Текст книги "Дом с золотой дверью"

Глава 14

 
Мне ж остается на милую лишь любоваться,
Пока наслаждаться ей будет кто-то другой.
 

Овидий. Любовные элегии, 1.4

Виктория, подняв брови, ловит взгляд Амары, но та не обращает на подругу внимания. Да, Амару тоже раздражает надменный тон Друзиллы, но не строить же у нее за спиной гримасы! Виктория, кажется, не понимает, как устроена иерархия куртизанок, и по-прежнему мыслит бордельными категориями. В столовую с улицы проникает горячий воздух, напитанный ароматом мяты, что сушится на солнце. Сад Друзиллы всегда наполнен любимыми растениями Венеры: розой, мятой и миртом.

Друзилла раздает наставления Фебе и Лаисе, советуя, где им лучше встать. Столовая в доме Друзиллы не такая просторная, как у Амары, но из нее можно выйти прямо в сад, и поэтому ужин было решено устраивать здесь. К тому же у Друзиллы больше спален, а это станет важным после того, как с едой будет покончено.

– Значит, мне достается Квинт? – спрашивает Виктория, от скуки притопывая ногой. – Несмотря на то что он твой суженый?

– Он мой патрон, – отвечает Друзилла, не глядя на Викторию. Она слишком занята тем, что поправляет тунику Лаисы. – Я развлекаю его самым разным образом.

– Амара будет с Руфусом, девочкам придется трахаться с двумя другими хахалями, которых ты пригласила, а мне достается Квинт. На этом мужчины кончаются. А что насчет тебя? Тебя никто не захотел? – Виктория говорит легким тоном, будто бы в шутку, но Амара внутренне сжимается от страха, что Друзилла оскорбится.

– Меня? – Друзилла удивленно вскидывает брови идеальной формы. На щеках от улыбки появляются ямочки. – Я та, кому платят. Та, кто сама выбирает себе любовников. Мне не приходится ублажать мужчин по указке другой женщины.

Амара не припомнит, чтобы кто-то когда-либо превосходил Викторию в язвительности. Виктория молча встряхивает волосами, будто слова Друзиллы ее совсем не трогают.

– Думаю, Руфус после ужина захочет пойти домой, – Амара решает сменить тему разговора.

– На всякий случай в твоей старой комнате навели порядок, – говорит Друзилла. – Полагаю, трое других мужчин останутся здесь, на диванах, чтобы разделить женщин между собой. Но это случится уже после того, как мы с тобой уйдем.

Амара от такого превознесения со стороны Друзиллы заливается краской, хотя ей приятна эта перемена в собственном статусе.

– Ты ведь не будешь против, правда? – спрашивает Амара у Виктории, беспокоясь о подруге.

– С чего бы мне быть против? – Виктория встает и уходит в сад. Амара видит, как она остановилась у фонтана, спиной ко всем. Амаре хочется подойти к Виктории, но, усомнившись в правильности такого жеста, она решает этого не делать.

К тому часу, когда появляются гости Друзиллы, сад уже успел погрузиться в тень, а воздух – остыть. Виктория с флейтистками, не вхожие в узкий круг, выступают в саду, а четверо мужчин, приветствуя друг друга, тем временем устраиваются в столовой. Они все – ровесники, все – богатые сыновья влиятельных людей, знакомые с отрочества. Квинт самый напористый из всей компании, но Люций – самый привлекательный: у него чувственные, почти женские губы и блестящие от масла черные волосы. Амара с грустью вспоминает, как бывала на пирах у Друзиллы вместе с Дидоной, любовником которой тогда был Люций. Теперь он разглядывает Фебу и Лаису – наверняка решает, кто ему больше по душе.

– Твой отец требует, чтобы ты женился в этом году? – спрашивает Квинт у Марка. – Как тебе невеста?

Марк залпом осушает бокал вина, поднесенный одним из бессловесных слуг Друзиллы.

– Понятия не имею, – отвечает он. – Ее выбрала мать.

– Вот так невезение! – усмехается Квинт. – Достанется тебе толстушка, которая поклоняется Юноне и шьет мешковатые туники.

– Да еще и плачет, если отказываешься их носить, – Люций присоединяется к беседе, не спуская глаз с Виктории и флейтисток.

– Нет ничего плохого в том, что женщина шьет своему мужу одежду, – говорит Руфус. Он полулежит рядом с Амарой, обхватив ее мокрой от пота рукой.

– Все мы понимаем, какой скучный муж получится из тебя, – усмехается Квинт. – До ужаса правильный. Но не волнуйся, милая, – добавляет он, подмигнув Амаре. – Из него непременно выйдет первоклассный притворщик, так что тебе не о чем беспокоиться.

