Текст книги "Когда мы вместе!"

– Сонечка, доченька, неужели это ты? – Нерешительно произнесла она.

Ей так хотелось обнять Соню крепко – крепко, расцеловать ее, поплакать от внезапного счастья.

– Я, здравствуй… Анна.

Анна вздрогнула, как от удара, услышав свое имя вместо «мама», покачнулась, притянула к себе Соню и разрыдалась. Она обнимала девушку, и плакала, и говорила, как она ждала ее все эти годы, что она ничего о ней не знала, как она любит ее и рада, что Соня вернулась домой. Наконец, Соня выпуталась из рук Анны, отстранилась немного.

– Я к вам только переночевать. Завтра я уеду.

– Как же так? Почему уедешь? Куда уедешь? – Растерянно повторяла Анна, вытирая слезы.

– Мама, ну, чего ты? Почему, да куда? Соня у нас теперь не простой человек! Она секретарь комсомольской организации института! Дела у нее, значит! Некогда ей! Давайте лучше поедим!

– Да, да! Пойдемте, кушать, дорогие мои! – Засуетилась Анна.

Во время ужина Соня рассматривала Анну. Она похудела, постарела, выглядит какой-то больной. Жалость кольнула в сердце. Соня никогда не задумывалась о том, как живется Анне. Только злоба и ненависть переполняли Соню, когда она вспоминала об этой женщине, вырастившей ее, ведь на ее месте должна быть мама, ее дорогая родная мама. И пусть Анна всегда была добра к ней, она ее ненавидит. Никаких других чувств у нее нет.

– Я, пожалуй, спать пойду, устала. Завтра рано вставать. Спасибо за ужин. – Соня поднялась из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

– Пойдем, Сонечка, я тебе постелю в комнате Прохора.

– В комнате Прохора! – Мысленно усмехнулась она. – В моем доме мне и места нет!

Она долго лежала, вспоминая свое детство. Сон не шел к ней. Эта комната когда-то была ее. Здесь она спала, играла своими немудреными игрушками и была по-детски счастлива в своем неведении, пока братья не разрушили ее мирок, рассказав о страшном сговоре отца и Анны. В тот день рухнуло ее счастье, закончилось ее детство. Только ненависть с того дня разъедала душу юной Сони.

Знакомство с Вадимом круто изменило ее жизнь. Когда она уехала с ним из родного города, ей стало немного легче. Любовь к Вадиму заслонила собой душевную боль. И вот теперь, он хочет бросить ее. Как же так? Ведь Вадим – единственное, что дает ей силы жить, она любит его, она не может потерять его.

Воскресное утро было прекрасным! Легкие ночные заморозки создавали хрустальную чистоту в воздухе, а яркое осеннее солнце освещало последнее золото деревьев, не упавшее еще на землю под порывами ветра. Золото под ногами, золото на ветвях. Соня шла, загребая шуршащую листву ногами. Великолепие природы рождало тихую грусть, тоску, щемящую душу. Казалось природа, умирая, напоследок хочет сказать: « Помните обо мне. Вы так восхищались моей красотой. Не забывайте обо мне».

Вскоре на пологом берегу ручья показался старый монастырь. Соня помнила его с детства, почерневшие стены, живописно смотрящиеся на фоне вековых елей. Что странно, деревья не изменились, такие же могучие великаны, а вот сама обитель, словно меньше стала, состарилась как-то. Соня шла дальше, она торопилась, боясь, чтобы решительность не покинула ее. Идти становилось все труднее, дорога закончилась перед монастырем, маломальские тропинки тоже потерялись в лесных дебрях, только ворчание воды в речке говорило о том, что идет Соня в нужном направлении. Темный хвойный лес, полусгнившие поваленные деревья – ничего здесь не напоминало о любимых веселых горах, о сказочных каменных истуканах.

Наконец, впереди, выше по течению, она увидела вросшую в землю избу. Дверь была до того мала, что попасть в дом можно было только низко пригнувшись.

– Вот где ведьма живет! – Не веря, что смогла найти, выдохнула Соня.

Она присела на большой камень, не решаясь постучать в дверь. Из задумчивости ее вывел странный голос, отрывистый, как птичий, шелестящий, как змеиный:

– Что сидишь? Заходи, раз уж пришла!

