Текст книги "Дрожь"

Элли Рейнолдс
Дрожь

© Жукова М., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие переводчика

Герои этого романа – сноубордисты, и в книге встречаются специальные термины. Русскоговорящие сноубордисты – или райдеры (riders), или бордеры (borders) – используют транслитерацию английских слов. Для удобства читателей я решила дать пояснения ряда терминов в самом начале книге.

Сноубордисты делятся на регуляров (regulars), которые катаются левой ногой вперед, и гуфи (goofies), которые катаются правой ногой вперед. Если сноубордист едет непривычной ногой вперед (регуляр правой, а гуфи левой), то это называется свитч (switch).

Хафпайп (halfpipe или сокращенно HP, дословно: половина трубы) – это сооружение в форме глубокого канала из твердого снега и льда, по виду похожее на продольно разрезанную трубу. Высота стенок должна быть выше трех метров (обычно 3–6 метров), длина – больше 80 метров, угол наклона – 15–20 градусов. Сноубордист разгоняется на склоне и выполняет различные трюки во время вылетов с вертикальной части хафпайпа. Во время проезда по хафпайпу сноубордист может выполнить до шести мощных или восьми невысоких прыжков. Если герои говорят, что «тренировались в трубе», «сегодня будут пробовать трюки в трубе», имеется в виду хафпайп. Если говорится о фронтсайд-стенке (frontside wall), то это значит, что сноубордист едет к ней лицом, соответственно бэксайд-стенка (backside wall) – это та, к которой он едет спиной.

Вращения считаются в градусах – от 180 и больше. Бывают вращения на 360, 540, 720, 900, 1080 и т. д. градусов. Вращения для краткости иногда называются по первой цифре, то есть вращение на 360 градусов будет называться «три», на 540 – «пять» и т. д., хотя 1080 называется «десять-восемьдесят». То есть «Я сделал трешку» означает не три оборота, а один оборот – вращение на 360 градусов. Можно делать вращения как из своей стойки, так и из свитча.

Направления вращения именуются фронтсайд (frontside), то есть «вперед» (против часовой стрелки для регуляров и по часовой стрелке для гуфи), и бэксайд (backside), то есть «назад» (по часовой стрелке для регуляров и против часовой стрелки для гуфи). Если вращение идет не из своей обычной стойки, то оно называется свитч фронтсайд (switch frontside) или свитч бэксайд (switch backside). Например, если регуляр, который обычно катается левой ногой вперед, подъезжает к краю хафпайпа правой ногой вперед и делает вращение по часовой стрелке, то это свитч бэксайд.

Грэб (grab) – захват доски рукой. Также грэбом можно назвать трюк, при котором сноубордист придерживает сноуборд рукой.

У сноуборда есть нос (nose) и хвост (tail). Бэксайд для сноуборда – та часть, где находятся пятки сноубордиста. Ноусгрэб (nosegrab) – передняя рука берет нос сноуборда. Тэйлгрэб (tailgrab) – задней рукой берется хвост сноуборда.

Биг-эйр (Big Air) – это длинный и затяжной прыжок с трамплина, во время которого выполняется какой-то трюк. Оценки на соревнованиях ставятся за сложность, амплитуду, четкость выполнения трюка, чистоту приземления.

Главная героиня хочет попробовать крипплер (Crippler) – один из самых травмоопасных трюков, название происходит от слова «калека». Это смещенное вращение, когда сноубордист выполняет флип (flip) на 180 градусов, то есть вращается в воздухе на 90 градусов, делает флип и докручивает 90 градусов, выезжая в своей стойке в хафпайпе.

Бэксайд флип (backside flip) – сальто назад.

Инди-эйр (Indy Air) – бэксайд-вращение с грэбом задней рукой переднего края доски между креплениями.

Инверт (invert) – трюк, при исполнении которого сноубордист находится вниз головой.

Со всеми остальными трюками – метод (Method), мактвист (McTwist) и т. д. – которые герои упоминают, обсуждают и делают, желающие могут ознакомиться в Интернете – с описанием, рекомендациями по выполнению и видео. Впечатляет.

