Текст книги "Идеальная женщина"

Глава 15

Энджел обернулась и с удивлением обнаружила, что наступило утро.

Она крепко зажмурилась, затем медленно открыла глаза и впервые за несколько часов оторвала взгляд от рабочего стола.

Дерри подошел ближе, слегка раскачиваясь всем телом на костылях:

– Энджи, сколько часов ты работала?

– Некоторое время, – уклончиво ответила Энджел и снова перевела взгляд на витраж. – Я почти закончила.

На самом деле она закончила еще час назад, а потом просто водила деревянным скребком по давно уложенному стеклу. Ей нравились и цвет, и форма – все в целом, что сотворило ее воображение из простых кусочков стекла.

Дерри нахмурился:

– Ты, наверное, просидела над этим всю ночь?

Она неопределенно хмыкнула.

– Энджи!

Она со вздохом отложила деревянный скребок, зная, что ей не удастся избежать вопроса, как она оказалась дома и почему не поехала с Хоком.

– Да, я работала всю ночь.

– С тобой давно такого не было.

– Да.

– Энджи, – мягко сказал Дерри, – в чем дело? Это изза того, что в прошлую ночь была годовщина той аварии?

Энджел замерла в нерешительности. Будет проще, если Дерри решит, что она не поехала с Хоком, чтобы не осквернять память о той трагедии веселой прогулкой.

Проще, но это не вся правда.

– Отчасти да, – сказала Энджел и посмотрела наконец Дерри в глаза. – Но главная причина в том, что мы с мистером Хокинсом не в состоянии прожить рядом ни минуты.

Его голубые глаза округлились от удивления.

– Что случилось? – Голос Дерри вдруг зазвучал неожиданно твердо. – Он приставал к тебе, да?

Уголки рта Энджел презрительно опустились. Так же, как бывало у Хока.

– Приставал? – повторила она. – Нет, так можно сказать, только если человек хоть чтото чувствует к тебе. А Хок ничего не чувствовал.

Энджел произнесла это спокойно и уверенно, потому что не сомневалась, что говорит правду. К тому же приставание подразумевает, что тебе это не нравится. А прикосновения Хока были очень желанны. Во всяком случае сначала. Только Хок не испытывал ничего, что принято вкладывать в слово «чувства».

Они слишком мало знали друг друга, чтобы действительно чтото чувствовать. Потому так ошиблись друг в друге.

Дерри перевел дух:

– Тогда что же случилось?

– Мы говорим на разных языках, – коротко ответила Энджел.

Дерри был озадачен, но Энджел, похоже, не собиралась продолжать разговор.

– Что ты имеешь в виду? – упорствовал Дерри.

– Тебе чтонибудь говорит слово «женоненавистник?» – спросила Энджел, машинально теребя в руках деревянный скребок.

– Я еще не достаточно проснулся, чтобы играть в слова, – ответил Дерри.

– Мистер Майлз Хокинс – женоненавистник. Он ненавидит женщин и не доверяет им. А я женщина, поэтому он ненавидит меня и не доверяет мне. – Все это Энджел сказала без всякого выражения, спокойно глядя на Дерри своими темнозелеными глазами. – Поэтому мне неприятно находиться рядом с ним, ему также невыносима моя компания.

Наступило молчание. Дерри пытался представить себе человека, который может ненавидеть или не доверять этой бледной, усталой женщине, что стоит перед ним и в чьих глазах таится так много горьких воспоминаний.

– Я не могу в это поверить, – сказал Дерри.

– А я могу.

Энджел усталым жестом отложила скребок.

– Позвони по радиотелефону Карлсону, – сказала она. – Когда мы наткнулись на него в бухте БраунБей, он приглашал Хока поехать с ним на рыбалку.

– Да? Должно быть, они неплохо проводят время.

– А почему бы и нет? Карлсон, кажется, мужчина.

Энджел услышала, как горько прозвучали ее слова, и изо всех сил постаралась взять себя в руки, но ничего не получилось. Глаза ее наполнились слезами, и к горлу подступил комок.