Соня вздрогнула. И до того ей страшно стало! Хотелось убежать отсюда без оглядки, но до смерти любопытно было посмотреть на эту самую ведьму.

– Загляну только, гляну и уйду. – Решила она, наклоняясь, чтобы пройти в ведьмину дверь.

Когда глаза немного привыкли к полумраку, царящему в тесной хибарке, Соня разглядела в углу, на ворохе каких-то тряпок, сгорбленную старуху.

– Что надо? Что пришла? – Услышала она все тот же неприветливый странный голос.

– Я? Да я…

– Говори, коль пришла!

Казалось, старуха заставляет Соню против воли говорить. И Соня ей подчиняется.

– Мой любимый ко мне остыл, а обещал жениться. Вот я и подумала, может, вы сможете мне помочь?

Из угла послышался каркающий смех.

– Как ты хочешь, чтобы я тебе помогла? – Казалось, старуха была довольна разговором, голос ее окреп.

– Приворожите его ко мне, вы же можете… Никак у меня семейная жизнь не складывается, а я замуж хочу, детей хочу…

Ведьма засмеялась:

– Так он же женат! Семья у него! – Старуха оживилась. – Жену-то куда девать будем? Потравим? – Разговор явно доставлял ей удовольствие.

– Не знаю… – Промямлила Соня.

– Врешь ты все! Все ты знаешь, все решила, все продумала! Только я так тебе скажу: никакое зелье тебе не поможет! Никогда ты счастлива с мужем не будешь! Ни семьи, ни детей тебе не видать!

– Почему?!? – Соня с ужасом вспомнила слова страшной цыганки.

Ведьма выдержала паузу и торжественно заявила:

– Потому что ты отца своего прокляла! Всех своих единокровных родственников до седьмого колена прокляла! Всех братьев, и себя тоже! А страшнее такого проклятья ничего нет! Чем ближе кровь, чем роднее, тем страшнее проклятье! Все вы помрете! Все вы прокляты!

У Сони в жилах застыла от ужаса кровь.

– Так вот почему Анна так испугалась, когда услышала ее слова! Она знала! – Промелькнуло в голове.

– Нет, нет! Подождите! Но ведь можно что-нибудь сделать?!? Я не знала, глупая была, молодая!

– Все вы так говорите. От молодых да глупых все зло и идет…

– Бабушка, милая, а вы можете то проклятье снять? Можете ведь?

– Ишь, запела! «Бабушка»! «Милая»! Давно меня так никто не называл! Все «ведьма», да «ведьма». Снять не могу. Больно сильно оно сделано. Переложить на другого могу… – В голосе снова чувствовалась усталость.

– На кого? – У Сони появилась небольшая надежда, что все обойдется.

– На родственника.

– Может, на Анну? – Подумала Соня. – На жену. – Сказала она ведьме.

– Я говорю, что на единокровного. На жену нельзя.

– А кто остался родной по крови? – Думала Соня. – Я, да Прохор. На него, что ли переложить?

И тут перед ней встал образ красивого, веселого парня, с фигурой отца, с лицом Анны. Его голубые глаза сияли счастьем, он что-то говорил ей, только слов она не слышала. Прошка…

– А что будет с тем, на кого это проклятье ляжет? – Спросила она ведьму.

– Помрет. Страшно помрет. – Довольно ответила старуха. – Ну, что молчишь-то? Давай скорее, решай!

– Родственников никаких уж не осталось. Я, да брат.

– Давай, на брата! – Оживилась ведьма.

Соня молча думала.

– Чем виноват Прохор? В детстве братья его обижали, в школе дразнили, друзей у него не было. Никто из ребят не хотел дружить с сыном приживалки, как называли его мать. А ведь ребенок был не виноват. А сейчас Соня хочет сломать ему жизнь просто так, за вину отца.

– Нет, не могу на брата.

– Тьфу! – Рассердилась старуха. – Иди тогда отсюда!

– Подождите, пожалуйста! Что же мне делать? Я на себя не могу… Я боюсь. Я жить хочу!

– А братья твои старшие, думаешь, жить не хотели?!? Боюсь! А когда те слова говорила, не боялась? А ко мне за отравой шла, чтобы жену своего полюбовника погубить не боялась?!? Чем ты лучше отца-то своего?

Когда Соня услышала эти слова, в глазах у нее потемнело.

