Текст книги "Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний"

Возможно, это так и есть, Кларенс фон Уильямс мог быть тем самым насильником. Но при ее подавленном состоянии, когда ее вынуждали назвать хоть кого-нибудь, кого можно было бы обвинить в этом ужасном преступлении, соответствующие ассоциации могли сформироваться и закрепиться под влиянием страха, боли и желания поскорее покончить со всем этим, перестать думать об этом, найти ответ, необходимое решение.

Я размышляла… появилось бы лицо Кларенса фон Уильямса в воображении потерпевшей, если бы она не позвонила его жене в то же утро? Была бы она уверена в том, что знает насильника, если бы ее друг не сказал ей: «Ты видела его где-то… может быть, на вечеринке…» А если бы он вообще не произнес слово «вечеринка»?

Я не знала, изнасиловал ли фон Уильямс Салли Блэквелл или нет. Этого вообще никто не знал, конечно, кроме самого Уильямса. И возможно, еще одного человека. Если Уильямс не насильник, значит, этот человек бродит где-то вокруг и может еще кого-нибудь изнасиловать.

* * *

Следующее утро, 22 января 1981 года, выдалось ясным и прекрасным. Я быстро приняла душ, оделась и спустилась на лифте в кофейню. Я заказала чашку кофе с пшеничным тостом и вытащила из кейса свои заметки. Кофе мне принесли примерно к тому моменту, когда Луис Дугас выдвинул стул и уселся напротив меня.

– Бессознательный перенос, – сказал он, даже не поздоровавшись. – Все внимание на оружии. Сильнейший стресс.

Я рассмеялась: Дугас казался таким самоуверенным и энергичным.

– Она чрезвычайно уверенный в себе свидетель, Луис, – сказала я. – Она совершенно убеждена, что именно фон Уильямс – это тот мужчина, который изнасиловал ее и ее дочь. Она снова и снова повторяет: «Я знаю, что я видела своим мысленным взором».

Дугас кивнул и вздохнул:

– Но ваши исследования убедительно показывают, что уверенность и точность не всегда связаны между собой.

– Верно, – ответила я. – Но проблема в том, что это очень трудно объяснить присяжным, ибо они видят, как свидетельница указывает пальцем на обвиняемого и, несмотря на угрозу наказания за лжесвидетельство, заявляет, что именно этот мужчина изнасиловал ее.

Я изменила тему и перешла на отмеченную мной страницу в конце стенограммы опознания.

– В ходе перекрестного допроса вы задали очень удачный вопрос, – сказала я и прочитала маленький отрывок стенограммы: «…испытывали сильный ужас, вы не забыли это, не так ли?» – спросили вы свидетельницу. И она ответила: «Вы прилагаете огромные усилия, чтобы попытаться приглушить это, отгородиться от этого, насколько это возможно, чтобы можно было как-то жить дальше». Эта цитата прямо относится к памяти.

– Скажите мне, – сказал Дугас, перегнувшись вперед через стол, – что же произошло в данном случае? Вы считаете, она была настолько травмирована изнасилованием, что из ее памяти стерлись важные детали?

Я на мгновение задумалась.

– Невозможно точно знать, что происходило в ее голове. Я могу только сделать общие выводы из ее показаний и известных обстоятельств дела. В комнате было темно. Мужчина был в маске. У него был пистолет, который он неоднократно подносил к ее голове, угрожая ей. Она боялась за свою жизнь и за жизнь своих детей. Все эти факторы могли повлиять на точность воспоминаний, которые хранились в ее мозгу. Но прочитав стенограммы и полицейские отчеты, я пришла к выводу, что главная проблема с ее памятью, возможно, возникла на этапе поиска. У нее было тусклое, размытое воспоминание о насильнике, которое возникло всего несколько часов спустя, и у нее было еще одно воспоминание – о Кларенсе фон Уильямсе, которое возникло несколько недель спустя. Возможно, что эти два воспоминания перепутались, перемешались под воздействием стресса, страха и постоянного, настойчивого требования друга подумать и вспомнить имя насильника.