– Не лезь к ней с этим. – Руфус еще крепче прижимает Амару к себе. Ей неясно, зачем Руфус вступается за нее: чтобы убедить в своей преданности или искупить недостаток этого качества.

– Неужели вы весь вечер будете говорить о женах и шитье? – морщит нос Друзилла. – Знала бы – позвала бы ваших отцов.

– Уверен, что Гортензий не смог бы тебе отказать, – резко отвечает Квинт. Вспомнив, какими глазами Гортензий, отец Руфуса, смотрел при встрече на Друзиллу, Амара мысленно соглашается с Квинтом. Даже Руфус смеется, не пытаясь защитить отца.

Друзилла с улыбкой кладет ладонь на плечо Квинта.

– Надеюсь, ты так же уверен в том, что я предана тебе навсегда.

Услышав это, Люций слегка кривит губы и украдкой смотрит на Друзиллу. Амара думает, что Квинт не заметит эти ужимки тайного любовника, но ошибается. Совершенно ясно, что Квинт рассержен, и Амаре на мгновение становится страшно, что гнев его выльется наружу, но он лишь сжимает Друзиллу в объятиях, целует ее и так вызывающе проводит руками по ее телу, что Люций тут же перестает улыбаться. Друзилла принимает ласки патрона и отстраняется от него. Квинт не пытается ее удержать, но его рука по-прежнему лежит на ее бедре. Он смотрит на Друзиллу с такой страстью, что всем присутствующим становится неловко.

Марку, лежащему на диване в одиночестве и, вероятно, погруженному в мысли о свадьбе, неймется.

– Кажется, мы уже услышали достаточно музыки? – говорит он, наполняя свой стакан. – Не пора ли нам пригласить девушек к столу?

– Как скажешь, – отвечает Друзилла. Она довольно бесцеремонным жестом, который, думается Амаре, может задеть Викторию, приказывает музыкантам прекратить. Люций, очевидно уже сделавший свой выбор, берет проходящую мимо Фебу за запястье, а Лаиса садится возле Марка. На долю секунды Виктория остается одна посреди комнаты. Ее потрясло, с каким явным вожделением Квинт прижимается к своей давней любовнице Друзилле.

– Здесь есть местечко и для тебя! – Марк не желает упускать возможность окружить себя сразу двумя женщинами. Напористость Марка всех очень смешит и если не восстанавливает уязвленную гордость Виктории, то, по крайней мере, заставляет ее улыбнуться.

В доме Друзиллы Амара проводила куда более приятные вечера. Сегодня же напряжение буквально липнет ко всему вокруг, как шелковое платье к коже. Негласное, но ожесточенное соперничество Квинта и Люция за Друзиллу лишь возрастает, несмотря на попытки женщин хоть немного разрядить обстановку. Все мужчины пьют слишком много. Единственным утешением для Амары служат Феба и Лаиса. Обе держатся безупречно: Лаиса не стремится перетянуть внимание Марка на себя и играет на флейте для всех собравшихся, Фебу же ничуть не смущает дурной нрав Люция. «Купить флейтисток было мудрым решением», – заключает Амара.

– Думаю, пташка, нам пора домой, – Руфус встает с дивана после того, как между Квинтом и Люцием происходит очередной обмен колкими репликами, – хотя общество здесь собралось изысканное. – Он подмигивает Амаре, и она улыбается, уловив в его словах скрытую иронию.

– Я тоже пойду. – Друзилла поднимается с места одновременно с Амарой.

– Возьми меня с собой, – бросает Квинт, пытаясь запустить руку Друзилле под тунику.

Та уклоняется от его прикосновений.

– Ты сделал свой выбор на сегодня. Я иду спать одна.

– А как я могу быть уверен, что к тебе не придет он? – показывая на Люция, повышает тон Квинт. – Я видел, как ты мочила пальцы в вине и что-то рисовала на столе. Откуда мне знать, что это не какой-то тайный знак?

– Как ты смешон, – ледяным голосом произносит Друзилла.

– Позволь мне подняться с тобой в спальню, дорогая, – заискивающе говорит Квинт, пытаясь обнять Друзиллу. – Ты ведь знаешь, что мне больше никто не нужен.

– Ты сказал, что сегодня тебе хочется шлюху, – отвечает Друзилла. – Вот тебе несколько шлюх – трахни одну из них.

– Если я узнаю, что ты пустила его к себе в постель, то я…

– То что? – Чтобы заставить Квинта замолчать, Друзилле даже не надо напрягать голос. Она поворачивается к Люцию, который, развалившись на ложе возле Фебы, с наслаждением наблюдает за ссорой. Под презрительным взглядом Друзиллы улыбка его тут же угасает. Несколько мгновений Друзилла неподвижно стоит посреди всей этой неприглядной сцены и, охваченная холодной яростью, кажется еще красивее, чем обычно. – Хорошего вечера, господа, – с этими словами она выскальзывает из комнаты.

