Текст книги "Прах к праху"

– Как же вечер среды изменил данную ситуацию?

– Есть вещи, которые, будучи сказаны между мужчиной и женщиной, наносят непоправимый ущерб отношениям. Уверена, вы понимаете.

– Я попросил бы вас быть более конкретной, – сказал Линли.

– Не понимаю, каким образом подробный пересказ событий вечера связан с тем, что случилось потом.

– Это нам решать, – ответил Линли. – Ссора началась сразу же?

Габриэлла не ответила.

– Габби, скажи им, – с нажимом произнес Мол-лисон. – Все нормально. Тебе это не повредит.

Она тихонько рассмеялась;

– Ты говоришь так, потому что я не все тебе рассказала. Я не могла, Гай. И рассказать все теперь… – У нее задрожали губы.

– Хочешь, я уеду? – предложил Моллисон. – Или подожду в другой комнате. Или на улице…

Она наклонилась к нему, взяла его за руку, он на дюйм придвинулся к ней.

– Нет, – ответила она. – Ты – моя сила. Останься. Пожалуйста. – Она взяла его руку в свои. Глубоко вздохнула. – Хорошо, – сказала она.

Она надолго отправилась гулять, начала свой рассказ Габриэлла. Это входило в ее распорядок дня – две длительные прогулки, утром и вечером. В тот вечер она побродила по Спрингбурнам, пройдя не меньше шести миль энергичным, размеренным шагом. Вернувшись в коттедж «Чистотел», она обнаружила «лотус» Кена Флеминга на подъездной дорожке.

– Как я сказала, я думала, он улетел с Джеймсом в Грецию. Поэтому удивилась, увидев его машину. Но и обрадовалась, потому что мы не виделись с прошедшей субботы и я не надеялась увидеть Кена до его возвращения из Греции вечером в воскресенье.

Она вошла в коттедж, окликнула его. И нашла наверху, в ванной комнате, где он, стоя на полу на коленях, рылся в мусорной корзине. То же самое он уже проделал в кухне и в гостиной, оставив после себя вываленный из корзин мусор.

– А что он искал? – спросил Линли.

Это же интересовало и Габриэллу, но поначалу Флеминг ей не ответил. Вообще ничего не говорил. Покончив с мусором, он перешел в спальню и, сорвав с кровати покрывало и одеяло, начал исследовать простыни. Потом спустился в столовую, выставил в ряд на столе бутылки с напитками и изучил уровень жидкости в каждой из них. Затем, под непрерывный поток вопросов Габриэллы о том, что происходит, он вернулся в кухню и снова перерыл мусор.

– Я спросила, не потерял ли он что-нибудь, – сказала Габриэлла. – Он повторил вопрос и засмеялся.

Поднялся с пола, отшвырнул корзину и, схватив Габриэллу за руку, потребовал ответить, с кем она была. Он сказал, что Габриэлла оставалась в одиночестве с утра воскресенья и до вечера среды и что трудно поверить, чтобы она выдержала четыре дня без какого-нибудь раба мужского пола – ведь это ее всегдашняя манера, не правда ли? – так кто же приезжал? Не успела она ответить или поклясться в своей невиновности, как Флеминг бросился из коттеджа в сад, к компостной куче, и принялся в ней рыться.

– Он словно обезумел. Таким я его никогда еще не видела. Я умоляла его хотя бы сказать, что он ищет, чтобы я могла ему помочь, и он сказал… – Она поднесла руку Моллисона к своей щеке и закрыла глаза.

– Все хорошо, Габби, – сказал Моллисон.

– Нет, не хорошо, – прошептала она. – Его лицо исказилось до неузнаваемости. Я попятилась и спросила: «Кен, что это с тобой? Что такое? Ты можешь мне сказать? Ты должен мне сказать», и тут он… он подпрыгнул. Он буквально взвился в воздух!

Он перебирал прошедшие дни, спрашивая, чем она занималась все это время. Стал обвинять, что она уничтожила доказательства, если они вообще были. Возможно, других она и не заставляла надевать на себя резинку. Да, Габриэлла?

– Так что, роясь в мусоре… он на самом-то деле искал… как будто я… – Габриэлла умолкла.

– Думаю, мы уяснили себе картину. – Хейверс побарабанила карандашом по подошве ботинка. – Вы ссорились на улице?

