Электронная библиотека » Елена Селестин » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Зеркало Рубенса"


  • Текст добавлен: 28 сентября 2017, 11:21


Автор книги: Елена Селестин


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Гаага, дом английского посланника, лето 1620 года

Карлтон шутил, как обычно, но Тоби заметил, что его патрон растерян:

– Удивительно, Тоби, что нам с тобой приходится заниматься художниками. Будто мастерская Рубенса в Антверпене – это отдельное государство, с которым надо наладить особые отношения. Голландцы постоянно интересуются Рубенсом, открыто или тайно, ты заметил? При этом мне не очень ясно, в чем причина ажиотажа…

– Но вы ведь тоже хотите приобрести его картины? И другие хотят, это хороший товар.

– Мои антики уже упакованы?

– Да.

– А Рубенс картины и шпалеры нам уже отправил?

– Пока письма от него не было.

– Подождем.

Карлтон со своей новой трубкой устраивался в кресле то так, то эдак, и было заметно, что процесс курения ему очень нравится. А Тоби голландская мода пускать дым казалась нелепой.

– А как ты думаешь, Тоби, по какой причине Балтазар Жербье ходит ко мне и что-то вынюхивает, пытается выспросить про Рубенса?

– Не знаю, патрон. Жербье со мной не разговаривает. Я для него слишком незначителен.

– Жербье, между прочим, помог получить привилегии на печать гравюр и не постеснялся попросить меня дать Рубенсу понять, что именно благодаря Жербье документ был подписан у Оранского. Понимаешь? Он не только разнюхивает что-то, но явно жаждет познакомиться с мэтром. Ты должен постараться вспомнить еще раз все важное, что видел в Антверпене, – в чем выгода голландцев? Я тут придумал хитрость: давай пригласим Жербье, нальем элю покрепче и добьемся, чтобы он сам задавал вопросы о Рубенсе. Так узнаем, что именно интересно Оранскому.

– Вам не кажется, сэр, что в итоге мы сами выболтаем все, что знаем? Да еще и даром накормим прожорливую рожу, – возмутился Тоби. Он и сам любил поесть.

– Начинаешь соображать, малец. – Карлтон задумчиво затянулся и выпустил большое облако дыма, хотя комната и так уже напоминала поле битвы после взрыва пороховой бочки. Карлтон внимательно вглядывался в дым, будто видел в его кольцах важные знаки.

– Может, нагородить ему ерунды? – предложил Карлтон глубокомысленно.

– Наврать с три короба, сэр? И чего мы этим добьемся, по-вашему?

«Увлекся заразой здесь, в Голландии, – глаза Тоби слезились, – дым ему плохо на голову действует. Недаром наш король написал целый трактат о вреде табака, будто специально для Карлтона! Там так и сказано: американский табак затормаживает сознание и заставляет человека предаваться праздности».

– Я все же полагаю, – Тоби нарочно надрывно закашлялся, – что интерес голландцев денежный. У них ведь всегда есть торговый интерес…

– Не умничай, малец. У меня есть для тебя две новости. Первая: секретарь Арунделя, Верчеллини, сейчас в Антверпене, он написал мне оттуда. Так вот, Верчеллини удалось убедить ван Дейка поступить на службу к нашему королю и переехать в Лондон. Представляешь, ван Дейк согласился!

– Ничего себе! Так быстро. – Тоби стало обидно, что не он устроил столь важное для Британии дело.

– Он правильно решил, молодец, – прокряхтел Карлтон, давясь дымом трубки. – Рубенс всегда будет зажимать ван Дейка, если тот останется в Антверпене. Для нашего короля нанять ван Дейка вместо того, чтобы покупать картины Рубенса, – все равно что получить пару рук вместо пары перчаток. С Рубенсом тяжело иметь дело. Да и дорого. Ведь как он мне написал?

Карлтон взял со стола бумагу и стал читать:

«…Согласно моему обыкновению очень искусный мастер помог мне закончить пейзажи, чтобы картины больше понравились Вашей Милости; даю честное слово, что до остального никто не дотронулся…»

– Нет, не здесь, другое. Вот оно:

«…В итоге нашего обмена Вы доставляете мне древности, чтобы убрать одну комнату, и получаете картины для убранства целого дворца и, сверх того, шпалеры».