Я сделала глоток кофе и поспешно откусила кусочек тоста.

– Очень похожий случай, – сказала я, – произошел в Австралии. Как-то по местному телевидению выступал психолог. И прямо во время своего краткого пребывания в эфире он был арестован и обвинен в изнасиловании, а потерпевшая сразу же и уверенно опознала его. Обвиняемый потребовал от полиции подробные сведения об изнасиловании и выяснил, что оно произошло как раз в то время, когда его показывали по телевидению. Дальнейшее расследование по этому делу показало, что женщина была изнасилована во время просмотра телевизионной программы и что, по-видимому, телевизионный образ наложился у нее на воспоминание о насильнике.

– Какая странная история, – сказал Дугас, покачивая головой.

– Если Уильямс невиновен, то его история почти такая же странная, – заметила я. – Скажите мне, Луис, что говорят ваш опыт и интуиция в отношении Уильямса? Как вы думаете, он изнасиловал эту женщину и ее дочь или не он?

– Я убежден, что он невиновен, – ответил он. – Вы, наверное, постоянно слышите это от адвокатов, но я всеми фибрами ощущаю, что Уильямс не совершал это преступление. Нет никаких вещественных доказательств, которые связывали бы его с этими изнасилованиями: ни волос, ни отпечатков пальцев, ни следов спермы или ниток от одежды. Если бы этот человек находился в доме почти два часа, как свидетельствует потерпевшая, он, конечно, оставил бы какие-то следы. У него нет судимостей. Это добрый, мягкий человек, который находится в полном смятении, он совершенно раздавлен этим обвинением. Я наблюдал за ним, его женой и детьми, и я просто не могу представить себе, чтобы этот человек мог изнасиловать мать и дочь Блэквелл.

Я с минуту раздумывала над словами Дугаса, рисуя пальцем круги на виниловой скатерти.

– Вы знаете, адвокат однажды сказал мне, что на самом деле нельзя определить, виноват мужчина в изнасиловании или нет. Он утверждает, что это единственное преступление, которое нельзя «считать» с лица человека.

Дугас слегка улыбнулся.

– Да, пожалуй, я согласился бы с этим. Но в данном случае у меня есть четкое ощущение. Я верю ему.

– Почему? – спросила я, исподволь подталкивая его к одной из моих любимых тем.

– Сначала вы берете факты, а они никак не складываются. Вы их взвешиваете, измеряете, выворачиваете наизнанку, и все же они никак не складываются в слово «виновен». Потом у вас возникает ощущение. Я каждый день работаю с такими подсудимыми, и большинство из них виновны. При отсутствии доказательств, достаточных для того, чтобы хотя бы предположить виновность, дело просто не дойдет до суда, и почти все эти подсудимые наверняка виновны. Но иногда встречаются личности, которые как-то не вписываются в эту категорию. Пусть он выглядит как виновный, ведет себя как виновный, да и свидетель утверждает, что именно этот человек совершил преступление, но в глубине души ты просто не веришь, что это сделал он. Вот так я отношусь к Уильямсу. Это чистой воды интуиция, но я считаю, что он невиновен.

* * *

В здании суда округа Ориндж царил хаос. На ступеньках лестницы, ведущей в здание, столпилось множество людей, пытавшихся протиснуться в зал суда. Репортеры и фотографы стояли, прижавшись локоть к локтю к седым старушкам и матерям, державшим младенцев с сосками.

Мы протиснулись сквозь толпу в коридор, откуда Дугас направился в зал суда, а я села на скамейку напротив закрытых дверей с надписью «Свидетели не допускаются». Я наблюдала за прогуливавшимися людьми, которые посматривали на часы в ожидании начала шоу.