– А если не Карлсон, то любой другой мужчина, – с трудом произнесла она и резко отвернулась.

Отвернулась и внезапно застыла, так, что взметнувшиеся волосы легкой вуалью легли ей на лицо. В дверях из студии в спальню стоял Хок. Она не слышала, как он вошел. Он сделал это так тихо, что не скрипнула ни одна половица.

Его густые черные брови были сведены к переносице, и мрачное лицо не оживлял даже утренний свет. Он выглядел злым и усталым.

Выражение его лица не изменилось даже тогда, когда Дерри выругался, сообразив, что Хок подслушивал их разговор с Энджел.

– Твоя компания мне вовсе не ненавистна, Ангел. – Голос Хока звучал глухо и равнодушно.

– Значит, ты получаешь от ненависти больше удовольствия, чем я.

Дерри шумно вздохнул.

– Извини, – пробормотала Энджел и, глядя перед собой, прошла мимо Хока в спальню. – Мне нужно немного отдохнуть.

Она спокойно закрыла дверь, вынуждая Хока пройти в студию, но дверь хлопнула неестественно громко. Содрогаясь от судорожных рыданий, Энджел прислонилась к стене. Из глаз ее непрерывным потоком текли слезы, но ей было все равно. У нее больше не было сил скрывать свои чувства. Она сбросила с ног ботинки, уткнулась лицом в подушку и провалилась в сон.

Когда Энджел проснулась, наступил уже день. Чистый желтый свет наполнил комнату, превращая случайные пылинки в искорки золота. Она потянулась и вздрогнула, потревожив порез на спине – маленькую ранку, оставшуюся от крючка.

Боль напомнила Энджел обо всем, что случилось. Воспоминания резанули, как осколок стекла, и она с силой сжала губы. Какоето мгновение она лежала, не шевелясь и не пытаясь отогнать эти мысли, позволяя им мучить ее. Она по опыту знала, что на границе между сном и явью ее чувства командуют ею и бороться с ними бесполезно.

Слава Богу, это мгновение прошло. Энджел сбросила легкое стеганое одеяло, и вдруг рука ее замерла в воздухе. Она сообразила, что покрывало лежит рядом с кроватью, а одеяло вовсе не ее. Оно из комнаты гостей.

Энджел представила, как Дерри, стараясь не шуметь, ковылял на костылях через холл, чтобы покрыть ее одеялом, и на губах ее заиграла нежная улыбка. После той аварии Дерри так заботится о ней. Что бы она ни говорила и ни делала, он во всем старается поддержать ее.

Забота Дерри внесла некоторый мир и покой в ее чувства. Спокойствие, которое исходило от него, давало ей силы.

Энджел надела длинное светлорозовое платье, обнявшее ее мягким шелком до самых пят. К лифу были пришиты крошечные серебряные колокольчики. Точно такие же крепились на двойной цепочке к правой щиколотке и левому запястью Энджел и нежно позвякивали при каждом ее движении в такт колокольчикам ее сережек.

Энджел купила это платье и украшения два года назад, в то время тишина дома в Сиэтле грозила лишить ее рассудка. Когда она расчесывала волосы, мелодичный и нежный звон колокольчиков был созвучен шелесту ее сверкающих, как солнечные лучики, шелковистых волос.

Энджел на минуту остановилась, разглядывая себя в зеркале. Ее первым побуждением было наложить на лицо побольше косметики, которая скрыла бы бледность кожи, сиреневые тени под глазами и почти бесцветные губы. Нет, не стоит. Она пожала плечами и отвернулась. Какая разница! Дерри слишком хорошо ее знал, чтобы можно было ввести его в заблуждение.

А что касается Хока… Хок он и есть Хок – человек, ненавидящий женщин.

А Ангел – это Ангел, женщина, которая влюбилась в ненормального мужчину.

Только на минуту. На мгновение.

Беззвучно касаясь пола босыми ногами, Энджел тихо прошла в холл. Серебряные колокольчики позвякивали так нежно, что их могла слышать только она сама. Из комнаты для гостей доносился низкий голос Хока. Он разговаривал по телефону. Энджел машинально бросила взгляд на часы:

«Три. Если он не поторопится, мы прозеваем прилив. Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы прозевали уже много приливов. Все.»

