Текст книги "Игра в игру"

«Сколько человек из нынешних моих знакомых знает, что по паспорту я Вера? Что фамилию Калистратова оставила после развода? – задумалась Елена. – Последнее – уже никто. Первое – моя ассистентка, которой приходится заказывать билеты на самолет, и финансовый директор. А если кто-нибудь случайно заглядывает в документы и любопытствует, достаточно бывает объяснить, что я никогда не любила своего имени. И люди радостно и согласно трясут головой – конечно, зовись как нравится, зачем нужна бумажная волокита с официальным изменением обозначающего личность слова?» Надо же, и на секунду не пришло на ум ответить Сергею, а потом Игнату: «Вера Верескова – это я». Забыта, отвыкла. Чужая кличка.

Она закодировалась двенадцать лет назад, ей еще тридцати не было, и с той поры всячески культивировала в себе отвращение к алкоголю. Пережила свой катарсис, когда в похмельных судорогах открытыми глазами видела все, что от имени Веры рассказывала Лизе. И жалела она тогда, корчась на старой раскладушке, не себя – нищую, зависимую от пойла, бездомную, но сына, у которого так кончит мать. Это неизбежно стало бы ее будущим, не прекрати она пить. И ненависть к собственной профессии, к людям, которые «делали кино», возникла тогда же. Она осознала, что родилась и умрет актрисой, а придется ею работать или нет – решают другие.

Ей даже фильмы смотреть наскучило: она знала, что сценарист, режиссер, исполнитель пережили сами, к чему приобщились со слов близких, о чем где-то прочитали или стороной услышали. Елена вязла в деталях, ей перестало удаваться воспринимать целое. Сейчас она прекрасно понимала, что теряла разум от спиртного. А тогда казалось, на нее снизошло озарение. Необходимо взять новое, не опозоренное запредельной слабостью характера, не преданное друзьями имя! Она подошла к стеллажу, наугад вытянула книгу, открыла и прочитала: «– Веры нет, она исчезла! – крикнула Елена». Веры нет… Елена… Рок впервые оказался на ее стороне.

Нужно было чем-то заняться. Муж затаился в Германии, деньги кончились, все, что можно продать, было продано. Только компьютер сына она не тронула. И по ночам повадилась писать на нем письма в газеты о том, до чего доводит людей чехарда общественных формаций. В двух изданиях ей предложили внештатное сотрудничество. К тому времени Вера Верескова ассоциировалась у тех, кто ее еще помнил, с навеки окосевшей от зелья, лохматой, толстой бабой, которая никакого отношения к журналистике иметь не могла. В трезвом, стройном, джинсовом облике Елены Калистратовой ее не узнавали ни одноклассники, ни сокурсники, ни коллеги, ни бывшие собутыльники, даже столкнувшись нос к носу. Если кто-нибудь прищуривался и спрашивал, не встречались ли они раньше, она мерила любознательного цепким взглядом и говорила «нет». Люди почему-то смущались и рассыпались в извинениях. В отличие от многих «вернувшихся в реальность» она не лезла во все дырки и щели, истерически наверстывая упущенное. Но надела маску отстраненности, действительно желая только покоя. И вскоре за ней стали приударять мужчины, которым надоело, что за ними бегают. С одним, богатым, женатым и влиятельным, она расчетливо спала. Он купил ей модельное агентство. Потом умно отпустила его к юной чаровнице – и через несколько месяцев обосновалась в редакторском кабинете модного глянцевого журнала. Кто-то играл таких, как она, в сериалах. Ей тоже пригодилась актерская выучка. Когда предстояло делать что-нибудь неприятное или просто рутинное, она накачивала себя: «Это – роль. По сценарию ты должна победить. Но прежде – убедить партнеров и зрителей. «Дерзайте, вы талантливы». Вперед».

Елена работала по восемнадцать часов в сутки, потому что всех, с кем контактировала, и все, чем занималась, считала работой, на которой каждое движение истолковывалось ей во вред, каждое слово использовалось против нее. Она копила на строгую и комфортную старость в Европе, где хотел после окончания немецкого университета обосноваться сын. И вдруг в тридцать девять лет встретила Эдуарда Шелковникова. Забрезжило нечто, похожее на любовь. Она убеждала себя – это очередной мираж. Любовь была для нее единственной настоящей опасностью, ибо она – зависимость, то есть страдание. Но доводы логики действовали ненадолго. И перестали совсем, когда Эдуард увиделся с Лизой и непосредственно поделился с любовницей восхищением.

