Текст книги "Идеальная женщина"

Глава 17

– Дайка я понесу, – сказал Хок.

Он взял тяжелую, два на два фута квадратную панель из рук Энджел. Она не возражала. Это не имело смысла, Хок был много сильнее ее.

Он равнодушным взглядом окинул подарок, предназначавшийся миссис Карей. В холл проникал слабый, словно сумеречный свет. Кусочки стекла казались темными, почти бесцветными, как обычный карандашный рисунок на дешевой бумаге.

Но вот Хок вошел в полосу света, заливавшего ступени, и панель в его руках засверкала, краски ожили, поражая буйством цветов.

Хок остановился, захваченный игрой цвета. Прошла минута, вторая, третья, он все стоял, не в силах пошевелиться, не замечая времени. Он наклонял панель так и эдак, пораженный волшебным многообразием красок, собранных в его руках.

Подняв наконец глаза, он увидел, что Энджел смотрит на него.

– Вот за что я люблю цветное стекло, – сказала она, глядя, как переливаются краски в руках Хока. – Это как жизнь. Все зависит от того, в каком свете ты ее видишь.

Не успели эти слова сорваться с ее губ, как Энджел поняла, что они предназначаются Хоку. Она быстро повернулась, чтобы запереть за ним дверь, надеясь, что он не осознает этого.

– Ты хочешь сказать, что я вижу жизнь в черном свете? – спросил Хок.

Ясно было, что он прекрасно понял смысл ее слов.

Впрочем, этого следовало ожидать. Хок был на редкость умен и сообразителен.

– Нет, – возразила Энджел. – Мое замечание касалось лишь природы цветного стекла и света.

Не глядя на Хока, она направилась к машине. В эти три дня, что прошли с момента их разговора на берегу, Энджел старательно избегала всего, что касалось личной темы.

– То есть общие рассуждения? – спросил Хок, приподняв бровь.

– Именно так. Общие рассуждения.

Энджел открыла, багажник машины, встряхнула старое одеяло и жестом показала Хоку, чтобы он завернул в него панель.

– Сколько стоит такая штука? – спросил Хок.

Энджел с завистью смотрела, с какой легкостью он управляется с тяжелой панелью. Его сильное, гибкое, упругое тело двигалось с грациозностью, всякий раз заново удивлявшей ее. Хок непрерывно менялся, словно витраж при разном освещении.

И, как мозаичное стекло, он мог серьезно ранить при неосторожном движении.

– Маленькие панели вроде этой стоят от ста до двухсот долларов, – сказала Энджел, помогая уложить витраж в машину. – Минус комиссионные галереи, ну и, конечно, стоимость материала. Хорошее стекло очень дорого.

Она закрыла крышку багажника.

– И сколько таких штук у тебя было на выставке в Ванкувере? – не унимался Хок.

– Тридцать две. – Энджел открыла сумочку и порылась в поисках ключей.

– И все проданы?

Энджел посмотрела на Хока и встретила пронзительный взгляд его карих, ясных, как кристалл, глаз.

– Кроме трех, – ответила она.

– А проданы маленькие?

– Нет, довольно крупные, а что?

Хок проигнорировал ее вопрос:

– Сколько выставок ты устраиваешь за год?

Энджел достала из сумочки ключи и уставилась на Хока, недоумевая, зачем ему это знать. Впрочем, легче было ответить, чем спорить с ним. Да к тому же деньги – тема вполне безопасная.

– Три выставки в год, – сказала Энджел. – По одной в Сиэтле, в Портленде и в Ванкувере.

– И все удачные?

– Да.

– Тогда тебе действительно не нужны деньги от продажи ИглХед, – заметил Хок.

– Да.

– А Дерри нужны.

– Да.

– Зачем?

Энджел замялась, пожала плечами. В конце концов Хок всегда может узнать это у самого Дерри. Да и нет тут никакого секрета.

