Текст книги "Лабиринты автобиографии. Экзистенциально-нарративный анализ личных историй"

1) систему ключевых (переживаемых как ценностных и истинных) индивидуальных смыслов, значений и символов, задающих некую своеобразную гибкую структуру, внутренний организационный принцип взаимодействия конкретного субъекта и мира, определения значимости и иерархичности отраженных в индивидуальной психике событий и явлений (субъективные «ловчие сети»);

2) систему создаваемых в течение жизни семантических полей, с помощью которых (или, может быть, на которых) осуществляется психическая деятельность;

3) систему освоенных в опыте и/или самостоятельно созданных метаязыков, с помощью которых осуществляется расшифровка самого себя и (через это) других субъектов, а также интерпретация любого жизненного опыта;

4) многоуровневое личностное культурное пространство, частично упорядоченное посредством ключевых смыслов, системных принципов и метаязыков.

Это дало основание говорить об экзистенциальном пространстве субъекта как о семиосфере (концептосфере), основанной на принципе ассоциативной психонавигации, или, что, может быть, ещё более точно, как об индивидуально выстраиваемом и субъективно значимом гипертексте.

Сам термин «гипертекст» был введен еще в 1965 г. Т. Нельсоном для выражения нелинейной структуры идей, в противоположность линейной структуре традиционных книг, фильмов, речи. Более поздний термин «гипермедиа» подчеркивает наличие в гипертексте, созданном на привычном для субъекта языке, так называемых нетекстовых компонентов и, может быть, еще точнее отражает предлагаемое нами понимание «картины мира», поскольку указывает на её полимодальный характер.

В широком смысле термин «гипертекст» отражает непоследовательную организацию большого объема информации. Хотя большинство используемых людьми текстов требуют последовательности (звучащая речь, книжные тексты и т. д.), поскольку они так или иначе являются производными от речи, психические феномены, образующие внутреннее пространство сознания, вполне могут быть организованы в структуры, которые последовательными не являются и даже наоборот, стремятся быть нелинейными и иметь много переходов между собой.

Идея гипертекста не является современным изобретением; культура давно использует гипертекстовые структуры. Например, нелинейная форма представления знаний является достаточно традиционной для религиозных, мистических, пророческих, некоторых художественных, философских и др. текстов, широко использующих многочисленные сноски, ссылки, аллюзии, прецедентные фрагменты, комментарии и комментарии на комментарии. В частности, можно предположить, что именно так написана Библия: она состоит из Книг Старого и Нового Завета; книги разбиты на стихи, пронумерованные в пределах каждой Книги без повторений; каждый стих является целостной сверхфразовой единицей, раскрывающей некоторую микротему; многие стихи сопровождаются ссылками на другие стихи этой же или других книг Библии, что и позволяет читать Библию «нелинейно», выбирая ту или иную последовательность чтения по ссылкам в зависимости от умонастроения и возникающих в процессе чтения очередного стиха ассоциаций (кстати, в дискретной математике также хорошо известна такая структура, называемая гиперграфом).

В когнитивной психологии достаточно давно высказана идея, что писать и читать линейно человек должен учиться специально (поскольку ему приходится развертывать сокращенные внутренние формы высказываний для внешнего реципиента), тогда как в глубине его мышления лежат многомерные трансформации значительно более сложных нелинейных представлений. Тот, кто создает текст, идёт от индивидуальных нелинейно организованных структур гипертекста к линейному тексту, а тот, кто его читает, осуществляет обратную трансформацию линейного текста в сеть идей (отсюда известные герменевтические процедуры вчитывания значений и смыслов в текст и вычитывания их из текста в соответствии с наличным опытом, мотивацией и личностными особенностями воспринимающего текст субъекта).

З. Фрейд, используя свой метод свободных ассоциаций, считал, что с ним связаны интуиция и творческое озарение, поскольку любая единица опыта может стать отправной точкой для «вытягивания» и нового построения любой другой (и цепочки других) за счёт образованного ранее сознательно или случайно «ассоциативного следа». К. Г. Юнг, развивая эту идею, предложил метод активного воображения.