В 9:15 двери открылись, и Дугас провел меня в зал суда. Я спустилась по короткому проходу через невысокие, на уровне пояса, вращающиеся дверцы, отделяющие зрителей от судьи и присяжных, и остановилась перед свидетельской трибуной, где меня ждал судебный клерк.

– Вы клянетесь, что показания, которые вы дадите, будут правдой, только правдой и ничем кроме правды? И да поможет вам Бог.

– Да, – ответила я.

Я заняла свое место на свидетельской трибуне и посмотрела на переполненный зал, в котором стояла такая тишина, что было слышно, как скрипит перо прокурора по листку в его желтом блокноте. Притихший зал суда всегда напоминает мне церковь за несколько минут до начала службы. Тот же пыльный, не циркулирующий воздух с витающими в нем запахами одеколона и дезодоранта и печать добродетели на лицах зрителей.

Тогда я в первый раз увидела Кларенса фон Уильямса. Это был симпатичный смуглый мужчина с темными вьющимися волосами длиной до воротника и глазами, прикрытыми тяжелыми веками. На верхней губе густые усы, кончики которых по углам резко спускались вниз.

Я вспомнила первоначальное описание, которое Салли Блэквелл выдала полиции. «Белый мужчина с очень темными, темно-каштановыми или даже черными волосами; волосы густые, вьющиеся; усы; широкие темные брови; вес 80–90 кг». В целом Уильямс подходил под это описание, за исключением того, что весил он чуть больше 70 кг. И еще одно интересное несоответствие: прежде чем Салли Блэквелл вспомнила лицо Кларенса фон Уильямса как лицо насильника, она сказала полиции, что напавшему на нее было примерно двадцать лет. Уильямсу было сорок два.

Луис Дугас подошел к свидетельской трибуне и задал стандартные предварительные вопросы, позволяющие определить мой опыт и квалификацию. Затем он попросил меня объяснить присяжным, как работает человеческая память. Я рассказала суду об основных этапах ее работы: восприятии, хранении и извлечении информации.

– Важно отметить, – заключила я, – что на каждом из этих трех этапов действуют факторы, влияющие на качество памяти.

– Какие факторы могут влиять на память? – спросил Дугас.

– Одним из важнейших факторов, когда речь идет о криминальной ситуации, является интенсивность стресса, который испытывает человек.

Я повернулась к судье:

– Если вы не возражаете, ваша честь, я воспользуюсь доской, на которой покажу все наглядно.

– Конечно, – разрешил судья.

Я подошла к доске, расположенной напротив скамьи присяжных, и мелом начертила на ней перевернутую U-образную фигуру, изображающую зависимость между стрессом и памятью, известную психологам как закон Йеркса – Додсона.

– Повторим еще раз главное, – сказала я, указывая на правую часть кривой, – высокие уровни возбуждения или стресса резко понижают нашу способность обрабатывать информацию и хранить ее в памяти. Многие люди ошибочно полагают, что мощный стресс усиливает память, и это ошибочное представление как раз и зафиксировано в заявлении: «О боже, я так испугалась, что никогда не забуду это лицо!» На самом деле сильный стресс может лишь ослабить память.

Я рассказала об исследовании, которое моя лаборатория в Вашингтонском университете провела в 1977–1978 годах. В нем участвовали более пятисот человек (все – студенты, имеющие право голоса), и мы опрашивали их, чтобы выяснить, что они знают о факторах, влияющих на показания свидетелей. Когда их спросили о влиянии экстремального стресса и возбуждения на способность обрабатывать информацию, оказалось, что треть участников эксперимента не считает, что экстремальный стресс негативно влияет на способность запоминать и вспоминать подробности того или иного события. Особенно пикантным оказалось то, что 18 % испытуемых считали, что при сильном стрессе способность вспомнить детали события улучшается, а способность воспринимать детали ухудшается. Интересно, каким образом можно извлечь из памяти точную информацию, если изначально в память попадает неточная информация?

Я вернулась на свидетельскую трибуну и заняла свое место.

