Текст книги "Дом с золотой дверью"

Глава 12

Тело ищет того, кто ранил душу любовью.

Лукреций. О природе вещей

Амара и Филос по закоулкам пробираются к дому Корнелия. Скоро наступят сумерки, и на дома легли последние оранжевые отсветы. В воздухе стоит прохлада. Некоторые торговцы уже готовятся к закрытию магазинов, занося выставленные на тротуаре кувшины и корзины обратно в лавки. В харчевне, где Марта часто покупает ужин, полно народу: посетители толпятся у ярко-желтого прилавка в надежде заполучить последнюю порцию горячей похлебки.

Филос явно устал. Амара думала, что он снова попытается заговорить с ней о Руфусе, но, видимо, эта его затея столько раз потерпела неудачу, что он решил от нее отказаться. Амару одновременно наполняют облегчение и разочарование.

– Что скажешь о Фебе и Лаисе? – спрашивает она, когда они с Филосом довольно далеко ушли от дома и теперь идут рядом.

– Я видел их всего пару минут. Но уверен, что вы с Друзиллой сделали правильный выбор.

Мимо во весь опор проносится уличный торговец, обвешанный корзинами, в которых позвякивают горшки и миски. Амаре и Филосу приходится вжаться в стену. Филос выставляет одну руку вперед, чтобы защитить Амару от царапин и ссадин. Амара знает, что так должен поступать всякий раб: издавна повелось, что рабы жертвуют своим удобством ради господ. Вот только во взгляде Филоса читается скорее дружеское чувство.

– Тебя не задели? – спрашивает он.

Филос опустил руку, но они по-прежнему стоят очень близко друг к другу. Амара невольно хватает его за руку, наполовину скрытую складками ее плаща.

– Нет, – отвечает она, – не задели. Спасибо.

Филос так крепко пожимает руку Амары в ответ, что на мгновение ей кажется, будто он ее уже не отпустит. Его большой палец скользит по ее запястью достаточно медленно, чтобы стало понятно: это не случайность. Затем Филос выпускает руку Амары и отстраняется. Они молча продолжают свой путь, не глядя друг на друга. Филос держал ладонь Амары всего пару секунд – торговец едва успел промчаться, – но ей кажется, будто время замерло.

– Так странно было смотреть на невольничий рынок с другой стороны. – Сердце Амары бьется так сильно, что она даже не задумывается о том, что говорит, или о том, почему ей вдруг понадобилось поделиться сокровенным. – Феликс купил меня не здесь, в Поццуоли, и этот рынок в гавани снится мне до сих пор. Мне снится, как поступают люди, когда считают тебя пустым местом. Когда они знают, что ты ничто.

– Судьба избавила меня от этого испытания, – отвечает Филос. – Меня продали лишь однажды, да и то частным образом.

– Это очень жестоко. А теперь я и сама поступила так с другими людьми.

Филос первый смотрит на Амару.

– Мы просто делаем все возможное, чтобы выжить. Ни ты, ни Друзилла не станете мучить рабынь. Не будь тебя, их купил бы кто-нибудь еще.

– Я пытаюсь себя в этом убедить.

– И это правильно. Только дураки считают, что жизнь – это пьеса, в которой есть надежда остаться верным добродетели.

Филос улыбается, будто его слова – это не более чем шутка, но и он, и Амара знают, о ком идет речь: о любителе театра Руфусе.

Амара улыбается в ответ, но не решается отдать должное остроте в адрес патрона.

– Полагаю, я не прошу от Фебы или Лаисы того, через что прошла сама. Да и Эгнаций меня никогда не обижал. Он, можно сказать, дружил со мной и Дидоной.

– Каково тебе будет увидеться с ним вновь?

Амара вспоминает их последнюю встречу с Эгнацием, его густо накрашенное лицо, растянутое улыбкой, его нежные прикосновения к волосам Дидоны, в которые он вставлял розы. Дидона всегда нравилась ему больше других. Эти воспоминания навевают на Амару легкую грусть.

– Не знаю, – отвечает она.