Елена забыта, что даже самые легкомысленные люди охотно болтают лишь о том, чего не собираются делать, и о тех, кто не представляет для них практического интереса. Вот про резвую молодую клиентку ей не суждено было услышать от дизайнера никогда. Она перемудрила, сочтя, будто уловила и правильно истолковала то, что Эдуард еще не осознал, не сформулировал для себя как цель. Подобно всем беспорядочно существующим после сорока он взахлеб хвалил Лизин здоровый образ жизни, милые привычки – утренний моцион в своем районе, вечерняя пятничная трапеза в рыбном ресторане ближайшего к дому торгового центра. Он сообщал эти незначительные подробности, однако бешеная работоспособность писательницы и неуемная помощь ближним впечатляла его меньше, о них он упомянул вскользь, дескать, на все сил хватает, когда быт правильно организован. В курсе нововведений в материнский распорядок дня его держала Маша, которой надо же было о чем-то говорить с папой за обеденным столом. Но Елена решила, что Лиза сама старается. Уяснив основное, она произнесла всего одну фразу по поводу:

– Хотела бы я посмотреть на твою первую жену и дочь.

Вечером Эдуард привез ей пачку фотографий – та же Маша регулярно снабжала, не думая, зачем они ему. И это лыко идеально вплелось в строку ревности – гуляют втроем, развлекаются, он фотографирует…

Елена легко узнала на последних снимках одноклассницу Лизку Синявскую, некогда девчонку темпераментную, способную увлечь. Еще в девятом она зацепила Эдика тем, что не создавала собственных проблем, наоборот, играючи решала его. Елена Калистратова избавилась от сентиментальности и других мягких качеств вместе с именем Веры. Для нее нейтрализация этого живого мотора – Лизки – сводилась к ряду технических мероприятий. Сначала казалось, что достаточно будет внедрить в дом соглядатая Игната в виде жениха дочери и подкинуть тему романа, чтобы сочинительница угомонилась. Но у Лизы была натура ртутного шарика, заставлявшая себя дробиться, превращаться из крупной капли во множество неуловимых мелких при нажиме и затем вновь стягиваться в темное блестящее целое. Пришлось обложить подругу детства со всех сторон, задействовав Полянского и Сергея. Елена не стала с годами нарочито жестокой: соперница отвязалась от Эдуарда, и отпала нужда приказывать Игнату бросить Машу, чтобы истрепать нервы и поссорить ее родителей. Эдуард наверняка обвинил бы в бедах дочери мать и на время перестал общаться с обеими, как всегда поступал, когда ему было их жалко. Но, добившись своего, Елена и пальцем не собиралась шевелить ради эффектного зловещего финала. И не радовалась тому, что влюбленный в нее актер женится и перестанет ей надоедать: она забывала о парне мгновенно, стоило разъединиться их мобильникам.

Итак, после невольного детального отчета Эдуарда Елене Калистратовой хватило четверга и пятницы для проверки. Часов в десять она подъезжала на машине к подъезду и убеждалась – Шелковникова мотается по скверам с отсутствующим видом, спотыкается о поребрики и изредка здоровается лбом с деревьями. Во второй раз интриганка еще и вечером незаметно сопроводила писательницу к торговому центру, поднялась следом в ресторан, вернулась в машину, дождалась окончания ужина. С симпатией отметила, что та не высиживала лишнего, но и не торопилась. Равнодушно подумала: «Наверное, когда дочка приглашает гостей, мать добирает время своего отсутствия в кино». Елена планировала столкнуться с Лизой в образе Веры Вересковой, затащить в тихий уголок и произнести монолог алкоголички так, чтобы одноклассницу разобрала жажда творчества. Встреча студентки-медички и актера предназначалась следующей серии. Но Маша буквально попалась под ногу рассеянно бредущей из ресторации Лизе возле дома. Елена затормозила и через открытое окно своей машины выслушала сообщение о какой-то Алке, пригласившей девочек из группы в бар, отметить день рождения. Где, какого числа и в котором часу состоится встреча, Шелковниковы обсудили не трогаясь с места. Елене в назначенный срок оставалось лишь позвонить Игнату Смирнову, затаскать его по кабачкам и лавочкам до потери сопротивления и, наконец, в нужном заведении указать на Машу. А затем спешно перевоплощаться в Верескову.