– Является ли наличие оружия фактором, который влияет на точность опознания преступника свидетелем? – спросил Дугас.

– Да, – ответила я. – Мы называем этот фактор «концентрацией внимания на оружии». Если при совершении преступления используется оружие, свидетели чаще всего склонны (очень склонны!) смотреть на это оружие. Это отнимает время и ухудшает обработку информации о других аспектах ситуации, то есть ухудшает способность запоминать другие детали, в том числе и детали лица человека, держащего оружие.

– Расскажите, что происходит с человеком, когда на него направлен пистолет? – спросил Дугас. – Как изменяется впоследствии способность идентифицировать этого человека?

Я рассказала об известном эксперименте, проведенном в Университете штата Оклахома, в котором 49 % испытуемых правильно идентифицировали человека с предметом, который не являлся оружием, но человека с оружием правильно идентифицировали только 33 % испытуемых. Я также рассказала об эксперименте, который мы с мужем провели в Вашингтонском университете.

– В нашей лаборатории мы изучали явление концентрации внимания на оружии с помощью аппарата для записи движения глаз. Участники этого эксперимента имели дело с двумя разными версиями грабежа. В первом случае грабитель направил пистолет на кассира. Во втором случае грабитель передал кассиру чек. У нас есть устройство, которое позволяет следить за движением глаз даже в таких сложных ситуациях и точно определять, куда направлен взгляд человека. Вы можете этого не знать, но, когда человек оказывается в сложной ситуации, его взгляд перемещается по всей панораме дискретно, с последовательной фиксацией в разных точках. Продолжительность фиксации в каждой точке – около трети секунды, затем взгляд перемещается в новую точку, потом в следующую и так далее. С помощью светового пятна мы могли точно определять, на чем фиксируется взгляд, и выяснилось, что он чаще фиксируется на пистолете, чем на предметах, не являющихся оружием, и соответственно снижается способность запоминать иные детали, кроме оружия. В этом и состоит феномен концентрации внимания на оружии. Именно оружие привлекает наше внимание. И противостоять этому очень трудно.

– Доктор Лофтус, – сказал Дугас, который вернулся за стол защиты и заглянул в свои записи, – не могли бы вы рассказать суду об исследованиях, проводившихся с целью определения влияния маскировки на способность распознавать лица?

Закон Йеркса – Додсона

Насильник был в маске, и Дугас надеялся убедить суд, что маска могла сбить свидетельницу с толку. Я быстро посмотрела на Уильямса, который носил очки. Я не могла припомнить, чтобы в полицейских отчетах или в стенограмме фигурировали очки. Уильямсу действительно необходимы очки, подумала я, или это маскировка? Я вспомнила, что Тед Банди за время судебного процесса несколько раз менял прическу. Иногда он переодевался во время обеденного перерыва, поэтому судья Хэнсон называл его оборотнем. Актером-трансформатором, по словам его биографа Винсента Буглиози, был также Чарлз Мэнсон. Буглиози утверждал, что даже небольшие изменения в настроении Мэнсона могли кардинально изменять его облик.

Я вернулась мыслями к рассматриваемому делу и рассказала об оригинальном исследовательском проекте, связанном с изменением внешности людей, описанном в 1977 году тремя британскими психологами. Участников эксперимента разделили на две группы, и одна группа проходила курс обучения, целью которого было улучшение способности распознавать лица. В первом эксперименте испытуемым показывали двадцать четыре фотографии людей в различных позах, с разными выражениями лиц, с разными прическами и дополнительными внешними элементами, изменяющими внешность, такими как борода, усы или очки. Двадцать четыре лица показывались последовательно, каждое в течение десяти секунд. Всем испытуемым настоятельно предлагалось «очень внимательно вглядеться» в каждую фотографию, потому что потом их попросят вспомнить лица, которые они видели. Их также предупредили, что некоторые лица могут снова появиться уже в измененном виде. Примерно через пятнадцать минут после показа первого набора фотографий была показана более широкая подборка – из семидесяти двух лиц. Для каждого из них участник эксперимента должен был указать, новое это лицо или то, которое он уже видел раньше.