Там все началось, отвечала Габриэлла. Сначала Флеминг обвинял, а Габриэлла отнекивалась, но это только раззадоривало его. Она заявила, что отказывается отвечать на смехотворные обвинения, и ушла в коттедж. Флеминг последовал за ней. Она попробовала запереться изнутри, но, разумеется, у него был ключ. Тогда она ушла в гостиную и попыталась заблокировать дверь, подставив под дверную ручку стул. Ничего не вышло. Флеминг налег на дверь плечом, стул упал. Флеминг ворвался в комнату. Габриэлла забилась в угол с каминной кочергой в руке. Она кричала, чтобы он не приближался, но он не обращал внимания на ее слова.

– Я думала, что ударю его, – призналась Габриэлла. – Но потом представила кровь, сломанные кости и на что это будет похоже, если я действительно ударю. – Она медлила в нерешительности, Флеминг приближался. Она снова предостерегла его и замахнулась кочергой. – И тут он внезапно опомнился, – сказала Габби.

Извинился. Попросил отдать ему кочергу. Пообещал, что не тронет ее. Признался, что до него дошли кое-какие слухи, ему кое-что рассказали, и с тех самых пор его одолевают мысли, вьются в голове, жалят, словно пчелы. Она спросила, что ему наговорили, какие слухи? Пусть он скажет, чтобы она могла оправдаться или объяснить. Он спросил, скажет ли она правду, если он назовет имя.

– Он казался каким-то жалким, – сказала Габ-риэлла. – Беспомощным и сломленным. Поэтому я опустила кочергу. Сказала, что люблю его и сделаю все, чтобы помочь ему преодолеть все его нынешние мучения, в чем бы они ни заключались.

Тогда он назвал Моллисона. Он захотел узнать первым долгом о Моллисоне. Она удивилась этому «первым долгом» и спросила, почему он так выразился. И он опять вспылил.

– Он вбил себе в голову, что у меня была тьма любовников. Мне пришлись не по вкусу все эти обвинения. Поэтому и я отплатила ему той же монетой – пересказала грязные слухи. О нем. О Мириам. На это он отреагировал. Скандал разгорелся с прежней силой.

– Что заставило вас уехать? – спросил Линли.

– Вот что. – Она отвела назад тяжелую массу волос. На шее с обеих сторон виднелись синяки, похожие на размытые чернильные пятна. – В какой-то момент я подумала, что он меня убьет. Он был не в себе.

– Защищая миссис Уайтлоу?

Нет. Он высмеял обвинения Габриэллы как полный абсурд. По-настоящему его волновало прошлое Габриэллы. Сколько раз она изменяла Хью? С кем? Где? Как все происходило? И нечего болтать, что был только Моллисон. Это звучит смехотворно. Последние три дня он провел в расспросах. Узнал имена, места. Для нее же лучше, чтобы сведения совпали.

– Это я виноват, – сказал Моллисон. Свободной рукой он опустил волосы Габриэллы, которые снова скрыли синяки.

– Как и я. – Габриэлла поднесла к губам руку Моллисона и сказала, уткнувшись в нее: – Потому что после нашего расставания я была в отчаянии, Гай. И занималась именно тем, в чем он меня обвинил. Конечно, он преувеличил. Кто смог бы все это проделать. Но кое в чем я преуспела. И не с одним любовником. Потому что была в отчаянии. Потому что мои брак оказался фикцией. Потому что я так по тебе тосковала, что хотела умереть, и поэтому, какая разница, что со мной было и чего не было?

– О, Габби, – проговорил Моллисон.

– Извините, – Она уронила руки на колени и, подняв голову, улыбнулась дрожащей улыбкой. По щеке ее покатилась слеза, которую Моллисон вытер.

Хейверс прервала нежную сцену:

– Значит, он вас душил, так? Вы вырвались и побежали.

– Да. Так все и было.

– Почему вы взяли его автомобиль?

– Потому что он загораживал мой.

– Он за вами погнался?

– Нет.

– Как у вас оказались его ключи?

– Ключи?

– От машины.

– Он оставил их на столе на кухне. Я схватила их, чтобы он за мной не погнался. А когда выбралась на дорожку, то увидела, что там стоит «лотус». Я и взяла его машину. После этого я ему не звонила и не видела его.