Дерри сидел во внутреннем дворике, штудируя толстую книгу, где формул было больше, чем слов. Легкий ветерок ерошил его белокурые волосы, так он еще больше походил на подростка. Нахмурившись, он чтото подчеркивал в книге яркожелтым фломастером.

Стараясь не потревожить Дерри, Энджел осторожно прошла на кухню. Она разбила несколько яиц, сделала тосты, затем налила в чашку убийственно крепкий кофе, с которым во время занятий не расставался Дерри. Она ела, стоя у плиты, не потому что хотела есть, а скорее по привычке и еще потому, что еда даст ей силы, в которых она так сейчас нуждается.

Безмолвное появление Хока на этот раз не застало ее врасплох. Энджел стояла спиной к двери, но так ясно ощутила его присутствие, словно он заговорил с ней. Доев яйцо, она повернулась и ополоснула под краном тарелку.

Ей совершенно не хотелось с ним встречаться, но именно поэтому она обернулась и посмотрела ему в лицо. Жизнь научила ее: чем больше стараешься чегото избежать, тем больше боишься этого. Только встретив неприятность лицом к лицу, можно справиться с ней или научиться сосуществовать с ней.

– Когда ты едешь к Карлсону? – спокойно спросила Энджел и равнодушно посмотрела прямо ему в глаза.

– Я к нему не еду.

Хок окинул Энджел удивленнозлым взглядом.

– Когда Дерри удалось соединиться по радио с «Черной луной», Карлсон уже находился на полпути к Аляске, – сказал Хок. – Очевидно, начался нерест рыбы.

Энджел опустила длинные ресницы, отчего тени под глазами стали еще темнее.

– Какая жалость! – сказала она. – Его компания доставила бы тебе удовольствие. А кому Дерри велел сопровождать тебя?

– Никому.

Энджел так резко вскинула голову, что серебряные колокольчики ее сережек, спрятанные под роскошным водопадом волос, вздрогнули и зазвенели.

Хок удивленно посмотрел на Энджел и шагнул к ней. Она мгновенно отпрянула, и от этого ее движения затрепетали все остальные колокольчики. Его бездонные глаза ощупали всю ее фигуру, пересчитали все колокольчики, все кусочки серебра, рождающие этот сладостный звук.

На этом фоне стук костылей Дерри по деревянному полу прозвучал, как раскат грома. Энджел с несказанным облегчением обернулась к двери, освобождаясь от магии пристальных глаз Хока.

– Ты выглядишь намного лучше, – сказал Дерри. – Как ты себя чувствуешь?

– Отлично. – Ее ответ прозвучал слишком отрывисто и холодно, и ей самой стало неловко. – Спасибо, что принес одеяло, – поспешно добавила она.

– Одеяло? – удивился Дерри.

Энджел взглянула на Хока, но он молчал и только смотрел на нее глазами голодного хищника.

– Не важно, – сказала Энджел.

Крошечный островок спокойствия в ее душе разлетелся в клочья.

Похоже, Хоку все же не чужды человеческие чувства. Например, чувство вины.

Видит Бог, он его заслужил.

– Как идет учение? – спросила Энджел, стряхивая с себя нахлынувшие воспоминания.

Дерри скорчил гримасу:

– Медленно.

Он стоял в нерешительности, внимательно глядя на нее своими заботливыми, любящими глазами.

– Энджел! – неуверенно сказал он.

Энджел обхватила себя руками, зная, что за этим последует.

– Да? – прошептала она.

– Карлсон не сможет сопровождать Хока.

– Я знаю.

– И у других провожатых дел по горло, по крайней мере до конца недели, но даже тогда…

Энджел ждала, но Дерри молчал.

Она знала, что он ни о чем не попросит ее, но его глаза светились надеждой.

Она не обязана обрекать себя на четырехнедельное презрение Хока. Но тогда ей придется всю оставшуюся жизнь прожить с сознанием того, что у нее не хватило сил помочь Дерри осуществить его мечту. Дерри, который вернул ее к жизни, ничего не прося взамен. Совсем ничего.