Как только Друзилла исчезает из виду, Марк разражается смехом.

– Это она вам двоим сказала, – гогочет он, притягивая к себе Викторию.

– И ты еще устраиваешь скандал, – цедит сквозь зубы Руфус. Он явно рассержен, хотя и не вполне понятно, к кому именно из друзей он обращается.

– Любой из нас может взять у отца денег, чтобы из зазнавшейся греческой потаскухи сделать себе жену, – огрызается Квинт, который еще не оправился после отповеди, устроенной любовницей. – Почему бы тебе не пойти домой и не заставить ее сшить тебе пару туник?

– Ты пьян, – отвечает Руфус. – Делай, как сказала Друзилла: побудь немного с одной из девушек и проспись.

Взяв Амару за руку, Руфус уводит ее из комнаты. Она не решается оглянуться, ей стыдно бросать Викторию в такой губительной обстановке. Вцепившись в Руфуса, Амара напоминает себе, что вовсе не наживается на страданиях подруги: все, что Виктория заработает сегодня, будет отдано Феликсу в уплату за ее же свободу.

– Квинт не хотел тебя обидеть, – шепчет Руфус, неверно истолковав огорчение любовницы, и Амара вместо ответа сжимает его ладонь.

В атриуме при свете единственной лампы Филос, Ювентус и привратник Друзиллы играют в кости. При виде своего господина Филос мигом вскакивает на ноги. Гнев, который Руфус не излил на Квинта, обрушивается на более легкую мишень – на рабов. Руфус принимается выговаривать им за праздность, обращаясь прежде всего к эконому.

– О тебе я был лучшего мнения, – говорит он, подталкивая Филоса к двери.

На своем веку Амара была свидетельницей куда более жестокого обращения с рабами – ей и самой порой приходилось несладко, – но сегодня Руфус впервые поднял руку на другого человека в ее присутствии. Филос спотыкается – и все нежные чувства к патрону, которые наполняли Амару весь вечер, улетучиваются.

Все четверо выходят на улицу: Ювентус со светильником в руках идет первым, Филос, несущий вторую лампу, замыкает шествие. На протяжении всего пути Амаре хочется обернуться и хотя бы взглядом дать Филосу понять, как ей жаль. Но она не осмеливается этого сделать.

Вот и высокие золотые двери с несметным множеством заклепок, поблескивающих в лунном свете. Ювентус никак не может найти ключи и долго возится с замком, Руфус от нетерпения вполголоса сыплет проклятиями. Амара отворачивается будто бы для того, чтобы оглядеть улицу, но глаза ее направлены на Филоса. Он тоже смотрит на Амару и улыбается: она не отводит взгляд вопреки всем правилам приличия. Амара не успевает улыбнуться в ответ – Руфус утаскивает ее в полутьму коридора.

Глава 15

Даже леса и самые дикие природные уголки полны лекарств, ибо нет такого места, где Природа не припасла бы для человека целебных снадобий: сама пустыня претворилась в аптеку.

Плиний Старший. Естественная история

Амара вдыхает аромат тимьяна и календулы. Оба запаха переносят ее в детство. Она вспоминает, как по просьбе отца собирала эти травы в их афиднейском садике. Ее так и тянуло растереть пальцами листочки, чтобы выпустить наружу сладкое благоухание тимьяна и терпкую пряность календулы. Тимей, отец Амары, мог привлечь к приготовлению лекарств кого-нибудь из слуг, но предпочитал компанию дочери. Амара аккуратно отделяла листья тимьяна от стебельков и мелко нарезала их, а Тимей, стоя рядом, рассказывал, как готовится сироп от кашля. Амаре порой трудно вспомнить, как именно звучал голос отца, но она навсегда сохранила в душе те чувства, которые он пробуждал. Уверенность в том, что ее любят. В том, что жизнь сложится счастливо и никак иначе.

– Где ты хочешь посадить календулу? Может, здесь? Она будет очень хорошо смотреться, когда зацветет летом.

Филос сидит на корточках рядом с Амарой: они вместе решают, как обустроить сад. Филос уже расчистил место для ромашек. В саду не так много клумб, чтобы высадить все травы, которые хотелось бы видеть Амаре, но она твердо намерена немного разнообразить местную растительность, наподобие того, как это делал отец. Руфусу эта мысль очень понравилась, и он отправил Амару за рассадой, как только она поделилась своими планами. Руфусу по душе все, что напоминает о славном прошлом любовницы.

– Да, – отвечает Амара. – Все желтое можно посадить рядом, отличное предложение.