– А котята? – спросил Линли.

Она посмотрела на него в замешательстве.

– Котята?

– Что вы с ними сделали? У вас, кажется, было два котенка.

– О боже, я совершенно забыла о котятах. Когда до этого я отправилась на прогулку, они спали на кухне. – Впервые на ее лице отразилось искреннее смятение. – Я же собиралась о них заботиться. Пообещала себе самой, что не брошу их. А потом убежала и…

– Ты была напугана, – сказал Моллисон. – Ты спасала свою жизнь и не могла все предусмотреть.

– Не в этом дело. Беспомощные котята, и я бросила их, потому что думала только о себе.

– Да найдутся они, – подсказал Моллисон. – Кто-то их подобрал, раз их не было в коттедже.

– И куда вы поехали? – спросил Линли.

– В Большой Спрингбурн, – ответила она. – Позвонить Гаю.

– Сколько времени занимает этот путь?

– Пятнадцать минут.

– Значит, ваша ссора с Флемингом продолжалась больше часа?

– Больше?.. – Габриэлла в растерянности посмотрела на Моллисона.

– Если он приехал в половине десятого или в десять и если вы позвонили Моллисону не раньше, чем в двенадцатом часу, то нас интересует остающийся час с лишним, – сказал Линли.

– Значит, мы столько и скандалили. Да, думаю, так.

– Больше вы ничем не занимались?

– В каком смысле?

– В коттедже, в шкафу на кухне лежала пачка сигарет «Силк кат», – сказал Линли. – Вы курите, миссис Пэттен?

Моллисон заерзал на диване:

– Бы же не думаете, что Габриэлла…

– Вы курите, миссис Пэттен?

– Нет.

– Тогда, чьи это сигареты? Нам сказали, что Флеминг не курил.

– Мои. Раньше я курила, но бросила почти четыре месяца назад. В основном из-за Кена. Он этого хотел. Но на всякий случай я всегда держала пачку под рукой. Мне было легче сопротивляться своей привычке, когда сигареты лежали в соседней комнате. Так мне казалось, будто я не совсем завязала.

– Значит, другой пачки у вас не было? Начатой? Она перевела взгляд с Линли на Хейверс. Снова посмотрела на Линли и, видимо, вписав вопрос в контекст разговора, сказала:

– Вы же не думаете, что я его убила, устроив весь этот пожар? Как бы я могла это сделать? Он же был в бешенстве. Думаете, он мог на минуточку остановиться и позволить мне… Как такое возможно?

– А здесь у вас тоже есть пачка сигарет? – спросил Линли. – Чтобы легче было сопротивляться привычке?

– Есть, нераспечатанная. Показать вам?

–Перед нашим уходом, да. – Габриэлла хотела было возмутиться, но Линли продолжал: – После того, как вы позвонили Моллисону и договорились об этой квартире, что было дальше?

– Я села в машину и поехала сюда, – ответила она.

– Кто-нибудь встретил вас здесь?

– В квартире? Нет.

– Значит, никто не может подтвердить время вашего прибытия.

В ответ на такой намек она гневно сверкнула глазами:

– Я разбудила консьержа. Он дал мне ключ.

– А он живет один? Консьерж?

– Какое это имеет значение, инспектор?

– В среду вечером Флеминг порвал с вами, не так ли, миссис Пэттен? Ведь именно это он сказал вам во время вашей ссоры? Значит ваши планы относительно нового замужества рухнули, я не ошибся?

– Эй, погодите! – встрепенулся Моллисон.

– Не надо, Гай. – Габриэлла отпустила его руку и сменила позу. Она по-прежнему сидела, поджав ноги, но теперь уже лицом к Линли. Возмущение ее выразилось в высокомерном тоне. – Кен порвал со мной. Я порвала с ним. Какое это имеет значение? Все было кончено. Я уехала. Позвонила Гаю, приехала в Лондон. Приехала около полуночи.

–Кто-нибудь может это подтвердить? Кроме консьержа, – который, как подозревал Линли, будет счастлив подтвердить любые заявления Габриэллы.

– О да, разумеется. Есть еще один человек, который может это подтвердить.

– Нам понадобится имя.