– Нахал! Ну и нахал же твой Рубенс, Тоби! – повторил Карлтон. – Это я-то ему отдаю антиков на одну комнату?!

– Почему он вдруг «мой», сэр?

– Ящики для антиков вытребовал, освобождение от пошлины выпросил. Вот делец настоящий, а ты говоришь – голландцы торгаши! Давай сюда список моей коллекции. На, читай вслух!

Тоби зачитал:

«21 большая мраморная фигура, 8 детских фигур, 4 торса, 57 голов средних и 12 маленьких, 17 постаментов, 1 большая и 4 маленькие урны, 4 рельефа, 6 ног, одна рука, один камень с надписями и одна статуэтка св. Себастьяна. Кроме того, 12 бюстов римских императоров».

– Какая у меня была коллекция! Я сам себя ограбил! – стенал Карлтон. – Перепиши список и пошли Рубенсу еще раз, в назидание, чтобы не смел впредь упрекать меня. А теперь вторая новость, специально для тебя, Тоби. Не знаю, как будешь со мной расплачиваться, малец. Я обещал тебе отпуск? Так вот, в Лондоне хотят, чтобы ты сопровождал ван Дейка в Англию и стал там его переводчиком на какое-то время.

Антверпен. Осень 1620 года

Рубенс по утрам ездил верхом – не только по городскому валу, он носился по окрестностям города, под стенами замка Стеен, по холмам, которые местные крестьяне почему-то называли «лунными».

«Сейчас, когда королевский заказ из Парижа у меня в руках и работы столько, что я не знаю, как смогу ее выполнить, Антонис покидает мастерскую, – удрученно раздумывал Рубенс. – Почему англичане так вцепились в него? Это похоже на похищение. Мне обидно? Да, немного, я ведь многому научил его. Антонис, разумеется, не совершает ничего плохого, он молод, ищет свою судьбу, я понимаю его. Вот сейчас, наверное, он уже плывет в Гаагу, где к нему присоединится скучнейший Тоби Мэтью, и оба направятся в Лондон. Но как же это не вовремя, как много работы навалилось, от которой зависит и мое будущее! Если все будет сделано как надо, моя слава в Париже возрастет многократно. Англичане еще будут меня упрашивать приехать в Лондон! Они пожалеют, что предложили это ван Дейку, а не мне. Хотя я бы отказался, наверное».

Кроме отъезда ван Дейка в мастерской происходили другие неприятности.

«Наверное, я совершил ошибку, выгнав Соупмана в тот день, когда они с Ворстерманом подрались, словно простые подмастерья, – думал Рубенс. – Крики и брань звучали отвратительно, все художники растерялись, стояли и смотрели, пришлось самому разнимать граверов. Впервые за много лет в моей мастерской случилась такая драка! Я тоже растерялся, честно говоря, и, выпроводив Соупмана, не только сделал выбор между ними, но и дал понять Ворстерману, что он мне нужен и может позволить себе многое. А как иначе? Он и правда делает свою работу превосходно. Если бы в тот момент Антонис был в мастерской, возможно, драки не случилось бы, ван Дейку всегда каким-то чудом удавалось утихомиривать Ворстермана. Соупман перед уходом рыдал, как ребенок, молил о прощении, говорил, что ему некуда идти. Он трудился у меня шесть лет. Но я простился с Соупманом ради Ворстермана, понимая, что рядом они работать никогда не смогут. Ворстерман принял это как должное, работал себе – он вообще работал очень много, и даже по ночам, и жег уйму свечей… Но мне это нравилось, он делал прекрасные вещи! И что же я узнаю?! Ворстерман позволяет себе говорить, что плачу я ему ничтожно мало, что его бесит, когда я подписываю его эстампы своим именем. Ему, разумеется, напоминали, под чьей крышей он трудится, кто оплачивает материалы, получает заказы и так далее… Ворстерман как раз работал над очень сложной гравюрой «Чудо со статиром». Да, дорого мне обошлось это «чудо». Терпение мое лопнуло, когда мне рассказали, что он любит разглагольствовать о разнице в оплате моей работы и трудов других художников, да еще и подбивает на бунт всю мастерскую. Сволочь!»

