Текст книги "Лабиринты автобиографии. Экзистенциально-нарративный анализ личных историй"

Она была также косвенно затронута А. Адлером (2011) в концепции фикционного финализма, рассматривающей ситуации, когда человек живет так, как если бы некие факты были не случайными, а закономерными («терпение и труд все перетрут», «всем воздастся по заслугам», «возможны чудесные исцеления от смертельных болезней», «красота спасет мир»). На этой основе стало складываться понятие тенденции (как достаточно очевидной, но нечеткой закономерности, не поддающейся точной формулировке вследствие наличия противоречащих друг другу примеров), определяющей саму возможность наступления случайности.

И наконец, в Новое время стали появляться разные теоретические модели случайности, уже практически перешедшей в сферу математики. Одна из них вообще не отличала случайность от судьбы; другая представляла собой теорию динамического хаоса, согласно которой в неустойчивых процессах закономерности проявляются устойчивее, а в устойчивых нарастает вероятность неустойчивости, а, следовательно, и случайности. Третья модель оперировала понятием среднего, относительной частоты некоего происшествия, четвертая апеллировала к свойству энтропии и т. д. Не углубляясь в математические аспекты проблемы случайности и вероятности, отметим лишь, что в процессе их осмысления появилось понятие шанса (chance), отличного от понятия вероятности (probabilité), и именно оно получило потенциальный импульс к развитию в гуманитарных науках.

Тем не менее и сегодня гуманитарный и, в частности, психологический анализ роли случайности в человеческой жизни нельзя назвать популярным исследовательским предметом. Среди прочего, это связано с вовлечением большого числа феноменов в понимание роли случайности в человеческом существовании: так, сегодня в него входит обсуждение таких дихотомий, как «удача – способности», «случайность – детерминизм», «вероятность – определенность», «вера (предположение) – знание (уверенность)», «эпизод (совпадение) – причинно-следственная связь (закон)», «прогноз – предсказание», «возможность – определенность», «случайность – необходимость», «условность – истинность» и др. (Талеб, 2016, с. 17).

Анализируя обращения клиентов к идее случайности в автобиографических текстах, собранных нами в консультативной практике, мы обратили внимание на разные ее трактовки. Опираясь на классификацию, предложенную Ю. В. Чайковским (2004, с. 172–179), мы смогли выстроить некий событийный континуум с условными крайними полюсами «судьба – случай», отражающий разные типы случайности в рассказах о жизни:

1) случайность как непонятая или неизвестная закономерность (она может быть как результатом естественной запутанности существования, так и результатом постепенного кумулятивного сложения незаметно действующих факторов);

2) случайность как скрещение нескольких несогласованных процессов (наподобие случайной встречи знакомого человека на улице, где каждый шел по своим делам и никого специально не высматривал);

3) случайность как уникальность, как единично явленное чудо (нечто, что не сможет повторится даже при воспроизведении прежних условий);

4) случайность как неустойчивость движения, отклонение от заданного и логически обусловленного («авантюры саморазвития»);

5) случайность как относительность наличного знания человека (происшествия, связанные с выводами и действиями, основанными на ограниченном комплексе осведомленности в ситуации; например, чужой выбор может казаться нам случайным или мы совершаем некое действие «на свой страх и риск»);

6) имманентная случайность (случайность, внутренне присущая определенным процессам, в которые человек вступает, даже будучи предупрежденным об их неизвестном потенциале: что-то вроде последствий сознательного вхождения в зону сильной радиации);

7) случайность как произвольный выбор (выбор объекта или действия из некоего множества без каких-либо обоснованных критериев для его осуществления, как говорится, «методом тыка»).

Однако этот континуум можно считать лишь общей моделью, поскольку, как показывают автобиографические тексты, «многие явления случайны сразу в нескольких смыслах» (Чайковский, 2004, с. 178), а сама случайность выражена в разной степени. В контексте нашей работы можно говорить о нескольких уровнях случайных происшествий по нарастанию в них «степени случайности» (там же, с. 182–184).