В литературе можно встретить разнообразные интерпретации термина «гипертекст», но основные его признаки достаточно стабильны – преодоление линейности и иерархичности, многомерность, возможность связывания всего со всем и образование новых смысловых/тематических кластеров, принцип ассоциативной навигации, структурный, функциональный и визуальный аспекты гипертекстового пространства. Исходя из сказанного, мы можем уточнить наше понятие экзистенциального пространства: это субъективная гипертекстовая система (гипертекстовое пространство), способная в упорядоченном виде хранить информацию индивидуального опыта в виде полимодальных паттернов (текстов разного уровня – от иконических до вербальных), позволяющая устанавливать произвольные связи между любыми своими «информационными единицами» и вызывать их к актуализации в процессе актуально совершаемой формы активности субъекта (мышления, воображения, вспоминания, узнавания, обучения, выбора, поступания и т. д.).

Далее выделим ряд характеристик экзистенциального пространства субъекта, описанных как принципиальная принадлежность любых гипертекстовых систем (Эпштейн В. Л., 2010).

Экзистенциальное пространство центрировано на самом субъекте, на его «Я», ещё точнее – на явленности субъекта самому себе и переживании истинности, подлинности собственного «Я». С точки зрения структуры кажется разумным выделить в нём определённые, нелинейно организованные информационные «узлы», содержащие сведения, значимые для самоописания. Уже здесь будет отчётливо видна пристрастность, поскольку субъект не описывает себя в единицах той размерности, которая не имеет для него значения, и, наоборот, строит систему мелких, точных, нюансовых единиц для тех сфер, в которых он кажется себе более «реальным» и значимым (так, например, он может использовать много концептов для сферы «интеллект» и мало – для сферы «телесность», что, конечно, образует диспропорцию в самоявлении «Я-телесного» и «Я-когнитивного» и влияет на образ жизни субъекта, особенно если реальная среда под воздействием идеологии, традиции или других факторов начинает культивировать, предположим, «Я-телесное» и игнорировать необходимость развития «Я-когнитивного»). Эти «узлы», вероятно, различаются по типу информации (хотя объединяемая в «узел» информация должна обладать внутренним смысловым единством – внутренней когерентностью) и по вместимости (быть равно хорошо ориентированным во всех областях и аспектах бытия не в состоянии ни один субъект).

Вероятно, первичная база этих информационных единиц создается из собственных ощущений маленького ребенка в его взаимодействии с внешним миром и самим собой и постепенно пополняется сначала значениями, транслируемыми взрослым, затем смыслами, извлеченными из собственного опыта. По мере развития в процессе взаимодействия с взрослым субъектом ребенок выделяет себя из среды и начинает «втягивать» (интериоризировать) свою «среду обитания», образуя «картину мира» (мир внутри себя), категоризировать и осмыслять предметы и явления за счет самостоятельно осуществляемой активности, а также выделять в ней зону экзистенциального пространства.

Круг «собственности» ребёнка стремительно нарастает, и его «внутренняя среда» начинает требовать регуляции и упорядочивания, что и приводит к построению «узлов» (можно предположить, что внутри каждого «узла» строятся диады («Я» + «не Я»), триады («Я» + «не Я» + «не Я в моём Я»), тетрады («Я» + «не Я» + «не Я в Я» + «Я в не-Я») и т. д. «Узлы» могут быть метафорически маркированы субъектом: у наших клиентов мы встречали «Я» – нарремы (Ферро, 2007) или «Я» – текстемы (Ободин, 1983), которые были условно обозначены как «Китайские палочки», «Бабуля», «Осенний ветер», «Ван Гог», «Это», «Поражение», «Золотые шары», «Alma Mater» и т. п. Совокупно они способны создавать полимодальный «образ Я» как «систему, держащуюся внутренней связанностью» (К. Леви-Стросс).

Изначально внутренняя «база данных» является неупорядоченной, поскольку практически не снабжена какими-то средствами формализации и структурирования постоянно обогащающихся представлений и впечатлений о мире, но постепенно она когнитивизируется, субъективируется и дифференцируется в процессе культурного социогенеза под влиянием разноуровневых метаязыков (с их метасинтаксисом), чтобы в дальнейшем выполнять функции самопрограммирования индивидуальной жизни субъекта. В этом плане мы можем несколько иначе взглянуть на процесс социализации, воспитания, обучения: очень многое из того, что взрослый совершает в отношении ребенка, есть приобщение его к неким принципам и процессам упорядочивания во внутреннем плане сознания «втягиваемой» среды.

