервозной атмосферы в домашнем быту Дуровых. Со временем эта атмосфера лишь усугубилась изменами Андрея Васильевича, человека доброго, но слабохарактерного, непостоянного в своих привязанностях и часто меняющего предметы своих увлечений.

В отечественной исследовательской литературе отношение к матери Надежды Андреевны традиционно отрицательное. Ей ставились в вину ее капризность, вспыльчивость, жестокость и деспотизм по отношению к старшей дочери. Да и сама Надежда Андреевна в своих мемуарно-автобиографических произведениях не скупится на «черные краски» в изображении мелочной дотошной опеки матери, буквально ни на минуту не спускавшей с нее глаз. так, в «добавлениях к запискам кавалерист-девицы», в главе «детские лета мои», описывается эпизод, когда мать дуровой наблюдает за проделками дочери в подзорную трубу из окна своей спальни! таких примеров можно найти очень много и в «записках», где дурова настойчиво подчеркивает строгий неусыпный надзор матери, не дозволявшей ей ни одной «юношеской радости».

Между тем, обращение к документам тех лет, сохранившимся в архивах сарапула, заставляет усомниться даже в физической возможности для матери дуровой таких постоянных целенаправленных наблюдений и опеки исключительно за старшей дочерью.

Как известно из «записок…», до шестилетнего возраста юная надежда находилась на руках отцовского ординарца астахова, ставшего для нее «дядькой». в это время между 1783 и 1788 г. надежда вместе с семьей кочует по южным губерниям россии за полком, в котором служит ее отец. именно в этот период юная дурова и приобрела те «гусарские» замашки, которые будут так сердить в дальнейшем ее мать и окажут такое большое влияние на последующую жизнь надежды. Мать взялась за воспитание дочери, когда той уже исполнилось шесть лет. причиной такого необыкновенного факта стал необдуманный и страшный поступок надежды ивановны, когда та, раздраженная неумолкающим плачем дочери, выбросила ее из окна кареты, едва не убив грудного ребенка. после этого отец дуровой надолго запретил своей жене заниматься дочерью.

К этому времени ее отец уже оставил военную службу. бедность и общая неустроенность быта заставляют его торопиться с определением на службу гражданскую. отправив жену с детьми в Малороссию, дуров едет в санкт-петербург хлопотать о месте. этим местом оказывается должность городничего в уездном городе сарапуле вятской губернии.

Можно с полной уверенностью сказать, что события до 1789 г., как они описаны в «записках» дуровой, полностью согласуются с истинным положением дел. супруги дуровы с дочерью надеждой приехали в сарапул осенью 1789 г. семья городничего поселилась на пересечении улиц большой покровской и Владимирской (ныне ул. Труда и ул. Седельникова) вблизи речки Юрманки, которая впадала в Каму. Факт переезда Дуровых в Сарапул подтверждается записью в метрической книге Вознесенского собора от 3 августа 1790 г., где говорится о рождении у секундмайора дочери Евгении, восприемницей которой стала его дочь Надежда.

Что же касается периода с 1790 по 1796 г., года отъезда Надежды Дуровой на Украину, то тут возникает множество вопросов и сомнений. Главный из этих вопросов – взаимоотношения матери и дочери и то, как эти отношения могли повлиять на позднейшее решение Дуровой уйти в армию.

Жизнь матери Дуровой в Сарапуле не была легкой: суровый климат, так отличающийся от мягкого климата ее родной Малороссии, частые простуды, которые вскоре вызовут серьезное заболевание легких, переросшее в чахотку, хлопоты по большому хозяйству, необходимость играть роль первой дамы города.

Судя по сохранившимся архивам Вознесенской церкви, только за первые шесть лет пребывания четы Дуровых в Сарапуле у молодой городничихи родилось пятеро детей. Дочь Евгения в 1790 г., Клеопатра – в октябре 1791 г., Евгения – в июне 1793 г., Варвара – в январе 1795 г., Анна – в октябре 1796 г. Из всех детей в живых осталась только Клеопатра, остальные умерли в младенческом возрасте. Уже в это время Андрей Васильевич начинает изменять своей жене.