– И поверьте мне, я с радостью вам его сообщаю. Мириам Уайтлоу. Мы говорили с ней по телефону минут через пять после того, как я вошла в эту квартиру. – Лицо Габриэллы озарила торжествующая улыбка, когда она уловила секундное удивление, отразившееся на лице Линли.

Двойное алиби, подумал он. Для них обеих.

Глава 13

Стоя рядом с «бентли» в Шепердс-Маркете, сержант Хейверс разломила пополам маффин с черникой. Пока Линли звонил в Ярд, она посетила экспресс-кафе и вернулась с двумя дымившимися пластиковыми стаканчиками, которые поставила на капот, и бумажным пакетом, из которого достала свой утренний перекус.

– Рановато для второго завтрака, но и черт с ним, – заметила она, протягивая Линли его порцию.

Он отмахнулся со словами:

– Поберегите, ради бога, машину, сержант. Сам он слушал отчет констебля Нкаты о том, как детективам-констеблям, направленным на Собачий остров, удалось избежать общения с прессой, которая, по выражению Нкаты, «слетелась, как стая ворон на место автокатастрофы». Ни оттуда, ни из Малой Венеции, где другая группа констеблей выявляла передвижения Оливии Уайтлоу и Криса Фарадея в среду ночью, никаких срочных сообщений не поступало.

– Вся семья дома, на Кардейл-стрит, – доложил Нката.

– Мальчик тоже? – уточнил Линли. – Джимми?

– Насколько нам известно, да.

– Хорошо. Если он уйдет, проследите за ним.

– Будет сделано, инспектор, – В трубке слышалось шуршание, пока Нката перелистывал страницы блокнота, потом он сказал: – Звонили из Мейдстоуна. Женщина, просила позвонить, когда вы сможете.

– Инспектор Ардери? Снова шуршание.

– Так точно. Ардери. Скажите, а она такая же соблазнительная, как и ее голос?

– Она слишком стара для вас, Нката.

– Черт. Всегда так.

Линли повесил трубку и, выйдя из машины, присоединился к Хейверс, Попробовал принесенный ею кофе.

– Хейверс, какая гадость.

– Зато жидкая, – ответила с набитым ртом сержант.

Прожевав, Хейверс указала стаканчиком в сторону дома, который они покинули:

– И что вы думаете?

– Вопрос упирается во время, – ответил Линли, размышляя над услышанным от Габриэллы Пэттен.

–Мы можем проверить ее звонок миссис Уайтлоу, – сказала Хейверс. – Если она действительно звонила в Кенсингтон около полуночи в среду, то звонила отсюда, потому что время, когда она забрала ключ, консьерж подтверждает. Что вычеркивает ее из нашего списка подозреваемых. Она не могла находиться одновременно в двух местах – устраивать пожар в Кенте и дружески болтать с миссис Уайтлоу в Лондоне. Полагаю, что такое не под силу даже Габриэлле Пэттен.

Линли снова прокрутил в памяти рассказ Габриэллы о ее разговоре с Мириам Уайтлоу и о том, что ему предшествовало.

– Эта женщина в высшей степени лицемерна, – сказала она. – Когда она видела меня с Кеном, она казалась тише воды, ниже травы. Но она меня ненавидела, не хотела, чтобы он женился на мне, считала, что я недостаточно хороша для него. Послушать Мириам, никто не был достаточно хорош для Кена. В смысле, никто, кроме Мириам.

– Она отрицает, что они были любовниками.

– Разумеется, они не были любовниками, – заявила Габриэлла. – Но не потому, что ей этого не хотелось, поверьте мне.

– Это вам Флеминг сказал?

– Ему и не нужно было мне говорить. Достаточно было понаблюдать. Как она смотрит на него, как с ним обращается, как ловит каждое его слово. Тошнотворное зрелище. А за его спиной она все время перемывала косточки. Мне. Нам. И все ради Кена. И все с эдакой приторной улыбочкой. «Габриэлла, прости меня. Я совсем не хотела тебя смутить…» и так далее.

– Смутить – чем?