Ей не составило труда побродить в окрестностях вызывающе красневшей среди панелек новой кирпичной многоэтажки Лизы и снять у похмельной бабы квартиру на несколько часов. Явиться туда на следующее утро, загримироваться и переодеться. Весь спектакль с обмороком, выбором спиртного и исповедью дался легко. Но представление едва не испортила мелочь – ее невыносимо затошнило от запаха коньяка. Отвращение было таким, что не потерять сознание да еще манипулировать заранее спрятанными под кухонным полотенцем рюмками с заваркой стоило громадных усилий воли. Она справилась.

Игнат был удобным инструментом контроля над обстановкой в доме Шелковниковых. Елена баловала парня звонками и исподволь выясняла все – Лиза убралась на дачу и строчила роман, воображая себя доброй феей. После читки прояснилось с содержанием: злокозненной Калистратовой было начхать, о чем там речь, лишь бы сочинительница не отрывалась от ноутбука. Но то, что спасением от ада назначена любовь между актрисой и режиссером, вдохновительница к сведению приняла. Молодые люди подали заявление в ЗАГС, Оксана устроила свои посиделки, на которых ни слова не было сказано об отцах жениха и невесты. Казалось, Лиза забыла про Эдуарда. А он мрачнел, отдалялся от Елены, в его все чаще пустующем любимом кресле расквартировался страх потери. Несчастная ревнивица думала, что просчиталась и грядущее бракосочетание дочери подняло в душе отца такую эмоциональную волну, которая обязательно прибьет его к брошенной когда-то женщине. Но отозвать Игната она не решалась. Он до обидного быстро смирился со своей участью, видимо, Маша была не промах. Кроме того, оставаться без информатора в столь напряженный момент не стоило. И Елена вспомнила рассказ Лизы о конфузе с издателем. Это было то, что надо: востребованный дизайнер Шелковников терпеть не мог скандалов, в которых треплют его фамилию. Наверняка после давней, обсосанной в Интернете выходки Лизы требовал, чтобы она взяла свою, девичью.

Выяснить, какой именно издатель пострадал от неуравновешенной романистки, труда не составило. Елена даже удивилась, что пропустила такую заварушку. Но, сопоставив числа, вздохнула с облегчением – ее в стране тогда не было, навещала сына. Илью Борисовича Полянского она видела на книжных ярмарках, так что о его внешности представление имела. Вызвала своего самого ушлого журналиста и сказала: «Быстренько обозначь мне контактные точки издателя, попробую договориться об интервью, читать становится модно. Если он в разуме, ты к нему и отправишься». Через полчаса на столе лежал список всех телефонов, адресов и даже номеров гаражных боксов и мест на стоянках. Дома у нее давно пылилась бутылка с концентрированным дезинфицирующим средством для обработки помещений. На этикетке было предупреждение – во избежание химических ожогов возиться с этим средством только в перчатках, при попадании на кожу немедленно смывать водой и бежать к врачу. Особо уродовать приятного вальяжного издателя не хотелось: злоумышленница отлила ядовитой гадости в пузырек, ухмыляясь, слегка разбавила минералкой и поставила в сумку. Остатки вылила в унитаз, тару выбросила. Позвонила бывшей сотруднице своего агентства, ростом и комплекцией похожей на Лизу, законченной наркоманке. Не представившись, изложила суть – надо хорошенько прикрыть рожу капюшоном, подкараулить мужика, сбрызнуть ему руки, именно и только руки, жидкостью и дать деру. Если не поймают, через час в условленной забегаловке получить деньги. Исполнительница выразила готовность действовать немедленно и не спросила, кто заказчик. Елена велела быть в форме и ждать распоряжений завтра-послезавтра. Затем нарядилась бледной поганкой, нахлобучила дешевый парик, водрузила на нос уродливые темные очки и поехала к издательству – просто сориентироваться на местности.