За счёт такого первичного упорядочивания и создаются «узлы» внутреннего гипертекста. Совершенно не обязательно, чтобы они организовывались по принципу выделения наиболее общих для каждого уровня развития ребенка понятий (типа «животные», «фрукты», «мебель» и т. д.); первоначально они могут образовывать субъективно сформированные и синкретично отражающие значимый опыт ребенка кластеры/поля типа «Упал», «Мама», «Приехала бабушка», «Из окна», «Идти в больницу», «Сладко», «Наш котя», «Когда осенний ветер», «Хорошо!» и т. д.

«Узлы» экзистенциального пространства субъекта есть результат некоего понятного субъекту нелинейного упорядочивания опытов о себе. Вероятно, они могут организовываться уже с детского возраста по типу синкретов и комплексов, обладающих широчайшим потенциалом выхода в другие плоскости становящейся «картины мира». Эти «узлы» в своих центрах имеют значимые события, происшествия, переживания, воспоминания жизни субъекта, мысли и заключения, кодирующие единицы его и только его опыта.

Так, для примера, «узел» «Моя мать» может включать разнопорядковый опыт телесных ощущений, представлений, воспоминаний, «кодировок» и т. д.: «отзвуки» прикосновений, детских ласк, запаха волос или кожи матери, ее ритуальное поведение (поцелуй на ночь, похлопывание по спине, ощущение от взъерошивания волос), крик из форточки «До-о-мо-ой!», шелест платья и запах духов, читаемую на ночь книжку, поход к матери на работу, поездку к морю и лежание рядом с матерью на потертом коврике, плеск воды на даче, когда ребенка купали под струей воды из шланга, таблетку, которую ребенок глотал от простуды, образ шарфа, который мать вязала перед телевизором, гладиолусы, купленные первого сентября, утреннее запрыгивание в родительскую постель, интонации материнского голоса по телефону, когда она разговаривает с подругой, запах пирога с капустой, чувство защищенности и уюта, больной зуб, её стоптанные тапочки «с пушком», сирень под окном, самодельная закладка в книге – синяя, с вставленными красными сердечками, маслята в круглой корзинке, слово «колокольня», Фима Собак, Джеймс Джойс, Кэмбридж, голубая ткань в белый горошек, китайские палочки, яйцо «в мешочек», песочные часы, собственное отражение в зеркале материнского трельяжа, пять часов, корзинка с вязаньем и т. д. и т. п. И при этом «узел» «Моя мать» – это часть самого субъекта, его когнитивного и экзистенциального базиса, того, что он актуализирует, сталкиваясь с соответствующими «материнскими» фрагментами реальности.

Всё это, несомненно, имеет сугубо личный характер (окрашено личностными смыслами, сделавшими именно такую форму сохранности информации конгруэнтной ее персональному содержанию), поэтому логика образования подобных кластеров доступна только самому субъекту. Внешний наблюдатель будет нуждаться в разворачивании и объяснении того, что самому субъекту предельно ясно, причём всегда с некоторой обязательной, «вменённой» потерей смыслов. Например, почему в нашем примере «китайские палочки» субъективно приравнены «матери»? Да потому, например, что отец ребенка, побывав в командировке в Китае, привез для всей семьи китайские палочки с вырезанными на них символами восточного гороскопа; все вместе пытались есть этими палочками макароны, очень смеялись, отец шутил над матерью, учил её правильно держать палочки, мать смотрела на него счастливыми глазами, ребёнок чувствовал какую-то непонятную ему счастливую общность отца и матери и впервые отнесся к матери «как-то иначе, не по – детски», «влюбился в мать», «макароны стали любимым блюдом», и это был один из самых счастливых дней в воспоминаниях о матери, о счастливом детстве, о детской безмятежности, о родительской любви, научившей его самого любить. Иными словами, так маркировано в сознании субъекта счастливое бытие вместе «Я» + «Мать», и это – та самая амплифицированная информация, «отсутствующая структура», если воспользоваться термином У. Эко, которую имя объекта/ситуации несет означающему и рождает соответствующий комплексный образ, как часть «застывшего в субъекте» фрагмента бытия (Эко, 1998).