Через три дня испытуемых снова протестировали на способность распознавать ранее виденные лица. Результаты оказались поразительными: в обеих группах изменение обликов ранее уже виденных людей очень сильно повлияло на вероятность их повторного опознания. Если лицо человека внешне не изменялось, то узнавание шло весьма эффективно: примерно в 80–90 % случаев испытуемый узнавал лицо, которое он действительно видел раньше. Но если выражение лица или ракурс изменялись, вероятность опознания снижалась до 60–70 %, а если облик изменялся с помощью дополнительных элементов, она становилась совсем низкой – около 30 %. Сравнение результативности для двух групп испытуемых не обнаружило никаких свидетельств того, что вышеуказанный учебный курс хоть в какой-то мере помог людям эффективнее запоминать лица.

Следующий вопрос Дугаса касался проблемы ошибочного опознания, спровоцированного показом фотографий:

– Может ли показ свидетелю подборки фотографий повлиять на последующую идентификацию?

– Да, – ответила я и объяснила, как в большинстве случаев действует полиция, если после совершения преступления у нее есть реальный свидетель.

Сначала свидетелю показывают подборку фотографий, и если он узнает преступника, то дальше обычно следует личное опознание подозреваемого в представленной ему группе лиц (линейке). В целом вся эта процедура имеет серьезные недостатки, ибо почти всегда только один человек фигурирует и в подборке фотографий, и в группе (линейке) для опознания «вживую», и вероятность того, что свидетель идентифицирует в линейке кого-либо другого, кроме человека, фотографию которого он выбрал из подборки, крайне мала. В подобных ситуациях вероятность ошибочной идентификации резко возрастает, и психологи называют это ошибочным опознанием под влиянием фотографий.

Поскольку большинству непрофессионалов эта концепция не очень понятна, я решила подробно рассказать суду об эксперименте, проведенном в Университете штата Небраска в 1977 году. Участников эксперимента просили внимательно рассмотреть «преступников», потому что вечером им придется опознавать их по полицейским фотографиям, а потом, на следующей неделе, опознавать их в реальной группе лиц. Через полтора часа испытуемые просмотрели пятнадцать фото, среди которых были фото «преступников». Спустя неделю было составлено несколько реальных групп (линеек), и испытуемым предложили указать, является ли кто-либо из присутствующих «преступником».

Результаты опять оказались потрясающими: в группе, состоявшей из лиц, которых испытуемые никогда не видели раньше, оказалось лишь 8 % ошибочно «опознанных» в качестве преступников. Однако если ранее они видели фотографии данного человека, то вероятность его ошибочного опознания в качестве преступника возрастала до 20 %. Эти люди не совершали преступлений, и испытуемые не видели их в лицо раньше, но сейчас их «опознали» в группе, потому что раньше видели их фотографии.

– Теперь вы можете понять, что имеет место в нашем случае, – продолжала я. – Фотография может оставить отчетливое воспоминание, обеспечивающее возможность последующего узнавания лица, поэтому, когда этого человека впоследствии видишь лично, он или она уже кажутся знакомыми. Но это узнавание связано с фотографией человека, а не с тем, что вы раньше видели его лично. В этом и заключается опасность использования фотографической линейки.

– Может ли состав линейки повлиять на результат опознания?

– Да, может. Очень важно максимально беспристрастно составить фотографическую линейку после фактического происшествия. Это означает, что, если человеку, не имеющему никакого отношения к происшествию, дать описание подозреваемого, то, увидев реальную группу из шести разных людей, теоретически он должен опознать подозреваемого только с вероятностью, равной 1/6. То есть люди в группе должны быть достаточно похожи друг на друга. Тогда можно считать, что группа подобрана правильно, беспристрастно и не имеет наводящих аспектов.