Двери, ведущие в дом Корнелия, вдвое превосходят рост Амары и кажутся гораздо выше остальных дверей на улице. На темный тротуар выбивается луч света. Филос с Амарой идут мимо главного входа. Амара ведет своего спутника к небольшой двери в проулке – через нее можно попасть в дом, не привлекая лишнего внимания. Привратник в измазанном жиром фартуке впускает Амару и Филоса в слабо освещенную комнату, а сам уходит за Эгнацием. Амара наблюдает за Филосом, который с любопытством разглядывает фрески на стенах: нимфы убегают от кентавров. В доме Корнелия сложно найти хоть одну утонченную деталь.

– Дорогая!

В дверном проеме возникает Эгнаций, вольноотпущенник Корнелия. Руки его театрально раскинуты: он явно ожидает объятий. Амара, подбежав к нему, целует его в обе щеки.

– А это кто такой? – Эгнаций, поджав губы, осматривает Филоса с головы до ног, будто приценивается.

Амаре становится не по себе, она боится, что Филос обидится, но его это, напротив, забавляет.

– Эконом, – отвечает Филос. – Я здесь, чтобы составить договор.

– Слишком хорош собой для эконома, – подмигнув, шепчет Амаре Эгнаций. Амара с досадой понимает, что остроумные ответы не идут ей в голову, а щеки между тем краснеют всё сильнее. Эгнация это смешит. – Ну, голубки, давайте выпьем вина и поговорим о пирах. И о договорах, – добавляет он и, вскинув одну бровь, бросает взгляд на Филоса.

Амара и Филос вслед за Эгнацием проходят в едва ли более просторную комнату – вероятно, она принадлежит самому Эгнацию – с двумя диванами и столиком, на котором уже выставлен кувшин вина. Темно-красные стены украшены сценами из легенд о Геракле. В каждом углу зажжены железные светильники, в небольшой жаровне тоже полыхает огонь. Амара не единожды бывала в доме Корнелия, но всякий раз ее приглашали выступать. Вряд ли хозяин дома знает о ее сегодняшнем визите. Звать на пиры женщин и музыкантов не его забота.

– Садитесь, милые, садитесь, – тараторит Эгнаций, размахивая руками. Амара и Филос не могут сидеть рядом и поэтому с неловким видом устраиваются на разных концах одного дивана. Эгнаций со вздохом откидывается на втором ложе. – Как мне жаль, – говорит он, – как мне жаль твою подругу, как мне жаль мою милую ласточку. Какая утрата!

Амара понимает, что речь идет о Дидоне.

– Спасибо, – отвечает она.

– Какой у нее был голос! Ты ее когда-нибудь слышал? – спрашивает Эгнаций Филоса, но тот качает головой. – Просто изумительный голос. – На мгновение лицо Эгнация принимает выражение искренней грусти. – Да обретет ее душа покой, – с этими словами он тянется за вином. – Я рад, что хотя бы ты, милая, сбежала от этого вашего жуткого хозяина.

– Ты до сих пор ведешь дела с Феликсом?

– Он может многое предложить, – пожимает плечами Эгнаций. – С сутенерами нужно держать ухо востро. Не самый приятный народец, – улыбается он Амаре. – К присутствующим это, конечно, не относится.

– Я писала тебе, что, к сожалению, больше не выступаю для широкой публики. – Амара наклоняется вперед, чтобы принять протянутый Эгнацием бокал. Она замечает, что Филос жестом отказывается от напитка. – Моего патрона расстроила бы даже сама мысль об этом.

– Само собой! – кивает Эгнаций. – Твой патрон – Руфус-младший? Или адмирал Плиний? По твоему новому имени непросто догадаться, кому ты принадлежишь. – Отхлебнув вина, он снисходительно кивает Филосу. – Но ты, конечно, согласишься, что нет ничего плохого в том, чтобы у девушки было два прекрасных патрона. Никто из нас не молодеет.

– Мой патрон – Руфус, – отвечает Амара, пропустив двусмысленный намек Эгнация мимо ушей. – Но и перед адмиралом я в огромном долгу.

– Что же ты можешь предложить мне? – Осушив бокал, Эгнаций разглядывает капли, перекатывающиеся по донышку. Вино поблескивает в свете жаровни. – Корнелий, к несчастью, не желает видеть юношей. Хотя я частенько ему их предлагаю.

– У меня есть очень талантливая певица, невероятная красавица, – говорит Амара. – И две чудесные флейтистки. Певица к тому же искусно ублажает мужчин, выполняя любые прихоти.

– Где ты их купила?