Смысловое движение в этом субъективном семантическом поле доступно только самому человеку. Иногда даже бесполезно пытаться высказать подобные переживания и концепты другим: при переносе этого психологического содержания в «другие кодировки» при попытке пересказать значимый для личности опыт, изобразить или символизировать его, что-то неумолимо теряется, исчезает «атмосфера», «жизненность», естественность хранимого представления (почти как при попытке пересказать сновидение). Вероятно, можно говорить даже о «вменённости» утечки смысла при перекодировании содержания субъективного мира, и с этой проблемой, как думается, регулярно сталкиваются, к примеру, переводчики. Именно при «означении» субъект привносит в «узел» то, что оно будет значить именно для него. Собственно, он и означает не всё, что принципиально может нести имя и сам объект или событие, а только то в содержании поименованного (и даже его часть), что будет значимо именно для данного субъекта в данный момент времени. Но субъективная семиосфера способна «объяснять себя субъекту сама» путём последовательного разворачивания всё новых и новых аспектов гипертекстового пространства – и, как писал Д. Л. Андреев, «кто найдёт тебя в мирах твоей души»!

Между собой все эти разнообразные элементы опыта соединены «дугами» (связями), образованными, в частности, смежностью информации во времени и пространстве в момент ее восприятия и последующих актуализаций и воспоминаний. «Дуги» обеспечивают «нелинейное ветвление» – сердцевину гипертекстовой функциональности. Предположим, в нашем примере это был ясный солнечный день, когда солнце вливалось в дом через открытое окно, и легкий ветер шевелил белые тюлевые занавески, и доски крашеного пола в «нашей старой квартире на Тигровой» были тёплыми и сухими, что чувствовалось, когда ребёнок шлёпал по ним босыми ногами, а по старенькому репродуктору звучала негромкая музыка, кажется, что-то бодренькое из Дунаевского, и пахло нагретым деревом, молодой листвой, свежим огурцом, сдобным тестом с хлебозавода, тёплой пылью, в которую так приятно погружать ноги. Даже такое краткое отступление легко демонстрирует потенциальное движение дуг: «солнечный день» = всем «солнечным дням» в жизни субъекта, когда бы то ни было дарившим ему ощущение «сладкого ничегонеделания»; «окно» = всем открытым летним окнам и связанным с ними ощущениями и переживаниями; «старая квартира» = «лето» = «родители еще живы» = «каникулы» = «детство»; «тюлевые занавески» = «мать» = «бедность» + «самое счастливое в жизни время» и т. д.

Именно благодаря движениям по этим дугам в экзистенциальном пространстве субъекта всегда есть место и время, где родители всегда живы, где ему 12 лет, где можно вести бесконечные диалоги с Конфуцием или Декартом, участвовать в средневековых сражениях, побеждать драконов и т. д. – во внутреннем экзистенциальном пространстве субъекта ничему нет предела, все может быть всем и всегда, в ней всё возможно, всё осуществимо, всё реально, всё «здесь и теперь» (в том числе и несбыточное в жизни субъекта, которое тоже является частью его «Я», его индивидуальной мини-Вселенной).

Все связи могут естественным образом принадлежать системе, поскольку строятся изначально вместе с ней, но могут быть и «спрятанными»: в этом случае субъект сам отыскивает, устанавливает и строит их за счёт эвристической деятельности (может быть, это всего лишь метки, указывающие, куда вообще можно пытаться двигаться из определённых «узлов»). Вероятно, нет и не может быть точного и однозначно определённого соотношения между конкретным «узлом» и набором его связей, поэтому-то у субъекта нет универсальных средств для воздействия на собственное экзистенциальное пространство как целое и полноценного управления им (достаточно вспомнить то, что происходит при сновидениях, в бреду, под воздействием наркотиков и т. д.). Хотя можно запомнить свои «альтернативные маршруты» и последние посещённые «узлы», одновременно видеть всё сразу в своём внутреннем пространстве невозможно, и субъект часто сам не в состоянии понять, какими путями он оказался из одного «узла» в «другом», что именно и в какой момент спровоцировало перемещение.