– У меня две фотографические линейки, – сказал Дугас. – Одна из них – это доказательственный материал штата № 3; другая – доказательственный материал обвиняемого № 2. Не могли бы вы оценить доказательственный материал штата № 3?

Дугас передал мне подборку из шести поясных фотографий шести разных мужчин.

– Считаете ли вы, что эта фотографическая линейка необъективна?

Прокурор вскочил на ноги, выкрикивая возражения.

– Я считаю, что вопрос о том, беспристрастно ли подобрана линейка, относится исключительно к компетенции присяжных, – сказал он, размахивая пальцем. – Этот вопрос решают присяжные. Мне неизвестна такая наука, которая позволяет давать юридически значимое заключение о том, соответствует состав линейки юридической проверке на внушаемость или нет.

– Протест отклонен, – объявил судья.

Прокурор ответил:

– Хорошо, ваша честь.

Я продолжила свои замечания общего порядка.

– При изучении фотографических линеек, что мне приходилось делать много раз, я сравниваю людей в фотографических линейках с описаниями, которые первоначально дают свидетели.

– Предположим, что нужно опознать человека ростом около 180 см, – сказал Дугас, – весом от 80 до 90 кг, с вьющимися темными волосами до воротника и с усами (разумеется, это было описание, данное Салли Блэквелл полиции через несколько часов после изнасилования).

– Недостаток данной подборки фотографий состоит в том, что в ней присутствуют люди, которых нужно удалить сразу, потому что они ни в коей мере не соответствуют этому описанию. Например, нужно исключить человека под номером 6, потому что волосы у него не темные и не вьющиеся, а светлые и прямые, то есть совсем не подходят под имеющееся описание. Аналогично, у человека под номером 5 волосы слишком короткие. У этой подборки есть и другие недостатки, например, человек под номером 1 снят в профиль, в то время как все остальные – анфас. Я могла бы подробно проанализировать эту фотографическую линейку и, скорее всего, пришла бы к выводу, что некоторые фото из нее нужно удалить как не соответствующие описанию.

– Доктор Лофтус, – понизил голос Дугас, чтобы подчеркнуть важность следующего вопроса. – Предположим, что некто видел какого-то человека, а потом извлекает из памяти его имя; вы проводили исследования в этой области?

Дугас имел в виду внезапное появление лица Кларенса фон Уильямса в памяти Салли Блэквелл и ее автоматическое предположение, что это и есть лицо насильника.

– Если с человеком случается страшное событие, – сказала я, – а потом ему приходит на ум конкретное имя или образ конкретного человека, то существует определенная вероятность того, что участник события поверит, что человек, которого он вспомнил, – это именно тот, кто является виновником этого страшного события, хотя на самом деле он может не иметь к этому никакого отношения.

– Вы изучали случаи такого типа, и мне известно, что у вас есть специальное исследование по бессознательному переносу. Имеет ли здесь место бессознательный перенос?

– Да, это может быть вариант бессознательного переноса, – ответила я. – Бессознательный перенос – это ошибочное воспоминание или ошибочное отождествление человека, которого видели в одной ситуации, с человеком, которого тоже видели, но в другой ситуации. Но в данном деле имеет место встраивание образа человека, виденного в некоей ситуации, в совершенно другую ситуацию. И очень важно это отметить. Многие люди не представляют себе, насколько легко совершается бессознательный перенос, то есть насколько легко наш мозг соединяет человека, которого мы видели в некоем контексте, с воспоминанием о другом событии, происшедшем совсем в другое время и в другом месте.

Дугас кивнул и взглянул на присяжных. Он хотел, чтобы они осознали и учли эту информацию.

– У меня последний вопрос, – сказал он через мгновение. – Когда люди попадают в чрезвычайную ситуацию, они потом говорят, как долго она длилась: столько-то секунд, столько-то минут или часов. Можно ли считать, что при этом свидетели тоже склонны преувеличивать свои способности, как и в ситуации с опознанием преступника?