– Дерри хочет стать хирургом – объяснила она. – А для этого надо учиться от шести до десяти лет. Его приняли в Гарвард, но стипендии не дали, так как формально он не нуждается.

– ИглХед?

– Да.

– Понятно.

– Правда? – спросила Энджел, бросив быстрый взгляд на Хока. – На этот раз, похоже, ты видишь все в правильном свете.

Она прерывисто вдохнула, прежде чем продолжить.

– Для Дерри это не мальчишеская причуда, – сказала она. – Мои родители при аварии погибли мгновенно. А мать Дерри – нет. И брат его – тоже. Дерри вытащил их изпод обломков, но они умерли на его глазах от потери крови, потому что он не знал, как спасти их.

Лицо Хока застыло. Он хотел задать Энджел вопрос, но не знал, как это сделать, как решиться взглянуть в ее потемневшие от тяжелых воспоминаний глаза.

– А ты, – тихо спросил он наконец. – Ты была в сознании, когда Дерри вытащил тебя?

– Да. Но я не могла ему помочь.

Энджел поняла, о чем хотел, но так и не решился спросить Хок.

– У меня была разбита ключица, сломаны ребра и множественный перелом ног, – как можно спокойнее сказала она. – Мать Дерри была без сознания. Его брату повезло меньше. Я лежала и не могла пошевелиться, но я слышала, как Грант…

Ее голос оборвался. Когда она заговорила снова, он был бесцветный, словно матовое стекло.

– Когда все кончилось, Дерри плакал и бил кулаками так, что содрал их до крови. Я ничем не могла ему помочь.

– Энджел, – нежно сказал Хок и осторожно коснулся кончиками пальцев ее щеки, сожалея, что своим вопросом невольно причинил боль.

Она уклонилась от его ласки.

– Тогда Дерри поклялся стать врачом – он как бы хотел загладить свою вину перед теми, кого не смог спасти, – сказала Энджел. – Это его способ примириться с судьбой, которая так жестоко обошлась с ним: оставшись невредимым, он обречен был видеть, как умирает от потери крови его мать и как бьется в агонии его брат.

Энджел подняла глаза, и у нее перехватило дыхание. Она повидала достаточно боли и горя, чтобы угадать их в мрачном лице Хока.

– Тебе действительно нравится Дерри? – спросила она, сомневаясь, что Хок способен испытывать такие чувства. – Он тебя тоже любит. Бог знает почему, – рассеянно добавила она и нахмурилась.

Энджел никогда не могла понять, почему Дерри с улыбкой воспринимает все колкости, которые отпускает Хок.

Лицо Хока снова стало непроницаемым.

– Возможно, я напоминаю ему Гранта, – предположил он.

– Ты совершенно не похож на его брата.

– Да?

Удивленный изгиб черных бровей Хока разозлил Энджел.

– Грант был способен любить, – холодно сказала она.

– И его, должно быть, тоже любили.

– Что ты имеешь в виду?

– Гранта любила его мать. Его любил Дерри. Ты.

– Да.

– Наверное, это здорово, – сказал Хок.

Его голос звучал ровно, без издевки. Он просто хотел сказать: это, должно быть, здорово, когда тебя любят.

– Энджел, тебя ведь тоже любили, правда? Твои родители, Грант, Дерри, даже Карлсон. Каждый посвоему, но все они любили тебя.

– Да, – прошептала Энджел. – И я тоже их любила.

– Любовь рождает любовь. Чудесный замкнутый круг.

Лицо Хока изменилось, воспоминания когтями впились в его мозг.

– Но твои родители… – начала Энджел и остановилась.

Грубый смех Хока оглушил ее, терзая и причиняя боль. Она протянула руку, словно хотела дотронуться до него.

– Хок, – сказала она. – Не надо.

Но Хок заговорил, и это был горький рассказ.

– Моя мать вышла замуж за отца, когда я уже шесть месяцев сидел у нее в животе, – сказал Хок. – Вообщето он не был моим отцом, но в ту пору еще не знал этого. Она сообщила ему это через шесть лет. Сообщила в записке, которую приколола к моей рубашке, сбежав с одним коммивояжером.

Хок злобно улыбнулся.

– Жутко трогательно, – добавил он. – Подкинуть мужчине ребенка, сообщив при этом, что он не отец ему.

Энджел попыталась чтото сказать, но Хок не заметил. Его ясные, холодные глаза устремились в прошлое.

– Отец взял меня, – продолжал Хок, – почему – не знаю. Ясно только, что не из любви. Его мать переехала к нам. Естественно, она тоже не пылала ко мне любовью. Хотя ничего не скажешь, они были достаточно добры ко мне. Я не голодал, да и наказывали меня всего лишь ремнем, как бы ни были пьяны при этом.

Энджел поежилась, вспомнив, как Хок говорил ей, что однажды он взял без разрешения рыболовные снасти отца и тот жестоко избил его. Тогда она решила, что это шутка.

Теперь же знала, что нет, и это знание не доставило ей удовольствия.

– После бегства матери я научился работать, – продолжал Хок. – Я собирал овощи, ходил за цыплятами, разносил газеты – да вообще много чего делал. Деньги шли отцу на оплату комнаты и на еду.

– Но ты же был совсем ребенком, – сказала Энджел, с трудом веря словам Хока.

– Я ел их пищу и носил одежду, которую они мне покупали. Спал под их одеялом.

Хок пожал плечами, не желая углубляться в материальную сторону. Не бедность удручала его, а отсутствие любви.

– Они не разжирели за мой счет, – сказал он. – Наша ферма была просто смех. Пятьсот акров, а воды едва хватало на десять. Запад Техаса – это пустыня. Настоящая пустыня. Земля годится только для добычи песка. Сущий ад.

Внезапно Хок обошел вокруг машины, открыл дверцу и сел на сиденье.

Энджел стояла неподвижно, пораженная рассказом Хока, открывшим ей такую сторону его жизни, о которой она не подозревала: прошлое Хока такое же безжалостное, как и земля, о которой он говорил.

Ей хотелось расспросить его о том, что осталось невысказанным.

Других детей тоже бросали матери, но они научились любить и доверять женщинам. Карлсон, например. Его детство было не лучше, чем у Хока. Даже хуже: Карлсон – наполовину индеец, ему пришлось сражаться еще и за право жить и работать среди белых.

И все же Карлсон умел любить.

Почему же Хоку это не дано?

Хок наклонился и открыл дверцу, молчаливо приглашая Энджел сесть в ее собственную машину. Она села за руль, бросила быстрый взгляд на Хока и слегка трясущимися руками повернула ключ зажигания.

Хок не смотрел на нее. Не открой он ей дверцу, можно было подумать, что он забыл о ее существовании. «О чем он думает, – пронеслось в голове у Энджел. – Какие осколки прошлого вспоминает, какого они цвета… Насколько острые у них края и как глубоко они ранили его?»

Но Энджел больше ни о чем не спрашивала. Она научилась этому с самого первого раза. Цвета, которые он ей показал, были черными, почти дьявольскими и при этом неотразимо притягательными.

Энджел молча вела машину к дому миссис Карей. Остановившись у ее дверей, она вопросительно посмотрела на Хока. Захочет ли он пойти с ней в дом или останется ждать в машине?

– Где мы? – спросил Хок, подняв на нее глаза.

– У дома миссис Карей.

Хок ждал разъяснений.

– Она недавно сломала ногу, – сказала Энджел. – Я покупаю ей продукты и вожу к доктору – она сама пока не может.

Сведя брови к переносице, Хок пытался выудить из памяти это имя.

– Миссис Карей, – пробормотал он. – Я гдето слышал о ней.

– Джемы и варенье, – сказала Энджел, открывая дверцу.

Хок тоже вылез из машины и подошел к багажнику.

– Как на этом витраже? – спросил он, доставая завернутую в одеяло панель.

– Как на французской булке к нашему завтраку.

Хок понимающе хмыкнул и облизнул губы.

– Теперь я вспомнил, – сказал он. – Мы собираемся купить еще варенья?

– Миссис Карей натравит на меня кота, если я заикнусь о деньгах. Я ем ее чудесные джемы всю жизнь. Это подарок.

– Они от этого только слаще? – спросил Хок.

– Да, – ответила она и с удивлением на него посмотрела. Не ожидала, что он поймет.

– Не смотри на меня так испуганно, Энджел. Я знаю, что такое подарки. Когдато я в отчаянной надежде ждал их каждый день рождения, каждое Рождество. Потом я научился жить без надежды.

Энджел молчала.

– Когда я был в третьем классе, учительница дала мне маленький леденец на палочке, перевязанной зеленой ленточкой, – сказал Хок. – Я хранил его до самого Рождества, чтобы, как все другие дети, открыть свой подарок.

Энджел бессильно сжала кулаки.

– А потом я ушел в поле, – продолжал Хок, – и там в одиночестве съел его. Я и сейчас словно ощущаю в пальцах его рельефную поверхность, чувствую свежий запах мяты, вижу яркозеленую ленточку и блестящий краснобелый леденец. Это была самая сладкая, самая прекрасная конфета, которую я когдалибо пробовал. Я таскал эту ленту в кармане, пока от нее не осталось несколько зеленых нитей.

Одолеваемый горькими воспоминаниями, Хок в смятении покачал головой.

– Я очень, очень давно не думал об этом, – сказал он.

Энджел едва сдержала слезы, вспомнив, какие дни рождения бывали у нее – с горами подарков, с радостью, смехом и любовью. Три года назад она потеряла очень много, но ей по крайней мере было что терять.

Годы воспоминаний, годы любви.

У Хока не было ничего, кроме привкуса мяты и ленты, затасканной в кармане до ниток.

Глава 18

Энджел спокойно закрыла багажник и последовала за Хоком к парадной двери дома миссис Карей. Она позвонила и стала терпеливо ждать, понимая, что старушке нужно время, чтобы дойти до двери.

Хок заметил, каким напряженным стало лицо Энджел, как она прикусила нижнюю губу – остался крошечный след. Он не знал, что расстроило ее. Но знал, что ему хочется разгладить эту вмятинку кончиком языка.

Подобно воспоминанию о запахе мяты, это желание удивило его самого. Он явно хотел скорее утешить Энджел, чем соблазнить ее. Хотел увидеть, как она улыбнется оттого, что он доставил ей удовольствие. Хотел…

Миссис Карей открыла дверь. Ее седая голова буквально уперлась Хоку в грудь. Старушка поправила очки и оглядела высокого смуглого мужчину, который неожиданно оказался на крыльце ее дома.

– Доброе утро, миссис Карей, – тихо сказала Энджел, все еще не придя в себя от горестных воспоминаний Хока. – Позвольте представить вам мистера Хокинса. Хок, это миссис Карей.

– Мистер Хокинс? – сказала старая женщина, наклонив голову.

– Зовите меня Хоком. В Канаде меня все так зовут.

Он искоса посмотрел на Энджел, затем переложил завернутую в одеяло панель в левую руку и пожал холодную, сухую старческую ладошку.

– Очень рад, миссис Карей.

Старушка прищурила черные глаза, снова оценивающе посмотрела на Хока. И наконец кивнула.

– Не всякому мужчине подойдет такое прозвище. Но вам подходит. Входите, Хок. – И затем с улыбкой: – И ты, Энджел, тоже. Чай уже заварен.

Огромный рыжий кот со сногсшибательным безразличием к собственной безопасности путался под ногами своей хозяйки, пока та, передвигая по полу металлические бегунки, шла на кухню. В конце концов Энджел не выдержала, наклонилась и взяла кота на руки.

– Тигр, ты глуп как пробка, – нежно отругала она его.

Она потерлась подбородком о пушистую мордочку кота и пошла вслед за миссис Карей на кухню. Кот посмотрел на Энджел рыжими глазами, коснулся носом ее носа и спрыгнул на пол. Миссис Карей уже сидела за столом, и можно было не опасаться, что она опять споткнется о кота.

– Налей мне чаю, – попросила миссис Карей. – Я отлежала во сне руки, и утром они не хотели просыпаться.

Энджел бросила быстрый взгляд на миссис Карей:

– Вы звонили доктору?

Старушка сухо засмеялась:

– Мне семьдесят девять, Энджи. Тебе не кажется удивительным, что я вообще просыпаюсь по утрам?

– Сегодня я повезу Дерри к доктору Маккею, – сказала Энджел. – Я захвачу вас и…

– Чепуха, – решительно оборвала ее миссис Карей. – Налей мне чая, Энджи. Чашка чая вылечит меня лучше любого доктора. Садитесь, Хок. Можете положить себе в чай все, что вам нравится.

Энджи налила чай и поднесла каждому тарелку с песочным печеньем.

– Так вот насчет доктора, – снова начала она. – Мне кажется…

– Я помню, как несколько лет назад, – снова оборвала ее миссис Карей, – Дерри влетел ко мне в бриджах, надетых наизнанку, потому что обнаружил тебя спящей на полу в студии. Повидимому, ты слишком долго работала. Приехал доктор Маккей, постукал, послушал, помял тебя, но ты даже не проснулась. Он сказал, что с тобой все в порядке, и чрезмерный сон еще никому не вредил.

– Да, но…

Миссис Карей поставила чашку на стол так решительно, что Энджел не стала больше настаивать.

– Все мои болячки от возраста, – сказала миссис Карей. – Как только доктор научится поворачивать время вспять, я позвоню ему и скажу, что по утрам стала чувствовать себя усталой.

Энджел вздохнула и сдалась.

Зазвонил телефон.

– Я подойду, – сказала Энджел и быстро направилась в гостиную.

За ней медленно последовала миссис Карей.

Энджел подняла трубку, чтото сказала человеку на другом конце провода и передала трубку миссис Карей. Возвратившись в кухню, она почувствовала на себе пристальный взгляд Хока.

– Ты часто это делаешь? – спросил он, не сводя с нее глаз.

– Отвечаю по телефону?

– Работаешь до изнеможения.

Энджел пожала плечами и подумала, что хорошо бы сменить тему.

– Нет.

– Только когда скверно на душе? – спросил Хок довольно тихо, чтобы миссис Карей не смогла его услышать.

Энджел сделала глоток чая.

– Как давно это было?

– Что?

– То, что ты доработалась до бесчувствия.

Энджел решила было не отвечать ему, но потом подумала, что в этом нет смысла. Хок всегда может обо всем узнать у Дерри.

Кроме того, ей доставляло какоето почти садистское удовольствие показать ему, как сильно он в ней ошибся.

– Это было около трех лет назад, – сказала Энджел, отхлебывая чай. – В ту ночь Карлсон наконец убедил меня, что человек, которого я любила, мертв, а я жива и с этим ничего не поделаешь, разве что заползти к нему в могилу и умереть рядом с ним.

– Но ты этого не сделала.

– Мне не позволил Карлсон.

При воспоминании о жестоких словах Карлсона у нее потемнело в глазах. Но это была намеренная жестокость, жестокость, вынуждающая ее осознать, что она жива, а Грант мертв.

Тогда она и не подозревала, как дорого это обошлось Карлсону. Целый год она не могла простить его, отказывалась говорить с ним, не вскрывала писем, которые он слал ей. Тогда она не знала, что Карлсон любит ее, как мужчина может любить женщину.

Со временем она поняла это, но было поздно. В ее памяти Карлсон оказался неразрывно связан с жизнью и смертью Гранта. Она не могла стать любовницей Карлсона, так же как не могла стать любовницей Дерри.