Наполняемость содержанием становящегося гипертекста осуществляется, видимо, путём отбора и упорядочивания единиц опыта, подлежащих оформлению в некие умопостигаемые структуры или части этих структур. Самым интересным вопросом является то, что именно из бесконечно возможного опыта втягивается в это пространство конкретным субъектом в разные моменты жизни, поскольку вполне очевидно, что вместить весь мир никакое индивидуальное сознание не в состоянии. Для обсуждения этого момента, как кажется, можно привлечь введённое Л. С. Выготским понятие социальной ситуации развития.

Культура, в которой развивается субъект, через язык, структуру мифов и ритуализированного поведения, привычную ментальность, одобряемые паттерны поведения, установки, «настройки сознания» и т. д. так или иначе определяет видение субъектом реальности. Но эти рамки (фреймы) достаточно широки и оставляют простор индивидуальному развитию, точнее, само развитие конкретного субъекта конструирует для себя эти рамки: какие-то из них изначально «даны» ему как субъекту, существующему протяжённо в данный момент времени в данном пространстве в данных психических характеристиках и т. д. (например, быть мужчиной или женщиной, ребенком или взрослым), какие-то создаются им самим в процессе развития за счёт уникальных обстоятельств жизни, индивидуальной мотивации, интересов, возможностей и способностей.

Для иерархизации этих воздейстий можно предложить условные термины макрофреймы (для описания воздействий культуры и цивилизации в целом), микрофреймы (для обозначения влияний первичной семейной социализации) и онтофреймы (для обозначения собственного влияния на свою жизнь, уровня собственной свободы в жизнетворчестве).

К своеобразным микрофреймовым обстоятельствам развития каждого отдельного субъекта можно отнести специфику семейной ситуации и материальных условий жизни, технологический и культурный опыт воспитывающих ребёнка взрослых, систему исповедываемых ими ценностных ориентаций, прививаемые этно– и социокультурные навыки, варианты образования и воспитания, эмоциональный фон отношений к другим и с другими и т. д. Именно эти обстоятельства, как нам кажется, Л. С. Выготский и определял общим термином «социальная ситуация развития», пытаясь «схватить» в них те индивидуальные ключевые позиции, которые поворачивают развитие в каждый данный момент в совершенно определённую сторону (несмотря на макрообщность условий развития поколений и возрастных когорт людей). Эти обстоятельства, несмотря на их микрохарактер, могут впоследствии стать определяющими для становления семиосферы, то есть они могут содержать в себе потенциал будущих «пассионарных толчков» развития.

Как кажется, современное понимание социальной ситуации развития в русле заданного Л. С. Выготским направления несколько абстрагируется от этих микросдвигов, акцентируя внимание на более «долгодействующих» макросдвигах. Мы предположили, что социальные ситуации развития, складывающиеся уникальным образом для каждого развивающегося субъекта в каждый момент жизни, обладают признаками, которые мы обозначили как потенциальность, интенциональность, онтологичность и неструктурированность.

Под потенциальностью в данном контексте мы имеем в виду многообразие возможностей, содержащихся в любых обстоятельствах жизни человека: каждая из этих возможностей содержит в себе целый свёрнутый клубок вероятностных линий развития субъекта. Находясь либо в фокусе, либо на периферии осознавания как значимых в каждый момент развития, они создают уникальную онтологическую картину. Прочитанная в «нужный» момент книга на долгие годы становится «путеводной звездой», наблюдение значимой эмоциональной ситуации открывает и фиксирует стереотипный способ «поступания», знакомство с определёнными людьми, посещение выставки, столкновение с бытовой жестокостью, да и просто купленный набор красок, подобранный на улице котёнок, потерянные ключи от дома и т. д. несут в себе возможности изменения жизненного пути в каждый данный момент времени.