Красавица-малороссиянка, оставившая ради бедного незнатного армейского офицера богатство, почет, спокойный обеспеченный образ жизни, почувствовала себя смертельно оскорбленной. Ревность к мужу, которого она продолжала любить, участившиеся семейные сцены, несомненно, ожесточили ее характер, сделав его еще более нетерпимым. Но, вместе с тем, эти же обстоятельства вызывают недоверие к мемуарным свидетельствам Дуровой. Она ни словом не упоминает в своих «Записках» о семейных разладах 1790–1796 гг., равно как и о рождении у нее в 1790–1796 гг. многочисленных сестер, в то время как неоднократно рассказывает о детях, родившихся у ее матери еще до переезда в Сарапул, на которых Надежда Ивановна якобы переносит всю свою нежность, лишив этой нежности старшую дочь. Между тем, трудно предположить, что постоянные роды, смерть детей, измены мужа, болезни, большое хозяйство, необходимость играть роль первой дамы города занимали Надежду Ивановну гораздо меньше, чем непокорность старшей дочери, не желавшей сидеть за коклюшками, и она находила время буквально для ежеминутного надзора за ней.

Вообще, в воспоминаниях Дуровой чувствуется настойчивое желание подчинить все факты своей биографии одной единственной цели – оправданию своего ухода в армию. Этому, без сомнения, служит и описание ее жизни в родительском доме как постоянной цепи страданий от деспотизма матери.

Тем не менее, нельзя не признать обоснованности точки зрения И. Савкиной, отмечавшей, что «в каком-то смысле мать оказывается для Надежды образцом и даже двойником» [Савкина, с. 207]. Для доказательства этого странного, на первый взгляд, вывода достаточно обратиться к кольцевой композии части записок, посвященной детским годам героини. Повествование о детстве «начинается и заканчивается эпизодом женского бунта и побега из родительского дома» [Там же]. В первом случае из дома бежит ее мать, чтобы против воли отца соединить свою судьбу с Андреем Дуровым, во втором случае сама Надежда Андреевна бежит из дома, чтобы избавиться от ставшей ненавистной для нее обычной женской судьбы. В обоих случаях героини находятся в одном и том же возрасте: мать Дуровой бежит из дома в конце пятнадцатого года своей жизни, Дурова, в соответствии с хронологией записок, в тот момент, когда ей едва минуло 16 лет. И. Савкина отмечает, что в сцене побега матери Дуровой «нарратор практически отожествляет себя с героиней: она подробна, переполнена фактическими и психологическими деталями (“В одних чулках, утаивая дыхание, прокралась мимо сестриной кровати”, а в конце отрывка грамматическое прошедшее время сменяется настоящим» [Там же, с. 208]. Трудно представить, чтобы Дурова могла просто придумать все эти детали побега матери. Можно предположить, что она не один раз слышала от матери этот рассказ. И то, что мать в данной сцене вела себя как романтическая бунтарка, безусловно, могло восприниматься дочерью как гендерный образец для подражания.

Даже на уровне текстологического анализа «Записок» совершенно очевидно, что, рассказывая историю двух побегов, Дурова не может избежать естественных параллелей между ними даже на лексическом уровне. И в том, и в другом случае действие разворачивается темной и ветреной осенней ночью, героини тихо выскальзывают из родительского дома, затворив за собой двери, поспешно убегают от него: одна – чтобы сесть в коляску, где ее поджидает нетерпеливый любовник, другая – чтобы сесть верхом на любимого коня Алкида.

Кроме того, по мнению М. Голлер, Дурова «чувствует сильную идентификацию с матерью», описывая сцены измен ей со стороны отца [Goller, s. 85]. Именно в этих эпизодах, упоминая о том, что «батюшка переходил от одной привязанности к другой и никогда уже не возвращался к матери моей» [Дурова, 1983а, с. 39]22
  Далее ссылки на записки Н. А. Дуровой даются по изданию: Дурова Н. А. Кавалерист-девица: Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М., 1983 с указанием страниц в круглых скобках.


[Закрыть], Дурова, говоря о матери, в первый и последний раз использует оценочные определения «несчастная мать моя» (с. 38), «бедная мать моя» (с. 273).