Кровь прилила к голове от бешенства, Рубенс поскакал еще быстрее. Он заставил себя думать о французском заказе, представлял сюжеты, в которых можно изобразить Марию Медичи, неугомонную мать Людовика Тринадцатого. Королева-мать заказала в его мастерской серию картин для Люксембургского дворца, работы предполагались огромного размера и призваны были прославлять подвиги ее покойного мужа Генриха IV и ее собственные деяния. Генрих Четвертый, предыдущий король Франции, и его супруга будут изображены в виде Юпитера и Минервы рядом с Аполлоном и Меркурием, окруженные облаками. Напыщенно, красиво, безопасно! Цена заказа – 20 тысяч экю. Рубенс думал о том, что надо обязательно просить часть суммы заранее, а то вдруг потом Мария Медичи опять рассорится с сыном-королем…

Мысли о Ворстермане вернулись, ему снова ударила кровь в виски, и он снова пришпорил коня, разговаривая вслух на ходу:

– Объяснил ведь, что расплачусь с ним, когда будут проданы хотя бы десять экземпляров! Да за одну ночь только свечи и материалы чего стоят! И медь дорогая! Дикарь стал кричать и грозить, что разобьет станок, уничтожит доски, я попросил художников успокоить буяна, пригрозил, что позову стражу… Потом решил, что должен все же попытаться поговорить с ним. Ну, возможно, дать часть денег. Вышел зачем-то к общему столу в тот день, во время обеда. Какие бесы меня притянули туда?! За обедом я для начала решил его укоротить, напомнив судьбу Соупмана, и сказал, что если он будет продолжать так себя вести, то я распрощаюсь и с ним, и очень быстро. Когда я это сказал, то почувствовал, что художники, сидевшие с нами за столом, испугались, а он, выждав миг, прыгнул на меня, стащил с кресла, повалил на пол и начал душить! Огромный медведь! Мы боролись на полу, со стола на нас падала еда и посуда, лилось вино. Я отбивался, потом Птибодэ ударил его по голове – кажется, кубком. Гравера оттащили…

– Он хотел меня убить, представляешь? Меня, который радушно принял его в мастерскую!

Рубенс вдруг понял, что жестикулирует, бросив поводья, и разговаривает не с кем-нибудь, а с Сусанной Фоурмент. До какой же степени он взвинчен, если на прогулке жалуется воображаемой девице, которую видел два раза в жизни!

А ведь он думает о ней слишком часто в эти тревожные дни…

– Мэтр Рубенс! Мэтр, остановитесь, пожалуйста!

Сусанна догоняла его на светлой кобыле. Рубенс осознал вдруг, что каждый день, носясь по Лунным холмам близ города, на самом деле хотел встретить ее.

И вот Сусанна весело гарцевала перед ним.

– Я заметила вас – и припустила изо всех сил! Прямо пустилась вскачь! Но догнать не могла! – Она была разгоряченная, растрепанная, в шелковом зеленом плаще и шляпе под цвет плаща, в легком платье, которое ей очень шло. – Так хотела видеть вас… мне кажется, я сказала что-то не то, когда позировала… и отец мой тоже думает, что я опозорилась.

Рубенс молчал. Как ей объяснишь? Сусанна так молода!

– Вы не хотите со мной разговаривать? Простите меня! Очень прошу.

Он пожал плечами и почувствовал, что улыбается. Было приятно, что она обращается к нему не как к «художнику королей и королю художников», владельцу огромного хозяйства, а как к равному… и по возрасту тоже.