М. Ж.

Посвящается моим маме и папе, любителям гор

Пролог

Такое это время года. Время года, когда ледник возвращает тела.

Огромная масса льда там наверху – это замерзшая река, которая течет так медленно, что человеческий глаз неспособен уловить это движение. Недавние жертвы оказываются в ее прозрачных глубинах рядом со старыми. Некоторые появляются на самом верху, другие в конце ледника, и невозможно предугадать, кто будет следующим.

Может пройти много лет, прежде чем жертвы снова окажутся на поверхности. Даже десятилетия. О леднике в соседней Италии недавно рассказывали в новостях – он выбросил на поверхность мумифицированные трупы солдат, погибших во время Первой мировой войны, вместе со шлемами и винтовками.

То, что попало в ледник, в конце концов должно вернуться, поэтому я каждое утро просматриваю местные новости.

Я жду появления одного конкретного тела.

Глава 1

– Эй, есть тут кто-нибудь? – кричу я, и мой крик эхом отдается от окружающих меня бетонных стен.

Вагончик фуникулера, такой знакомой красно-белой расцветки, стоит у платформы, но в будке оператора никого нет. Солнце исчезло за Альпами, небо окрашено в розовый цвет, тем не менее в здании не включена ни одна лампочка. Где все?

Дует ледяной ветер, бьет по лицу. Я кутаюсь в куртку. Сейчас не сезон, курорт откроется только через месяц, поэтому я не ожидала, что будут работать другие подъемники, но думала, что этот все-таки включат. Иначе как мы поднимемся на ледник? Или я приехала не в тот день? Я ошиблась?

Я бросаю на платформу сумку со сноубордом и достаю телефон, чтобы еще раз проверить письмо, которое пришло по электронной почте. «Знаю, что мы давно не виделись, но как насчет встречи старых друзей? Проведем вместе выходные? “Панорама”, ледник Дьябль, Ле-Роше. Встречаемся у вагончика фуникулера в 17 часов, в пятницу, 7 ноября. К. х[1]1
  Буква «х» в конце послания (СМС) у современной английской и американской молодежи означает «целую, обнимаю». – Прим. пер.


[Закрыть]».

«К» – это Кертис. Если бы меня сюда пригласил кто-то другой, я бы просто стерла сообщение, оставив его без ответа.

– Эй, Милла!

Я вижу Брента, который вприпрыжку несется ко мне. Он на два года младше меня, значит, ему сейчас тридцать один, и он все еще не растерял своего мальчишеского шарма – непричесанные темные волосы свободно свисают по обеим сторонам лица, а когда он улыбается, появляются ямочки, хотя выглядит он измотанным и усталым.

Он сгребает меня в объятия, крепко прижимает к себе и отрывает от земли, так что мои ноги болтаются в воздухе. Я крепко обнимаю его в ответ. Я вспоминаю все те холодные ночи, которые провела в его постели. Я ругаю себя за то, что не связывалась с ним. Хотя после того, что случилось… Но он ведь тоже не пытался меня найти.

Я смотрю через его плечо и вижу острые горные пики, которые маячат вдали на фоне темнеющего неба. Я на самом деле хочу быть здесь? Еще не слишком поздно. Я могу извиниться, придумать какое-то оправдание, прыгнуть в свою машину и поехать домой в Шеффилд.

Кто-то откашливается позади нас. Мы прекращаем обниматься и видим Кертиса.

Почему-то я ожидала, что этот высокий блондин и теперь будет выглядеть так, как при нашей последней встрече. Тогда он был на грани срыва. Горе сломило его. Но конечно, выглядит он совсем по-другому. У него было десять лет, чтобы прийти в себя и пережить случившееся. Или спрятать свое горе в какой-то укромный уголок внутри себя.

Кертис обнимает меня легко и быстро.

– Рад видеть тебя, Милла.

– И я тебя.

