Текст книги "Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт"

Те внушительные суммы, которые я зарабатывала с помощью радио и писательства в тяжелые времена, позволяли мне не только делать взносы в благотворительные организации, но и давать работу и помогать людям, которым нельзя было помочь обычными способами. Я не сомневаюсь, что зачастую эти люди были недостойны моей помощи, но в те годы мне казалось, что лучше пойти на такой риск, чем подвести тех, кто этого достоин. После нескольких разочарований я договорилась с Американским комитетом друзей на службе обществу, что они проведут большую часть расследования, и отдавала им почти все деньги, которые заработала на радио. Сначала я договорилась, чтобы эти деньги перечисляли сразу им, в обход меня. Затем Гамильтон Фиш набросился на меня в конгрессе, утверждая, что я уклоняюсь от уплаты подоходного налога, рассматривая серию ток-шоу на радио как источник выгоды. Конечно, в 1933 году я получила постановление от Министерства финансов о том, что по закону передавать деньги признанной благотворительной организации можно, но пока имелись основания сомневаться в моем праве на это, я решила, что буду сама получать деньги, оплачивать налог и отправлять остаток «Американским друзьям».

Я считала, что деньги, которые я заработала на радио и писательстве, когда трудилась в Белом доме, следует тратить не только на пожертвования, но и на то, чтобы помогать людям помогать самим себе. Поскольку я разделяла эту философию с «Друзьями», то выбрала их, чтобы они управляли деньгами за меня. Я не купила ни одного подарка своим детям на те деньги. Иногда мне приходилось брать часть своего небольшого основного капитала, потому что я отдавала так много, что не могла уплатить подоходный налог. За все эти годы я не накопила ни гроша, потому что считала это неправильным, и покинула Белый дом с меньшей суммой наличных на основном счете, чем у меня было, когда я приехала в Вашингтон.

Мой муж никогда не зарабатывал слишком много, и ему приходилось тратить часть своего основного капитала каждый год, когда он был в Олбани и в Белом доме. Поскольку Франклин умер еще до того, как решили вопрос о наследстве его матери, он не успел им воспользоваться.

В то время, когда я вышла замуж, мой доход колебался от 5 до 8 тысяч долларов в год. Франклин знал, что я не особо умею обращаться с деньгами и не могу нарушать трастовые соглашения, по которым моими деньгами управляли в основном старшие члены семьи, а я просто получала доход через определенные промежутки времени.

Оглядываясь на то, как мало мы потратили в первые дни нашего брака, я начинаю ценить изменения в стоимости жизни за последние сорок лет. Мы с мужем договорились, что положим равные суммы на домашний счет, и жили легко и комфортно, если не роскошно, на 600 долларов в месяц.

Когда наши домашние расходы выросли, Франклин взял на себя большую ответственность за управление домом и раздавал всем детям скромные пособия до тех пор, пока они не окончили школу. Когда они были слишком малы, чтобы получать деньги на карманные расходы, я сама покупала одежду им и себе, но Франклин считал, что, как только у них появятся свои деньги, они должны будут сами покупать себе вещи, чтобы научиться распоряжаться финансами. Время от времени мне приходилось выручать детей, одаривая полезными подарками, – нижним бельем, рубашками и носками. Эта привычка закрепилась за мной надолго, и теперь они дразнят меня по этому поводу.

После того как наша дочь Анна вышла замуж, Франклин и его мать выдали ей небольшую денежную сумму. Но мой муж был убежден, что мальчик, получив образование, дальше должен жить сам по себе, из-за чего двум нашим старшим сыновьям, Джеймсу и Эллиоту, не давали денег на карманные расходы после окончания школы. Поэтому им пришлось сразу же начать работать. Это сильно усложняло им жизнь, потому что они не начинали с низов – им предлагали работу, которая давала слишком большую отдачу. А они были слишком молоды и неопытны, чтобы понять, что им предложили эту работу лишь из-за их имени и положения их отца.

Франклин считал, что нашим сыновьям следует позволить самим принимать решения и совершать ошибки. Иногда друзья спрашивали у него разрешения на то, чтобы дать мальчикам небольшой совет, но мой муж то и дело отвечал, что они должны сами во всем разобраться. Думаю, это во многом объяснялось тем, что свекровь стремилась контролировать каждую его мысль и каждый поступок, из-за чего ему приходилось бороться за независимость.