– Я знала, что вы не обиделись, хотя мой отец говорит, что я своей болтовней всегда все порчу! Когда он берет меня на важные встречи, то велит молчать. «Сусанна, – протянула она басом, подражая голосу родителя, – если ты хоть слово скажешь, я тебя побью…» Он так шутит! Придушу, говорит, тебя! – Она весело смеялась. – И с вами я вела себя глупо, потому что сердилась, что корсет давит. Вам не понять, как это странно – лицезреть перед собой человека, который умеет создавать картины. Великие Тициан, Джорджоне – их ведь нет давно, а вы есть! Прямо при мне вы создавали что-то такое, чего раньше в природе не было! Я потом думала об этом… Ведь картины – это просто краски и холст, больше ничего, но под кистью художника рождаются настоящие живые люди и существа, которых мы не видим в обычной жизни. Вы создаете их, оживляете, и это потом остается… Вы не думали об этом?

Рубенс снова улыбнулся и пожал плечами.

– Наверное, я плохо объясняю, но то, что я могу с вами вот так запросто разговаривать – это уже чудо… Простите меня, – опомнилась Сусанна и смутилась.

«Странная. И забавная. Так подскакивает в седле, будто хочет прыгнуть ко мне на руки…»

Гадкая история с Ворстерманом и отъезд ван Дейка – не только это его угнетало, вдруг сообразил Рубенс. Он жалел, что не будет больше вглядываться в черты Сусанны, в ее очаровательное личико маленькой совы…

«Всю жизнь я избегал сильных чувств, потому что знал, что это нерационально…»

Ее запах, что ударил ему в голову в прошлый раз, сейчас смешался с жаром разгоряченного бока кобылы, с запахом земли и прелой травы; набирая силу, аромат становился все более манящим. Рубенс хотел прикоснуться к Сусанне, почувствовать ее тело, маленькое, слабое, с нежнейшей кожей. Это проснувшееся желание делало его счастливым, и он закрыл глаза. А когда он их открыл – мир улыбался, вместе с желанием вернулось ощущение собственной силы, радостное настроение.

– Я должен ехать, Сусанна, – взмахнул рукой Рубенс, резко повернул коня и поскакал. Он хотел сказать ей что-то особенное, но его несло прочь.

Еще можно избежать сладкой ловушки. Еще можно подавить желание, которое, оказывается, ему по-прежнему доступно…

А зачем, собственно, бежать?! Страсть – это проявление Божественной воли! Он никогда не боялся жизни! Ее нельзя бояться, ей надо идти навстречу, иначе она может отомстить.

Рубенс резко остановил коня и оглянулся: Сусанна исчезла.

* * *

Лукас понял: нужно спасать свои работы, спрятать их в надежном месте!

«Никто из трусливых поденщиков мэтра, и тем более он сам, не посмеют обвинить меня в воровстве! Это мои труды, которые жадный Рубенс мне не оплатил. Он даже не дает мне ее подписать! Почему мое имя не может стоять на моей работе? Почему я, Лукас Ворстерман, не имею права подписать свой труд? Кто мне ответит на такой простой и честный вопрос? Получается, я один должен сражаться против несправедливости, которая здесь творится. Понимаю, грешно портить дар, данный мне Богом, ненавистью к человеку. Я не хотел его ненавидеть, не хочу и сейчас. Но я остался совсем один после отъезда Антониса, и я не в силах дольше терпеть унижение. Гравюры мои – рожденные в муках дети! Они вопиют о спасении. Хорошо, я их спрячу. Потом сделаю так, чтобы у людей в Антверпене раскрылись глаза на несправедливость, творимую в доме Рубенса. Чтобы все узнали, что он – обычный человек, который отбирает чужое время, деньги, работу. Славу! Присваивает чужую жизнь. В Гильдии сказали, что не станут вмешиваться в дела мастерской Рубенса. Жалкие трусы! В мэрии и городском совете Антверпена все, ну просто все до одного – или родственники, или друзья моего врага. Он будто вне человеческих законов! Юпитер, тоже мне… вообразил себя всемогущим, а сам… Нет, я совсем не жалею о том, что Антонис привел меня в мастерскую на канале Ваппер. Во-первых, все увидели, что я более талантлив, чем Рубенс, его величество Ничто. Во-вторых, теперь я могу рассказать антверпенцам, как в этом доме обстоят дела на самом деле».