– Певица – моя вольноотпущенная, – отвечает Амара. – Мы раньше… – она осекается. Ей нечего стесняться Эгнация. – Мы раньше работали вместе. В борделе. А флейтисток я купила вместе с Друзиллой по ее совету.

– Звучит прекрасно! Я бы с радостью заказал их на ужин ради пробы. И мы можем выделить им время на Флоралиях. Уверен, ты помнишь, как они проходят у нас.

– Я предоставлю тебе сразу трех женщин и рассчитываю получить больше той суммы, что ты платил Феликсу за нас с Дидоной.

Эгнаций улыбается, но в его улыбке нет теплоты.

– Если они понравятся нам в первый раз, поговорим о прибавке. – Он бросает взгляд на Филоса, который выложил восковые таблички себе на колени. – Ты ведешь все ее дела?

– Я эконом Руфуса, – отвечает Филос. – Я делаю то, что от меня требуется.

– Ты, наверное, видел этих женщин. Что ты скажешь? Достойны ли они той же цены, что и она? – Эгнаций игриво кивает в сторону Амары.

– Не обращай внимания, – раздраженно произносит Амара. – Он просто шалит.

– Сколько за нее заплатил Руфус? Или ее выкупил адмирал? За этими богачами не уследишь!

Филос молчит, наступает неловкая пауза.

– Ты ведь эконом, так? – не унимается Эгнаций. – Ты ведь, наверное, составлял и тот договор?

Филос так крепко вцепился в восковые таблички, что у него, замечает Амара, побелели костяшки.

– Шесть тысяч сестерциев, – говорит он. – Из которых мой господин отдал треть.

– Так много! – неподдельно поражается Эгнаций. – Дорогая. – Он переводит изумленный взгляд на Амару. – Что ты такого сделала?

– Довольно! – Амара чувствует, что Филос расстроен, но не понимает, чем именно. – Или я обижусь на то, что ты решил, будто за меня не попросят хотя бы восемь тысяч.

– В твоем случае я бы ничему не удивился, – смеется Эгнаций.

Амара тоже смеется, но не искренне, а лишь из вежливости. Взглянув на хмурого Филоса, Эгнаций вздыхает.

– А он серьезный малый, да? Ты не думай, я ничего такого не хотел сказать ни про твоего господина, ни про адмирала.

Филос натянуто улыбается.

– Хорошо, – отвечает он. – Я ничего такого и не подумал. Я понял только, что ты можешь назначить цену совершенству.

Попытка Филоса любезничать кажется Амаре наигранной, но Эгнацию его слова приходятся по нраву. Они проводят еще какое-то время, выпивая и беседуя: Филос в конце концов берет в руки бокал, но почти не притрагивается к содержимому. Стремление Филоса всегда быть начеку напоминает Амаре о Феликсе. Она снова пытается поднять цену – но безуспешно. Ей удается лишь выпросить у Эгнация бесплатных провожатых, чтобы женщины в целости и сохранности добрались до дома.

Когда Амара и Филос собираются уходить, Эгнаций не зовет привратника, а сам провожает их до дверей и помогает Филосу зажечь масляную лампу, которая будет освещать им обратный путь. Кажется, Эгнаций неохотно расстается с гостями. Амара понимает, что ему, должно быть, одиноко.

На прощание Эгнаций берет Амару за плечи и целует в обе щеки.

– Кожа да кости, – говорит он. – Береги себя, милая. Твоему патрону наверняка хотелось получить побольше мяса за шесть-то тысяч.

– Наоборот, – отвечает Амара. – Он любит именно таких женщин.

Эгнаций усмехается, приняв слова Амары за кокетство и не догадываясь, что она имеет в виду ровно то, что говорит. Наконец Амара выходит на улицу, и Эгнаций запирает дверь. Смеркается. Амаре с Филосом придется поспешить, чтобы оказаться дома до темноты.

Они идут по узкому переулку: Филос держит лампу на вытянутой руке, а Амара одной рукой опирается на стену, чтобы не оступиться в полутьме. Несмотря на все предосторожности, Амара все-таки спотыкается.

– Будет надежнее, если я возьму тебя за руку, – говорит она. Филос молча замирает на месте. Даже в мерцающем свете лампы Амара видит, что он смущен. Точно так же Филос смутился, когда Эгнаций попросил его назвать сумму, отданную за Амару. – Если ты, конечно, не возражаешь, – растерянно добавляет она.