Мне всегда было трудно смотреть ему в глаза, потому что он такой красавчик, черт его побери – и до сих пор выглядит великолепно, – но теперь это еще сложнее.

Кертис и Брент обмениваются рукопожатием, кожа Кертиса выглядит бледной на фоне руки Брента. Они привезли с собой сноуборды; в этом нет ничего удивительного. Мы едва ли смогли бы приехать в горы без наших досок. На них джинсы, как и на мне, но мне забавно видеть, как из-под курток для сноубординга у них торчат воротники рубашек.

– Надеюсь, что от меня не требовалось прибыть при полном параде, – говорю я.

Кертис оглядывает меня с головы до ног.

– Сойдет, – заявляет он.

Я сглатываю. У него все такие же голубые глаза, но они напоминают мне о человеке, о котором я не хочу думать. Также от Кертиса теперь не исходит тепло, которое я всегда чувствовала раньше. Именно ради него я приехала сюда, хотя поклялась себе никогда не возвращаться. И уже начинаю жалеть.

– Кого еще ждем? – спрашивает Брент.

Почему он смотрит на меня?

– Понятия не имею, – отвечаю я.

– Разве ты не знаешь? – смеется Кертис.

Шаги. Появляется Хизер. А это кто? Дейл? Не может быть! Они что, до сих пор вместе?

Раньше Дейл всегда ходил с растрепанными волосами, теперь они стильно подстрижены, а от пирсинга не осталось и следа. Он в модных ботинках для сноуборда, но выглядят они так, словно он ни разу в них не катался. Думаю, Хизер его укротила. Но по крайней мере, она разрешила ему взять с собой сноуборд.

Хизер одета в платье, черное и блестящее, с лосинами и сапогами до колена. Наверное, ей очень холодно, даже несмотря на то, что поверх платья надета куртка от Puffa. Когда она меня обнимает, я чувствую запах лака для волос, которым сбрызнуты ее длинные черные локоны.

– Я так рада тебя видеть, Милла!

Вероятно, она уже немало приняла на грудь перед тем, как добраться сюда, потому что слова кажутся искренними. Сапоги у нее на семисантиметровом каблуке, и благодаря им она оказывается сантиметра на два с половиной выше меня. Вероятно, она и обула их ради этого.

Она показывает мне кольцо.

– Вы поженились? – спрашиваю я. – Поздравляю!

– Три года назад, – отвечает она, и ее акцент кажется более сильным, чем когда-либо. Она из Ньюкасла, и по ее речи это сразу понятно.

Брент и Кертис хлопают Дейла по спине.

– Долго же ты собирался сделать ей предложение, братишка, – говорит Брент. Мне кажется, что и его лондонский акцент стал сильнее.

– На самом деле это я сделала ему предложение, – огрызается Хизер.

Дверца вагончика канатной дороги открывается со скрипом. Появляется сотрудник курорта в низко надвинутой на глаза форменной черной шапочке, подходит к нам сзади, волоча ноги. Он проверяет наши имена по списку, который закреплен на доске-планшете с зажимом, потом жестом приглашает нас зайти в вагончик.

Все остальные проходят мимо меня.

– Больше никого не будет? – спрашиваю я, пытаясь выиграть время.

Кажется, что оператор подъемника больше никого не ждет. Он почему-то кажется мне знакомым.

Все остальные уже зашли в вагончик. Я неохотно присоединяюсь к ним.

– А кто еще мог бы быть? – спрашивает Кертис.

– Да, больше некому, – соглашаюсь я. Были еще люди, которые когда-то с нами катались, но они приходили и уходили, а из нашей изначальной компании остались только мы пятеро.

Или, правильнее будет сказать, только мы еще можем кататься.

На меня накатывает чувство вины. Она никогда больше не сможет ходить.

Оператор подъемника захлопывает дверцу. Я пытаюсь рассмотреть его лицо, но до того, как успеваю это сделать, он отворачивается, уходит с причальной платформы и исчезает в своей будке.