– И, правда. Я никогда не думала об этом. Я всю жизнь ненавидела отца с Анной, что маму сгубили. А сама-то… Так же… – Ужас задуманного дошел, наконец, до ее сознания. Она помолчала, словно собираясь с силами.

– Переводите на меня. – Сказала Соня чужим, бесцветным голосом.

Старуха что-то долго бормотала, водила руками, что-то выкрикивала дурным голосом, наконец, обессиленная, рухнула на свое тряпье в углу.

– Все, иди. Сдохнешь скоро.

– Спасибо. – На бледном лице Сони появилась счастливая улыбка. – До свидания. Нет, прощайте!

Она открыла скрипучую дверь. Ей в спину старуха крикнула:

– Отраву брать будешь?

– Нет, конечно, зачем?

Соня распрямилась, вздохнула полной грудью воздух. Ей показалось, что она скинула с себя всю тяжесть прожитых лет. Она пошла вниз по ручью, размышляя о своей жизни. Зачем она живет? Всех вокруг она сделала несчастными: отца, Анну, Вадима, его детей, жену. И сама счастья не нашла и братьев погубила. Конечно, Никита и Павел погибли на войне, но, может, не прокляни она тогда отца, они были бы живы?

Соня добралась до старого монастыря. Силы совсем покинули ее, и она присела на скамью возле огромной раскидистой ели.

– Ну, вот. – Размышляла она. – Я скоро умру, пусть хоть Прохор останется жить. Пусть у него все будет хорошо. А мне и жить-то незачем. Вадим не вернется. Семьи у меня никогда не будет… – Слезы капали из глаз, но Соня даже не замечала этого.

– Можно я тоже здесь посижу? – К скамейке, где сидела Соня, неслышно подошла женщина, одетая во все темное.

– Садитесь. – Ответила Соня, пододвигаясь.

Женщина села рядышком и заговорила приятным тихим голосом:

– Я сюда перед вечерней молитвой прихожу. Сижу и думаю: «Господи, счастье-то какое! Живи и радуйся! Я такая счастливая!».

Соня удивленно подняла на соседку глаза:

– В чем ваше счастье? Вы в монастыре, наверное, живете? Что же в этом хорошего?

– В этом-то и счастье. Я за своих близких у Господа нашего милости прошу, молюсь за них. Господь милостив, он нас любит, за все прощает.

– За все?

Соня проговорила с монашкой долго. Когда стало темнеть, она спохватилась:

– Как же я пойду? Стемнеет скоро.

– А ты у нас заночуй. Матушка игуменья разрешит. Пойдем!

И она повела Соню в монастырь.

В понедельник Софья Александровна не вышла на работу. Дома она тоже не объявилась. Несколько дней ее подождали, затем уволили за прогулы. Прохор решил, что Соня, наконец, вышла замуж за своего главного инженера и уехала куда-то, никому не сказав, как она делала и раньше.

На закате дня пошел первый снег. Он прикрыл горы белоснежным покрывалом, сделав все вокруг чистым и непорочным. На скамье, возле монастыря, сидели две пожилые женщины.

– Хорошо-то как, матушка настоятельница!

– Да, хорошо! Благодать божья!

– Матушка, что новая послушница?

– Справная девушка.

– Хорошо.

– Да, благодать.

– Ну, слава богу, новые девушки в монастырь приходят.

– Слава богу! Приходят. Пойдем, сестра, и нам пора.

Женщины, поддерживая друг друга, неспеша затрусили по скользкой дорожке к своей обители, к своему священному храму, где служили Господу, молясь за весь род человеческий.

Порядочные женщины

– Я, Любовь Ивановна, как только познакомилась с вами, сразу поняла, что вы – порядочная женщина! – Прихлебывая из чашки горячий чай, говорила соседка с первого этажа.

– Ну, что вы, Калерия Юрьевна! Разве может кто сравниться по своей порядочности с вами? – Млея от комплимента, парировала хозяйка квартиры, где происходило чаепитие. – Вот скажите мне, кто еще, кроме вас, смог пожертвовать своим счастьем, лишь бы остаться чистой, непорочной девушкой?

– Да, уважаемая Любовь Ивановна, я, конечно, понимала, что нужно замуж выходить, семью заводить, но, как представила, что какой-то мужчина будет прикасаться ко мне! Нет! Не могу такого допустить! Не хочу! Так вот и прожила всю жизнь, одна! – В глазах соседки с первого этажа горел огонь превосходства.

– Как я восхищаюсь вами, дорогая Калерия Юрьевна! Остаться верной себе, своим принципам! А посмотрите, что молодые девки творят! Еще в школе начинают с парнями таскаться! Аборты делают! – Любовь Ивановна страшно выпучила глаза, округлив их до предела возможности. – Каждая вторая еще до свадьбы беременная!

– Да, да. Вы правы. Распущенность нравов, вседозволенность… Но есть и порядочные. Вот, например, взять вас, Любовь Ивановна. Вы, хоть и рано, но дочку свою в браке родили, как положено.

– Конечно, Калерия Юрьевна!

И хозяйка начинала загибать пальцы, наглядно доказывая соседке свою порядочность:

– Поженились мы в июле, значит, июль – раз, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март. – Любовь Ивановна с гордостью демонстрирует обе руки с одним торчащим пальцем. – В марте у нас родилась Людочка! Девять месяцев! – Подводит итог хозяйка, окончательно причислив себя к разряду «порядочных женщин».

Любовь Ивановна, конечно, несколько мухлевала при подсчете. Замуж она, действительно, вышла в июле, но 29 числа, а дочь она родила в марте, но второго марта! Так что первый палец и девятый, обозначающие беременность в законном браке можно разогнуть. И тогда становится очевидным, что расписались молодые по причине интересного положения невесты, вступившей в интимные отношения с женихом во время выпускных экзаменов в школе. Но, познакомившись с соседкой по подъезду с первого этажа, которая на каждом углу проповедовала порядочность, Любовь Ивановна принялась доказывать, что она тоже самая что ни наесть порядочная женщина.

Людмила, дочь Любови Ивановны, обхватив голову руками, сидела в своей комнате, слушая этот ежесубботний бред. Терпеть эту глупость у нее больше не было сил.

– Пойду сейчас к ним, выйду, и скажу: «Надоело слушать ваши идиотские разговоры! Я гулять пошла! В бар! К мужикам!!».

Людмила оделась, посмотрела в темнеющее окно на улицу, по обе стороны которой начинали «расцветать» неоновые фонари, сливаясь в одну сплошную горящую ленту вдалеке, вздохнула и, заглянув в комнату матери, произнесла:

– Мамочка, я в библиотеку пойду.

– Так поздно уже! – Удивилась мать.

– Библиотеки, мама, сейчас работают круглосуточно! – Соврала на ходу Люда, поспешно закрывая за собой дверь.

Когда дверь захлопнулась, ей стало легче, словно она убежала от чего-то, что ей не давало дышать, давило и угнетало со страшной силой.

– О! Люсик! Привет! – Услышала она рядом веселый голос подруги Нонны, живущей в квартире напротив, – ты чего тут? Заболела что ли? Ну и видуха у тебя!

Ее веселый, жизнерадостный голос стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. И Людмила разрыдалась.

– Да, что с тобой? Ну-ка, пошли ко мне, поговорим! – И Нонна решительно повела подругу к себе, обняв ее за плечи и приговаривая какую-то ласковую чепуху.

– Люсик, да что случилось-то? – Дав подруге возможность пореветь, допытывалась она. – Чаю хочешь?

– Нет!!! Только не чай!

– Ты что так орешь-то? Не хочешь чаю, есть коньяк. Мы с Ромкой вчера не допили.

– Извини, Нонночка. Нервы. Мама снова с этой Калерией чай пьют. Не могу больше их слушать! Не могу!

– А! Сегодня же суббота! Я и забыла, что у вас лекция на тему морали и распущенности.

– И порядочности.

– Мне кости уже перемыли?

– Нет, не успели. Я ушла.– Шмыгала носом Люся.

– Как тебя выпустили, в такое-то время?

– Обалдели от моей наглости. Я сказала, что иду в библиотеку! Пока они соображали, я ускользнула. Не могу больше, с ума с ними сойду! – Людмила снова принялась плакать.

– Куда-куда?!? В библиотеку? – Нонна рассмеялась громко, по-хозяйски, не боясь, что сейчас кто-нибудь ей сделает замечание, вроде: «Так громко девушкам смеяться неприлично! Это признак дурного тона!».

Нонна понимала подругу, но чем помочь – не знала. Мать не отпускала ее ни на минуту. Везде таскалась за ней. У Люды даже друзей-то не было. Дружба девушек тоже была для матери костью в горле. Но тут она была бессильна, Нонна не обращала внимания на вопли Любови Ивановны:

– Ты что к нам лезешь, прошмандовка?!? Занимайся своими любовниками, а про Людочку забудь! Она порядочная девушка, не чета тебе, шалава! – Периодически неслось с девятого этажа, где жили Людмила с матерью и Нонна, до первого, где находилась квартира Калерии Юрьевны.

Надо сказать, претензии матери имели под собой основание. И основание такое увесистое. Нонна, девушка одинокая, как и Люда, дожив до 30 лет, своей семьи не имела. Но, если Людмила не была замужем по причине отсутствия кавалеров, то Нонна – из-за своей нерешительности: ну, не могла девушка решить, на ком ей остановить свой выбор! Лифт регулярно доставлял на девятый этаж новых кавалеров, оповещая об этом соседок лязганьем и грохотом. Любовь Ивановна, прилипнув к двери, подсчитывала Нонкиных любовников, целясь в дверной глазок. По ее приблизительным подсчетам, соседка меняла ухажеров со скоростью раз в два месяца.

Сама Нонна делила приходящих мужчин на три категории: гражданские мужья, временные сожители и случайные знакомые. Мужей Любовь Ивановна насчитала пять штук, сожителей – около десятка, а про случайных – и говорить не стоит! Личная жизнь крайне распущенной соседки давала богатую пищу для пересудов за субботним чаепитием.

– Да, дорогая Любовь Ивановна, вы, как порядочная женщина, и дочь свою воспитали достойно. Такая девочка культурная, по библиотекам ходит! 25 лет, а честь свою хранит!

– Да, я такая, да, она у меня такая, да, мы такие. – Млела от похвалы мать Людмилы. – Уж за дочь свою я спокойна: в подоле ребенка не принесет! Никогда! Она очень порядочная! Мое воспитание!

Людмила тем временем, утирая слезы, попивала коньячок из красивой бутылки и жаловалась подруге на свою жизнь.

– Что делать? Как жить? Она же меня с работы встречает! Надо мной смеются все! Какие женихи?! Никакого житья нет. Хоть бы уехать куда…

– Ну, так и поезжай! – Не видела проблемы Нонна.

– Куда?!?

– Да хоть куда! Мало ли куда можно уехать? В Египет, например. Ты же в отпуске? Малышня на каникулах!

Людмила третий год работала учителем младших классов в школе, работа ей нравилась, дети ее любили, родители тоже были довольны молодой учительницей, обожающей литературу и поэзию. На работе она отдыхала душой, забывала о своих проблемах, о сующей повсюду нос матери. Отпуск, длиной в два месяца не радовал ее, а ужасал.

– А, что? Серьезно! Я решила на две недельки в Хургаду сгонять, поехали вместе! Знаешь, там на каждом углу бой-френдов предлагают! Такие мальчики! Такие мальчики! – Нонна со стоном выдохнула, прикрыв глаза. – Поехали! Познакомимся там с кем-нибудь, оттянемся!

– Нонночка! Что такое ты говоришь? Кто меня пустит, да еще с тобой! – Удивляясь наивности подруги, воскликнула Людмила.

Нонна согласно закивала головой. Конечно, мать костьми ляжет, чтобы не отпустить Люду в отпуск. Она жалела подругу. Люда и так была не из красоток: обычная девчонка, худенькая, робкая, затюканная своей матерью. Парни к ней не клеились, тем более, на работе, в школе, подходящих вариантов не было, а все остальное время рядом была мамаша, зорко следящая за моральным аспектом проблемы. А годы шли, уже хочется иметь семью, детей. Но мама поставила условие: невеста дочь, став женой, должна уйти жить к мужу, как положено в порядочных семьях, предоставив маме, то есть ей самой, право отдыхать на старости лет в тишине двухкомнатной квартиры, тем самым поставив жирный крест на счастливом будущем своей дочери. Где же ей найти хорошего парня, да еще с жилплощадью?

– Я к тете Соне поеду!

– К какой еще тете Соне? – Удивилась Нонна.

– К папиной сестре. Когда я маленькая была, родители меня к ней в деревню на все лето отправляли. Но я все – все помню! Там хорошо! А как папа маму бросил, я там больше не была, ни разу. И писать мама не разрешала тете. Жива ли она? Слушай, а поехали к тете вместе! Маме не скажем!

– Ты что, Люсик? Что выдумала? Какая деревня? Все в цивилизацию ломятся, а ты в глушь, к коровам! Тебе мужика нормального искать надо! А ты – в деревню!

– Ой, Нонночка, какой мужик! Мне от мамы бы отдохнуть хоть немного. Не могу я больше так жить, да еще эта Калерия привязалась со своей порядочностью! Никто замуж не взял, так сейчас гордится, что старая дева! А мужики везде есть, даже в деревне, не только в Египте твоем!

– Я, Люсик, если когда замуж и соберусь, так только за директора, ты же меня знаешь. Я комфорт люблю, благосостояние, ну и все отсюда вытекающее…

– Смотри в египтянина не влюбись.

– Да ты что! – Засмеялась Нонна. – Это же не мужики, а так, потрахунчики, на время.

Людмила смотрела на подругу. Когда Нонна смеялась, она становилась еще красивее. В Нонне все было прелестно, как-то соразмерно, правильно. Ее фигура выделялась на фоне модных худышек: высокая, статная, с благородной осанкой, она напоминала древнегреческую богиню. Красивое лицо с мягким подбородком, смелый взгляд серых лучистых глаз, копну кудрявых пшеничных волос невозможно было забыть, увидев хоть раз. Если к портрету добавить еще необыкновенную сексуальную привлекательность, то можно представить себе, какое действие на мужчин производила Нонна, подруга Люси, кошмар повернутой на морали мамы Людмилы.

Появление Нонны, где бы то ни было, производило на мужчин шоковое впечатление, но шок со знаком плюс. Если красивую женщину можно сравнить с элегантной яхтой, то образ Нонны ассоциируется с белоснежным кораблем, причем, многопалубным. Ее монументальная красота привлекала восхищенные взгляды мужчин, находящихся в зоне ее досягаемости. Замечали ее на первой секунде, влюблялись на пятой, замуж звали через полчаса.

На фоне своей шикарной подруги Люся смотрелась бедновато: рост – средний, грудь – маленькая, вес – как у цыпленка, личико – круглое, с милыми ямочками, глаза – карие, волосы тоже коричневые. Но ничего особо впечатляющего, ничего такого, что било бы наповал, как говорится, ниже пояса в ее внешности не было. Милая, скромная, воспитанная на классической русской литературе, Людмила не пользовалась популярностью у противоположного пола.

Вскоре подруги расстались. Люда оставила Нонне адрес тети, так, на всякий случай, взяв с нее клятвенное обещание ничего не говорить маме. Этой же ночью, крадучись, она собрала чемодан и с рассветом выскользнула за дверь. Прислушалась. Тихо. Значит, мама спит. Лифт вызывать побоялась, вдруг своим грохотом он разбудит маму. И осторожно стала спускаться по лестнице. Оказавшись на улице, еще по-утреннему полупустой, вздохнула всей грудью, поставила чемодан на колесики и, неторопясь, покатила его по тротуару в направлении Савеловского вокзала, располагавшегося неподалеку. Через пару часов она уже сидела в поезде, который мчал ее со скоростью 40 км в час, в мир ее счастливых воспоминаний и радостных детских впечатлений.

По мере ее удаления от матери, лирическое настроение вытеснялось беспокойством: как встретит ее тетя, узнает ли, примет ли? Когда объявили о нужной станции, Людмила вовсю уже ругала свой авантюризм, жалея о своем безрассудном поступке. Но, делать нечего, надо идти дальше, двигаться, как говорится, вперед.

Но этому самому движению препятствовали многие факторы: тяжелый чемодан никак не хотел катиться по неровной дороге, прыгая то влево, то вправо, заваливаясь то на левый бок, то на правый. От этого зигзагообразного движения, будто ожившего чемодана, стали нестерпимо болеть запястья рук. Ногам тоже было мало комфорта в неудобной обуви.

– Что же я кроссовки не надела, дурочка? – То и дело оступаясь на проселочной дороге, ругала себя Людмила.

Наконец, она доплелась до автобусной станции, в последний момент успела залезть в старенький автобус, плюхнулась на свободное сиденье справа от водителя и, вытянув в проход ноги, почувствовала себя почти счастливой.

Глядя на мелькающий пейзаж за окном, она вспоминала, как маленькой девочкой ездила этой самой дорогой к папиной тете, женщине одинокой, доброй и ласковой.

– Как она? Тете Соне, наверно, уже около 60. Может, болеет? А, может, вообще, умерла уже? – Сердце беспокойно заколотилось в груди.– Я даже ни разу не написала ей, боялась маму ослушаться.

Наконец, подпрыгнув на последнем ухабе, автобус затормозил и все пассажиры, резко подавшись вперед по инерции, повскакивали со своих мест, стараясь побыстрее выйти на свежий воздух. Но не тут то было! Путь движения им перегородил Люсин чемодан, намертво застрявший под передним сидением, напротив того места, где сидела Людмила. Она пыталась вытянуть его оттуда, дергая за ручку, но зловредный чемодан даже на сантиметр не сдвинулся. Толпа, лишенная возможности выбраться из автобуса, стала проявлять признаки беспокойства. Задние напирали на передних, не понимая причину задержки.

– Да погодите вы! Тут барышня городская свой багаж вытащить не может!

У Людмилы на глазах от бессилия выступили слезы. Чемодан не поддавался.

– Ну, так помогите ей! Что нам тут ночевать, что ли?

– Ты, милок, и помогай. А мы, старухи, чем поможем?

– Как я туда проберусь-то, вы же весь проход законтропупили! – Весело перетекало в автобусе от начала в конец, любовно, на распев, выговаривая «о» в каждом слоге.

Наконец, молодой советчик придумал, как добраться до горе-путешественницы. Перешагивая через спинки сидений, он без труда оказался рядом с Людмилой. Поняв причину бессовестного поведения чемодана, он сказал:

– Да не дергай ты его! Отпусти ручку-то! Вон, колесо в пружине застряло.

Он засунул руку под сидение, что-то там пошарудил, и через секунду чемодан, обретя свободу, находился на автобусной остановке. Людмила стояла, закрыв глаза от избытка чувств, не замечая людей, которые выходили из автобуса и двумя ручейками обтекали ее с двух сторон, торопясь по своим домам.

– Как хорошо здесь! – Она глубоко вдыхала деревенский воздух, словно хотела пропитаться, наполниться им полностью.

На ум пришли Есенинские строки:

– Сыплет черемуха снегом,

Зелень в цвету и росе.

В поле, склоняясь к побегам,

Ходят грачи в полосе.

– Вы к кому, девушка, приехали-то? – Вернул ее к реальности мужской голос, резко вторгнувшийся в лирическое настроение романтической натуры.

– Я? Я к тете приехала, к Антоновой Софье Никитичне. Ой, спасибо вам, что вытащили мой чемодан. Может, вы ее знаете? – Выдала скороговоркой Людмила, перескакивая с одной мысли на другую.

– Люська, ты что ли?!? – На его лице дежурно-вежливое выражение сменилось заинтересованным изумлением.

– Да… Я. А вы?… – Удивленно промямлила Людмила.

– Виталий я, Зацепурин! Виталик! Что не помнишь? Ну, в детстве мы всегда с тобой бегали, когда ты приезжала. Помнишь?!?

– Виталик? Ух, какой ты стал!

– Какой? – Самодовольно улыбаясь, спросил друг детства.

– Большой… Красивый… – Засмущалась Люся. – Изменился…

– А ты – практически нет, не изменилась. Как была косорукая, так и осталась! Надо же, чемодан так под сиденье затолкала, что все пассажиры в автобусе застряли! – Смеялся Виталий. – Пошли, провожу. Рядом никак живем!

Он подхватил чемодан за ручку, так как везти его по поселковой улице было невозможно, и энергичным шагом направился вверх по дороге, на улицу Нагорную, где жил сам и жила тетя Людмилы – Софья Никитична. Люся с трудом поспевала за молодым человеком.

– Люська, ты, что так давно не приезжала-то?

– Долго рассказывать. – Задыхаясь от быстрой ходьбы, выдавила девушка.

– А я никуда не тороплюсь! – Бросил он назад, не сбавляя шаг.

– Раз не торопишься, иди потише! Я не могу бежать за тобой!

Виталий удивленно смотрел на запыхавшуюся подругу детских лет.

– Что сразу не сказала-то?

Он остановился, давая ей возможность отдышаться.