– Не возражаю, – Филос подает Амаре руку. Она берет ее, и он притягивает спутницу к себе – намного ближе, чем та ожидала. Амара вздрагивает, ощутив тепло его тела. Они пристально смотрят друг на друга. Он вот-вот ее поцелует. Амара знает, что ей лучше отстраниться, что все это слишком рискованно. Но она только крепче сжимает ладонь Филоса, чтобы дать ему понять, что хочет его.

Но Филос не целует ее. Он поворачивает напряженное лицо к свету.

– Нам бы поторопиться, – произносит он.

Домой они возвращаются молча.

Глава 13

Любовь не уживается со страхом.

Сенека. Нравственные письма к Луцилию

В воздухе пахнет свежестью, в тенистых местах еще виднеются следы утреннего дождя. Амара с легким сердцем идет домой от Друзиллы. Они вместе позавтракали в атриуме под убаюкивающий шум дождя. Капли, падая в бассейн, оставляли на плитках едва заметные брызги. Примус тем временем носился кругами, таская за собой деревянную лошадку и изображая солдата. Друзилла настояла на том, чтобы отпраздновать успешные переговоры с Эгнацием сладким вином, которое, вероятно, и привело Амару в веселое расположение духа, наполнив теплом изнутри. Амара в тысячный раз прокручивает в голове вчерашний случай с Филосом, представляя, что он ее все-таки поцеловал. «Нет ничего такого в том, что я об этом думаю, – говорит она себе. – Ведь этого никогда не случится».

Не доходя до своей улицы, она замечает на углу толпу. Люди сгрудились вокруг святилища, расположенного на перекрестке. От небольшого алтаря поднимается дым. Амаре придется присоединиться к собравшимся: если она пройдет мимо жертвоприношения местным ларам[8]8
  Лары – согласно верованиям древних римлян, божества, покровительствующие дому, семье и общине в целом.


[Закрыть], ее дом постигнет несчастье. Амара встает с самого краю, чтобы какой-нибудь мужчина, воспользовавшись давкой, не стал ее лапать. Время тянется очень медленно. Роль жрецов в таких святилищах всегда отводится рабам или вольноотпущенным, которые наслаждаются каждым мгновением редкого общественного внимания. Амаре в нос ударяет резкий запах жженых перьев. В жертву, видимо, принесли голубя.

Один из жрецов начинает петь, и Амара мельком замечает его лицо в море голов. Он очень молод и серьезен – чем-то напоминает ей Менандра. Воспоминание о первой любви ранит Амару, будто оно острее жертвенного ножа. Она видит лицо Менандра в ту минуту, когда разбился светильник, когда она уронила к его ногам подарок, который он сделал с такой любовью. В груди у Амары нарастает боль, она почти задыхается. Что бы она почувствовала, если бы на нее так посмотрел Филос? Амара с удивлением обнаруживает, что не может себе этого представить. Даже такое предательство вряд ли бы его поразило. Амара размышляет о том, каким непроницаемым становится лицо Филоса, когда с ним заговаривает Руфус. Она думает о том, что скрывается под этой маской спокойствия, и ее наполняет хорошо знакомое чувство. «Он раб, – повторяет она про себя, не забывая предостережения Друзиллы. – А я сбросила это ярмо».

Толпа начинает расходиться. Амара прибавляет шагу и, минуя магазин тканей, пытается направить все свои мысли на Руфуса. К чему представлять на его месте кого-то другого? Уж лучше воспользоваться всем, что ей может дать тот, кого она выбрала, чем мечтать о том, кто может ее обесславить.

Когда Амара подходит к дому, в дверях не оказывается привратника и она беспрепятственно проскальзывает в полутемный коридор. Ювентус сидит спиной к Амаре, глядя в сторону атриума, а не на улицу. Там, куда устремлен его взгляд, раздаются возгласы и смех. Амара выходит у Ювентуса из-за спины – и тот подпрыгивает от неожиданности.

– Я все время был на посту, – заверяет он, оглядываясь на дверь.

Амара ничего не отвечает: оплошность Ювентуса ее нисколько не заботит. У бассейна в атриуме разворачивается настоящий бой. К своему удивлению, Амара видит, что Филос и Британника сражаются друг против друга, размахивая деревянными ножами, с помощью которых британка учила Амару самозащите. Британника делает выпад, а Филос, чтобы уйти от удара, отскакивает в сторону, разбрызгивая вокруг воду.