На нулевом уровне никакой случайности нет, все выглядит детерминированным, и причинно-следственные связи между разными событиями кажутся субъекту очевидными, пусть даже он приписывает их высшим силам, абсолюту, богам, трансцендентным сущностям и пр. Первую ступень случайности демонстрируют явления, одновременно состоящее из детерминированных и стохастических компонент. Примером может служить стрельба в цель, где выбор цели и прицеливание неслучайны, но всегда возникает случайный разброс попаданий. Греки обозначали ее словом «стохазома» (целиться, догадываться, отгадывать).

На второй ступени находятся явления, которые при повторении однотипных условий встречаются с достаточно большой частотой (именно им посвящены практически все известные «случаи» мировой литературы – встречи, дуэли, утраты, находки, аварии и пр.). Но основная масса случайных происшествий относится к третьей ступени: здесь мы имеем дело с явлениями, которые, как кажется, должны наступать в жизни с большой степенью вероятности, но на деле почти не возникают в опыте конкретной личности («большая любовь», «торжество справедливости», «награда за жертвование», «возможность подвига», «возвращение покинувшего» и т. п.), что, в общем, не мешает нам «верить и ждать».

Четвертый уровень «случайности» относится к явлениям, у которых нет устойчивой частоты, но при желании их наступление человек может попытаться спровоцировать своими действиями («искушая судьбу»). Он похож на случайное блуждание, «поиск приключений на свою голову», и, соответственно, «кто ищет, тот всегда находит», хотя и не всегда найденный случай – «тот самый», желанный. В личных историях встречаются сюжеты поездок в аномальные зоны, рискованных экспериментов на себе (с наркотиками, опасными веществами и пр.), постановки себя в экстремальные обстоятельства с надеждой «узнать, что будет, если…» и т. п.

Пятая ступень содержит «допустимые явления»: они почти никогда не происходят, но люди считают их появление в принципе возможным, поскольку знают об их существовании по свидетельствам неких «очевидцев». Это хорошо отражает литературный жанр быличек, распространенный в современном городском фольклоре, в котором фигурируют привидения старых квартир, вернувшиеся после многолетнего отсутствия и не ориентирующиеся в настоящем времени знакомые, встречи с двойниками, контакты с умершими родственниками, актуальное переживание своих прошлых жизней и пр. Также это могут быть крупные выигрыши, внезапные получения наследства от неизвестных лиц, чудесные спасения из безвыходных обстоятельств, неожиданная помощь свыше и пр.

На шестой ступени оказываются случайные происшествия, наступление которых предсказать уже невозможно, хотя можно абстрактно предполагать и верить, что они могут произойти в принципе (встреча с инопланетянами). Седьмой уровень предполагает случайные происшествия, наступление которых не выражается ни распределением вероятностей, ни частотами, но всё же допускающие какую-то детерминацию в форме личных предпочтений, фантазий и ожиданий субъекта. Они похожи на действия Винни-Пуха, вырывшего яму с намерением поймать способного угодить в нее неизвестно, существующего или нет, странного зверя слонопотама.

И, наконец, на восьмом уровне находятся события, исключающие любую детерминацию, поскольку людям неизвестен даже ряд, из которого могут «выпадать» подобные альтернативы (вспомним булгаковское: «Земля налетит на небесную ось»). Здесь мы имеем дело с хаосом, полной непознанностью, и вряд ли кто-то всерьез может думать о встречах с такими событиями.