Второй важный тезис, который Дурова выдвигает и защищает при каждом удобном случае, подчеркивая те глубокие корни, которые пустило в ней гусарское воспитание в раннем детстве, когда она уже к четырем годам «знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей», «с плачем просила, чтобы она [мать] дала мне пистолет пощелкать» (с. 29), – стремление смотреть на военную службу как на судьбу, предопределенную ей свыше с самых юных лет.

Несомненно, что полученное Дуровой в раннем детстве воспитание, давшее особый поворот ее мыслям, и тяжелая обстановка в родительском доме, отсутствие должного понимания со стороны самого близкого ей человека, матери, были теми первыми толчками, которые заставили ее думать об изменении своей участи. Однако причины, указанные выше, оказались бы бессильны подвигнуть Дурову к такому решению, если бы не соединились с врожденной неукротимостью ее натуры, постоянно приходящей в столкновение с узаконенными моралью и обычаями представлениями начала XIX в. о том, какой должна быть благовоспитанная барышня, дочь городничего.

Свободолюбивая и независимая, с решительным мужским характером, Надежда проявляет полнейшее равнодушие и даже пренебрежение к обычным женским занятиям и интересам, предпочитая им верховую езду, опыты с порохом, шумные подвижные игры. Чего стоит описание ее экспериментов с порохом, когда она начиняет им найденную на улице полую гусарскую пуговицу и бросает в печь! В результате вылетевшая из печи, подобно снаряду, пуговица стала со свистом летать по избе, в конце концов лопнув близ ее головы и повредив кожу на макушке, отчего «капли крови вмиг разбрызнулись по всем локонам» (с. 272). Достаточно своеобразными для юной барышни были и ее забавы на природе, во время которых она любила влезать на «тоненькие березки и, схватясь за верхушку руками», соскакивать вниз, чтобы «молодое деревцо легонько ставило меня за землю» (с. 32).

В ней удивительным образом сочетаются доброта и отзывчивость натуры, готовность придти на помощь и замкнутость, привычка полагаться только на себя, скрывать свои мысли и чувства от окружающих ее людей. Любовь к животным, проявившаяся уже в юные годы, часто также становилась причиной рискованных шалостей. Жертвами этих «шалостей» могли стать дворовые девушки бабушки на Украине, все эти Гапки, Хиври, Марты, за которыми она бегала, держа в руке настоящую змею, и которые «с неистовым воплем старались укрыться куда попало от протянутой вперед руки моей, в которой рисовалась черная змея!» (с. 261). Иногда жертвой подобных розыгрышей становилась даже мать Надежды, как это произошло в истории с филином, которого девочке принесли из леса и которого она несколько дней кормила в саду, прежде чем принесла в горницу и, «выставив из-за печи одну только голову птицы, едва было этою фарсою не перепугала насмерть свою мать» (с. 265).

До 14 лет Дурова жила в Сарапуле, в родительском доме, а в 1796 г. мать отправляет ее к родственникам в Великую Кручу (Украина). Очевидной причиной этого поступка было желание уберечь подрастающую дочь от участившихся семейных сцен, безнравственного поведения отца, почти открыто взявшего на содержание девушку-мещанку. Это подтверждается еще и тем фактом, что спустя некоторое время Надежда Ивановна в порыве отчаяния сама оставляет мужа и вместе с детьми уезжает на родину на Украину. Сама же Дурова указывала в «Записках» совсем другую причину своего удаления из родительского дома в Сарапуле. По ее словам, ненависть к ней матери в это время так усиливается, что та решает отправить ее подальше с глаз долой.