Она постоянно жаловалась, что не бывает с Франклином наедине, но если они надолго оставались вдвоем, то часто ссорились. В некоторых отношениях эти двое были слишком похожи, чтобы их можно было надолго оставлять вместе. Франклин был так же решителен, как и его мать, и с годами продолжал идти вперед и делать все, что захочет, несмотря на огромное уважение и любовь к родительнице. Но, хотя свекровь делала много трудных для нее вещей из-за преданности к сыну, она ни на минуту не признавала его независимость и до последнего пыталась руководить его жизнью.

Тем не менее я часто думаю о том, сколько всего ей пришлось вынести. Например, она развлекала губернатора Смита и некоторых других политических знакомых Франклина ради него, хотя не любила их и не верила в их способности. Как ни странно, полагаю, что Эл Смит уважал ее, хотя наверняка знал, какого она о нем мнения, и это делало его лишь еще более самоуверенным в ее присутствии. Но свекровь всегда казалась приятным человеком, и, чтобы понять ее маленькие колкости, нужно было хорошо ее знать.

Помню, как однажды Хьюи Лонг обедал со мной в Гайд-парке, и Франклин усадил его рядом с собой, чтобы обсудить законопроект, который хотел поддержать. Моя свекровь, которая говорила шепотом громче, чем кто-либо на свете, желая, чтобы ее услышали, сидела на противоположном конце стола. И вдруг я услышала, как она сказала человеку справа от себя своим пронзительным шепотом: «Кто этот ужасный тип, который сидит рядом с моим сыном?»

Благодаря своей матери Франклин приобрел решимость, доведенную почти до абсурда, не вмешиваться в жизнь сыновей, и это чувство превратилось в план действий. Пока его работа становилась все более насыщенной, он находил все меньше времени на интересы сыновей, что мешало им обращаться к отцу за советом. Один за другим Джеймс и Эллиот учились на своем горьком опыте, и это само по себе тоже было крушением иллюзий. Они женились в слишком юном возрасте в основном потому, что не успели пустить настоящие корни в конкретном доме и стремились основать собственные дома.

С двумя младшими сыновьями было попроще, потому что мой муж все-таки согласился выплачивать им пособия и делал это до самой своей смерти. Франклин-младший, окончив Гарвард, поступил в юридическую школу и женился, поэтому не мог зарабатывать, а Джон начал с самого низа в торговом бизнесе и нуждался в поддержке после женитьбы. Отправившись служить во флоте, они хотели и дальше оплачивать часть своих домашних расходов. Из-за пособий эти двое не имели острой нужды зарабатывать деньги, поэтому им не пришлось столкнуться с теми же испытаниями, что и старшим братьям.

Может быть, здесь будет уместно прояснить историю, которая в разное время всплывала у меня в памяти: наш младший сын Джон отказался от военной службы по убеждениям. Он был пацифистом и не хотел идти на службу. Как и любой другой молодой человек, которого я знаю, в годы, предшествовавшие нападению на нашу страну, он не горел желанием идти воевать. Но как только мы вступили в войну, у него больше не возникало вопросов, как и у других наших сыновей. Все, что требовалось сделать для войны, должно было быть сделано, и никто из сыновей даже не мечтал отказываться от военной службы по соображениям совести или из-за пацифизма.

Пока жизнь в Белом доме становилась все более напряженной, у моего мужа оставалось все меньше времени на семью, и я помню, как обижались мальчики, когда им приходилось договариваться о встрече с отцом. Однажды один из наших сыновей хотел обсудить что-то важное с ним, поэтому назначил встречу. Мой муж всегда был добрым и нежным, и пока сын говорил, казалось, что он слушал, хотя и читал в это время документ, который держал в руке. Сын спросил, услышал ли его отец. «Да», – ответил Франклин, но когда в разговоре наступила пауза, он поднял глаза и протянул мальчику бумагу. «Это очень важный документ. Я хотел бы узнать твое мнение по этому поводу». Мне кажется, это напоминало пощечину ребенку, который думал, что его слова – самые важные на свете. Он посмотрел на документ, прокомментировал его и вышел из комнаты.

Вскоре ко мне пришел очень возмущенный молодой человек и сказал: «Никогда больше не буду говорить с отцом ни о чем личном». Мне пришлось долго объяснять сыну, что он случайно выбрал неподходящий момент и что отец сделал ему комплимент, спросив его мнение.

Может показаться, что я слишком подробно описываю дела и личную жизнь нашей семьи. Я сделала это с определенной целью, потому что иногда задаюсь вопросом, осознает ли американская общественность, которая подталкивает прессу копаться в личной жизни государственных служащих и их семей, как дорого они платят семьей за то, что служат своей стране.