– «Я уверена, что когда вы с Кеном поженитесь, ты захочешь, чтобы ваш брак оказался прочным, не правда ли?» – Габриэлла похоже сымитировала мягкий голос миссис Уайтлоу. – «Поэтому не обижайся на мои слова о важности интеллектуального, а не только сексуального соответствия между мужчиной и женщиной. Достаточно ли ты начитана? Ты же знаешь, как Кен любит читать?» – Габриэлла в возбуждении тряхнула головой, снова обнажились синяки на шее. – Она знала, что он меня любит. Знала, что он меня хочет. Ей невыносима была мысль о том, что Кен испытывает какие-то чувства к другой женщине, поэтому она и стремилась принизить их. Все говорила, что я, мол, не захочу совершить ту же ошибку, что и Джин. Поэтому, приехав в Лондон, я ей сразу же позвонила, – сказала Габриэлла. – Она столько времени потратила на то, чтобы нас разлучить, что я подумала – ей приятно будет узнать, что она, наконец, в этом преуспела.

– Сколько времени продолжался разговор?

– Столько, сколько мне потребовалось, чтобы сказать ей, что она – сука и получила по заслугам.

– И когда это было?

– Я уже говорила. Около полуночи. На часы я не смотрела, но поскольку приехала сюда прямо из Кента, вряд ли было больше половины первого.

И это тоже, как знал Линли, можно было уточнить у миссис Уайтлоу. Он сделал еще глоток кофе, скривился, вылил остатки в сток, выбросил стаканчик в урну и вернулся к машине.

– Ну? – поинтересовалась Хейверс. – Теперь, когда Габриэлла сброшена со счетов, кто кажется подходящим кандидатом?

– У инспектора Ардери для нас какие-то новости, – ответил Линли. – Надо поговорить с ней.

Он сел в машину, Хейверс последовала за ним, оставляя, как Гретель, след из крошек. Она захлопнула дверцу и, уравновешивая на коленях стаканчик и недоеденный маффин, пыталась застегнуть ремень безопасности, одновременно продолжая разговор: – Теперь мне хотя бы одно ясно.

– Что же?

– То, о чем я думала с вечера пятницы. Вы тогда, помнится, сказали, что смерть Флеминга может оказаться не самоубийством, не убийством и не несчастным случаем: покушаться могли на Габриэллу Пэттен. Но эта версия отпадает. Вы не согласны?

Линли ответил не сразу. Он обдумывал вопрос, лениво наблюдая за женщиной с красивой прической и в подозрительно облегающем платье, которая прошла мимо «бентли» и непринужденно прислонилась к фонарному столбу недалеко от кафе. Лицо ее приняло выражение, сочетавшее чувственность, скуку и привычное безразличие.

Хейверс проследила взгляд Линли и вздохнула:

– Вот черт, позвонить в отдел по борьбе с проституцией, что ли?

Линли покачал головой и включил зажигание, хотя и не стронул автомобиль с места.

– Рано. Сомневаюсь, что у нее будет много работы.

– Должно быть, дошла до точки.

– Пожалуй, что так. – Он в задумчивости положил руку на рычаг переключения скоростей. – Возможно, подобное положение – ключ и ко всему происшедшему.

– К смерти Флеминга, вы хотите сказать? И расследуем мы гибель Флеминга – предумышленную или нет, не так ли, сэр? Не покушение на Габриэллу. – Сделав глоток кофе, Барбара продолжала, не дав ему возразить. – Значит, так. Было всего три человека, которые могли хотеть ее смерти и которые также знали, где в среду вечером была Габриэлла. Но беда в том, что у всех трех потенциальных убийц железное алиби.

– Хью Пэттен, – задумчиво проговорил Линли.

– Который, судя по всему, находился именно там, где сказал – за игровым столом в клубе «Шербур».

– Мириам Уайтлоу.

– Чье алиби десять минут назад невольно подтвердила нам Габриэлла Пэттен.

– А последний? – спросил Линли.

– Сам Флеминг, терзаемый своими открытиями о ее неприглядном прошлом. Но получилось так, что его алиби – самое надежное, по сравнению с остальными.

– Значит, вы сбрасываете со счетов Джин Купер. И мальчика. Джимми.