Ему еще предстояло перелезть через забор в саду Рубенса, не выронив листы и формы, прокрасться с неудобной ношей по улице, избегая стражи.

Слава богу, нет дождя!

Накануне Лукас зашел в мастерскую ван Дейка и специально оставил дверь в сад незапертой.

«Антонис больше сюда не придет никогда, поэтому его дом заложат или продадут, и придется мне тогда для своих сокровищ найти новое убежище. Завтра ночью принесу сюда оставшиеся листы, – решил он, бережно раскладывая гравюры на полу в сухом чулане. – Может, Рубенс утром не заметит пропажу в своей мастерской, ведь у меня там осталось одно важное дело, и если все получится, он крепко запомнит меня. Все запомнят! А моя слава расцветет еще больше».

Лукас зажег свечу. На эстампе портрета полководца Лонгваля, уже подписанном Рубенсом, в углу, он нацарапал резцом:

«Это стоило мне забот и лишений, многих ночей бодрствования и великой обиды».

Затем он вышел в сад, поднял лицо к звездам, раскинул руки и стал кружиться, выкрикивая что-то.

Из письма Яна Вилденса брату от 22 сентября 1620 года

«Брат мой Бортоломеус, приветствую тебя и надеюсь скоро обнять. Все здесь, в Антверпене, стало постылым и мрачным. Одному Господу известно, что будет теперь с моей работой у Рубенса, но оставлять его мастерскую, навсегда или на время, не жаль… Мне кажется, Лукас и правда болен, потому что, совершив эту кражу, – а Рубенс кричит на всех углах, что это кража, хотя гравер считает иначе, – на следующий день Лукас явился в мастерскую и снова встал к станку как ни в чем не бывало. Мы надеялись, что таким образом ссора разрешится, они помирятся, как уже случалось прежде. Рубенс тоже пришел и стал наносить рисунок на эскизную доску. Он велел Дель Бо читать вслух по-латыни, кажется, тот читал Аристотеля. Впрочем, никто не успел вникнуть, потому что вдруг кресло под патроном подломилось, и он опрокинулся на спину, упав назад, а согнутые ноги в домашних туфлях оказались вверху. Стыдно признаться, все засмеялись, я тоже. Ворстерман вышел из своего угла и смеялся громче всех, гоготал, как пьяный крестьянин, и приседал, и бил себя по бокам. Конечно, мы кинулись поднимать мэтра, и через какое-то время он встал, но был весь красный и трясся от гнева. Я боялся, честное слово, что его хватит удар. Рубенс решил, что гравер подпилил ножки его любимого кресла. Прав он или нет – судить трудно, потому что затем все произошло быстро, и уже исправить ничего нельзя. Рубенс схватил какой-то нож, шпаги при нем не было, а у Ворстермана в руках оказалась ножка стула. Драки не случилось, потому что мы держали Лукаса вчетвером. Рубенс кричал на весь дом, что его хотят убить, Дель Бо кричал почему-то, что Рубенса уже убили. Прислуга побежала за городской стражей. Вышла какая-то дикая ярмарочная комедия, но никто не смеялся. Это случилось три дня назад, а на следующий день Лукаса Ворстермана посадили в городской карцер. Суд постановил, что он сумасшедший».

Ратуша Антверпена, осень 1620 года

Рубенс вошел в просторный зал магистрата по-хозяйски, и стоявшие у дверей молодые солдаты, увидев красный плащ, небрежно накинутый на плечо, и кончик шпаги, торчащий из-под него, спешно отдали честь, уверенные, что прибыл вельможа из Брюсселя.

– Вы не смогли явиться ко мне, господин Роккокс. И не ответили на письмо. Что ж, вот я, оставив важные дела, пришел сам, – произнес Рубенс недовольно, снял шляпу и сдержанно поклонился.

Бургомистр привстал со стула:

– Слишком много дел, слишком много, – виновато забормотал он.