– Карлсон любил тебя, – сказал Хок.

– Да. Еще до того, как меня полюбил Грант. Но я никогда его не любила, во всяком случае не в таком смысле.

– Потому что он индеец?

Энджел печально улыбнулась:

– Потому что он не Грант.

– А после того, как Грант умер? – настаивал Хок.

Энджел усталым жестом откинула с глаз прядь волос.

– Все равно. Ведь Карлсон не мог стать Грантом, – спокойно ответила она. – Этого я не могла ему простить. И Дерри тоже. Я не могла простить этого ни одному мужчине.

Энджел поняла, что новый вопрос готов сорваться с губ Хока. Внезапно она почувствовала, что все ее объяснения ранят ее саму больше, чем Хока. Воспоминания наказывали ее. Воспоминания, которые она столько лет не подпускала к себе.

– Хватит, Хок, пожалуйста, – тихим дрожащим голосом попросила Энджел. – Или тебе нравится мучить меня, напоминая о самых тяжелых минутах моего прошлого?

Хок прикрыл глаза, чтобы не видеть горечь и замешательство на лице Энджел.

– Нет, – очень тихо ответил он.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– Потому что я должен знать о тебе все. – Он открыл спокойные, ясные, глубокие, как ночь, глаза. – Должен.

– Зачем? – спросила Энджел. Отчаяние почти лишило ее сил держать себя в руках.

– Я никогда не видел женщину, которая бы любила когонибудь, кроме себя.

Эти спокойные слова остановили нарождающийся в ней протест. Если ее боль сможет хоть чемунибудь научить его, она не станет сопротивляться его вопросам и ответит на любой из них. Она так многому научилась у Дерри и у Карлсона. Она не может отказать никому в таком же шансе.

В наступившей тишине постукивание бегунков миссис Карей, идущей из холла на кухню, показалось ей слишком громким.

– Это Мэри, – сказала миссис Карей. – Она говорит, что в этом году на старой ферме будет потрясающий урожай ежевики.

– Нямням, – сказала Энджел и облизнула губы.

Старая женщина улыбнулась.

– Собирать ее я не смогу, – сказала она, – но я пока в состоянии варить варенье.

– Мы будем рады собрать столько ягод, сколько вам понадобится, – сказал Хок, прежде чем Энджел успела раскрыть рот.

– Ястреб в ежевичнике, – сипло засмеялась миссис Карей, словно зашелестели опавшие листья. – Ради этого стоит пожить.

Уголок рта Хока пополз кверху. Хок посмотрел на Энджел, затем на кухонный стол, где лежала мозаичная панель, и снова на Энджел. Она кивнула. Он встал и мягкими шагами подошел к столу.

– Ради этого, – сказал Хок, поднимая завернутую в одеяло панель, – стоит жить до ста лет.

Он подошел к окну, расположенному напротив обеденного стола. Заслонив собой панель от глаз миссис Карей, Хок снял с нее одеяло. Затем отступил на шаг и подставил картину свету.

Цветные стекла засверкали, наполняя кухню красками.

Миссис Карей, облокотившись на ходунки, рассматривала мозаику, превратившую ее кухню в калейдоскоп красок.

– Это самая чудесная вещь, какую я когдалибо видела, – медленно произнесла она. – Взгляните на эти цвета. Клянусь, этот джем можно есть.

Энджел широко улыбнулась, радуясь, что доставила старушке удовольствие.

– Я рада, что вам понравилось, – сказала Энджел. – Она ваша.

Старая женщина повернула к ней голову:

– Это слишком, Энджи. Я не могу это принять. Ты, должно быть, потратила уйму времени…

– Я всю жизнь ем ваши джемы, миссис Карей, – вежливо перебила ее Энджел. – Вы провели годы на кухне, готовя их для людей. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы взяли этот витраж. Я сделала его специально для вас.

В глазах миссис Карей заблестели слезы. Она достала из кармана домашнего платья надушенный лавандой носовой платок, промокнула им глаза и протянула руки к Энджел.