Вагончик начинает движение. Вместе с остальными, я как завороженная и затаив дыхание смотрю сквозь оргстекло. Мы летим над вершинами елей вверх, в горы, в угасающем свете дня. Странно видеть черную землю и траву внизу. Раньше был только снег. Я пытаюсь разглядеть сурков, но они, вероятно, спят. Мы пролетаем над скалой, и крошечная деревенька Ле-Роше исчезает из виду.

Я испытываю странные чувства, когда еду в этом подвешенном к тросу вагончике, а за окнами меняется пейзаж. Мне кажется, что мы не поднимаемся в горы, а путешествуем назад во времени. И я не знаю, готова ли я к встрече с прошлым.

Слишком поздно. Вагончик уже подходит к промежуточной причальной платформе. Мы выходим и вытаскиваем наш багаж. Здесь холоднее, а там, куда мы направляемся, будет еще холоднее. На ветру реет французский флаг. Плато безлюдно. Здесь уже нет коричневых и зеленых пятен, все белое. Выше будет только снег.

– Я думал, что к этому времени и долину уже завалит снегом, – говорит Брент.

Кертис кивает.

– Вот тебе и глобальное потепление.

Зимой это место становится центром горнолыжного курорта, во все стороны двигаются кресельные подъемники и кабины, но сегодня работает только один.

Хафпайп был прямо здесь, рядом с этим маленьким домиком. Сейчас же это место, скорее, напоминает длинную грязную канаву U-образной формы. Но у меня в сознании остался другой образ с чисто-белыми стенами. Это был лучший хафпайп в Европе в то время, и благодаря ему мы все тогда и встретились.

Боже, сколько воспоминаний. По коже побежали мурашки. Вспоминаю нас, таких молодых и веселых. Нас пятерых.

И еще двоих, которых нет.

Налетает порыв холодного ветра, треплет мои волосы, и они хлещут меня по лицу. Я застегиваю молнию на куртке до самого подбородка и спешу вслед за остальными.

«Пузырь»[2]2
  «Пузырь» – кабинка канатной дороги гондольного типа. – Прим. пер.


[Закрыть] поднимет нас почти на три с половиной тысячи метров над уровнем моря. Ледник Дьябль – один из самых высоко расположенных горнолыжных курортов во Франции. Блестящие оранжевые кабинки свисают с троса, напоминая рождественские елочные игрушки. Кертис заходит в ближайшую открытую кабинку.

Хизер тянет Дейла за руку.

– Давай поедем отдельно, – предлагает она.

– Нет, – говорит Дейл. – Заходи в эту. Мы все поместимся.

– Места полно, – поддерживает его Кертис и широким жестом обводит кабинку.

Судя по выражению лица, Хизер сомневается, и я ее понимаю. Эти маленькие кабинки теоретически рассчитаны на шесть человек, но мы с багажом. От того тесно. А из-за дурацкого чемодана, который она зачем-то притащила с собой, еще теснее.

Слишком высокий Брент наклоняется, чтобы войти.

– Ты можешь сесть ко мне на колени, Милла, – предлагает он. – Давай сюда сумку со сноубордом.

– У тебя на коленях может разместиться Дейл, – говорю я. – А я сяду здесь.

В результате Хизер оказывается на коленях у Дейла, рядом с ними сидит Кертис. Мы с Брентом устраиваемся напротив, в проход свалены сумки. И не только в проход, а везде вокруг нас. Дейл выглядит странно без своих дредов. У него нордический типаж, и он всегда напоминал мне викинга. А теперь он скорее выглядит как ведущий какой-нибудь телевикторины.

Мы быстро несемся над плато. Внизу пустота. Я забыла о том, какие тут гигантские пространства. Летом здесь много туристов и на склонах можно увидеть множество поднимающихся вверх пешеходных троп. Они идут зигзагами. Наверное, летом здесь очень красиво – множество альпийских цветов. Но сегодня можно увидеть только клочки бурой травы и крутые каменистые склоны. Нет никаких признаков жизни, даже птиц нет. Земля кажется голой.