Глава 14
Частная интерлюдия: 1921–1927

После ухода из адвокатской конторы «Картер, Ледьярд и Милберн» в 1910 году и вплоть до своей болезни в 1921 году Франклин более или менее регулярно участвовал в общественной жизни.

Работа в военно-морском министерстве была, как мне кажется, одним из главных этапов в его жизни. Он с легкостью мог стать одним из тех приятных молодых людей, которые ведут светскую жизнь, а после ведомственной работы заходят в клуб «Метрополитан», чтобы посидеть и пообщаться с друзьями. Но Луис Хоу решил, что в этот период Франклину лучше научиться чему-то новому. Он настоял на том, чтобы мой муж изучил условия труда на морских верфях, которым уделял особое внимание в своей работе, и связался с местными работниками. Это был первый тесный контакт Франклина с лейбористами и один из поворотных моментов в его развитии. Конечно, позже он доказал свою ценность и как губернатор, и как президент. В оба этих периода он расширил свое понимание людей и их потребностей до невероятных масштабов и с помощью Луиса постепенно развил политическое чутье, которое придало ему большую уверенность в себе.

Моя подруга Эстер Лейп стала ответственным членом Фонда Бок. По просьбе мистера Бока я помогла ей организовать комитет и саму работу. По прошлому опыту, полученному в Лиге женщин-избирателей, мы знали, что работать вместе будет легко. У нас была подруга и партнер Эстер, Элизабет Рид, которая занималась юридической практикой в Нью-Йорке, и на нее тоже можно было положиться, так что этап планирования прошел гладко.

В январе, на следующий год после победы Альфреда Смита в 1924-м, Франклин стал партнером в юридической фирме Д. Бэзила О’Коннора. Фирма превратилась в ассоциацию «Рузвельт и О’Коннор», которая просуществовала до 3 марта 1933 года. Однако с 1924 по 1928 год Франклин посвящал большую часть своего времени борьбе с последствиями полиомиелита. У него были широкие плечи и сильные руки, но ноги оставались без движения.

Мало-помалу, благодаря упражнениям и ортопедическому аппарату, он научился ходить, сначала на костылях, а потом и с тростью, опираясь на чью-то руку. Первый аппарат был тяжелым, позже сделали более легкие. Но всю оставшуюся жизнь Фраклин не мог ни ходить, ни стоять без распорок и некоторой помощи, хотя все еще плавал и играл в водное поло.

Естественность, с которой дети принимали его ограничения, помогла ему самому их принять, несмотря на то что они всегда знали отца как деятельного человека. У него было столько внешних интересов, что он всегда чем-то занимался и никогда за всю свою жизнь не испытывал скуки.

Он все еще мог наслаждаться двумя вещами: плаванием и вождением автомобиля со специальным ручным управлением. Мой муж был таким же хорошим водителем этой машины, как и все, кого я когда-либо знала.

Болезнь Франклина вдруг обернулась для нас благом, ибо подарила ему ту силу и мужество, которых у него не было прежде. Ему предстояло по-новому взглянуть на основы жизни и усвоить величайший из всех уроков – о бесконечном терпении и бесконечном упорстве.

Меня часто спрашивали, как я отношусь к его болезни. По правде говоря, я не думаю, что хоть на мгновение останавливалась, чтобы понять свои чувства. Нужно было делать столько всего, чтобы вести хозяйство, заботиться о детях и стараться, чтобы все шло гладко, что у меня даже не было времени подумать о своей реакции. Я просто жила изо дня в день и делала все, что могла.

Мы так старались не обращать внимания на недостатки Франклина, что, я уверена, двое младших сыновей никогда даже не задумывались о том, чего не может их отец, и большая часть его галантных шуток была всего лишь способом заставить себя с радостью принять то, что он не мог исправить. Помню, например, один вечер в Нью-Йорке во время предвыборной кампании, когда его пришлось вести на трибуну оратора и уводить обратно. Это было тяжелое испытание, но он прошел его с улыбкой и юмором.

Впервые Франклин отправился в Уорм-Спрингс осенью 1924 года. Тогда это был захудалый южный летний курорт, знававший лучшие времена. Открытый бассейн оказался единственной по-настоящему прекрасной вещью в этом месте. Здешние источники были известны еще со времен индейцев, которые поддерживали мир в этой области, даже когда воевали друг с другом, полагая, что здешняя вода целебна. Сейчас никто не утверждает подобного, но выталкивательная сила и теплота воды позволяют плавать долгое время, не уставая и не замерзая. Мой муж любил это место.