– Одним из наиболее обоснованных общих выводов, касающихся работы с очевидцами, является то, что люди всегда преувеличивают длительность необычного события, – ответила я. – Мы показывали людям имитацию ограбления банка, которое длилось полминуты, но они говорили, что ограбление длилось пять, восемь или даже десять минут. В другом эксперименте людям показывали событие, которое длилось четыре минуты, но они оценили его длительность в десять минут, а некоторые даже в двадцать. Наша память имеет явно выраженную склонность к преувеличению длительности сложных и стрессовых событий; людям почти всегда кажется, что событие длилось дольше, чем это было на самом деле.

– Если человек испытывает сильный страх перед причинением ему телесных повреждений, – продолжал Дугас, – влияет ли это на его восприятие или на способность к опознанию?

– Да, эти способности сильно зависят от фактора стресса, о котором мы говорили. Страх получить телесные повреждения – это сильнейший вид стресса, или, иначе говоря, страх может вызвать сильнейший стресс.

– Влияет ли это или может ли это повлиять на опознание подозреваемого свидетелем?

– Это сильно влияет на качество хранящейся в памяти информации, а также на то, что попадает в память именно в момент события. Если вы восприняли неточную информацию, то потом при попытке вспомнить вы и вызовете из памяти неточную информацию.

– Я отпускаю свидетеля, – сказал мистер Дугас.

– У меня нет вопросов, – сказал прокурор.

Это меня удивило, и по выражению лица Дугаса я поняла, что он тоже озадачен. Не так часто случается, что прокурор не пользуется возможностью нанести мне несколько ударов, но иногда, особенно когда дело полностью держится на показаниях свидетелей, юрист может почувствовать, что спор с экспертом в области, в которой эксперт разбирается гораздо лучше, может завести слишком далеко. Возможно, сказав «у меня нет вопросов», он пытался донести до присяжных мысль, что меня не стоит допрашивать, что он не хочет уделять так называемому эксперту свое время.

– Хорошо, вы можете идти, – сообщил мне судья.

Я быстро взглянула на часы. На свидетельской трибуне я провела всего час, а показалось – часа четыре. Мой самолет улетал через несколько часов, поэтому я направилась в заднюю часть зала суда и заняла место в последнем ряду. Следующим свидетелем была Лоис Уильямс. Я видела, как она провела руками по телу вниз, разглаживая платье, прошла по проходу к секретарю, подняла руку, сказала «я готова» и села на свидетельскую скамью.

Дугас спросил ее о том, где она была в ночь изнасилования, может ли она указать точное время возвращения мужа домой, каким образом она узнала о его возвращении, в котором часу это было, есть ли в спальне часы, обсуждали ли они его позднее возвращение, и так далее, и тому подобное.

Она отвечала короткими жесткими фразами. Вопросы и ответы блуждали вокруг правды, но где на самом деле была правда? Можно ли было локализовать, понять и конкретизировать ее?

Я задалась вопросом, о чем думает Лоис Уильямс, сидя на скамье и глядя на мужа, сидящего за столом защиты. Были ли у нее какие-то сомнения, какие-то мысли о его виновности? Или невиновности? Я вспомнила, что в стенограмме предварительных слушаний говорилось о том, что в ночь изнасилования Уильямс пил в нескольких барах, вернулся домой около 4 утра, а изнасилование началось около 2:30 и закончилось где-то между 4:00 и 4:30 утра.

Насколько крепко спала Лоис Уильямс? Действительно ли она знала точное время возвращения мужа домой? Беспокоил ли ее тот факт, что муж где-то пьянствовал почти до рассвета? Я удивилась странному совпадению, что фон Уильямс в ту ночь выпивал в одиночку и что не было ни одного человека, который мог бы точно сказать, в какое время он ушел из бара и направился домой.