Об этом хорошо сказано в книге Э. Канетти «Ослепление»: «Случайные толчки, полученные неожиданно, дают людям направление на всю жизнь» (2000, с. 31). То, что до встречи с конкретным субъектом было кантовской Ding an sich – «вещью-в-себе», а, точнее, по замечанию Г. П. Аксенова, «вещью-самой-по-себе» (2001, с. 57) – внезапно «оживает» и становится причиной микрофрагмента дальнейшего развития субъекта, поскольку понятие причины свойственно не самим вещам, а опыту, в который они вписываются. Это единичное смыкание вещи-времени-опыта и есть реализованная потенция конкретных обстоятельств жизни взрослого человека.

Пользуясь термином «интенциональность», мы имеем в виду содержащийся в каждом моменте социальной ситуации развития побудительный (мотивационный) момент, свёрнутые смыслы будущего индивидуального существования (вспомним тезис В. Франкла о внеположности смыслов человеческому сознанию). К примеру, купленные краски могут «приворожить» ребенка к рисованию, связавшись с элементами прошлого индивидуального опыта, а могут лишь «обслужить» утилитарную цель и быть заброшены навсегда, дав стимул чему-то другому или вообще «сняв» стимуляцию с ранее актуальных областей.

Обстоятельства и действующие лица социальной ситуации развития носят для развивающегося субъекта знаковый характер, указывая то направление, в котором будет осуществляться индивидуальное развитие в последующем. Делая определённые обстоятельства фокусом развития в данный момент (самостоятельно или под влиянием других), человек задаёт себе линию дальнейшего развития, по крайней мере на ближайшую перспективу. Именно интенциональностью пользуется воспитывающий ребенка взрослый, управляя его развитием, внося в него системообразующие компоненты (совместные действия, просвещение, общение, обучение, воспитание и т. д. – то есть поддержание центрированности именно на данных обстоятельствах жизни, а не на каких-либо других). А интенциональность сама по себе основывается на конвенциональном приписывании определённых смыслов определённым событиям жизни.

Термином «онтологичность» мы будем обозначать необратимый характер выбора, принятия в каждый момент времени в фокус развития того или иного обстоятельства жизни, становящимся в этом случае фактом индивидуального прошлого опыта. Из многочисленных участников социальной ситуации развития в каждый данный момент времени может быть выбран лишь один, влекущий за собой комплекс других столь же определенных (в силу связанности с первым) факторов, из которых делается выбор, и т. д. Развитие в этом смысле в каждый конкретный момент – процесс однонаправленный («застывшее мгновение»), хотя и не необратимый. К ряду моментов социальной ситуации развития (но не ко всем) в силу их долгодействия на протяжении возраста можно обратиться не раз, но это будут уже другие временные отрезки жизни субъекта, которые дадут другие фрагменты индивидуального микроопыта (вспомним известную апорию Зенона о быстроногом Ахилле и медленной черепахе, основанную на делении пространства-времени на некие мерные отрезки и доведении этого деления до предела).

И, наконец, термином «неструктурированность» мы воспользовались для обозначения неотчётливого характера, который имеют обстоятельства социальной ситуации развития – в момент их проживания, в настоящем времени может быть асболютно непроявлена их внутренняя значимость как причины будущих следствий жизни, неясен их онтологический смысл для будущего развития. В этом контексте вспоминается методика А. А. Кроника «Life Line», позволяющая post factum связать между собой обстоятельства прошлого опыта и оценить их влияние на жизненный путь в целом – но именно post factum, а не в момент их непосредственного проживания (Кроник, Ахмеров, 2008).

По мере нарастания доли собственной активности в построении собственной жизни человек приобретает больше возможностей создавать «онтофреймы» и собирать в «картину мира» необходимое и интересующее его содержание. Вероятно, именно к этому моменту и можно отнести собственно «авторизацию» жизни, соотносимую с понятием самопостроения, самодетерминации, жизнетворчества. Авторизация, понимаемая нами как процесс самопостроения индивидуального гипертекста, распространяется на весь внутренний мир человека: предметом авторизации будет и понимание готовых текстов, принимаемых в субъективное пространство «извне» (бахтинское превращение чужого в «своё-чужое»), и создание собственных микротекстов, предназначенных как для внутреннего пользования, так и для экстериоризации в коммуникативных актах, а также создание субъективных символических мета-текстов, упорядочивающих содержание семиосферы.