– Как желавших смерти Габриэлле? Они не знали, где она находится. Но если Флеминг с самого начала был намеченной жертвой, у нас получается совсем другой крикетный матч, не так ли? Потому что Джимми должен был знать, что его отец наметил развод. И он разговаривал со своим отцом в тот самый день. Он мог знать, куда направляется Флеминг. Мне это так представляется: Флеминг обидел мать мальчика, обидел его самого, обидел его брата и сестру, дал обещания, которые не сдержал…

– Вы что, предполагаете, что Джимми убил отца из-за того, что тот отменил круиз на яхте?

– Отмененный круиз был симптомом, а не заболеванием. Джимми решил, что они достаточно настрадались, и поэтому отправился в среду вечером в Кент и применил единственное лекарство, которое было ему известно. И даже вспомнил прошлое. Совершил поджог.

– Довольно изощренный способ убийства для шестнадцатилетнего подростка, вы не находите?

– Отнюдь. Он уже совершал поджоги…

– Один.

– Один, о котором мы знаем. А тот факт, что поджог в коттедже был таким явным, говорит как раз о неопытности. Сэр, мы должны встретиться с этим ребенком.

– Для начала нам нужен хоть какой-то материал для работы.

– Например?

– Например, хотя бы одна веская улика. Скажем, свидетель, который видел мальчика на месте преступления в среду.

– Инспектор…

– Хейверс, я оценил ваши доводы, но не собираюсь спешить. Ваши рассуждения о Габриэлле обоснованны: люди, которые могли желать ей смерти и знали, где она находилась, имеют алиби, тогда как люди с мотивами, но без алиби, не знали, где она. Я все это признаю.

– Тогда…

– Вы не учли других обстоятельств.

– Каких же?

– Синяки на шее. Чьих рук это дело? Флеминга или же она сама их наставила в подтверждение своей истории?

– Но тот человек, фермер, который гулял, он же слышал ссору. Так что ее рассказ подтверждается. Да и она сама привела самый лучший довод. Чем, по-вашему, занимался Флеминг, пока она совершала свои манипуляция, устраивая в коттедже пожар?

– Кто унес кошек?

– Кошек?

– Котят. Кто унес котят? Флеминг? Зачем? Да и знал ли он об их существовании? А если и знал, то разве вспомнил бы?

– И что вы хотите этим сказать? Что Флеминга убил любящий животных человеконенавистник?

– Над этим стоит поразмыслить, вам не кажется? И, тронувшись с места, Линли направил машину в сторону Пиккадилли.

С палубы баржи, куда, наконец, удалось дотянуться поверх деревьев утреннему солнцу, потоками изливавшему теперь успокаивающее тепло на его болевшие мышцы, Крис Фарадей наблюдал за двумя полицейскими, и внутри у него все холодело. Они были в штатском, поэтому при других обстоятельствах Крис сумел бы убедить себя, что это кто угодно – от случайных туристов до Свидетелей Иеговы, проповедующих свое свидетельство на берегу канала. Но в нынешней ситуации, наблюдая, как они поднимаются на одну за другой баржи, видя, как владельцы поворачивают в его сторону головы и затем, заметив его, быстро их отворачивают, Крис понял, кто эти люди и чем они занимаются. Их задача состояла в том, чтобы опросить соседей и подтвердить или опровергнуть его передвижения в среду вечером, и действовали они профессионально и тщательно. И к тому же демонстративно, желая пощекотать Крису нервы, если он их заметит.

В этом они преуспели, мысленно похвалил их Крис. Его нервы натянулись до предела.

Нужно было предпринять определенные шаги, позвонить по телефону, передать сообщения. Но он не мог собрать волю в кулак и начать что-то делать.

Это не имеет ко мне отношения, продолжал убеждать себя Крис. Но правда заключалась в том, что все это имело самое непосредственное отношение и к нему и к тому, чем он занимался на протяжении последних пяти лет, с того вечера, как подобрал Ливи на улице и сделал ее реабилитацию и возрождение ее личности своей тайной задачей. Дурак, думал он. Гордец, вот, наконец, оно – твой крах.

Он впился пальцами в застывшие мышцы у основания черепа. Они казались узлами перекрученной проволоки. Благодарить за это нужно было отчасти приближавшихся полицейских, отчасти – бессонную ночь.