В Великой Круче в это время жили бабушка Дуровой Ефросинья Григорьевна, дядя Порфирий Иванович и незамужняя тетушка Ульяна. Жизнь у родственников, горячо любивших и баловавших ее, благотворно повлияла на характер девушки, смягчила его. В отличие от матери, которая неустанно твердила ей о горькой женской судьбе, рисуя положение женщины даже привилегированного сословия в самых мрачных тонах, родственники сумели показать Надежде и светлые стороны женской судьбы. Находясь в гостях у тетушки А. Значко-Яворской, она танцует на балах, пользуется определенным успехом у местных молодых людей. Именно тут, в Малороссии, она переживает свое первое романтическое увлечение – любовь к сыну местной помещицы Киряковой. Правда, увлечение это закончилось самым прозаическим образом. Мать жениха узнала о бедности невесты, и дело расстроилось. Крушение своей первой девичьей любви Дурова переживала очень тяжело. Жизнь как бы доказывала ей, что и простое женское счастье для нее заказано: она фактически бесприданница, да к тому же нехороша собой. В десять лет Дурова перенесла оспу, испортившую ее лицо.

Между тем, в жизни Дуровой опять назревали перемены. Мать, отправившая ее на Украину, теперь настойчиво звала ее обратно в Сарапул. Причиной этого были события, разыгравшиеся в 1798 г. В этот год между супругами Дуровыми произошел решительный разрыв, после чего Надежда Ивановна уехала на Украину.

Однако в конце концов Андрею Васильевичу удалось вымолить у жены прощение, и мать Дуровой вернулась в Сарапул. В январе 1799 г. в семье рождается долгожданный наследник – сын Василий, а в 1801 г. – еще одна дочь Евгения. Ко времени возвращения Дуровой в отеческий дом ей уже исполнилось 16 лет, возраст, в котором она в «Записках» уходит в армию. На самом деле в этом возрасте мемуаристка ведет размеренную жизнь девушки на выданье. Вскоре по возвращении Надежды в родной дом мать начинает думать о ее будущем. Приняв во внимание историю с молодым Киряковым, она пришла к выводу, что Надежда может сделать хорошую партию только здесь, в Сарапуле, где ее отец в качестве городничего имел вес и значение.

В «Записках», повествуя о своей жизни дома в этот период, сама мемуаристка признается, что уже смирилась со своей участью уездной барышни. Именно поэтому так неубедительно выглядит ее неожиданное решение уйти в армию, своей немотивированностью напоминая или минутный каприз или же, чего более всего хотелось Дуровой, следование своему предназначению, определенному для нее роком.

Выпавшее звено было восстановлено священником Вознесенского собора города Сарапула отцом Н. Блиновым на основе церковного архива. Им был найден документ о венчании Надежды Андреевны 25 октября 1801 г. с дворянским заседателем сарапульского Нижнего земского суда Василием Степановичем Черновым, имевшим по Табели о рангах самый низший 14-й чин коллежского регистратора и соответствующее жалование – 200 рублей в год. Помимо самого факта замужества «кавалерист-девицы», Блинов не забыл приложить к найденному им документу и свою версию о причинах ухода Дуровой в армию. По этой версии выходило, что Дурова ушла в армию за неким есаулом казачьего полка. В Гродно он ее бросил, и она поступила вольноопределяющимся, то есть товарищем, в Коннопольский уланский полк.

О замужестве Дуровой много писали сразу же после опубликования блиновской статьи, которая дала повод к двусмысленным ироническим замечаниям. Так, Д. Мордовцев, ранее посвятивший Дуровой свой исторический роман «1812 год», теперь писал в статье «Маленькое открытие»: «Ах, Надежда Андреевна! Зачем вы нас обманывали? Мы так любили милый образ 16-летней девушки, совершившей столько подвигов. Сколько хороших, чистых слез умиления пролито на страницы ваших записок юными читателями и читательницами, а знай они, что вы не шестнадцатилетняя девочка, может быть, ни одной бы слезинки не пролили» [Мордовцев, с. 126].

Надо признать, однако, что для большинства исследователей биографии Дуровой установленный факт замужества «кавалеристдевицы» все же не стал поводом для сочинения романических историй, но превратился еще в одно доказательство проявления родительского деспотизма по отношению к мемуаристке. Рассмотренное в подобном контексте, замужество должно было стать последней каплей, которая заставила Надежду Андреевну думать о побеге.

Так, А. Сакс писал: «Родители, как это часто делалось в те времена, просто выдали ее замуж, не считаясь с ее желаниями. Предположение же, что она вышла замуж просто по влечению к молодому Чернову, менее правдоподобно, если мы примем во внимание особенности характера Дуровой» [Сакс, с. 6].

Еще более категоричен в этом вопросе Б. В. Смиренский, который заявляет: «Пришло время, и мать выдала непокорную дочь замуж. Этот брак был заключен без любви, по настоянию родителей» [Смиренский, с. 4]. И уж совсем душераздирающую картину рисует писатель В. А. Клементовский: «Несчастная Надя горячо умоляла родителей не выдавать ее за этого толстого, ехидного крючкотворца и взяточника, но ничто не тронуло их» [Клементовский, с. 179].

Думается, что рассуждать подобным образом у нас нет никаких оснований. Брак вполне мог быть заключен не только против воли невесты, но и по ее сердечной склонности к жениху.

Во-первых, несмотря на свои «гусарские» замашки, Дурова в юности совсем не была принципиальной противницей брака. Даже в своих «Записках» она подробно рассказывает о романтическом происшествии с Кирияковым, которое вполне могло завершиться браком, если бы мать жениха не узнала о бедности невесты. Таким образом, если мог состояться брак с Кирияковым, почему не мог состояться брак с В. Черновым?

Во-вторых, трудно поверить, чтобы столь сильная натура, какой была Дурова, примирилась с замужеством против ее воли, если учесть, что даже в детстве мать не могла ее заставить сесть за рукоделие. Тем более, Надежда была любимицей своего отцагородничего, который вряд ли бы позволил столь явное насилие над своей старшей дочерью.

Наконец, в-третьих, брак с молодым, незнатным и нечиновным В. Черновым, имеющим 14-й чин по Табели о рангах, вряд ли мог считаться такой уж хорошей партией для старшей дочери городничего. Именно молодость и нечиновность Чернова как нельзя лучше убеждают в отсутствии каких-либо расчетов и выгод со стороны родителей невесты.

Косвенным доказательством этого предположения служит повесть Дуровой «Елена, т-ская красавица», произведение во многом автобиографическое. Есть все основания предполагать, что образ Лидина, мужа главной героини, имел в качестве прототипа В. Чернова. Дурова пишет о нем: «Он был собою молодец, довольно ловкий с дамами, довольно вежливый со старухами, довольно образованный, довольно сведущий по тамошнему месту, довольно буйный, довольно развратный» (с. 310–311). Что касается двух его последних качеств, то он их «тщательно скрывал».

7 января 1803 г. в Сарапуле у Дуровой родился сын, названный при крещении Иваном. Тем не менее, брак Дуровой был неудачным с самого начала. Чернов оказался совсем не тем человеком, за которого он выдавал себя перед невестой. Если в Сарапуле он еще сдерживал себя, опасаясь гнева отца жены, то, отправившись в длительную командировку в Ирбит, куда поехала с ним и Дурова, он, видимо, решил привести жену к повиновению. Возможно, он даже поднял на нее руку, как это происходит и с героиней повести «Елена, т-ская красавица». Но как в повести героиня, обладающая немалой силой, скоро начинает давать мужу отпор, отвешивая ему полновесные оплеухи, так и Дурова, видимо, скоро начала настоящую войну со своим супругом. Однако жить вместе с человеком, которого она не любила, она уже не могла. Поэтому, не прожив в браке и двух лет, она возвращается в Сарапул, в дом отца.

О дальнейшей судьбе В. А. Чернова мы ничего не знаем. А. Бегунова установила, что в «Месяцеслове с росписью чиновных особ…» за 1803, 1804, 1805, 1806 гг. среди чиновников российских губерний его фамилии уже не значится [Бегунова, с. 59]. Это обстоятельство дает возможность предположить, что В. Чернов к этому времени или умер, или пропал без вести, или находился в бегах, например, за растрату или какое-нибудь уголовное преступление, возможно, даже был осужден. Судя по тому, что в 1808 г. старик Дуров хлопотал о помещении своего внука Ивана Чернова в казенное военное заведение для детей-сирот, это кажется более чем вероятным. Можно предположить, что в этот период Иван уже постоянно жил в доме городничего33
  Некоторые аспекты, связанные с дальнейшей судьбой сына Н. А. Дуровой Ивана Чернова, были выяснены в 2010 г. старшим научным сотрудником музеяусадьбы Дуровой в г. Елабуге О. А. Айкашевой. Так, ей удалось установить, что И. В. Чернов в 1837 г. в Петербурге женился на А. М. Вельской. Его супруга Анна Михайловна скончалась в 1848 г. в возрасте 37 лет и была похоронена на Митрофановском кладбище г. Петербурга. В 1856 г. в возрасте 53 лет скончался и сам сын «кавалерист-девицы», который был похоронен на том же Митрофановском кладбище. Таким образом, Дурова пережила своего сына на десять лет. Подробно об этом написано в статье О. А. Айкашевой «Иван Васильевич Чернов – сын Н. А. Дуровой».