Много лет он каждую осень ездил в Уорм-Спрингс, и я со смесью радости и грусти вспоминаю празднование Дня благодарения. Казалось, на лицах детей было столько счастья, но из-за галантности пациентов у меня всегда перехватывало горло. Некоторые из них были на носилках, другие – в инвалидных колясках, а третьи – на костылях. Некоторые надеялись поправиться, многие смирялись с дефектами на всю жизнь, но всем было весело, по крайней мере, в тот вечер.

В те годы, когда Франклин еще не успел вернуться в политику, по предложению Луиса Хоу я постаралась привлечь его интерес к ней. Организацией кампаний в штатах в первую очередь занималась я и, опять же с помощью Луиса Хоу, придумала несколько великолепных трюков. Например, во время кампании 1924 года Альфред Смит выступал против моего двоюродного брата Теодора Рузвельта-младшего, который ранее был помощником министра военно-морского флота в администрации Хардинга. Недавний скандал с Типот-Доум[3]3
  Дело Типот-Доум 1922–1924 гг. Президент Гардинг после инаугурации в 1921 году передал нефтяные резервы ВМФ Министерству внутренних дел, в том числе Типот-Доум в штате Вайоминг. Глава министерства в 1922 году втайне отдавал эти резервы в лизинг крупным нефтяным корпорациям, получая за них кредиты. Нефтяной магнат, Харри Синклер, глава Mammoth Oil Company, за Типот-Доум заплатил министру 300 тысяч долларов наличными и облигациями. Следовательно, состоялось вмешательство одновременно в президентскую, во внутреннюю и в оборонную политику. Но в 1923 году президент Гардинг скончался до истечения президентского срока, а сенатский комитет начал расследование, чтобы понять, как военные резервы оказались в руках бизнесменов. – Прим. пер.


[Закрыть], к которому Теодор Рузвельт-младший не имел никакого отношения, вызвал большой ажиотаж. Воспользовавшись этим, мы заказали каркас, напоминающий по форме чайник, из которого струился пар, разместили его на крыше автомобиля и отправили во главе процессии автомобилей, которые объезжали штат, следуя за республиканским кандидатом в губернаторы, куда бы он ни шел!

В гуще политических баталий любые честные методы агитации всегда кажутся справедливыми, но мне кажется, что это был довольно грубый трюк, и я ни разу не винила своего кузена, когда он мстил нам в более поздних кампаниях против моего мужа.

Именно в эти годы я стала участвовать в работе двух предприятий с Нэнси Кук и Марион Дикерман. Франклин особенно заинтересовался одним из наших начинаний. Он помогал проектировать и строить каменный коттедж у ручья, куда мы часто ходили на пикник в первые годы после его парализации. Ручей назывался Вэл-Килл, поэтому мы назвали коттедж в честь него – коттедж Вэл-Килл. Франклин стал подрядчиком и строителем и, хотя архитектором был мистер Генри Тумбс, любил обсуждать каждую деталь. Мы построили не только коттедж, но и бассейн, в котором дети, а иногда и Франклин, любили заниматься спортом. Позже мы оборудовали более сложный бассейн, но к тому времени Франклин стал президентом, и, чтобы соответствовать предписаниям врача, мы установили фильтровальное оборудование. Не думаю, однако, что в большом и изысканном бассейне нам было веселее, чем в первоначальном маленьком, за постройкой которого следил мой муж.

Коттедж не был самоцелью. В этом месте жили Нэнси Кук и Марион Дикерман, и отсюда мисс Кук руководила мебельной фабрикой. Нэнси Кук была привлекательной женщиной, которая могла сделать своими руками почти что угодно. Она давно мечтала выполнить репродукции старинной мебели в колониальном стиле. Музей «Метрополитен», музей «Уодсворт Атенеум» в Хартфорде и многие частные лица помогали нам и шли на сотрудничество. Мы изготовили чертежи и отправились смотреть знаменитые предметы старинной мебели. У мисс Кук не было ни малейшего желания воспроизводить изъеденный червями антиквариат. Она хотела использовать методы наших предков и выяснить, сможет ли найти покупателей для мебели, в основном ручной работы и потому дорогой, хотя первые образцы выполняли с помощью механизмов. Поскольку вся отделка была ручной, внешне и на ощупь дерево казалось таким, будто его использовали в быту и полировали годами.

Мой муж очень интересовался сферами промышленности, которые можно было бы развивать в сельской местности, вроде нашего района, чтобы обеспечить работой молодых людей, собиравшихся покинуть свои фермы. Франклин считал, что, дав им работу на предприятии, которая будет приносить довольно хороший доход в период простоя на фермах, сумеет удержать эту прогрессивную и активную группу молодежи и поднять уровень развития сельского хозяйства в нашем регионе.