– Вот, это послание от эрцгерцогини. – Рубенс бросил на стол бумагу. – Вы тоже получили письмо от нее? О моем деле?

«Я же знаю, ты получил». – Рубенс смотрел бургомистру в глаза с вызовом. Роккокс выглядел уставшим, более бледным, чем обычно.

– Получал… где оно… ага. – Роккоксу было скучно вникать в ссоры художников. «Один из учеников Рубенса взбунтовался… даже странно, что это произошло только сейчас. Мэтр хочет раздуть из этой ссоры дело государственной важности, смотрит на меня, как Вильгельм Молчаливый на испанского солдата. Разве он имеет на это право? Разве не приносил я ему хорошие заказы, большие деньги? Как не ко времени вся эта суета», – с тоской думал Роккокс.

– Что будем делать? – продолжал напирать Рубенс, плотно усевшись в кресло перед необъятным столом бургомистра.

«Он действительно лишен всякого такта, наш великий художник». – Роккокс был настроен мрачно.

– Что. Вы. Собираетесь предпринять? – раздельно произнес Рубенс и помахал шляпой в воздухе.

Роккокс постарался ответить спокойно:

– Буйный гравер в карцере для дураков. Его лечат и читают над ним молитвы. Разве не достаточно? Вы теперь в безопасности.

– А если сбежит? Устроит еще одно покушение на мою жизнь? В Брюсселе правильно все поняли, спасибо небесам за мудрых правителей! Вы же прочли, ее высочество эрцгерцогиня дает поручение городскому совету Антверпена и вам: немедленно предоставить для меня стражу! За счет городской казны!

Но Роккокс оставался преступно, по мнению Рубенса, безразличным.

– Он уже две недели на цепи и под охраной, ваш гравер, – повторил бургомистр.

Ему хотелось выпроводить художника и заняться действительно важными делами, он начал терять терпение:

– Чего вы добиваетесь? Чтобы я его выгнал из города? Это невозможно… и несправедливо – суд признал расстройство его ума… мы живем по законам, а не как кому хочется.

Рубенс задумался, потом встрепенулся и встал.

– Я до сих пор передвигаюсь по городу один! По городу, где за порядок отвечаете вы, а этот ужасный человек уже дважды покушался на мою жизнь! – выкрикнул он. – Даже в Париже встревожены, даже ее величество королева-мать обеспокоена!

«Господи, – взмолился Роккокс мысленно, – городская казна нищает, порт бездействует. За три года почти двести богатых семей покинуло Антверпен. Скоро не с кого будет собирать подати! А в это время эрцгерцогиня, старая брюссельская курица, не находит себе других дел, как вникать в капризы и обиды придворного художника. Рубенс снова кричит про своих почитателей королевских кровей, и как же мне надоело его хвастовство! Все мои люди заняты, без устали проверяют грузы и счета, каждый день крики, ссоры, суды из-за конфискации товаров – вот оно, настоящее испытание!»

– Послушайте, господин Рубенс. Этот ваш, э-э-э…

– Злодей Ворстерман! Он собирался убить меня. Это не шутки! И в Париже и Брюсселе правители обеспокоены…

– Ворстерман болен. Мне сказали, он плачет в карцере день и ночь. Его лечат, обливают холодной водой три раза в день, кровопускание делают. Так мне доложили. И я спрошу про… э-э-э… как дела там, да, буду спрашивать каждый день.

Рубенс вплотную подошел к столу Роккокса:

– Дадите охрану для меня или нет? – Он помахал письмом эрцгерцогини перед носом бургомистра.

– Нет, – вздохнул Роккокс, опустив глаза.

«Тоска с художниками, вечно считают, что их дела самые важные на свете», – бургомистр простуженно кашлянул и повторил:

– Не дам, господин Рубенс. Во всяком случае, не сейчас. Вы хорошо знаете, что я вас ценю чрезвычайно, но сейчас нет людей, у меня совсем нет свободных людей для этого.

Рубенс сунул письмо за пазуху, прикоснулся к шляпе, сверкнув перстнями, и вышел не попрощавшись.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации