Текст книги "Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт"

Сегодня невозможно найти лучшего друга, чем Анна. Возможно, из-за того, что она росла медленно, связь между нами стала еще сильнее. Никто не смеет сказать нам ничего плохого друг о друге, и, хотя наши мысли и поступки не всегда совпадают, мы все равно уважаем мотивы друг друга, и между нами установился тот тип симпатического понимания, который делает настоящее недопонимание невозможным.

Доктор Дрейпер твердо считал, что для Франклина было бы лучше снова начать работать и вести, насколько это возможно, нормальную жизнь с привычными для него интересами. Даже если он утомлялся, все равно это шло на пользу его здоровью.

В январе прошлого года Франклин принял предложение мистера Ван Лира Блэка стать вице-президентом балтиморской компании Fidelity and Deposit Company, возглавив офис в Нью-Йорке, и проработал там до самой болезни. Мистер Блэк был его добрым другом и держал для него место, пока он не поправится.

Мистер Хоу считал, что единственный способ заинтересовать моего мужа – это как можно больше обсуждать с ним политику. Эта задача казалась мне почти невыполнимой. Но Луис снова и снова убеждал меня заняться политической работой. Я не могла придумать, как это сделать, но за весну пару раз виделась с молодой женщиной, которая была мне очень интересна. Ее звали Марион Дикерман. Ее волновали условия труда женщин, а еще она работала школьной учительницей. Я тоже интересовалась условиями труда женщин, как и в девичестве. Миссис Джеймс Лис Лэдлоу пригласила меня пообедать в Женской профсоюзной лиге и стать ее участницей. Я вступила в эту организацию и состою в ней до сих пор. На том обеде я во второй раз встретилась с несколькими дамами, с которыми познакомилась в Вашингтоне на Международной конференции работающих женщин, и мы начали общаться. Я всегда остаюсь на связи с этой группой. Многие из них интересовались политикой, и вскоре я обнаружила, что Марион Дикерман тоже разделяет этот интерес.

Благодаря знакомству с мисс Дикерман я повстречалась с ее подругой Нэнси Кук. Мисс Кук пригласила меня председательствовать на завтраке по сбору средств для женского отделения Государственного комитета Демократической партии. Я отчасти выполняла свою работу в Лиге женщин-избирателей, но никогда еще ничего не делала для политической организации и не выступала с речью на серьезных собраниях. Здесь я оказалась во главе стола на обеде, не имея ни малейшего представления о том, что нужно говорить и чем на самом деле занимается организация. Так началась близкая и крепкая дружба с мисс Дикерман и мисс Кук, благодаря которым я познакомилась с мисс Харриет Мэй Миллс и миссис Кэролайн О’Дэй и начала работать с женщинами из Демократической партии штата Нью-Йорк.

Мы переехали в Гайд-парк с багажом и провели там все лето, кроме того времени, когда я возила младших детей в Фэрхейвен подышать свежим воздухом и искупаться в море. Я проводила с ними не все время, но там осознала, что у меня есть два маленьких сына, которые должны научиться плавать, ездить верхом и разбивать лагерь. Я никогда ничем подобным не занималась. Я ездила верхом в детстве и до двадцати лет, но это осталось далеко в прошлом. В то время я не была уверена в своих физических способностях. Я могла войти в воду вместе с мальчиками, но плавать не умела. До меня начало доходить, что, если я хочу устроить младшим сыновьям нормальную жизнь без отца, который мог бы заниматься с ними, мне придется стать гораздо более общительной и многогранной, чем прежде.

Все то лето в Гайд-парке мой муж изо всех сил старался стать более активным человеком. Он научился пользоваться костылями и ходил каждый день, чтобы обрести уверенность. Каждое новое дело требовало не только решимости, но и больших физических усилий.

Осенью 1922 года я повела Эллиота в школу Гротон. Я сама отвезла его, распаковала вещи и оставила в одиночестве еще гораздо более несчастного маленького мальчика, каким в свое время был Джеймс. Мне казалось, что младший успокоится и привыкнет, как и старший. Он был гораздо лучше подготовлен к работе, ведь проучился целый год в школе Бакли с ощутимым успехом. Экзамены он сдавал без всяких условий. Но мои надежды были напрасны: Эллиот не полюбил школу так же, как Джеймс.

Когда мы вернулись в Нью-Йорк, мой муж жил там по обычному для делового человека распорядку. Теперь у него был шофер, который каждый день возил его из офиса домой.

Благодаря своему интересу к Лиге женщин-избирателей, Женской профсоюзной лиге и Демократическому государственному комитету, где я стала председателем финансового комитета, я начала налаживать контакты в политической сфере, о которых мне говорил Луис. В день выборов я привозила людей на избирательные участки на машине. Я начала много узнавать о партийной политике в маленьком городке. Местами он казался довольно грязным. Я работала с нашим окружным комитетом и заместителем председателя. Я видела, как в день выборов люди берут деньги или их эквивалент за свои голоса и насколько эта партийная машина приспособлена к мошенническому бизнесу. С другой стороны, я видела тяжелый труд, бескорыстное служение обществу и прекрасных людей в неожиданных местах. Я снова поняла, что люди редко бывают исключительно хорошими или исключительно плохими и что мало кто из них не способен время от времени подниматься на вершину.

Мы отказались от медсестры и не обращались с Франклином как с инвалидом. Анна переехала в большую комнату, и в доме стало куда больше места, когда Джеймс и Эллиот уехали на учебу. По праздникам мы обычно отправлялись в Гайд-парк. В целом, семейные отношения стали проще. Анна продолжала рассказывать мне о своих горестях, испытаниях и невзгодах вдали от дома, а я стала более разумно заниматься хозяйством.

Каждую осень во время футбольного сезона у школьников происходил в среднем один несчастный случай, из-за чего мне приходилось привозить их домой или отвозить в больницу. Конечно, дома дети тоже болели часто, но здоровье моего мужа в целом оставалось хорошим, а я не болела с момента рождения Джона. У меня вообще не было времени думать о болезнях.

Зимой Франклину приходилось уезжать на юг, поэтому две зимы мы жили в плавучем доме и ходили во флоридских водах. Иногда я ненадолго ездила к нему. Так я впервые увидела Юг зимой. Я никогда не считала зимний отдых или бегство от холода важной частью жизни, а теперь воспринимала это как необходимость, а не как прихоть. Я пробовала ловить рыбу, но у меня не было ни нужных навыков, ни везения. Когда ночью мы бросили якорь и подул ветер, мне стало жутко. Красота луны и звезд только добавляла странности темным водам и тропической растительности, а иногда бывало гораздо холоднее и неуютнее, чем в рассказах о солнечном Юге. Ки-Уэст оказался единственным местом, которое, по моим воспоминаниям, обладало настоящим очарованием.

В Нью-Йорке я довольно регулярно работала в женском отделе Государственного комитета Демократической партии, и мне это нравилось. Я гордилась своей полупрофессиональной работой. Мы решили создать небольшую газету мимеографическим способом, в чем мистер Хоу оказал мне немалую помощь. В конце концов мы ее напечатали, и, пытаясь добиться окупаемости, я узнала много нового о рекламе, тиражах и верстке. У мистера Хоу я научилась набирать оригиналы для печати, и, хотя он не считал, что я способна писать статьи для передовиц, приобрела солидный опыт планирования, склеивания и других навыков.

Мисс Кук, мисс Дикерман и я стали друзьями точно так же, как мы с мисс Лейп и мисс Рид впервые сошлись благодаря общей работе. Это один из самых приятных способов завести и сохранить друзей.

Многих своих старых друзей я видела редко, потому что они вели более или менее светскую жизнь. Я полностью выпала из этого круга общения, поскольку мы совсем не выходили в свет. Время от времени я ходила в театр с подругой, но свободных часов у меня было немного. С самой войны меня интересовала настоящая работа, а не дилетантство. Постепенно я обнаружила, что все больше и больше интересуюсь рабочими и все меньше и меньше – своими старыми товарищами, которые занимались самыми разными делами, но только не профессиональной работой.

Постепенно завязалась дружба с молодой парой, которая жила в округе Датчесс, штат Нью-Йорк, недалеко от нас, – мистером и миссис Генри Моргенто-младшим. Они были моложе, и, возможно, из-за этого мы поначалу редко виделись. У нас было много общих интересов в округе, поэтому мистер Моргенто и мой муж сближались все больше и больше. В конце концов миссис Моргенто начала работать в женском отделе Государственного комитета Демократической партии, и мы с ней постепенно прониклись друг к другу теплыми чувствами. Все хорошее тем лучше, что созревает медленно, но сегодня дружба с Элинор и Генри Моргенто – одна из тех вещей, которые я ценю больше всего.

За эти годы я познакомилась еще с миссис Кэрри Чэпмен Кэтт, миссис Реймонд Браун, миссис Луис Слейд, миссис Генри Годдард Лич, Лилиан Уолд, Мэри Симкович и многими другими женщинами, которые оказали на меня большое влияние. Всем им я всегда буду глубоко благодарна за то, что они открыли так много новых путей для мысли и работы.

Я начала время от времени выступать с речами, и несколько раз меня сопровождал Луис Хоу. Он садился в конце зала и давал мне указания, что и как я должна говорить. У меня была дурная привычка неуместно смеяться, когда я нервничала. Луис избавил меня от нее, показав, насколько глупо это звучит. Его совет был таков: «Если хочешь что-то сказать, то скажи и просто сядь».

Под руководством миссис О’Дэй – заместителя председателя Комитета Демократической партии штата – я каждое лето выполняла организационную работу вместе с женщинами-демократами штата. Обычно я приходила либо с мисс Дикерман, либо с мисс Кук и сама оплачивала дорожные расходы, как и миссис О’Дэй. Поскольку женщинам было трудно собирать деньги, мы считали, что все расходы следует сократить. Мисс Кук творила чудеса экономного управления. Всю работу среди женщин начала мисс Харриет Мэй Миллс, которая много лет была лидером штата Нью-Йорк и представительницей Демократической партии. Даже выйдя на пенсию с поста заместителя председателя госкомитета, она откликалась на каждый призыв о помощи. Я всегда была рада такому опыту, потому что он позволил мне хорошо узнать наше государство, людей, которые в нем жили, сельские и городские условия.

После болезни мой муж стал президентом Фонда бойскаутов, президентом Американского строительного совета, председателем кампании Американского легиона и занимался рядом других дел вне политики. Его единственное политическое мероприятие того периода состоялось летом 1922 года, когда он помог убедить Эла Смита снова баллотироваться на пост губернатора.

Он был совершенно здоров и жил нормальной жизнью, единственным ограничением была неспособность ходить. В целом его физическое состояние улучшалось год от года, пока он не стал в чем-то даже сильнее, чем до болезни. Зимой он всегда уезжал на некоторое время, а летом – в длительный отпуск, стараясь в каждом случае либо лечиться, либо, по крайней мере, делать упражнения, которые помогали ему лучше передвигаться. Весной 1924 года, перед заседанием Национального съезда Демократической партии в Нью-Йорке, Эл Смит, который был кандидатом в президенты, попросил Франклина руководить предвыборной кампанией. Тогда мой муж впервые оказался на публике после болезни. Нужно было выполнить тысячу и одну небольшую задачу, и Луис тщательно планировал каждый шаг.

Меня попросили возглавить комитет, который должен был представить комитету по резолюциям съезда несколько пунктов партийной программы, представляющих интерес для женщин. Это стало новым шагом в моем обучении. Теперь я немного разбиралась в местной политике, многое знала – благодаря Лиге женщин-избирателей и своей работе в демократической организации – о законодательном органе штата и его политике, и мне предстояло впервые увидеть, на каком месте стоят женщины, когда речь заходит о национальном съезде. Они стояли за дверью во время принятия всех важных собраний и ждали. Я все же внесла свои резолюции, но как тщательно их рассмотрели, остается загадкой.

До меня доходили слухи о всевозможных маневрах и о том, что обсуждали мужчины, но большую часть времени на съезде я сидела и вязала, страдала от жары и желала, чтобы все это поскорее закончилось.

На этом съезде я впервые увидела Уилла Роджерса, когда он однажды, проходя мимо лоджии, спросил: «Вывязываете имена будущих жертв гильотины?» Мне захотелось сказать, что я почти готова обрушить любое наказание на головы тех, кто не смог довести съезд до конца.

В конце концов, несмотря на все, что можно было сделать, несмотря на великолепную речь моего мужа о выдвижении кандидатов и убедительность и влиятельность многих других, присутствующих на съезде, Эл Смит проиграл праймериз. Мой муж изящно вышел из политической борьбы, хотя и произнес пару речей для Джона Дэвиса.

Так и закончились первые этапы воспитания Элеоноры Рузвельт, как в жизни, так и в политике.

Часть II
Я помню об этом

Глава 13
Частная жизнь государственных служащих

Когда я начинаю писать эту книгу, мне кажется, что она гораздо сложнее предыдущей. Во-первых, это уже не просто моя автобиография. Большинство людей в первую очередь будет интересовать то, что я могу рассказать о своем муже.

Надеюсь, я смогу изложить ряд впечатлений, которые помогут понять течение истории в те сложные годы. То, что я хочу написать, расскажет о Франклине, как о личности и внесет определенный вклад в понимание его жизни, характера и целей.

Я не утверждаю, что смогу поведать о жизни Франклина максимально объективно, но уверена, что знаю то, чего никто другой не может знать. Невозможно прожить с человеком столько лет и ничего о нем не выяснить, хотя никто и никогда не сумеет полностью изучить другого человека. Кто-то может знать некоторые стороны характера Франклина или отдельные грани его личности лучше меня. Но, если я смогу внести свой вклад личными знаниями, то помогу дополнить истинную картину для будущих историков.

Книги, уже написанные о Франклине, ясно показывают, что каждый излагает его историю со своей точки зрения, и что мой муж был особенно восприимчив к людям и отражал того, с кем общался, даря каждому свое впечатление. Поскольку он не любил вести себя неприветливо, то старался внушить каждому собеседнику, будто понимает его интересы.

Мне часто говорили, что Франклин вводит в заблуждение. Даже когда люди не обличали эту мысль в такое количество слов, порой мне казалось, что после беседы он оставлял их с чувством, будто полностью с ними согласен. Я знала, что это не так, а люди удивлялись, когда позже его действия расходились с их представлениями.

Подобные недоразумения возникали не только из-за того что Франклин не любил казаться недружелюбным, но и из-за того, что всегда проявлял интерес к чужой точке зрения и был готов ее выслушать. Если ему казалось, что человек выражает свое мнение структурировано и четко, он кивал и часто приговаривал: «Понятно» или что-то в этом роде. Это не означало, что он убедился в истинности аргумента или хотя бы полностью его понял. Он лишь оценил способ его представления.

Есть еще один факт, который мало кто осознает: президент Соединенных Штатов узнает больше всесторонней информации, чем большинство людей, которые к нему приходят, хотя любой из них может знать свою тему лучше, чем он. Президент, однако, должен иметь общую картину с учетом всех соображений, в то время как другие люди думают в первую очередь о собственных идеях, планах и об ответственности за конкретное дело, которое надеются выполнить. Это обстоятельство возлагает на президента обязанность собирать все возможные точки зрения, часто выслушивать противоречивые идеи, а затем принимать решение. Это одна из самых трудных вещей, которые приходится делать президенту.

Кроме того, тот факт, что он не может испытывать личной преданности сильнее, чем ко всей нации целиком, иногда заставляет задуматься о его лояльности к друзьям. Однако человек, занимающий пост президента Соединенных Штатов, должен прежде всего думать о том, что он считает величайшим благом для народа и всей страны.

Я знаю, Франклин всегда думал о том, что говорят люди, но я никогда не встречала человека, на которого другие люди оказывали бы меньшее влияние. Он просил совета у очень многих людей, но только потому, что стремился узнать разные точки зрения, которые могли бы помочь ему принять окончательное решение, и их он просеивал через собственные знания и чувства. Но как только он принимал решение, люди льстили себе, думая, что повлияли на это.

Франклин часто просил моей помощи, чтобы увидеть отражение мыслей других людей, зная, что моя цель – видеть и общаться с самыми разными личностями. Мне не нужно было ездить с лекциями и инспектировать проекты в разных частях страны, но мой муж знал, что роли официальной хозяйки дома мне будет мало. Он часто предлагал мне чем-нибудь поинтересоваться, например, проектами усадеб. Он радовался, узнав, что весной и осенью я смогу на несколько недель ездить на платные лекции. Я бы не планировала такие поездки, не будь у меня определенных обязательств и подписанных официальных контрактов, но когда они стали обязательством, я организовывала свое время так, чтобы успеть все. Благодаря этим поездкам я побывала во многих местах нашей страны, куда иначе никогда бы не попала.

Естественно, эти преподавательские поездки приносили мне больше денег на занятия, о которых я мечтала, чем мой муж мог себе позволить. В то же время я чувствовала, что Франклин использует всю привезенную мной информацию как способ проверить многие официальные отчеты, которые ему присылали.

Часто во время обсуждения какого-нибудь дела с советниками он поднимал этот вопрос за обедом и провоцировал меня высказать свое мнение, излагая точку зрения, с которой я точно не соглашусь. Он приводил мне доводы, которые изложили ему, а я громко и горячо оспаривала их.

Помню один случай, когда я пришла в настоящую ярость. Мой муж снисходительно улыбнулся и повторил все, что ему говорили люди. На следующий день он спросил мою секретаршу мисс Томпсон, не могу ли я устроить чаепитие в Западном зале Белого дома для него и Роберта Бингема, который в то время был нашим послом в Лондоне и собирался вернуться на свой пост. Я покорно подала им чай, ожидая, что буду сидеть и молча слушать обсуждение вопросов, с которыми не смогу согласиться. Вместо этого Франклин велел послу Бингему действовать не согласно аргументам, которые он мне привел, а согласно моим аргументам! Даже не взглянув на меня и не подмигнув мне, он спокойно изложил политические идеи и убеждения, против которых спорил прошлым вечером, выдавая их за собственные! Я до сих пор не знаю, использовал ли он меня просто как рупор, чтобы увидеть реакцию человека извне, или мои аргументы укрепляли его решение и проясняли его собственное мнение.

После того как Франклин стал президентом, многие люди говорили мне, что не согласны с ним и собираются прямо сказать ему об этом. Они приходили на встречу, но уходя вели себя так, будто и вовсе ни с кем не спорили. Лишь изредка кто-нибудь признавался, что не смог высказать свое мнение – эту трудность отчасти вызывало влияние личности Франклина, а отчасти благоговейный страх человека перед самим офисом.

Франклин обладал даром привлекать к себе нужных людей и заставлять замолчать тех, с кем ему было скучно, и в обоих случаях люди были очарованы. Не желая слушать, он рассказывал истории и говорил на посторонние темы. Все, кто с ним работал, должны были свыкнуться с этой его техникой общения, если не хотели однажды обнаружить, что вопросы, которые они собирались задать, и точки зрения, которые они намеревались высказать, так и не обрели словесную форму, потому что Франклин говорил так уверенно и интересно, что они забывали, что хотели сказать.

Я думаю, лишь немногие из его близких по-настоящему понимали, почему люди иногда приходили к выводу, что он с ними согласен, хотя это было не так. Луис Хоу всегда понимал эту черту характера Франклина, и Фрэнк Уокер, Эдвард Дж. Флинн, Генри Моргенто-младший и Бернард Барух были хорошо с ней знакомы. Собственные интересы Франклина никогда не оказывались важнее этих людей. Каждый из них был заинтересован в моем муже и в их предстоящей работе, и они могли быть объективными, даже когда речь шла о работе.

Многие считали, что я оказываю большое политическое влияние на мужа. Снова и снова люди писали письма, возлагая на меня ответственность за его действия и даже за некоторые его назначения. Пример тому – назначение Фрэнсис Перкинс на пост в Кабинете министров. По правде говоря, я даже не предлагала ее кандидатуру. Она работала с Франклином в штате Нью-Йорк, и именно он выбрал ее, хотя я была счастлива, когда он назвал ее имя, и радовалась, что роль женщин признали.

Бывали случаи, когда появлялись списки людей, предложенных для назначения на службу отдельно или в составе группы, и в этих списках не было ни одного женского имени. Тогда я могла подойти к мужу и сказать, что мне надоело говорить ему, чтобы он напоминал членам своего кабинета и советникам о существовании женщин, которые играют важную роль в жизни нации и приобретают все большее политическое значение. Франклин каждый раз улыбался и говорил: «Конечно. Я думал, что в списке есть женщины. Пусть кто-нибудь позвонит и передаст, что, по моему мнению, женщин нужно признавать». В результате меня иногда спрашивали о предложениях и называли два или три имени. Порой их рассматривали, а порой нет.

Политическое влияние на мужа, которое мне приписывали, равнялось нулю. Если меня волновал какой-либо вопрос, я говорила ему, ведь у него была возможность это изменить, а у меня нет, но мы с ним не всегда сходились во мнении.

С тех пор я узнала, что очень многие чиновники, которым я адресовала письма, рассматривали их как распоряжение, требующее немедленного внимания. Очевидно, они думали, что, если мои предложения не будут выполнены, я пожалуюсь мужу. На самом деле я только надеялась, что они будут заинтересованы в выполнении необходимых задач, ведь правительство должно служить на благо народа. Я думала, что каждый государственный чиновник изучает жалобы и с радостью пытается исправить несправедливость. Теперь я понимаю, что это была довольно наивная идея, ведь из того, что мне говорили люди, было ясно, что чаще всего только страх перед недовольством Белого дома мог сдвинуть их с места. Во многих министерствах дела обстояли иначе, но я считаю вполне естественным, что чиновники некоторых старых ведомств, успевшие пустить корни на государственной службе, не хотят утруждать себя новыми делами. И мистер Вудин, и мистер Моргенто, должно быть, произвели большие перемены в прежнем Министерстве финансов. Установленные стандарты, особенно после того, как мистер Моргенто стал министром финансов, наверняка вызывали тревогу у некоторых чиновников старого типа.

Временами я критиковала чиновников государственной службы. Проведя много времени на своем посту, они могут сильно осложнить любое изменение. Тем не менее, поразительное количество людей хотят служить своей стране и готовы согласиться на умеренную безопасность и низкую зарплату государственного служащего просто из чувства патриотического долга.

Сознательно я никогда не пыталась оказывать влияние на своего мужа или на кого-либо еще в правительстве. Но нельзя жить в политической атмосфере и изучать действия хорошего политика, каким и был мой муж, не впитав в себя некоторые элементарные факты об этой деятельности. От Франклина я узнала, что хорошего политика отличает чувство времени. Он говорит правильные вещи в нужный момент. Несмотря на то что мгновенная реакция на его слова могла быть негативной, в итоге оказывалось, что эти слова следовало сказать именно в тот момент, когда он их произнес.

Я не имею в виду, что Франклин никогда не ошибался, но в большинстве случаев его суждения оказывались правильными. Он мог с огромным терпением наблюдать за развитием ситуации и ждать подходящего момента, чтобы что-то сказать или сделать. Карантинную речь, например, он произнес в то время, когда необходимо было заставить людей задуматься. Встреча с Уинстоном Черчиллем на военно-морской базе «Арджентия» и объявление о подписании Атлантической хартии произошли в решающий момент в жизни страны. Точно так же, как молитвенная речь в честь дня высадки в Нормандии подняла моральный дух народа в момент, когда такое вдохновение было просто необходимо.

Франклин был практичным политиком. Ему всегда можно было объяснить, почему определенные действия или назначения целесообразны с политической точки зрения. Иногда он следовал этим советам. С другой стороны, он часто поступал наоборот просто потому, что считал, что для нации в целом так будет лучше. И он почти всегда оказывался прав. Однако, как практичный политик, он знал и принимал тот факт, что ему нужно работать с людьми, входившими в организацию Демократической партии. Я часто слышала от него слова о важности и роли местных политических организаций, но Франклин признавал, что некоторые из них наносят ущерб всей партии. Он так и не смог избавиться от чувства неприязни к Таммани-Холлу и любым другим организациям, которыми управляют боссы, хотя и признавал, что некоторые из них могут похвастаться хорошим управлением и высокой ценностью.

Хотя Франклин всегда говорил, что я слишком нетерпелива и недостаточно чувствую время, чтобы стать хорошим политиком, с возрастом я стала спокойнее и узнала от своего мужа, что лидер не может слишком сильно опережать своих последователей. Кроме того, я думаю, что мои наблюдения за условиями жизни и чувствами обычных людей в нашей стране вполне заслуживают доверия.

За годы губернаторства и президентства моего мужа, но особенно после того, как мы поселились в Белом доме, у меня было много поводов серьезно задуматься о проблеме, с которой сталкивается семья публичного человека в Америке, особенно если он становится предметом больших споров – когда его ненавидит столько же людей, сколько искренне обожает. Иногда отношение к такому человеку распространялось на членов его семьи и оказывало на них определенное влияние.