Он очень любил все, что связано с землей, и хотел, чтобы ее развивали, но понимал, что многим фермерам, живущим вокруг нас, трудно удержать своих юных сыновей, ведь отдача за тяжелый и напряженный труд была мизерной. Поэтому интерес Франклина к нашему предприятию заключался в обучении и трудоустройстве молодых людей, живущих в окрестностях.

Нэнси Кук управляла предприятием, а я вложила большую часть капитала из доходов от работы на радио и писательства и даже пустила в ход часть небольшого родительского наследства. Остальные делали то, что могли себе позволить, особенно Нэнси Кук.

Мы поддерживали работу фабрики в первые годы депрессии, когда было жизненно важно обеспечить людей занятостью. В конце концов мисс Кук поняла, что трудиться на двух работах – она была исполнительным секретарем женского отдела Государственного комитета Демократической партии – это слишком даже для нее, поэтому мы закрыли магазин.

Цель моего мужа не была достигнута, и я думаю, что в некоторых усадьбах, которые основали во время депрессии, эта идея доказала свою непрактичность в гораздо большем масштабе. Некоторым удавалось подняться, но мало кто смог вернуть большую часть первоначальных инвестиций. Тем не менее, в кризис эти проекты избавили людей от необходимости искать финансовую помощь и вернули им самоуважение и чувство безопасности – существенное достижение.

Хотя этот эксперимент стал разочарованием для Франклина, он принял неудачу по-философски как в нашем случае, так и позже, в общенациональном эксперименте. Я думаю, он сожалел, но с присущей ему способностью принимать неизбежное отказался от этой затеи и стал искать другие решения. Он надеялся, что когда-нибудь это сработает. Он всегда принимал вещи такими, какие они есть, и оставлял неудачный опыт в прошлом, чтобы запомнить и, возможно, использовать его в будущем.

Я ничего не заработала на мебельном предприятии. На самом деле я была, наверное, одним из главных клиентов магазина, потому что покупала много мебели в подарок.

Во время Великой депрессии я приобрела здание фабрики и сумела превратить его в довольно комфортный, хотя и несколько странный дом. Хотя у меня не было консультанта по архитектуре, мне помог мой друг, инженер Генри Остхаген. Мы полностью полагались на местную рабочую силу. Нанимать людей казалось лучшим способом потратить часть денег, которую я смогла заработать за эти годы. В магазине мы оборудовали квартиру для моей секретарши Мальвины Томпсон, и я часто приходила туда, чтобы спокойно с ней поработать. Остальная часть здания служила гостевым коттеджем, которым мы пользовались, когда большой дом был переполнен, что часто случалось в годы президентства Франклина. С тех пор как я передала старый дом в Гайд-парке во владение правительства, переоборудованное здание магазина стало моим постоянным домом.

В первые годы знакомства с Нэнси Кук и Марион Дикерман в школе Тодхантер я встретила мисс Дикерман, которая сначала была помощницей директора, а затем стала директором. Это была частная школа для девочек от начальных классов до среднего звена. Мисс Тодхантер, урожденная англичанка, в конце концов продала школу Марион Дикерман, Нэнси Кук и мне и вернулась в Англию. В 1927 году я начала вести уроки. Я обучала только учениц старших классов, потому что работа с младшими классами требовала большей подготовки. Я читала лекции по американской истории, английской и американской литературе, а позже мы попробовали провести несколько курсов о современности, которые, я надеюсь, оказались полезнее многих предметов, которые проходят шестнадцати– и семнадцатилетние девушки. Мы посещали нью-йоркские суды, и мне кажется, что молодые люди многому научились, просидев целый час на одном из заседаний по делам несовершеннолетних. Тех, кого отпускали родители, я водила осматривать всевозможные многоквартирные дома Нью-Йорка, большие рынки и другие интересные места. Все это делало правительство города настоящим и живым, а не просто набором слов из учебника.

Несмотря на работу и управление резиденцией в Олбани, когда моего мужа избрали губернатором, я продолжила преподавать по два с половиной дня в неделю, уезжая из Олбани по воскресеньям вечером и возвращаясь в среду днем. Когда мы жили в Олбани, все это доставляло немало трудностей, но мы переезжали в Гайд-парк, когда законодательное собрание не проводило заседания. После того как мы уехали в Вашингтон, я некоторое время проводила занятия для выпускников и их друзей, сначала каждую неделю, а потом каждый месяц.