Она высматривала, где бы припарковаться, когда из здания вышел Полянский. Он громко разговаривал по мобильному. У Елены Калистратовой был отменный слух – Илья Борисович грозился отправиться прямо домой. Прикинув, как долго он будет объезжать пробки, она оставила машину, захватив из нее сумку, и кинулась в метро. Из автомата связалась с наркошей и Лизой. Вызвала обеих на одну и ту же станцию – девку зарабатывать на дозу, писательницу выручать одноклассницу гигиеническими прокладками. Отдала истеричной в приближении ломки соучастнице пузырек, объяснила, куда идти, кого и где ждать. Та не узнала нанимательницу. Елена следовала за ней до гаража, томилась за углом какого-то контейнера почти час, наблюдала за выполнением заказа. И, когда издатель, голося, окунал обожженные части тела в лужу, схватила за рукав убегавшую наркоманку и сунула ей несколько купюр со словами: «В расчете». Не тащиться же было в самом деле в паршивую кафешку, чтобы расплатиться.

Вскоре Игнат сообщил, что для Лизы все кончилось не начавшись, – повезло с алиби, издатель не разорвал договор, вообразив, будто именно этого кто-то и добивался. Елена все равно полагала, что не напрасно тратила организаторские способности. Как банки и горчичники называются? Отвлекающей терапией? Писательнице-то точно было не до Эдуарда, Вера Верескова ей позванивала и, не надеясь особо на проницательность засланного актера, сама контролировала ее настроение. Но дизайнер Шелковников продолжал хандрить. Его неукротимая любовница все чаще думала: «Надо подогнать Лизке мужика. Если сама не втюрится и не пошлет Эдика по-настоящему, устрою ему случай взглянуть со стороны на эту парочку. Он извелся до предела, ему достаточно будет увидеть рядом с ней другого в самой невинной обстановке, чтобы вспомнить – дважды в одну реку не входят». Зверь бежит на ловца, потому что тот знает, где ждать, и умеет встретить. Через несколько дней Елене позвонил знакомый сценарист и разнылся из-за того, что не знаком ни с одной пианисткой, виолончелисткой, скрипачкой или арфисткой средних лет, которая могла бы, сама о том не догадываясь, «позировать» ему для образа главной героини сериала. «А почему именно музыкантша?» – спросила она. «Да так, нужно что-то с легкой придурью, обусловленной для зрительниц родом деятельности», – объяснил Сергей. «Тогда лучше сочинительница женских романов – актуальный персонаж. Каждая умеренно образованная домохозяйка уверена в том, что в состоянии написать бестселлер, как только муж купит ей посудомоечную машину и освободится еще час досуга», – рассмеялась искусительница. «А с оной сведешь?» – взбодрился ищущий легких путей в искусстве грешник, мгновенно позабыв про оркестранток и солисток. «Я очень занята. Подскажу, где экстравагантная дама одиноко ужинает по пятницам. Взгляни на нее и, если подойдет в натурщицы, сходись самостоятельно». Она подсказала.

Сработало! Эдуард Шелковников, будто из тюрьмы, где Лиза была надзирательницей, вырвался. И обрел свободу в постели Елены. А ведь месяца три заблуждался, путая карцер с волей… Счастливая женщина опять покусилась на виноградную гроздь. Вытянула тонкую гладкую руку и полюбовалась ею. Смешная романистка Лизка полагает, что если нельзя помочь человеку связями и деньгами, а от звуковых утешений толку нет, то надо написать про его беды, изо всех сил желая избавления. В бытность свою актрисой госпожа Калистратова тоже заблуждалась, думая, что отводит от людей горе, когда пропускает через свою душу испытания, которые на ее долю и не собирались выпадать. Спасительницы человечества! Воительницы со злом! Дуры! Дуры! Дуры! Как замечательно, что Елена расплатилась за все годами пьянства, спалила в них амбиции, мистические претензии и вовремя остановилась. Что начала жить без этих опасных, богомерзких завихов. Она невесомо вскочила с дивана и, как ей показалось, подплыла к окну. Сквозь стекло ее внимательно разглядывал летний полдень. И, словно в забытьи, она дерзко сказала ему:

– А не продолжить ли игру? Я дружна с типами, которые убедят продюсера: найденная Сергеем артистка создана для этой роли. Черт их всех побери, они еще узнают, кто такая Вера Верескова!