Субъект может самостоятельно создавать и изменять количество и содержание «узлов», связи между ними, форму представления «узлов» во внутреннем плане рефлексии. Конечно, было бы заманчиво описать алгоритмы навигации субъекта в семиосфере, но абсолютно ясно, что никакой алгоритм не в состоянии работать с неформализованными данными психологического гипертекста (особенно если учесть, что одна и та же информация или, по крайней мере, разные аспекты одной и той же информации, могут принципиально находиться в разных «узлах») и бесконечным разнообразием связей между его частями. Вероятно, можно говорить лишь о том, что некоторые «узлы» выступают как системообразующие, несущие ключевые для человека смыслы, и из них чаще может запускаться «психонавигация».

Стоит также задуматься о том, что наряду с «узлами», содержащими сверхзначимые смыслы, внутреннее пространство содержит и «пустышки» (как иногда в компьютере: название файла есть, а информации внутри него нет). К примеру, когда-то субъект сталкивался в опыте с книгой О. Шпенглера «Закат Европы», но кроме того, что такая книга есть, что она толстая и в чёрной обложке, что о ней что-то говорил преподаватель философии (его образ даже может быть очень живым и подвижным за счет внутренней анимации), что сам субъект держал книгу в руках и слышал, что конкретные другие её читали, эта единица информации, лежащая «узлах» «Студенческие годы», «Философия», «Германия», «Экзамен», «Интеллект», «Зависть» и т. п. ничего существенного не содержит. С такими «обманками» взрослая личность может сталкиваться нередко – ей кажется, что она что-то знает, что-то может, в чём-то разбирается, но в реальных социальных практиках в этих «местах» обнаруживается пустота и несостоятельность. Но само по себе это не трагично, поскольку пустоты могут быть заполнены, если личность считает это необходимым, и способны дать новые направления для развития на определённом этапе жизни.

Вероятно, иллюстрацией к этому наблюдению может быть также факт обращения к определённым произведениям литературы, «как бы прочитанным» ещё в школе, во взрослом возрасте – они были читаны, но не прочитаны, то есть из них не было извлечено нечто существенное, что сейчас потребовалось человеку. Путем навигации, конечно, из «узлов» можно «вытрясти» некую информацию о том, где эту книгу раздобыть, на что опереться при прочтении, чтобы её понять, где списать комментарии и массу другой информации, но тем не менее для решения конкретной задачи в индивидуальной семиосфере это будет «пустышка».

Высокий уровень «зашумлённости» внутреннего пространства «Я» «знанием чего-нибудь и как-нибудь» (А. С. Пушкин) и большое количество «узлов», субъективно ощущаемых как наполненных, но в реальности не участвующих в осуществлении внутренних операций над получаемым опытом, поскольку они не способны порождать необходимых продуктивных смысловых и текстообразующих связей, может привести к некоторой дезориентации в собственном гипертекстовом пространстве и, следовательно, в собственной личности. Это быстро обнаружится в социальных практиках и явит себя в неадекватности образа «Я», искажённых частных самооценках и пр.

Управление функционированием гипертекстовой системы осуществляется субъектом на основе принципа прямого манипулирования представленными во внутреннем плане сознания образами и метаобразами (этим термином мы обозначим «осколки» образов, их смутные, неотрефлексированные «очертания», позволяющие без детализации опознать, наметить, означить образ по субъективно понятным «меткам»). Манипулирование осуществляется путём инициации системы быстрых, реверсивных операций над образами, значениями, смыслами с немедленно видимыми и внутренне «схваченным» субъективным пониманием результатами. Субъект в состоянии практически мгновенно перемещать единицы информации и фрагменты гипертекста из одного контекста (фрейма) в другой вместе со всей совокупностью заданных в первом контексте связей.

Каждый бытийный «узел», оказавшийся в «картине Я», рассматриваются нами как потенциально текстопорождающий, смыслопорождающий, интертекстуальный. В зависимости от их субъективной значимости они в процессе жизни могут «притягивать» к себе другие единицы опыта (как комплексы у К. Г. Юнга). Может быть, именно они ответственны за субъективно переживаемые явления синхронистичности (Юнг, 1997). Благодаря им взрослый человек моментально распознаёт в реальности то, что имеет к нему отношение.