Четыре недели в компании Хока против всей жизни, полной презрения к самой себе за этот отказ.

– Хорошо, Дерри, – спокойно сказала Энджел. – Я сама займусь этим.

Дерри облегченно вздохнул и слегка обмяк на костылях. Затем быстро пересек комнату и, подойдя к Энджел почти вплотную, положил ей руку на лоб.

– Ты уверена, Энджи? – спросил он. – Ты очень бледна.

Энджел на мгновение закрыла глаза, прильнув лбом к его широкой ладони, словно черпала силу. Когда она выпрямилась, ее синезеленые глаза смотрели спокойно, и твердо.

– Я уверена.

Хоку почудилось, что какието токи пробежали между Энджел и Дерри, и это одновременно удивило и взбесило его. Что за власть имеет над ней этот Дерри, если он способен заставить Энджел провести четыре недели с мужчиной, которого она ненавидит?

Он давно так не ошибался в женщинах – со времен своей нежной юности. Он хотел… ему просто необходимо было узнать, почему он так ошибся, что ввело его в заблуждение. Ярость прошла, осталось только желание узнать правду.

– Ты не спросил, согласен ли я, – холодно заметил Хок.

Дерри вздрогнул и перевел взгляд на Хока:

– Но ты говорил, что не будешь возражать.

Внезапно Хок решил, что ответ на этот вопрос он потребует у самой Энджел.

– Нам с Ангелом нужно поговорить. Возможно, после этого разговора мы оба переменим свои взгляды. – Хок поднял бровь, уколов Энджел пронзительным взглядом: – Я прав, Энджи, малышка?

Глаза Дерри округлились. Он впервые услышал в голосе Хока такие жестокие и безжалостные нотки и взволнованно посмотрел на Энджел.

Она нежно тронула его за руку, без слов давая понять, что для нее это не новость. Но в отличие от Карлсона у нее нет возможности уклониться. Она слишком сильно любит Дерри, чтобы позволить ему расстаться со своей мечтой.

– Нет, не прав, – отчетливо сказала Энджел. – Как и во всем остальном.

Она повернулась и быстро вышла, оставив за собой тихий звон крошечных колокольчиков.

– Поговорим на берегу, – бросила она, не оборачиваясь.

Глава 16

Энджел сунула ноги в пляжные ботинки, всегда стоящие за дверью, подобрала рукой подол платья и устремилась вниз по тропе с быстротой, какая приобретается обычно, когда годами ходишь по привычному маршруту. Она словно и не замечала ни сужений тропы, ни провалов, ни того, что сломанная в некоторых местах ограда так и не была починена.

Тропа довольно рискованно пролегала по краю скалы, но не представляла реальной опасности, если не было дождя или сильного ветра. Хотя, конечно, ходить здесь детям или тучным людям любого возраста было явно противопоказано.

Впрочем, будь дорога и опасна, Энджел все равно пошла бы сюда. Ей отчаянно хотелось увести Хока туда, где Дерри не смог бы ни увидеть их, ни услышать их разговор.

Дерри, как и Карлсон, оберегал Энджел как зеницу ока, словно, спасши ей жизнь, чувствовал себя в ответе за всю боль, какая предстояла ей в будущем. Он понимал, что не в его силах защитить ее от горьких сюрпризов судьбы, но это стремление не поддавалось доводам рассудка.

Энджел чувствовала себя виноватой перед Дерри. Много лет назад она попрекнула его тем, что он, мол, заставляет ее жить из эгоизма – боится остаться в одиночестве. Жестокое обвинение, но и время то было жестокое. Сейчас она сожалела о своих злых словах. Сейчас она любила Дерри и нуждалась в его защите.

Она сбежала по тропе, которая, петляя по лесу и скалам, вела вниз к берегу. День был необычно жарким для острова Ванкувер, так что, добравшись до пляжа, Энджел слегка вспотела.

Был отлив. Она приподняла подол платья; легкий бриз подхватил его и прижал податливую ткань к ее длинным ногам, четко очерчивая их изящную форму. Платье пузырилось у нее за спиной, отбрасывая причудливую тень на песок.

Энджел едва успела перевести дух, как Хок оказался рядом с ней. Энджел это не удивило. Ведь у него были ловкость и повадки хищника.

Она повернулась и посмотрела ему в лицо. Взметнувшийся и подхваченный ветром подол ее платья коснулся его ног, и острый слух уловил звон крошечных серебряных колокольчиков.

Хок вдруг почувствовал, что их мелодичный звук какимто образом грозит лишить его всякой уверенности, и тогда он сделал то, что делал всегда, когда его загоняли в угол.

Он перешел в атаку:

– Что за власть имеет над тобой Дерри? Ты же была готова убить меня, а вместо этого по его просьбе не раздумывая согласилась провести рядом со мной целый месяц. Черт! Да ему даже просить не пришлось!

– Да. Я надеюсь, что Дерри никогда не придется просить меня о том, что я могу для него сделать. И он не имеет надо мной никакой власти, – спокойно добавила Энджел.

– Тогда чем он взял тебя? Деньгами?

Губы Энджел изогнулись в холодной гримасе, которую нельзя было назвать улыбкой.

– Нет.

– Тогда чем?

– Ты не поймешь.

Хок схватил Энджел за руку. Мягкая ткань платья и тепло ее руки еще больше взбесили его.

– Чем же, черт побери? – взревел он.

– Любовью.

На мгновение воцарилось молчание.

– Любовью, – с отвращением повторил Хок. В его устах это слово прозвучало как ругательство. – Этим словом женщины называют секс, – презрительно сказал Хок, – но, клянусь всеми чертями, ты с Дерри этим не занимаешься. Ангел, детка, так что же здесь вранье? Любовь или то, что ты не хочешь спать с Дерри?

Энджел молча смотрела на него.

– Как Дерри заставил тебя поехать? – снова спросил он. – Говори, черт тебя побери! Я хочу услышать все твое вранье!

Долю секунды Энджел смотрела на Хока так, словно никогда раньше его не видела.

– Ты хоть раз в жизни любил когонибудь? – спокойно спросила она. – Мать, отца, брата, сестру, ребенка? Когонибудь?

– Хочешь сказать, что Дерри – твой брат?

– Почти, – ответила Энджел, глядя в холодные глаза Хока.

– И как далеко распространяется это «почти»?

– На двадцать четыре часа в сутки.

Хок стоял в нерешительности. Откуда у нее эта уверенность? Он хотел узнать до конца все и сейчас же.

– Я не понимаю, – сказал он наконец, отпустив руку Энджел.

– Знаю. Ты многого не понимаешь в людях. В том числе и во мне.

– Не отталкивай меня, Ангел, – сказал Хок, и гнев исказил и без того резкие черты его лица, – а то я пойду к Дерри и задам эти вопросы ему, и тогда он узнает чтото такое, что вряд ли хотел бы знать.

Энджел закрыла глаза. Она знала, что Хок растопчет мечты Дерри так же небрежно, как растоптал ее мечты. Этого нельзя допустить.

– Дерри мог бы находиться со мной двадцать четыре часа в сутки как брат моего мужа, – глухо сказала она.

– Гранта? – сощурившись спросил Хок. – Кажется, так звали его брата? Грант?

– Да.

– Что с ним случилось?

– Он умер.

– Когда?

Энджел знала, что ей не избежать этих вопросов, и готовилась к ним, пока бежала по скале к берегу.

«Может, если я расскажу ему все, он найдет в себе скольконибудь сочувствия, чтобы не превратить еще четыре недели моей жизни в ад?»

Эта мысль придала Энджел силы. Она глубоко вздохнула; калейдоскоп цветов в ее голове сложился в одинокую розу.

– Грант… – Голос Энджел стал тише и вдруг оборвался.

Она редко произносила вслух его имя и удивилась, что оно больно кольнуло ее. Когда Энджел заговорила снова, ее голос звучал глухо и бесстрастно:

– Грант погиб ночью ровно три года назад. За день до нашей свадьбы. Погиб вместе со своей матерью и моими родителями.