Мертвой.

Нет. Спящей. Ждущей.

Словно там, наверху, есть что-то еще. Я сглатываю и пытаюсь отделаться от этих мыслей.

Колено Кертиса ударяется о мое, когда мы проезжаем одну из опор канатной дороги. Он кажется мне необычно тихим, но я его понимаю. Если уж мне тяжело, то ему должно быть во сто крат тяжелее.

В приглашении не было про это ни слова, но очевидно, что мы здесь именно поэтому. За день до того, как пришло письмо от Кертиса, в новостях сообщили:

«Британская сноубордистка, пропавшая без вести десять лет назад, заочно признана умершей после судебного разбирательства».

Остальные тоже, наверное, не горели желанием сюда приезжать, но как мы могли отказаться? Вполне естественно, что Кертис хотел ее помянуть.

Теперь под нами уже снег, он отливает лиловым цветом в сумерках. Высоко над нами маячат скалы, благодаря которым деревня Ле-Роше и курорт получили свое название[3]3
  Rocher – скала, скальная порода, валун (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть]. На самом верху находится «Панорама», которая отсюда кажется мрачным и приземистым строением.

– Как тебе это удалось, Милла? – спрашивает Брент.

– Что мне удалось? – уточняю я.

– Получить ВИП-пропуск на ледник. Договориться о включении подъемника и так далее. Просто шикарно!

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.

– Ты о чем?

– Сейчас же не сезон. Все закрыто. Это, должно быть, обошлось тебе в кругленькую сумму.

– Почему ты думаешь, что все это организовала я? Это Кертис.

– Не понял, – говорит Кертис и странно смотрит на меня.

Что за игру они затеяли? Мы достаем наши телефоны. В последний раз, когда я поднималась сюда с телефоном, я разбила экран во время первого заезда, и еще на бедре у меня остался синяк в форме прямоугольника – как раз по размеру телефона. После того раза я перестала брать его с собой наверх.

Я показываю им письмо, которое получила, а Брент показывает мне письмо, которое получил он. Текст приглашения такой же, как пришел мне, только оно подписано «М», и еще там P. S.: «Потеряла телефон. Пиши на почту».

– А вот что пришло мне, – говорит Кертис и показывает приглашение – точно такое же, как получил Брент.

Я никогда не понимала Кертиса. Он решил так пошутить?

Кабинку трясет, когда мы проезжаем еще один столб, и у меня закладывает уши. Здесь уже настоящая крутизна. Мы только что начали долгий-долгий подъем на ледник.

Я поворачиваюсь к Дейлу и Хизер.

– Что говорится в вашем приглашении? – спрашиваю я.

Дейл мнется.

– То же, что и в ваших, – отвечает Хизер.

– От кого оно – от М или К? – спрашивает Брент.

– М-м-м, от М, – Хизер бросает взгляд на меня.

Почему у меня возникает чувство, что она врет?

– Можно мне его посмотреть? – спрашиваю я.

– Прости. Я его стерла, – говорит Хизер. – Но оно было точно таким же, как у них.

Глава 2

Я не знаю, что ожидать на вершине. Музыки? Свечей? Официантов с подносами, на которых стоят бокалы шампанского?

Ничего такого нет. Причальная платформа тускло освещена и пустынна, будка оператора подъемника пуста. Мы вытаскиваем наши сумки из кабинки. Когда движение подъемника останавливается, воет сирена. Вероятно, им сейчас управляют только снизу, экономят расходы на персонал. У нас над головами висит камера видеонаблюдения. Вероятно, сотрудники увидели, что мы успешно прибыли на причальную платформу. Но после странной истории с приглашением мне как-то не по себе. Судя по тому, как Хизер нахмурила лоб, ей тоже.

На меня смотрит Брент.

– Пока оставим вещи здесь?

– Меня не спрашивай, – отвечаю я.

Он ставит свои сумки на платформу. Я сомневаюсь, но потом бросаю и свои. Маловероятно, что их тут кто-то украдет.