Практически у каждого человека есть своя «философия случая», основанная на вероятностях, «оставляющих внутри себя зону свободы и непредвиденности для конкретных событий, из которых и вырастает история» (Эпштейн М. Н., 1988, с. 214). В автобиографических нарративах случаи представляют собой происшествия, в которых могут быть обнаружены закономерности статистического, сверхиндивидуального порядка (Эпштейн М. Н., 2000); для человека они выступают как события, в которых он является не субъектом, но объектом некоего сверхличного стечения обстоятельств (аварии, катастрофы, эпидемии, игровые проигрыши и выигрыши, неожиданные встречи, находки, точечные появления в нужном месте в нужное время и т. п.). В предельном понимании случай «есть все, что происходит в мире, его возникновение, создание планеты Земля, появление на ней человечества, его возможное в будущем исчезновение, рождение человека, его смерть, бесконечная совокупность больших, средних, малых явлений, все, что “по законам природы” происходит во Вселенной, то, что Кант называет совокупностью всех фактов…» (Алданов, 1996, с. 177–178). И в этом плане можно говорить о необходимости случайности как в больших природных или социальных процессах, так и в человеческой жизни.

Случай – одно из самых загадочных и одновременно утешительных понятий, связанных с биографической рефлексией (Клементьева, 2014) человеком течения собственной жизни. Таким же зыбким терапевтическим статусом обладает разве что понятие надежды – «установления себя на нечто еще отсутствующее, иногда даже не-сущее и поэтому в деталях неизвестное, но долженствующее в результате акта положения и вытекающих из него действий выкристаллизоваться из отчаянного риска единственный раз осуществляемого выбора» (Топоров, 1994, с. 53). И если в диалектике судьбы и случая понятие судьбы рождает переживание безличной предзаданности, не дающей возможности быть познанной детерминированности, неотвратимой предопределенности, лишающей человека свободы воли и действующей независимо от его достоинств и достижений, то случай (случайность) полагается средоточием множественности возможностей.

Судьба в этом плане воспринимается как нечто более стабильное и надежное, чем случай. Она «свершается», а будучи осознанной человеком – «ведет» его; случай же «происходит», «застигает», а его смысл осознается лишь post factum. Но в обоих случаях у человека нет возможности вступать с ними в прямой смысловой диалог, предсказать их или предотвратить (там же, с. 38). Этот диалог человек вынужден вести в области автокоммуникации, в частности, при создании автобиографии, он совершается между «собой настоящим» и прогнозируемым/рефлексируемым «собой иным». И именно в этом зазоре жизнь являет себя субъекту как вероятностный феномен.

Внося собственную структуру смыслов в осознание судьбы, человек «вчитывает/вычитывает» некие необходимые ему онтологемы в наличные обстоятельства своей жизни и становится способным жить «по своей судьбе» (она «сбывается»). Пост-осознание же случайностей дает возможность трансформации их в жизненные шансы и уроки, и это – другая сторона механизма смыслотворчества, в которой открываются новые пространства для поиска и создания смыслов, приложения человеком собственных усилий жить, как им задумано, преодолевая случай.

Такая способность к смыслонасыщению-смыслоуничтожению», как думается, вряд ли может возникнуть раньше, чем во взрослости, потому что до взросления жизнь сильнее «страхуется» от случайности заботой и ответственностью родителей, опекунов, наставников и пр. Это не избавляет детскую жизнь от случайности, но снижает ее вероятность, расширяя зоны действия закономерности (режим дня, постоянство маршрутов и среды обитания, соблюдение правил, формирование привычек). Ее возникновению способствует осознанный внутренний отказ личности от следования принципам чужих экзистенций во имя обретения самобытности и опыта ее презентации и отстаивания. К. Г. Юнг говорит об этом как о переживании собственного призвания, рассматриваемого в качестве иррационального фактора, толкающего личность к эмансипации и не совпадающего ни с необходимостью, «ибо необходимость испытывают многие, и все находят прибежище в конвенциях», ни с моральным выбором, «ибо в девяти случаях из десяти мы также выбираем конвенцию» (2004, с. 196–197).