Страдания и горькая ирония – отвратительные ночные товарищи, решил Крис. Они не только не давали ему заснуть, но и превратили его жизнь в кошмар. Маяча где-то на грани реальности, они вынудили его уставиться на сучки в сосновом потолке и почувствовать себя пуританином, обвиненным в колдовстве, и грудь сдавило, словно на нее поставили наковальню. Должно быть, он проваливался в сон, но сам этого не помнил. И простыни и одеяла, смятые, как белье, только что извлеченное из стиральной машины, тоже безмолвно свидетельствовали о метаниях, заменивших ему сон.

При первом же движении Крис застонал от боли. Шея и плечи одеревенели, и хотя ему настолько хотелось по малой нужде, что его член готов был самовольно ответить на зов природы, спину ломило, а конечности не слушались. Казалось, что из постели ему не выбраться и за месяц.

Подняла его только мысль о Ливи, мысль «а каково же ей», в равной степени наполнившая его энергией и ощущением вины. Застонав, он повернулся на бок и высунул ногу проверить температуру воздуха в комнате. Мягкий язык лизнул его палец. Бинз лежал на полу, терпеливо ожидая завтрака и прогулки.

Крис опустил руку, и бигль с готовностью подполз, подставляя голову под дарующую ласку ладонь. Крис улыбнулся.

– Славный пес, – пробормотал он. – Как насчет чашечки чая? Ты пришел принять заказ на завтрак? Я буду яйца, тост, поджаренный – только не до хруста – бекон и миску клубники на закуску. Понял, Бинз?

Пес глухо стукнул хвостом и ответил удовлетворенно-радостным повизгиванием. Из коридора донесся голос Ливи:

– Крис, ты встал? Ты уже встал, Крис?

– Встаю, – ответил он.

– Ты что-то разоспался.

В голосе ее не было упрека. Она никогда не упрекала. Но он все равно чувствовал себя виноватым.

– Извини, – отозвался он.

– Крис, я не хотела…

– Знаю. Ничего. Просто плохая ночь.

Он свесил ноги, сел на постели, посидел так минуту, уткнувшись лицом в ладони. Он пытался не думать, но это ему не удалось, как не удавалось и ночью.

Вот, должно быть, Парки8[8]
  Парки—в римской мифологии богини судьбы.


[Закрыть] животики надрывают, подумал он. Ведь сколько лет он жил, не поддаваясь импульсам. Только однажды он нарушил этот принцип. А теперь он должен расплачиваться за один-единственный момент, когда он впервые увидел Ливи, поджидавшую в то воскресенье своего постоянного клиента, увидел эти ее пакеты, полные снаряжения для сексуальных утех, расплачивается за то мгновение, когда он лениво задался вопросом, можно ли, в принципе, как-то сгладить колючки, шипы и острые углы ее существования. Так или иначе, но если он не придумает, куда перенаправить полицию, его ждут непредсказуемые последствия. И какая же чертовская ирония лежит в основе всего этого. Потому что впервые в жизни он ни в чем не виноват… или виноват во всем.

– Черт, – простонал он.

– Ты не заболел, Крис? – окликнула его Ливи. – Крис, тебе не плохо?

Подняв с пола пижамные брюки, он натянул их и пошел в ее комнату. По положению ходунков понял, что она пыталась встать с кровати, и снова ощутил укол вины.

– Ливи, почему ты не позвала меня?

Она слабо улыбнулась. Она сумела надеть все свои украшения, кроме колечка в носу, лежавшего на книжке, которая, кажется, называлась «Голливудские жены». Крис недовольно посмотрел на книгу, не в первый раз дивясь способности Ливи наслаждаться низкопробной и пустой литературой. Словно отвечая, она сказала:

– Я беру оттуда подсказки. Там часами занимаются акробатическим сексом.

– Рад за них, – сказал Крис.

Он сел на кровать и посадил рядом Панду, когда в комнату ворвались собаки. Они беспокойно сновали от кровати к комоду и платяному шкафу, дверца которого распахнулась под напором посыпавшихся на пол, одно за другим, каких-то черных одеяний.

– Они хотят на пробежку, – заметила Ливи.

– Избаловались, попрошайки несчастные. Через минуту выведу. Значит, ты готова?

– Да.

Она ухватилась за его руку, и Крис, откинув одеяло, посадил ее на кровати, поставил перед ней ходунки и помог встать на ноги.