После ее показаний я по телефону-автомату, находившемуся в коридоре, вызвала такси, а затем вышла и стала ждать его. Было жарко и душно, воздух имел привкус пыли. Я сняла пиджак и взглянула на солнце, проглядывавшее сквозь туман в бледно-желтом февральском небе.

Так виновен или не виновен фон Уильямс? Я вспомнила, как он сидел за столом защиты, наклонившись вперед, плотно сложив руки большими пальцами вверх, согнув и прижимая их друг к дружке. Как подсудимый переносит давление этой юридической инквизиции? Даже виновному человеку возникающее напряжение должно казаться невыносимым. Он пытается угадать: «Смогут ли они уличить меня? Что они со мной сделают? Как я буду выживать в тюрьме? Смогу ли я вынести расставание с женой и детьми?»

А если он невиновен… Каково ему тогда сидеть там и ощущать холодные взгляды людей, которые изначально считают его виноватым? Каково это – вынужденно наблюдать страдания потерпевших и знать, что твое лицо присутствует в их кошмарах, лицо, которое они ненавидят? Каково это – беспомощно наблюдать за тем, как твою жизнь рубят под корень? Каково с внезапной силой и ясностью осознать, что никто уже не поверит тебе в этом деле, потому что эти люди для себя все уже решили.

Ты виновен, потому что тебя обвинили!

* * *

В тот же день вечером я улетела в Сиэтл и снова погрузилась в работу. В моем кабинете толпились студенты, коллеги подбрасывали мне доклады разных комиссий, секретари передавали пачки телефонных сообщений. Снова окунувшись в суматоху дел, я старалась поменьше думать о Кларенсе фон Уильямсе.

В начале марта, примерно через две недели после того, как я дала показания в суде, я получила от Луиса Дугаса письмо и несколько газетных вырезок. «Голоса присяжных разделились 9 к 3, – писал Дугас, – и те трое, которые проголосовали против осуждения, сказали, что сделали это, исходя из ваших показаний». Beaumont Enterprise представила факты, как это иногда делают газеты, невыразительно и сухо:

ПРИСЯЖНЫЕ НЕ ПРИШЛИ К ЕДИНОМУ МНЕНИЮ ПО ДЕЛУ ОБ ИЗНАСИЛОВАНИИ В ОКРУГЕ ОРИНДЖ

Во вторник присяжные не пришли к единому мнению в деле Кларенса фон Уильямса, обвиняемого в изнасиловании женщины и ее дочери в Бридж-Сити. Девять присяжных проголосовали за то, чтобы признать Уильямса виновным, а трое за то, чтобы признать его невиновным. В понедельник вечером присяжные собрались без посторонних в гостинице округа Ориндж и совещались более 12 часов, но вынести вердикт так и не смогли.

Все шесть дней, пока шло судебное разбирательство по делу Уильямса, зал суда был битком набит зрителями. В понедельник в 22:30, когда было объявлено, что присяжные удаляются на совещание, зрители все еще толпились в коридорах здания суда, причем многие из них находились здесь с самого утра.

В пятницу известный на общенациональном уровне эксперт по проблемам памяти дал показания, представив веские доводы и поставив под сомнение достоверность показаний свидетелей.

В понедельник вечером присяжные собрались без посторонних в гостинице округа Ориндж и совещались более 12 часов, но вынести вердикт так и не смогли.

Все шесть дней, пока шло судебное разбирательство по делу Уильямса, зал суда был битком набит зрителями. В понедельник в 22:30, когда было объявлено, что присяжные удаляются на совещание, зрители все еще толпились в коридорах здания суда, причем многие из них находились здесь с самого утра.

В пятницу известный на общенациональном уровне эксперт по проблемам памяти дал показания, представив веские доводы и поставив под сомнение достоверность показаний свидетелей.

Я поморщилась. Термин «эксперт по проблемам памяти» заставил меня вспомнить прежних странствующих лекарей, торговавших вразнос секретными лекарствами от всех болезней, от простуды до мозолей.