[Закрыть].

Возвращение Дуровой домой было воспринято в семье как позор. Поскольку официального развода с мужем она, естественно, не получила, живя с ним «в разъезде», то ее положение в родительском доме было весьма двусмысленным. Мать Надежды Андреевны, занятая младшей дочерью Евгенией, которой не исполнилось еще пяти лет, уже тяжело больная, вела в это время почти затворнический образ жизни, не появляясь в обществе. Она пыталась лечиться, ездила в вятку к известному лекарю аппелю, а также к доктору граалю в пермь.

Все существующие в семье трудности только усугублялись теперь неудавшимся замужеством старшей дочери, ее присутствием в доме, которое вызывало сплетни и пересуды.

Для самой дуровой это было крахом всех ее мечтаний и надежд. теперь ей уже не из чего было выбирать. даже обычная женская судьба с замужеством, маленькими семейными радостями, детьми для нее была теперь заказана.

Несомненно, только сейчас, в 1804–1805 гг., она начинает серьезно думать об изменении своего гендерного статуса, о возможности «социального изменения» своего пола, что давало бы ей возможность «сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделиться от пола, которого участь и вечная зависимость начали страшить» (c. 40). прирожденная страсть к свободе теперь ложится на уже подготовленную почву. только сейчас, в 1805 и начале 1806 г., она начинает серьезно думать о побеге, то есть находит для себя единственно приемлемый в сложившейся ситуации выход, когда все пути назад оказываются отрезанными. в 1805 г. соединяются воедино и объективные, и субъективные предпосылки ее решения. так, если бы дурова ушла в армию в 1798 или 1799 г. в 16 лет (возраст ухода в армию героини «записок»), то она столкнулась бы с массой трудностей, которые помешали бы ей в исполнении ее желания. сложности возникли бы прежде всего с ее оформлением в полк, так как у дуровой не было с собой никаких документов, подтверждающих ее личность, а, тем более, ее дворянское происхождение. в условиях же начинающейся войны, концентрации русских войск на западной границе вся процедура ее зачисления в полк была значительно упрощена.

17 сентября 1806 г., в день, когда ей исполнилось 23 года, дурова уезжает из родительского дома, воспользовавшись присутствием в окрестностях сарапула казачьего полка, присланного для борьбы с разбойничьими шайками. а. бегунова на основе архивных документов установила, что это был донской казачий майора балабина 2-й полк, который прибыл в сарапул еще в конце 1802 г. Таким образом, полк пробыл в Сарапуле почти четыре года, за которые офицеры полка, включая их командира, должны были хорошо познакомиться с семьями местных дворян, и прежде всего с семьей городничего.

Исходя из этого, трудно предположить, чтобы казачьи офицеры «не узнали» присоединившуюся к их полку дочь городничего, пусть и одетую в мужское платье. Уход Дуровой в армию с казачьим полком стал поводом для создания романических историй. Одну из них сочинил уже неоднократно упоминавшийся отец Н. Блинов. По его версии, Дурова влюбилась в полковника казачьего полка, «поступила к нему денщиком-конюхом и под этой личиной жила потом в его доме на Дону» [Блинов, 1887, с. 53–54]. По второй версии, которая была озвучена Блиновым в «Историческом вестнике» за 1888 г., Дурова влюбилась в молодого казачьего есаула и «сблизилась с ним; отчего, очевидно, и произошли те семейные несогласия, по которым она принуждена была скрыться из дому» [Блинов, 1888, с. 416].