Британника смеется.

– Ты умер, – кричит она. – Я тебя уже десять раз убила!

– Но я ведь до сих пор на ногах? – возражает Филос, скрываясь за колонной от очередного удара британки.

– Ты даже не пытаешься меня задеть, – восклицает Британника, схватив Филоса за отворот туники и приставив к его шее деревянное лезвие. Филос поднимает руки в знак того, что сдается, и оба они заходятся заразительным смехом: вслед за ними смеются и Амара с Ювентусом.

– Что у вас тут? – спрашивает Амара, делая шаг вперед. – Снова уроки по самообороне?

– Амара! – Рот Британники растягивается в улыбке, обнажающей выбитые передние зубы. – Этот твой человек ни на что не годится!

– Думаю, ты слишком сурова ко мне. – Филос высвобождается из хватки Британники. До Амары доносится смешок Ювентуса. Привратник что-то кричит Филосу на их общем наречии. Филос, закатив глаза, отвечает ему непонятной для Амары фразой. Затем он переводит взгляд на Амару, будто не желая, чтобы она чувствовала себя лишней. – Я сказал, что это не то же самое, что проиграть обычной женщине.

Британника бросает свой нож Амаре и отбирает второй клинок у Филоса.

– Смотри, даже она убивает лучше, чем ты.

– Не сомневаюсь, – отвечает Филос.

– Только не сейчас. – Амаре вовсе не хочется драться при зрителях.

– Если не будешь пытаться, то и не научишься, – говорит Британника. – Давай, я отвернусь, а ты попробуй незаметно задеть меня.

– Постой-ка, – вмешивается Филос, – для меня ты таких поблажек не делала! Так бы у меня могло что-то получиться.

– Мужчинам так нельзя, – отрезает Британника. – Нечестно. – Затем она поворачивается к Амаре. – Ну давай.

Чувствуя себя ужасно глупо, Амара несколько раз пытается подкрасться к Британнике, но каждая новая попытка оказывается хуже предыдущей. Амара понимает, что Филос и Ювентус наблюдают за ней без особого восторга. Британника нетерпеливо фыркает.

– Повторяй за мной, – говорит она, становясь перед Амарой. В ее голосе не осталось и намека на смех. Британника коротко взмахивает ножом, словно хочет нанести удар Амаре под ребра. – Бей первая, – произносит она.

Амара, не сводя глаз с лица Британники, подражает ее движениям.

– Бей первая, – повторяет она за британкой.

Британника притворяется, будто вытаскивает лезвие из раны в груди у Амары.

– Всегда вынимай оружие.

– Всегда вынимай оружие.

Британника с головокружительной скоростью поднимает руку в смертоносном движении, и, хотя Амара ожидала удара, острие ножа внезапно оказывается приставлено к ее горлу.

– Второй удар самый сильный.

– Второй удар самый сильный. – Амара подносит свой нож к шее Британники.

Она валится на руки сопернице, словно получила смертельную рану, и Амаре приходится опускать ее на землю.

– И помни: либо он, либо ты.

– Либо он, либо я, – выпаливает Амара, трясущимися руками поддерживая обмякшее тело подруги. Наконец она укладывает Британнику на мозаичный пол.

– И если ты мертва, ты ничто, – произносит Британника, глядя на Амару.

– Если ты мертва, ты ничто.

От этих слов по спине пробегает холодок. У Амары в голове возникает образ раненой Дидоны, лежащей на руках у Британники.

Британка с волчьим оскалом на лице вскакивает на ноги.

– Вот видите, парни, – обращается она к Филосу с Ювентусом, которые молча наблюдают за происходящим. – Так женщина убивает мужчину.

Британника проходит через атриум и, перешагивая длинными ногами через две ступеньки, поднимается на второй этаж. Вскоре наверху захлопывается дверь, ведущая в ее комнату.

– Повезло, что она всего лишь загнала тебя в бассейн, – говорит Амара Филосу. Тот молчит. Ни он, ни Ювентус не отводят от Амары глаз. Она понимает, что по-прежнему сжимает в руках деревянный нож, поигрывая им, как настоящим кинжалом. Амара опускает оружие. – Ну что же вы! – взывает она к обоим мужчинам. – Это же наша Британника!