В наших работах мы уже обращались к анализу трагических случайностей человеческой жизни (хамартий), исключающих для человека возможность оставаться в том личностном и экзистенциальном статусе, которым он обладал до них, и способность реализовывать те стратегии и планы, которые им были предусмотрены для себя как желательные и необходимые. Здесь предметом анализа станет кайрос – случайность благоприятная, неуловимый миг удачи, наступающий и исчезающий неожиданно, из-за чего им очень трудно воспользоваться, хотя именно он «исполнен содержания и смысла» (Тиллих, 1995, с. 216) и несет в себе потенциал преобразования жизни и/или личности человека.

Нарративный смысл кайроса очерчивается несколькими аспектами. Первый и очевидный состоит в том, что кайрос есть та почти иррациональная благоприятная точка («свезло», «повезло», «совпало», «звезды так сошлись», «оказался в нужном месте в нужное время», «так бывает один раз в жизни», «словил момент», «попал в яблочко» и пр.), когда человеку непременно нужно действовать, чтобы достичь успеха, перейти в некое новое качество, раскрывающее ему жизнь и самого себя в новом качестве. Для этого требуется уйти от размышлений, отринуть сомнения и стереотипы, отказаться от последовательной логической аргументации и стать «умеющим угадывать» – прислушаться к интуиции, почувствовать наперед то, последствия чего здесь-и-теперь еще совершенно невидимы, подстеречь краткий миг удачи, поймать, не упустить его.

Поскольку кайрос непредсказуем и чрезвычаен, человек в момент его явления как бы выпадает из привычного линейного времени, оно сжато для него в «точку невозврата», и ему необходимо быстро и вдохновенно дерзнуть, как бы подключившись к внезапно мелькнувшим обстоятельствам, и дать им вынести себя в новое, расширившееся на миг жизненное пространство, вовлечься в них и действовать по их подсказке («меня понесло», «судьба несла на своих крыльях»). В эту минуту человек максимально открыт новому опыту, распахнут в мир и исключительно доверяет ему, как бы «отключив» собственные мышление и волю и максимально растворившись в текущем моменте.

Нельзя не заметить, что в таком контексте кайрос не требует от личности каких-то специальных усилий, преодолений, труда или самоограничений в отличие от достижения успеха (Голубев, 2004). Он являет себя в форме легко ускользающей удачи и может предполагать разве что подстерегание и «схватывание» случая (как в игре или лотерее, когда субъект любой момент жизни воспринимает как потенциально кайротический) или, в крайнем случае, провокацию его путем нахождения в неких маргинальных точках или обстоятельствах, сопряженных с риском, авантюрой, действованием «на авось». Кайрос часто сопряжен с игрой, гаданием, снятием с себя обязательств, ограничением ответственности за собственное существование и благосостояние. В известном смысле ориентация на него способствует инфантильному избеганию действий по достижению успеха, требующих труда, личностных инвестиций, напряжения и упорства.

Второй момент указывает на то, что усмотреть свой счастливый шанс, а тем более воспользоваться им, дано не каждому. Большинству людей дарована только надежда на это, более или менее постоянно присутствующая в поле осознания и объективирующаяся в комплексе экзистенциальных ожиданий (Сапогова, 2013). Человек может заслужить кайрос, стать достойным его, и в этом случае судьба как бы отзывается на его усилия двигаться в определенном направлении, а между человеком и миром устанавливается краткое, единственное и неповторимое соответствие, хрупкая гармония. И даже если миг удачи приходит как бы авансом, незаслуженно, человек часто полагает, что должен его как-то «отработать», вернуть в бытие («творить добро», «помогать ближнему», «поделиться достигнутым благом»), чтобы оправдать благосклонность судьбы.