Энджел поднялась и мягко обняла миссис Карей. А когда отступила назад, то увидела, что Хок смотрит на нее так пронзительно, словно хочет запомнить каждый жест, каждый нюанс отношений между женщинами.

– Куда вы хотите это повесить? – спросил Хок, переводя взгляд на миссис Карей.

– Прямо здесь, чтобы смотреть на нее каждое утро. Когда вы доживете до моих лет, вам тоже захочется, вылезая из кровати, видеть перед собой чтонибудь красивое.

– Это приятно в любом возрасте, – сказал Хок, бросая быстрый взгляд на Энджел.

Пока Хок вешал панель, стараясь, чтобы свет падал наиболее выгодно, Энджел и миссис Карей составляли список того, что понадобится в нынешнем сезоне для заготовки варенья. Когда они закончили, Хок как раз вбил последний гвоздь. Он взял из рук Энджел список и бегло проглядел его.

– Вы хотите, чтобы мы сделали покупки прямо сейчас? – спросил он.

– О нет. Можно и через неделю.

– Отлично. Энджел собирается взять меня на несколько дней на рыбалку. Нашу последнюю поездку… пришлось отложить.

Энджел хотела возразить, но поняла, что не стоит. Когда она соглашалась стать провожатым, то знала, что в ее обязанности войдет и выезд на рыбалку.

Два дня назад эта мысль не испугала бы ее.

Но сейчас ей стало страшно, потому что, глядя в его грубое, хищное лицо, она видела тень мальчика, который носил в кармане зеленую ленту, пока от нее не осталось лишь несколько ниток.

– Пока ты отвезешь Дерри к доктору, я приготовлю катер, – сказал Хок.

Не глядя на него, Энджел кивнула.

– Тебе нужно куданибудь позвонить, прежде чем мы выйдем в море? – спросила она.

– Нет. Переговоры закончены. Теперь либо все удастся, либо развалится на миллион маленьких кусочков.

Безразличный тон Хока озадачил Энджел.

– Ты так говоришь, словно тебе все равно, – сказала она.

– Я то богат, то беден. – Хок пожал пленами. – С тех пор как я бросил автогонки, я успел несколько раз сколотить состояние и потерять его. Главное – тратить адреналин, а деньги – лишь способ вести ему учет.

Всю дорогу домой Энджел думала над словами Хока. Даже когда они уже шли вдоль пристани к катеру, она все еще прокручивала в голове его слова так и эдак, словно кусочки стекла, которые ей не удавалось сложить в желаемое целое.

С севера задул ветер и взъерошил черные волосы Хока. Волосы шевелились, освещенные лучом света, и это придавало лицу Хока чтото дьявольское.

Энджел мельком посмотрела на него и, переведя взгляд на его ручные часы, нахмурилась. Северный ветер всегда чреват неприятностями. Она намеревалась ловить рыбу около ИндианХед, расположенного неподалеку от бухты НидлБей, куда они, собственно, и держали путь.

Но если поднимется ветер, дай Бог добраться до НидлБей засветло. А если ветер усилится, им придется искать убежище гдето на полпути. Несмотря на защиту гор и островов, пролив ИнсайдПасседж во время шторма для небольших судов опасен.

Энджел вывела катер со стоянки так быстро, как только позволяли правила. Не обращая внимания на лодки во ФренчменПул и деревянные плоты, покачивающиеся вдоль берега, она направила судно по реке Кэмпбелл к морю.

Ветер не унимался, на волнах забелели барашки. Энджел включила радио – послушать переговоры рыбаков. Оказалось, что на севере ветер еще сильнее, чем здесь. Она приготовилась к долгому путешествию.

Хок несколько часов просидел в кресле на корме. Поначалу он нарочно не пошел в рубку, чтобы не нервировать Энджел своим присутствием, но потом монотонный шум мотора, белые полосы кильватера и серозеленые горы, поднимающиеся из моря, навеяли на него дремоту.