Ступени металлические, фактически это металлическая решетка, они предназначены для покрытой снегом обуви. Я тяжело дышу к тому времени, как добираюсь до верха. Воздух здесь разреженный. Я толкаю открывающуюся в обе стороны дверь, которая ведет в «Панораму», и вдыхаю затхлый запах дыма, такой, какой бывает после того, как топили дровами. Но топили здесь давно. На мгновение я закрываю глаза. Этим запахом я дышала все зимы, и он больше всего ассоциируется у меня с тем периодом моей жизни.

Кертис нажимает на выключатель, и в обшитом деревянными панелями коридоре включается свет. Обычно тут идет нескончаемый поток лыжников и сноубордистов. Они проходят мимо шкафчиков, а потом выходят на ледник. Но сегодня вечером здесь неестественно тихо.

Кертис прикладывает ко рту сложенные рупором руки и кричит:

– Есть тут кто-нибудь?

Брент снова смотрит на меня; Дейл тоже смотрит. Я опять думаю про приглашения. Мог ли это организовать один из них? Нет, навряд ли. Как Брент правильно заметил, сейчас не сезон, курорт закрыт. В это время года провести выходные здесь может стоить несколько тысяч евро. Я слежу за Кертисом в соцсетях и знаю, что дела у него идут хорошо. Это должен был организовать он. Но зачем такая таинственность? А другие в курсе, или он каким-то образом заставил их поверить, будто это я их пригласила?

– Здесь должен кто-то быть, – говорит Кертис. – Давайте осмотримся.

Мы все бросаемся в разные стороны, словно дети, оказавшиеся к тематическом парке. Этот дом напоминает лабиринт. Это единственное здание на много миль вокруг. Оно представляет собой большое многофункциональное строение, в котором находится горноспасательная служба, диспетчерская и все остальное, что только может потребоваться посетителям и персоналу. Я знаю, где находятся ресторан и туалеты, вот, пожалуй, и все. Ах да, я еще один раз здесь ночевала – здесь есть крошечные комнатки для желающих. Самый высоко расположенный молодежный хостел во Франции!

Я бегу по коридорам и по пути везде включаю свет. Кругом масса закрытых дверей. Некоторые заперты, другие нет. Вот эта открывается. Боже, похоже, что именно в этой комнатке я и ночевала в тот единственный раз. Пахнет влагой и плесенью, и от этого запаха накатывают воспоминания. Брент подо мной на матрасе, его большие руки держат мои бедра. Я смотрю на единственную узкую кровать. Затем я выхожу и плотно закрываю дверь за собой.

За следующей дверью находится бельевая – грубые белые полотенца и видавшие виды простыни сложены стопками на полках из сосны и пахнут дешевым моющим средством. Я чувствую, что откуда-то доносится запах еды, и нахожу кухню. На огромной плите стоят две кастрюли. Я поднимаю крышки. В одной из них жаркое, в другой картофельное пюре. Все еще теплые. Это наш ужин? Но где тогда обслуживающий персонал?

Я вижу туалет, осторожно толкаю дверь, но там пусто и темно. Сразу за кухней находится погруженный во тьму ресторан, там запах древесного дыма настолько силен, что я кашляю, несмотря на то что камин не горит. В прошлом я провела здесь много часов, согревая пальцы о чашки кофе и пережидая снежные бури. Но сейчас все столы пусты, и я поворачиваю в еще один коридор. Остальные, вероятно, поднялись на этаж выше, потому что я больше их не слышу.

Еще какие-то складские помещения, еще запертые двери. Все лампочки с таймерами, и время от времени свет выключается раньше, чем я успеваю нажать на следующий выключатель. Тогда я остаюсь в полной темноте, и мне приходится пробираться вперед на ощупь. Я шарю по стене в поисках выключателя. От тишины становится не по себе. Если бы кто-то выскочил из-за какой-нибудь двери у меня за спиной, то у меня вполне мог бы случиться сердечный приступ.