Третий момент состоит в том, что эмоциональное отношение к кайросу у человека внутренне амбивалентно. Во-первых, повествуя о «миге удачи» в автобиографическом тексте, человек часто склонен воспринимать случайные происшествия, особенно их совокупность (каскад), как «не совсем случайные», полагая, что в них кроется закономерность, имеющая отношение к его и только его собственным личным качествам. Сам факт пережитого кайроса на жизненном пути меняет его отношение к собственной личности: иногда он начинает думать о себе как о заметно отличающемся от других («любимчике судьбы», «божьем помазаннике», «отмеченном судьбой», «везунчике», «счастливчике», «не общего разлива» и т. п.), выделенном из общей массы, наделенном некими характеристиками, связывающими его с чем-то иным и большим, чем есть он сам («много званых, да мало избранных»). В свою очередь, это самоощущение может становиться основанием для реализации таких поведенческих паттернов, как риск, авантюризм, испытание себя, игры с судьбой, но также и как благоговение перед жизнью, стремление соответствовать статусу избранника судьбы, культивируя в себе определенные черты (милосердие, терпимость, самоотдачу, добрую волю, самопожертвование и т. п.).

Во-вторых, человек одновременно и страшится, и жаждет пережить кайрос из-за того, что его разрушительный и созидательный потенциал выступают слитно, как равнозначные возможности («или пан, или пропал»). Вступая в область иррационального, чуть ли не фантомного, человек «чует с гибельным восторгом» (В. Высоцкий) экзистенциальное «влечение к случаю», необходимость воспользоваться представившимся шансом («такого случая никогда больше не будет», «судьба только раз дает такую возможность»).

Он боится сделать ошибку и нуждается в поддержке, которую никто в «миг удачи» оказать не может: весь ресурс для принятия решения находится в нем самом. Как говорит В. Н. Топоров, сам «человек и есть его судьба», и «только решившись на риск, положившись на ничего не знающего и ничем не обладающего себя, практически на ничто» (1994, с. 55), он должен незамедлительно и самостоятельно «принять огонь на себя». Со случайностью человек всегда оказывается наедине, она требует от него индивидуального экзистенциального решения.

Четвертый момент понимания кайроса связан с тем, что столкновение с ним по своему экзистенциальному содержанию носит лиминальный характер (от англ. «limit» – «предел» и лат. «limen» – «порог») и тесно связано с внутренне присущей человеку готовностью в любой момент принять себя и свою жизнь иными (Сапогова, 2010). В краткое мгновение «случающегося случая» принятое решение оказывается результатом сущностного «саморасщепления» человека (Топоров, 1994, с. 56) на того, кем он был до него (человеком, у которого уже была, есть и дальше будет своя судьба), и того, кем он потенциально может стать (человеком иной, ещё неизвестной или, по крайней мере, непроявленной, но обязательно другой судьбы). Принятием или отвержением кайроса в точке бифуркации человек вбрасывает себя в потенциальное новое и неизвестное жизненное пространство, переключает себя в иной режим существования или же остается в прежних обстоятельствах, с «совокупностью несвершенного» (Тульчинский, 2001, с. 16–18; Эпштейн М. Н., 2001, с. 147–153). В обоих случаях кайрос информативен: он «сообщает» человеку нечто новое о реальности («я знаю точно: невозможное возможно»).

Пятый момент состоит в том, что один и тот же пережитый кайрос в разные моменты жизни и автобиографирования может описываться либо как случайность, либо как закономерность, и то, что поначалу человек считает случайностью, потом, по мере удлинения жизненного пути и накопления опыта, получает трактовку уже в контекстах закономерности.

И, наконец, шестой момент касается организующей роли кайроса. Принятый или отвергнутый, он выступает в качестве триггера, запускающего, как минимум, два процесса: кризис, ведущий к трансформации личности (хотя сам по себе он не определяет их позитивное или негативное направление), и рефлексию, упорядочивающую вновь обретенный экзистенциальный опыт, вписывающий его в индивидуальную картину мира. И в этой функции кайрос создает условия для раскрытия потенциала свободной воли человека, принуждая его к осуществлению выбора.