Хок словно окаменел. Он не сомневался, что слышит правду.

Лучше бы он услышал ложь. Ложь можно отбросить, проигнорировать, выкинуть из головы. А правду – нет. Она слишком горька.

Он ощущал всю ее боль, она выплескивалась в него волнами беспомощной ярости, но голос Энджел оставался спокойным, ничто не дрогнуло в ее лице. Лишь чуть припухшие глубокие, как море, глаза выдавали ее чувства.

Слова лились нескончаемым потоком, но глаза Энджел оставались сухими.

– Я бы тоже умерла, – говорила она, – если бы Дерри не вытащил меня изпод обломков горящей машины. Я была в очень тяжелом состоянии. Он отвез меня в больницу и сражался за мою жизнь упорнее, чем я сама, а потом заботился обо мне до тех пор, пока я не встала на ноги.

– Так какого черта ты не переспала с ним? – огрызнулся Хок. Глубокое чувство, скрывавшееся в спокойных словах Энджел, злило его все больше и больше.

– Наша любовь друг к другу не такая, как ты думаешь.

Хок ждал.

Энджел взгянула на него и не увидела в его лице ни капли сочувствия.

– Не знаю, смогу ли я все объяснить тебе так, чтобы ты понял, – сказала она. – Дерри – единственный человек на свете, который может разделить со мной мои воспоминания о юности, о родителях, о Гранте, о пикнике на побережье, об ослепительной красоте первой любви. Только Дерри помнит тот вечер, когда мы с Грантом объявили о своей помолвке, слова, которые прозвучали тогда, и…

– Почему бы вам на пару не построить ему святилище? – холодно спросил Хок.

Он не мог понять, почему при одной мысли о том, что Энджел когото любила, его охватывает безрассудная ярость.

Даже если этот человек уже мертв.

Бешенство стальными когтями рвануло с таким трудом достигнутый душевный покой Энджел, и она задрожала, пытаясь удержать себя в руках.

– Тебе очень подходит твое имя, – сказала она, тщательно подбирая слова. – Ястреб – хищная птица. А я легкая добыча, не так ли?

– Поэтому ты прошлым вечером удрала домой? Ты боялась, что снова окажешься у меня в постели?

Презрительное выражение на лице Хока неожиданно придало ей силы.

– Нет, – спокойно ответила Энджел, – я не боюсь снова оказаться у тебя в постели. Просто я хорошо усвоила старое выражение: не мечите бисер перед свиньями.

– Это твоя девственность бисер? – едко спросил Хок.

– Нет, но к тебе очень применимо это выражение. Ты вел себя как настоящая свинья.

На мгновение воцарилась напряженная тишина, потом Хок тихо, но зловеще спросил:

– Почему ты отдалась мне, Ангел? Ты ведь отдалась мне. Я не брал тебя силой. Или ты все утро утешалась этой ложью? Бедным маленьким ангелочком овладел искушенный ястреб, – произнес он кривляясь.

Энджел вдруг обрадовалась, что проплакала всю прошлую ночь. Наверное, поэтому сейчас слез не было. Гдето в глубине ее души безмолвный, не дающий покоя вопрос «почему?» превратился в «как?».

Как она могла так сильно ошибиться в этом человеке?

Найдя для себя ответ, она, не задумываясь, произнесла его вслух.

– Я подумала, что люблю тебя, – сказала Энджел. – Это была ужасная глупость. Я перепутала желание с любовью, и теперь не осталось ни того, ни другого.

Зрачки карих глаз Хока расширились, затем сузились до черных, смоляных точек. От удивления он не мог вымолвить ни слова.

Энджел произнесла слово «любовь» с той же нарочито грубоватой интонацией, с какой его обычно произносил Хок. И эта интонация подсказала ему, что он ранил Энджел так же сильно, как когдато ранили его.

Эта мысль впилась в него, словно крюк, причиняя боль при каждом вдохе.