– Почти пришли. Вон, – он указал рукой на гору, – мой дом. Я один там живу. Отец себе коттедж отгрохал, там, за рекой. – Он махнул в другом направлении. – Но я туда не хочу, мне в старом доме больше нравится. Ну, что? Дальше двинем?

– Так ты, что, один живешь? – Удивилась Людмила.

Виталик был немного старше ее, года на два-три. Если ей уже 25, значит, ему – еще больше, быстренько прикинула она.

– Давай, я к тебе как-нибудь приду в гости и поболтаем. Ты надолго приехала?

– Не знаю даже. Думала, месяца на два. А как получится – не знаю. Ты приходи, конечно!

Вот крыльцо дома тети Сони. Виталик поставил чемодан, попрощался и направился к своему дому, чуть дальше по улице, оставив Людмилу у калитки. Она смотрела на дом. Все такой же, каким она его помнила с детства. Может, облупился немного, облез как-то. Но цвет все тот же. «Морская волна» – назвала его тетя Соня. Белые наличники окон делали дом нарядным, прекрасно сочетаясь с этой самой «морской волной».

– Надо бы обновить, покрасить. – Пришла мысль в голову.

Калитка все так же закрывалась на петельку из проволоки, которая накидывалась на ближайшую частоколинку. Людмила сняла петельку, отворила калитку и, не спеша, поднялась на крыльцо.

– Как встретит меня тетя? Вдруг и видеть не захочет? Скажет, что я ее бросила? – С волнением думала она.

Робко постучала. Тишина. Постучала посильнее. Опять тихо.

– Подожду, может, ушла куда.

Людмила села на ступеньку крыльца, задумалась, вспоминая детство. Далекие, но такие теплые воспоминания всплывали из памяти.

– Как я могла, почему не приезжала к ней все эти годы? Может, она нуждалась во мне, в помощи? Эх, мама, мама. Всегда ты в мою жизнь вмешиваешься.

Время шло, тети все не было. Людмила начала переживать.

– Ну, где же она? Господи, а вдруг тетя Соня умерла? Нет, быть такого не может. Виталька бы знал, сказал бы…

На улице стало смеркаться. Окна в доме смотрелись темными, неприветливыми пятнами.

– Что же делать? Как-то надо попасть в дом, а завтра пойду узнавать про тетю в управление.

Тут она вспомнила про тайничок, где тетя хранила запасной ключ от дома, так, на всякий случай. Людмила встала, дотянулась до секретной досочки и с замиранием сердца стала водить пальчиком, пытаясь нащупать гвоздик, на котором должен висеть ключ.

– Ура! Есть, есть ключ! Как здорово, что тетя Соня не убрала его! – Радовалась Людмила, открывая старый замок на двери.

Ключ провернулся два оборота и дверь с легким скрипом отворилась.

Вот он, деревенский дом ее детства. С бьющимся сердцем она жадно разглядывала стены, обстановку, потолок, оранжевый абажур с кистями над столом в гостиной, как называла эту комнату тетя. Те же вышитые занавески на окнах, беленая печка, вот только новый диван у стены. Старый, обтянутый черным потрескавшимся дерматином, видно, совсем развалился. Она заглянула в спальню тети. Те же иконки в углу, та же гора подушек на кровати. Наконец, она дошла до своей комнаты и застыла на пороге. Сердце сжалось от далеких воспоминаний. Здесь все осталось по-прежнему, ничего не изменилось. Ее кровать с никелированными спинками и коврик над кроватью. Этот коврик купил для Люды отец, когда он еще жил с ними, пока не уехал куда-то, не пропал в неизвестности. Этот самый коврик Люда чаще всего вспоминала, когда думала о деревне. Она считала, что это самое настоящее произведение искусства. Может, так и было. Коврик был небольшой, как раз по длине кровати. На нем была выткана красочная картина: по ярким джунглям неторопливо шел слон. Именно шел, медленно, спокойно, с чувством собственного достоинства, аккуратно раздвигая хоботом лианы и огромные папоротники. На шее, за ушами слона на красной подстилке сидел мальчик-погонщик. Но он слона никуда не гнал, незачем было. Слон сам вез мальчика куда надо, давая ему возможность насаждаться необыкновенной красотой тропического леса. Слева и справа от слона были вытканы пальмы, на которых резвились обезьяны, в траве пряталась большая черепаха, всюду порхали диковинные птицы, цвели прекрасные цветы.