– Постараюсь об этом не забыть, – отвечает Филос, – если она однажды решит вот так ко мне подкрасться.

Амара с легким беспокойством поднимает взгляд на балкон, где за закрытой дверью скрывается Британника. Она вспоминает, что Виктория говорила о британке: «Дикарка».

– А где остальные? – спрашивает Амара и наклоняется за вторым ножом, зная, что это обязанность Британники. Рабыня не слишком прилежна, когда дело доходит до домашних работ.

– Репетируют в саду, – отвечает Филос, забирая у Амары деревянные ножи. – Куда их?..

– Будь добр, убери их в сундук в таблинуме. – Амаре вдруг становится не по себе оттого, что Филос стоит так близко. Она смущается при мысли о воображаемых поцелуях, которыми все утро награждала Филоса. Амара уходит в сад, полный солнечного света. На скамье, попивая вино, раскинулись Виктория, Феба и Лаиса.

– Амара! – Виктория прикрывает глаза от солнца, чтобы лучше видеть подругу. – Мы пьем в честь нашей новой концертной программы.

– Чудесно, – отвечает Амара, вспомнив, как они долгими часами репетировали в духоте Феликсова чулана. – Можно послушать?

Виктория, вскинув брови, поворачивается к флейтисткам.

– Ну конечно! Мы с удовольствием.

Феба с Лаисой усмехаются. «Феликс бы такого не потерпел», – проносится в голове у Амары. Ей тут же становится стыдно за такое сравнение, хоть она его и не озвучила.

– Садись вот здесь. – Виктория широким жестом указывает на скамью. Сама она неспешно подходит к фонтану, а флейтистки становятся по обе стороны от нее. Все трое принимаются легонько покачиваться, изгибаясь, как тростник на ветру. Феба и Лаиса начинают играть. Амара сразу узнает мелодию. Виктория напевала ее в борделе. Пела она ее и Феликсу, когда он впервые попросил ее остаться наверху – наутро после убийства Симо.

Голос Виктории переплетается со звуками флейт, заводя берущую за душу и даже жуткую песню – плач женщины, которую покинул возлюбленный. Виктория танцует: покачивая бедрами, она опускается почти до самого пола и поднимается вновь. Феба и Лаиса исполняют похожие движения, и Амара вдруг понимает, что тоже раскачивается, сидя на скамейке. Ей вспоминаются их выступления с Дидоной, которые, однако, не идут ни в какое сравнение с тем, что она видит сейчас. Откинув голову, Виктория вытягивает руку перед собой, словно кого-то манит. Жест этот кажется таким естественным, что Амара оборачивается и, к своему изумлению, видит на другом конце сада довольного Руфуса. Амара холодеет при мысли о том, что он вполне мог стать свидетелем совсем другой сцены – ножевого боя в атриуме. Улыбнувшись Амаре, Руфус усаживается рядом с ней. Они вместе дослушивают песню до конца.

– Прекрасно! – восклицает Руфус. – Это девушки Друзиллы? – спрашивает он, указав на флейтисток.

– Да, – отвечает Амара. – Надеюсь, ты не против того, чтобы большую часть времени они проводили здесь. Я хочу немного помочь Друзилле, ведь мы с тобой тоже можем пользоваться их услугами. Но только если ты не возражаешь.

– Конечно нет. – Руфус кладет ладонь Амаре на колено. – Не тревожься, моя беспокойная пташка, я помню, что ты спрашивала у меня разрешения.

Съежившись от прикосновения патрона, Амара чувствует, что вся ее непрочная власть над Фебой и Лаисой испаряется быстрее, чем лужи от апрельского дождя. Руфус целует Амару в шею. Присутствие рабов его никогда не смущало. Когда Амара приходила к нему домой, он был готов овладеть ею еще до того, как Филос или Виталио успевали выйти из комнаты. Амаре, напротив, под взглядами других женщин становится неловко.

– Думаю, нужно дать девушкам спокойно порепетировать, – говорит она, поднимаясь со скамьи.

– Как скажешь, милая. – Руфус берет Амару за руку и вслед за ней уходит из сада.

Оказавшись в своих покоях, Амара просит Руфуса подождать ее у спальни: она хочет переодеться в любимое им платье из прозрачного шелка.