Однако изза сильного ветра и непрекращающихся брызг он замерз, потом промок и, наконец, решил все же пройти в рубку.

– Замерз? – спросила Энджел не оборачиваясь.

– Немного.

Сквозь ветрозащитное стекло Хок посмотрел вдаль. Синечерная гладь воды в проливе между островами сплошь была покрыта белыми барашками.

– Судя по всему, погода может испортиться, – сказал он.

– Это будет очень плохо, – согласилась Энджел, прикидывая, сколько им еще предстоит проплыть. – Мы проскочим узкий пролив и за островами изменим маршрут. Получится немного дольше, зато безопаснее.

Пристроившись на длинной скамье, с трех сторон охватывающей стол в рубке, Хок молча наблюдал, как Энджел управляется с катером. Волны с шумом бились в гладкий белый корпус судна, сотрясая его, затем катер скользнул в укрытие между двумя островами, где с криком носились чайки, и качка стала слабее.

– Смотри, – сказал Хок.

Он коснулся руки Энджел и указал направо, где ярдах в пятидесяти от них возвышалась отвесная стена утеса; оттуда, завидя косяки сельди, чайки ныряли в воду. Защищенное от ветра, море здесь было зеленым и блестело. В ярком солнечном свете видны были каждый пузырик, каждая метнувшаяся серебристая тень.

Энджел посмотрела на солнце, прикинула, сколько им еще плыть, и покачала головой.

– С каким бы удовольствием я забросила здесь удочки, – мечтательно сказала она.

– Что мешает? – спросил Хок, поняв по ее тону, что рыбалка отменяется.

– При полной воде в проливе ужасное течение, и я бы не хотела, чтобы нас здесь застала ночь. У нас будет четыре дня для рыбалки.

Только теперь Хок заметил причудливо волнообразные перепады в окраске воды, отмечающие границы встречных течений.

– А сейчас низкая вода? – спросил он.

– В общем да.

Хок посмотрел за борт. Если при низкой воде здесь так бурлят потоки, можно представить, что будет во время прилива, когда огромные массы воды устремятся между островами и, сдавленные скалами, забурлят и вспенятся, сметая все на своем пути.

Отсюда пролив разделялся на множество узких протоков, петляющих в лабиринте островов. В этот лабиринт вливал свою мощь Тихий океан, мощь, сдерживаемую скалами и теснинами, подводными течениями и встречными потоками.

Некоторые острова были крупными, другие – не больше валунов, окаймленных скалистыми рифами.

Хок подумал, что ему было бы непросто провести катер невредимым по такому фарватеру даже с навигационной картой, при свете дня и низкой воде.

А в темноте да при полной воде это будет равносильно гонке в автомобиле со сломанным рулем.

Однажды в молодости он испробовал это, но тогда ему было все равно, жить или умереть, а теперь он не горел желанием снова испытать те ощущения.

Однако Энджел, похоже, отлично справлялась со своей задачей. Собранная, напряженная, руки твердо лежат на руле, глаза выискивают наиболее безопасный маршрут – таким же вот и сам он бывал во время гонок. Хок пристроился позади Энджел, восхищаясь ее ловкостью и довольный своим путешествием по неожиданно красивому и опасному проливу ИнсайдПасседж.

Внимание Хока стало чересчур пристальным, чтобы его можно было не заметить. Энджел украдкой скосила глаза, пытаясь понять, что означает загадочное выражение его мужественного лица.

– Чтонибудь не так? – спросила она.

– Нет. Просто ты очень хороша, – ответил Хок. – Мне нравится смотреть, как ловко ты управляешь катером.

Глаза Энджел округлились от удивления.

– Спасибо.

– Это тебя Грант научил?

Энджел на мгновение опустила черные ресницы, под которыми скрылись синезеленые огоньки глаз.

Затем прозвучал ее спокойный, тихий ответ:

– Да.

Энджел ждала новых вопросов, но их не последовало.