Хок не хотел верить своим глазам. Так переживать может только истинно влюбленный человек, но он не верил в любовь со дня своего восемнадцатилетия. Любви не бывает.

– Есть еще вопросы? – хладнокровно спросила Энджел.

Хок промолчал. Ему нечего было сказать.

– Ну и отлично, – решительно заключила Энджел. – Поехали на рыбалку.

Ее намеренно холодный тон вновь разъярил Хока.

– Ты холодна, как это море.

Энджел посмотрела на переливающуюся гладь воды, в которой отражались облака.

– В море кипит жизнь, – возразила она. – Я холодна, как хищная птица. Мертвая. Ты собираешься ехать на рыбалку?

– Я предпочел бы сломать тебе шею.

– Будет обидно, – безразличным тоном ответила Энджел и повернулась лицом к Хоку. – Это чуть ли не единственная часть моего тела, которая не была ни сломана, ни разбита.

Хок приблизился к ней, его голос изменился.

– И сердце было разбито? – тихо спросил он.

– Сердце мое разбилось задолго до того, как я повстречала тебя.

– Ангел.

Дыхание Хока щекотало ей виски. Чувства, которые она старательно подавляла, всколыхнулись в ней, угрожая вырваться изпод контроля.

– Не называй меня так, – резко оборвала его Энджел.

– Почему? Потому что он звал тебя Ангел?

– Он?

У Хока задрожали ноздри. Он придвинулся еще ближе, так близко, что мог различать запах ее духов.

– Парень, которого ты любила. Брат Дерри.

Энджел отвернулась, ненавидя исходящее от Хока предательское тепло, которое она ощущала даже через ткань платья.

– Если не поторопиться, мы пропустим прилив.

– Ты мне не ответила.

Энджел отвернулась так внезапно, что крошечные колокольчики вздрогнули и зазвенели. Хок стоял всего в нескольких дюймах от нее, но голос Энджел был так тих, что он едва мог разобрать ее слова.

– Грант называл меня Энджи, дорогая, милая, сладкая, любимая. Он говорил, что я – его рассветная заря, что я…

– Но ты ведь не спала с ним, – грубо оборвал ее Хок, не желая больше этого слушать.

– Нет. Это единственная вещь в жизни, о которой я жалею.

Против ее воли слова полились сами. Энджел не могла остановить их, даже если бы это грозило пошатнуть мир, который она с таким трудом воссоздала из осколков прошлого.

– Боже, как я сожалею об этом! – хрипло сказала она. – Особенно сейчас!

Дыхание Хока стало прерывистым. Он знал, что Энджел вспоминает, как безрадостно она стала женщиной в его руках.

Она говорила так тихо, что Хоку приходилось напрягать слух, чтобы услышать каждое ее слово, почувствовать каждый крючочек, вонзавшийся в него, каждую колючку, прорывающуюся сквозь оставленные жизнью шрамы к чувствительной плоти.

– Знай я, что он умрет, я бы отдалась ему. – Голос Энджел дрожал от напряжения. – Но я была молода. Я думала, что у нас впереди еще так много времени. Вся жизнь. А Грант…

Когда прозвучало это имя, голос ее оборвался, но лишь затем, чтобы обрести спокойствие. Она вновь заговорила – бесстрастно и уверенно.

– Грант хотел, чтобы в первый раз все было как в сказке, – сказала Энджел. – В нашем собственном доме, в собственной постели. Чтобы у нас были все законные права не спеша отдаться друг другу, испытывая прекрасное чувство любви.

Хок на мгновение прикрыл глаза, вспоминая тот момент, когда, снедаемый похотью и злостью, он овладел Энджел. Что было – то было, и ничего уже не исправишь.

Какой смысл терзать себя тем, чего изменить нельзя? Изменить можно только будущее, а в нем – ангел со сломанными крыльями и зелеными глазами, видавшими ад, и ястреб, который так и не познал рая, когда вонзил в теплую плоть ангела свои черные когти.

– Ты не ответила на мой вопрос. Почему ты рассердилась, когда я назвал тебя Ангел?