Наконец что-то знакомое: главный выход на ледник. Я спешу к нему. Там никого не может быть в такое позднее время, и дверь, вероятно, заперта, но если все-таки не заперта, я хочу вдохнуть ледяной воздух. Как давно я его не вдыхала!

Дверь не заперта. Я чуть-чуть приоткрываю ее, и тут в здание с воем врывается ветер. Это высокий и неослабевающий звук. Он как-то странно похож на вой, какой мог бы издать человек. Я захлопываю дверь и стою около, тяжело дыша. Я знала, что столкнусь с этой проблемой, если вернусь сюда. Слишком много дверей, которые для меня было бы лучше не открывать.

«Возьми себя в руки, Милла!»

Хорошо. Я смогу. Мне надо выпить, пара стаканчиков – и со мной все будет в порядке.

Наверху есть банкетный зал, там проходят свадьбы и другие мероприятия. Такому маленькому курорту, как этот, полезно иметь такое помещение, оно приносит ему хороший доход, в особенности вне сезона. Я видела этот банкетный зал только на фотографиях, но, вероятно, сейчас все собрались в нем, потому что все остальные места внизу я проверила.

Вот лестница. Наверху находится тяжелая дверь, запасной выход на случай пожара. Воздух с другой стороны этой двери кажется еще холоднее. Легкий запах. Знакомый. Что это? Может, духи Хизер.

Голоса доносятся из-за двери справа.

«Стоп! – читаю я на плакате. – Игра началась. Телефоны следует оставить в корзине».

Я выдыхаю. Игра. Может, какая-то викторина? Нам будут задавать вопросы о сноубординге или о том, что мы помним друг о друге. Чтобы мы начали говорить о прошлом. А это как раз в стиле Кертиса – таким образом сказать нам, что делать, и чтобы ничего не отвлекало нас от того, что он задумал. Я опускаю телефон в корзину. Только…

Плакат снова привлекает мое внимание. «Игра началась». Один раз я сказала эту фразу ей… Нет, это распространенное выражение. Это ничего не значит. Я кладу телефон поверх других четырех, которые уже лежат в корзине, и захожу.

Банкетный зал словно нависает над горой. Пол покрыт белым ковром с густым ворсом, так похожий на снег снаружи, мебель в белых и серебристых тонах, несомненно, нерационально дорогая. Мягкие кресла обиты сатином, стеклянные столы на хромированных ножках. Эти роскошь и богатство резко контрастируют с грубой мебелью внизу. Здесь даже пахнет по-другому. Запах дыма исчез, вместо него пахнет свежей краской.

Вся задняя стена представляет собой одно огромное окно, белые бархатные занавески отдернуты в стороны и перевязаны шнуром. В дневное время отсюда, вероятно, открывается потрясающий вид, но сейчас за окном кромешная тьма. Ни одного огонька нигде. Как-то это жутко и внушает суеверный страх при нынешнем положении вещей, но если не думать обо всем этом, то банкетный зал – красивое место для празднования свадьбы.

Если вы можете забыть про то, сколько жизней забрал этот ледник.

И сколько тел он еще не отдал.

«Не думай об этом!»

Здесь так холодно, что у меня изо рта идет пар. И влажно. Вероятно, этим помещением не пользовались много месяцев. Все остальные уже что-то пьют. На серебряном подносе одиноко стоит одна бутылочка Kronenbourg 1664. Стекло кажется ледяным, когда я беру ее в руку. Раньше я любила эти маленькие бутылочки французского пива, сладковатого и пенистого. Но я не пила его с тех пор, как в последний раз была здесь.

Нас все еще пятеро. Персонал, наверное, где-то в коридоре. Кертис то и дело посматривает на дверь. Что он задумал?

Хизер сжимает рукой мое предплечье. На ногтях – французский маникюр.

– И как тебе эта игра?

– Какая игра?