Руфус покорно вздыхает. Он только рад тому, что Амара хлопочет, чтобы его ублажить. Закрыв за собой дверь, Амара спешно раздевается, набрасывает шелковый наряд и принимается рыться в дешевой плетеной корзинке, которую хранит в бельевом сундуке. Корзинка доверху набита густой прокипяченной овечьей шерстью – это средство Амары против беременности. Она берет горсть шерсти и, морщась от боли, как можно глубже засовывает ее в свое тело. Затем бросается открывать дверь.

– Моя красавица, – целует Амару Руфус. Он ведет ее к кровати, даже не подумав закрыть за собой дверь.

Амара неспешно демонстрирует Руфусу излюбленные им умения. С тех пор как они поссорились после ужина с Гельвием, Амара уже много раз оставалась наедине с патроном, и он был к ней неизменно нежен. Он даже казался ласковее, чем раньше. Время от времени Амара думает, что события того вечера ей привиделись, что память представляет их в искаженном свете, что она неверно истолковала намерения Руфуса и что он, конечно, ни к чему ее не принуждал, но, как бы Амара ни пыталась себя обмануть, тело все помнит. Когда Руфус обнимает Амару, у нее до боли быстро бьется сердце и крутит живот. Она притворно стонет от желания, движется, распаляя Руфуса, и когда он наконец охвачен страстью и тяжело дышит ей на ухо, то Амара широко открытыми глазами смотрит в потолок.

Она пытается закрыться от реальности, представляя себя где-нибудь в другом месте. Думает о Филосе, воображает, как Британника гоняет его по бассейну. Слышит его смех. Вспоминает, как он тогда сжимал ее ладонь на улице. Как он смотрел на нее, когда она взяла его за руку.

– Я люблю тебя, – неожиданно для себя шепчет Амара.

– Я тоже тебя люблю, милая, – отвечает Руфус, хотя это признание было предназначено не ему. Он слезает с Амары и нежно целует ее. – Моя милая пташка.

Амара улыбается. Ей приходилось улыбаться куда большим мерзавцам, а от расположения этого человека зависит ее безбедная жизнь. Руфусу угодить намного проще, чем Феликсу. «И я ему не принадлежу», – напоминает Амара самой себе. Она нежно проводит пальцем по щеке Руфуса, словно всегда мечтала видеть перед собой именно его лицо.

– Я так рада, что Гельвий победил на выборах, – говорит она. – Тебе, наверное, очень приятно.

Руфус удовлетворенно вздыхает.

– Да, это большое облегчение. Отец вложил в его помпезную кампанию огромные деньги. И кучу времени! – Ладонь Руфуса скользит по телу Амары к ложбинке между ребрами и выпирающей тазовой костью. – Какая же ты крошечная, – говорит он с нежностью. – Мой воробышек.

Амара вспоминает, как изгибается ее рука, когда она заносит нож в сокрушительном ударе, которому ее научила Британника. «Не такая уж я и маленькая», – говорит она про себя. Но сердце по-прежнему бешено бьется, пока пальцы Руфуса сжимают ее талию. Амара всегда понимала, как сильно Руфус может ей навредить, ведь он волен сломать ей жизнь или спасти ее. Но горькое возмущение против его могущества проснулось в Амаре совсем недавно.

– Что же случится теперь, во время Флоралий? – спрашивает она.

– Ну конечно! – Руфус, встрепенувшись, порывисто садится в постели. – За этим я к тебе и пришел. А ты меня отвлекла – с этими словами он целует ладонь Амары. – Я все устроил, и в день представления вы с Друзиллой возглавите шествие к театру.

– Правда? – потрясенно спрашивает Амара. – Это общественное признание… – Она не решается договорить эту фразу.

– Твоей роли в моей жизни, да, – отвечает Руфус. – В этот день я не смогу быть рядом с тобой, любимая. Мне придется остаться с родными. Но все вокруг поймут, кто ты и почему ты здесь. – Он наклоняется, чтобы снова поцеловать Амару. – Все поймут, что ты моя.

– Ах! – с искренним наслаждением выдыхает Амара. Она так и видит, как они с Друзиллой стоят на усыпанной цветами дороге, возбуждая в собравшихся зависть и восхищение. Амара целует Руфуса в ответ, на этот раз с большим чувством. – Разве я могу быть чьей-то еще?

Руфус улыбается, любуясь ее обожанием. В порыве притворной преданности Амара кладет голову ему на грудь, чтобы не смотреть в глаза.