– С остальным я справлюсь, ~ сказала Ливи и начала мучительное продвижение к туалету, перемещаясь буквально по сантиметрам, приподнимая ходунки и подтягивая ноги в той пародии на ходьбу, на какую единственно она теперь была способна. Ей становится все хуже, подумал Крис, прикидывая, когда началось ухудшение. Она уже больше не могла твердо ставить ноги и при ходьбе – если можно было назвать ходьбой это вялое движение – опиралась на то, что оказывалось на полу первым – внутренняя сторона стопы, внешняя, пятка, носок.

Крису по-прежнему самому нужен был туалет. Он бы вполне успел воспользоваться им за то время, что Ливи туда дойдет, но заставил себя ждать, сидя на краю ее кровати. Сравнительно легкое наказание, решил он.

Пока Ливи на кухне вносила свой вклад в приготовление завтрака – насыпала кукурузные хлопья в миски, оставляя при этом четверть пачки на полу, он вывел собак на прогулку и вернулся с «Санди тайме». Ливи молча опустила ложку в свою миску и углубилась в газету. Начиная с вечера четверга, Крис затаивал дыхание каждый раз, когда она открывала газету. И все думал: она заметит, начнет спрашивать, она не дура. Но до сих пор она ничего не заметила и ни о чем не спросила. Ее настолько увлекало то, что было в газетах, что она все еще не замечала того, чего там не было.

Крис оставил ее за статьей о поисках автомобиля – Ливи читала, водя пальцем по строчкам. Он сказал, что будет наверху, и велел крикнуть, если он понадобится, и Ливи что-то невнятно пробормотала в ответ. Он поднялся по лестнице, разложил выцветший брезентовый стул, уселся, морщась, и попытался одновременно думать и не думать. Думать, что делать. Не думать о том, что наделал.

Он уже час перебирал возможности и грел на солнце усталые мышцы, когда впервые заметил полицейских. Они находились на палубе баржи Скеннелов, ближайшей к Уорик-авеню-бридж. Джон Скеннел стоял перед мольбертом. Его жена позировала ему, опершись на крышу каюты и обнажившись на семь восьмых. Скеннел уже выставил вдоль пешеходной дорожки предыдущие изображения пышных форм своей жены, стремясь залучить к себе возможных коллекционеров, и, без сомнения, лелеял тщетную надежду, что поднявшиеся к нему двое мужчин являются ценителями милого его сердцу кубизма.

Крис наблюдал всего лишь из праздного любопытства. Но когда Скеннел посмотрел в его сторону, а затем доверительно наклонился к своим гостям, интерес Криса обострился. Со своего места он мог видеть передвижение мужчин с одной баржи на другую. Крис смотрел, как разговаривают его соседи, ему казалось, что он слышит их и слышит, как забивают гвозди в крышку его гроба.

К нему полиция не обратится, он это понял. Они передадут отчет своему начальнику, тому типу со стрижкой за двадцать монет и в сшитом на заказ костюме. Затем инспектор, как пить дать, пожалует снова. Только на этот раз его вопросы будут более конкретными. И если Крис не даст на них убедительных ответов, то грянет возмездие, сомнений в этом нет.

Легавые все приближались. И наконец поднялись на соседнюю с Крисом баржу, так близко, что он услышал, как один из них откашлялся, а второй негромко постучал в закрытую дверь каюты. Бидуэллы – пьющий романист и легковерная отставная манекенщица, все еще лелеявшая призрачную надежду, что, стоит ей щелкнуть пальцами, как на обложке «Вога» появится ее портрет, – будут спать еще не меньше часа. И если их грубо разбудит полиция, да и вообще кто угодно, толку от них все равно не добьешься. В этом было хоть какое-то спасение. Возможно, Бидуэллы невольно подарят ему немного времени. Потому что именно время было ему необходимо, если он хочет благополучно выбраться из трясины, в которой барахтается последние четыре дня, и выкрутиться, не увязнув по шею.

Он подождал, пока не услышал за дверью ворчание Генри Бидуэлла:

– Какого черта… В чем дело, черт вас возьми? Он не стал ждать ответа легавых. Взял кружку с чаем, подернувшимся пленкой и давно уже непригодным для питья, и позвал собак, которые, как и он, грелись на солнце. Те поднялись и зацокали когтями по крыше каюты.