Она ведет меня по ковру к высокому деревянному ящику, который стоит на низком столике. Рядом лежат ручки, конверты кремового цвета из хорошей бумаги и карточки. И еще ламинированный лист бумаги, на котором написан текст. Предлагаемая нам игра называется «Ледокол». Таким шрифтом обычно пишут чинопоследование[4]4
  Чинопоследование – порядок молитв, песнопений и действий, совокупность которых составляет определенное богослужение. В англиканской церкви такие листки, о которых говорится в тексте, могут раздавать прощающимся, которые пришли на поминальную службу, а также гостям на свадьбе. – Прим. пер.


[Закрыть] на похоронах.

«И на свадьбах», – быстро напоминаю я себе. И вообще нам, наверное, таким образом хотят помочь снять напряжение и расслабиться. Хотя бы расколоть лед, если не растопить.

«Напишите какой-нибудь секрет о себе, о котором не знает никто другой. Положите карточку в конверт и опустите в ящик. Потом достаньте конверты, один за другим, и догадайтесь, кто что написал».

Я снова бросаю взгляд на Кертиса. Мне кажется забавным то, что он приложил такие усилия, ведь мы были бы счастливы просто напиться. Он широкими шагами идет к окну мимо меня. Стекло запотело, он вытирает его рукой и выглядывает наружу. Плавность его движений всегда напоминала мне движения мужчин-гимнастов, и она не изменилась до сих пор. Он и сейчас двигается с той же потрясающей грациозностью.

Мне нужно побольше выпить, чтобы осмелиться подойти к нему, поэтому я иду к Бренту. Я удивлена, увидев у него в руке бутылку пива. Он никогда раньше не пил.

– Ты все еще катаешься на сноуборде? – спрашиваю я.

– Раз в год, – говорит он. – Больше не могу себе позволить. Хотя до сих пор много катаюсь на скейтборде.

– Я это вижу по твоим ботинкам.

Его ботинки от DС так сильно поношены, что в одном месте у носка проглядывает палец. Раньше DС Shoes[5]5
  DС Shoes – американская компания, специализирующаяся на производстве обуви для спорта, в частности сноубординга и скейтбординга. – Прим. пер.


[Закрыть] была одним из его спонсоров, но предполагаю, что эту пару ему пришлось покупать самому. Мне кажется трогательной его верность бренду, но это типично для Брента.

В ту зиму ему было двадцать один, он был очень худым, и энергия била из него фонтаном, как из подростка. Теперь он немного поправился. Из-за мешковатой одежды трудно точно определить, в какой он форме, но мне кажется, что в очень хорошей. И все еще носит спущенные до середины задницы джинсы.

Он смуглый благодаря отцу-индусу, и его внешность позволила ему начать успешную модельную карьеру – до того, как он увлекся сноубордингом. Я слежу за его успехами в Интернете, но из его Instagram мало что можно узнать. Мне хочется спросить, встречается ли он с кем-то, даже хочется спросить, есть ли у него дети, но он может не то подумать. А я просто хочу знать, счастлив ли он.

– Значит, на самом деле ты не приглашала меня сюда? – спрашивает Брент.

– Нет, – качаю головой я. – Я же уже говорила.

Кертис встречается со мной взглядом. Он все еще стоит у противоположной стены и выглядит… обеспокоенным? Вероятно, размышляет, где же обслуживающий персонал.

– Ты все еще катаешься? – спрашивает Брент, явно прилагая усилие, чтобы сменить тему на более безопасную.

– Нет, не катаюсь с тех пор, как уехала отсюда, – говорю я ему.

– Серьезно? Ни разу не каталась?

– Я много работаю.

Я вижу, как он удивлен. Тогда, десять лет назад, я могла думать только о сноубординге, и считала, что буду заниматься им до старости.

По правде говоря, катание приводит меня в ужас. Я боюсь того, в кого я превращаюсь, и боюсь, что могу разрушить жизни других людей. Как только я застегиваю крепления на сноуборде, ничто больше не играет роли.

Брент не знает, что я сделала. То есть он знает не все. Никто из них не знает.

И я намерена сделать так, чтобы они и дальше не знали.