– Все зовут меня Энджи. Между нами не произошло ничего такого, что давало бы тебе право называть меня както иначе.

– В том, что ты отдала мне свою невинность, нет «ничего такого»?

– Это должно было стать чемто важным, – в тон ему с горьким сарказмом промолвила Энджел, – но оставило воспоминаний не больше, чем содранная коленка.

– Еще немного, и ты узнаешь, что такое предел моего терпения, – многозначительно предупредил Хок.

Энджел сощурилась и едва заметно холодно улыбнулась при мысли о том, что она узнает, где же у Хока предел.

И еще оттого, что сделала ему больно.

– Допустим, я узнаю, где предел твоего терпения. И что тогда? – небрежно спросила она. – Хок, никогда не угрожай таким людям, как я. Мне нечего терять, а значит, нечего и бояться.

– А как насчет Дерри? – ласково спросил Хок, глядя на нее.

Энджел разом обуздала пробудившееся в ней желание снова уколоть его. Как могла она забыть, что боль легко может обернуться жестокостью и что острый, словно бритва, язык может ранить до крови?

А жестокость порождает еще большую жестокость, калеча людей вокруг, разъедая их души и в конце концов уничтожая тебя самого.

Ясное сознание того, что она не извлекла уроков из прошлого, было подобно пощечине.

«Чего бы мне это ни стоило, я не потеряю себя изза Хока, – думала Энджел. – И скорее умру, чем позволю ему причинить боль Дерри».

– Я сама стала называть себя Ангелом после автокатастрофы, когда наконец решила, что буду жить, – сказала она.

Энджел говорила тихо, спокойно, отрешенно, и Хок чувствовал, как холод сковывает его тело.

– Ангел – это живое существо, которое однажды умерло. Как я. Живое, затем мертвое, потом снова живое.

Хок отчаянно боролся с желанием заключить Энджел в объятия, но его удерживал страх, что она, как загнанный зверь, бросится на него.

Он не винил Энджел. Он жестоко обидел ее и не знал, как залечить эту рану. Он не мог предложить ей ничего, кроме жадного, из глубины души идущего любопытства, требующего ответа на вопрос: что же это за штука такая – хрупкое, иллюзорное и вместе с тем властное чувство, которое зовется любовью?

– А ради Дерри ты будешь снова спать со мной? – спросил Хок.

В его вопросе Энджел уловила больше любопытства, чем желания.

– Ты сам не хочешь меня, – ответила она, – поэтому этот вопрос не возникнет.

– С чего ты решила, что я тебя не хочу?

Хриплые звуки, сорвавшиеся с губ Энджел, едва ли можно было назвать смехом.

– От того мерзкого действа на катере ты получил не больше удовольствия, чем я, – сказала она, – так что не беспокойся. Я не наброшусь на тебя. Никаких спектаклей не будет – обещаю.

Энджел склонила голову и посмотрела на золотые часы на руке у Хока.

– Прилив начнется через двадцать минут, – деловым тоном сказала она. – Так что, будем ловить рыбу или сматываем удочки?

– Конечно, ловить рыбу.

Хок наклонился так близко, что сквозь тонкую материю платья почувствовал тепло тела Энджел. Близко, очень близко, но все же не коснулся ее.

– Ангел, ты действительно подумала, что влюбилась в меня?

Чудесная роза, которую мысленно воссоздала в своей голове Энджел, взорвалась тысячью острых осколков. Энджел вдруг почувствовала, что больше не может выносить близости Хока, повернулась и бросилась к тропе.

Каждое ее движение исторгало серебристый крик пришитых к платью колокольчиков. Нежные звуки воспринимались Хоком, как крошечные взрывы, от которых нельзя было увернуться. Они оставляли крошечные ранки, которые кровоточили.

Хок бросился за Энджел, боясь, что она поскользнется на узкой тропе и упадет, потому что ее крылья сломаны и она больше не может летать.

Но даже когда он догнал и крепко схватил ее, она как бы не заметила этого.

Хок больше не задавал вопросов. Он уже знал, что правда, высказанная Энджел, причиняет ему не меньшую боль, чем ей.