Младшим родственникам приходится особенно тяжело. Со всех сторон им предоставляются привилегии. Если они их не принимают, их начинают считать грубыми и неблагодарными. Если они соглашаются, их обвиняют в эгоизме, высокомерии и жадности, в том, что они считают себя самыми важными и лучше всех других людей – фактически в том, что они обладают всеми неприятными чертами, которые мы больше всего не любим в молодежи.

Помню, например, как Франклина-младшего, тогда еще студента колледжа, арестовали за превышение скорости на пути между Олбани и Бостоном. Мы с отцом надеялись, что с ним будут обращаться как можно строже, чтобы он раз и навсегда узнал о неизбежных последствиях нарушения закона, даже если преступление не очень серьезное. Прежде всего мы хотели, чтобы он узнал, что наказание за нарушение закона неотвратимо настигает каждого в одинаковой степени в демократической стране. Помню наше крайнее смятение, когда мы узнали, что ему даже не выписали штраф.

Наша беда, конечно, заключалась не только в том, как с мальчиками обращались вне дома – давали слишком много привилегий, с одной стороны, и слишком критиковали, с другой, – но и в том, что мать моего мужа обожала своих внуков и баловала их. Она часто сердилась на меня, потому что я редко рассказывала им, что правильно, а что нет. Причина, по которой я этого не делала, заключалась в том, что я ни в чем и никогда не была уверена. Однако для свекрови все в мире всегда было либо черным, либо белым. Она не сомневалась и никогда не стеснялась говорить детям то, что думает. В результате они часто обманывали ее. Двое самых младших членов семьи всегда относились к ней с нежным товарищеским чувством, которое помогало им добиваться от нее почти всего, чего они захотят.

Франклин-младший разбил небольшую машину, которую мы подарили ему после окончания школы, и мы решили, что ему будет полезно какое-то время обходиться без нее. Не успели мы опомниться, как бабушка по его просьбе заменила машину на гораздо более дорогую. Когда мы возразили, она ласково посмотрела на нас и сказала, что не знала, что мы против. Она никогда не слышала то, что не хотела бы слышать.

У моего мужа было четкое понимание того, чем должны заниматься дети после получения образования. До этого времени они принимали участие в семейной жизни и делили имущество, но он считал, что в тот день, когда мальчики окончат школу, они должны будут пойти работать и жить на свои деньги.

Лишь в одном свекровь не сходилась во мнении с моим мужем, когда поднимался этот вопрос. Хоть она и считала, что дети должны работать, она хотела, чтобы все они оставались дома, под ее присмотром и чутким руководством, потому что она была твердо убеждена, что семья должна держаться вместе, практически в матриархальном стиле. И ей не нравилось, что кто-то из молодых членов семьи финансово независим от старших. Она считала денежную поддержку одним из способов заставлять их оставаться дома и контролировать их жизнь.

Она всегда была недовольна тем, что у моего мужа имелись свои деньги, доставшиеся ему от отца, и что у меня был небольшой собственный доход. Так что момент, когда я начала зарабатывать, стал для нее настоящим горем. Но когда Франклин заболел, она без вопросов предлагала ему любую поддержку, в которой он нуждался, и страстно желала, чтобы он вернулся в Гайд-парк и никогда больше не работал.

Несмотря на подавленность моей свекрови, думаю, в конце концов она примирилась с моей работой, поняв, что это позволяет мне делать многое из того, на что не хватало моего собственного дохода и что слишком сильно било по карману моего мужа. Деньги, доставшиеся мне в наследство от родительского поместья, уменьшились в цене в годы депрессии, и в итоге у меня был очень небольшой годовой доход. Однако задолго до отъезда из Нью-Йорка в 1933 году я начала зарабатывать деньги преподаванием, писательством и работой на радио. Помню ту радость, когда мне впервые удалось оказать существенную помощь Женской профсоюзной лиге в выплате ипотеки на их клубный дом и претворить в жизнь некоторые наши планы по эксперименту с Вэл-Килл.

На первые деньги, заработанные на коммерческом радио, в тяжелые дни депрессии я открыла два заведения, где безработные и ищущие работу девушки могли пообедать и отдохнуть. Одно из них находилось в здании клуба Женской профсоюзной лиги, а другое – в штаб-квартире Женской лиги работниц сферы обслуживания на Мэдисон-авеню. Мы кормили девочек горячим обедом и закусками, а еще предоставляли место для шитья, штопки и тому подобного.