Она протягивает росток Филосу, и он укрепляет его в земле. Небо из розового становится голубым, воздух звенит от птичьих песен. Марта метет атриум, и больше вокруг нет ни души. Британника обычно уходит до рассвета, чтобы пробежать вокруг стадиона, а Феба, Лаиса и Виктория еще не вернулись от Друзиллы, чьих гостей развлекали вчера. Ювентуса тоже нет дома: он с готовностью покидает свой скучный пост, даже если его посылают в пекарню. Амара представляет, что они с Филосом живут здесь вдвоем и что связывают их совсем другие отношения. Она вспоминает, как взяла его за руку, как он притянул ее к себе, – и по ее телу разливается тепло.

– Отец передал тебе много медицинских знаний? – Филос увлечен посадкой. Амара как-то рассказывала ему о Тимее и о своем детстве.

– Думаю, да. Он рассказал мне все, что знал о травах и их свойствах, научил меня готовить всевозможные отвары и втирания. Ребенком я думала, что он хочет, чтобы я по его примеру стала лекарем. Но потом я поняла, что это невозможно.

Амара помнит, как отца позабавили эти ее соображения. «Ты можешь стать отличным лекарем для домочадцев, когда у тебя будет своя семья».

– Ему бы этот сад понравился, – произносит Амара, оглядываясь по сторонам. – Он верил, что растения улучшают наше здоровье, что даже любоваться ими, наблюдать за их ростом очень полезно.

Филос освобождает кусок земли для саженца алтея.

– Твой отец мог бы гордиться тем, как ты чтишь его память.

Амара представляет себе будущее, которого желал для нее отец и которого не смог обеспечить, и в голосе ее прорываются горькие нотки:

– Ты ко мне очень добр. Но мы оба знаем, что отец не увидел бы ни капли чести в той жизни, что я теперь веду.

– Большинство лекарей, которые встречались мне, очень расчетливы, – возражает Филос. – Так что, возможно, ты ошибаешься.

– А каким был твой отец? – спрашивает Амара. – Что это был за человек?

Филос молча берется за побег мальвы и осторожно, чтобы не сломать, расправляет корешки. Затем он присыпает его землей. Дети, рожденные в рабстве, не могут притязать на то, чтобы иметь отца, и Амаре это известно. Но ей также известно, что рабы любят своих родителей подобно всем остальным людям. Филос так долго молчит, что Амаре кажется, будто он решил не отвечать на вопрос вовсе. Она уже собирается сменить тему, чтобы избавить от смущения и себя, и Филоса, как он вдруг заговаривает.

– Это зависит от того, о каком из отцов идет речь. – Филос снова присаживается на корточки, чтобы лучше видеть Амару. – Ты однажды спросила о том, как я выучил Гомера и получил образование, если никогда не был свободным. То было благодеяние моего господина, человека, который произвел меня на свет и которого я никогда не считал отцом.

Амара знает, что такие случаи для рабов не редкость, и все же ей становится неловко.

– Он был… – неуверенно начинает она. – Он был хорошим человеком?

– Мать его никогда не любила и не желала. Но выбора у нее не было. Как и у любой другой рабыни. – Филос неотрывно смотрит на Амару, и она чувствует, что краснеет. – Когда мама забеременела от господина, родителям пришлось растить меня так, словно я их кровный ребенок. Отец всегда был ко мне очень добр, хотя и знал, что я не его сын.

– Ты в этом уверен? – спрашивает Амара, будто может изменить прошлое силой мысли. – Как ты мог быть не его сыном, если твои родители жили вместе?

– Я был похож на господина больше, чем любой из его законнорожденных детей. А потом повар рассказал мне, что он неотступно преследовал мою мать, когда она была молода. Ни на минуту не оставлял ее в покое.

Филос говорит спокойным голосом, но Амара чувствует в нем злобу.

– И все же он дал тебе образование?

– Да. И за это я перед ним в долгу. За все те часы, что я провел в его доме за чтением. – Филос принимается копать очередную ямку, высыпая землю на ближайший камень. – Делал он это не из любви ко мне, хотя какое-то время я по глупости был в этом убежден. Он решил сыграть шутку со своими наследниками. Ведь я вполне мог оказаться умнее, чем они. А у него был лишний повод для гордости: он оставил свой след даже в рабе.

Амара ощущает, что и у нее в груди появляется комок злости.

– Но ведь родители тебя любили.

– Я часто думаю об отце, – чуть заметно улыбается Филос. – Он был добрейшим человеком. Он никогда не причинял матери страданий, обвиняя ее или меня в том, чего никто не мог изменить. И конечно, родители рассчитывали, что в завещании господин дарует мне свободу. Этого после его смерти ждали все.

Амара молчит. Она знает, кому был продан Филос, и следующая часть рассказа ее страшит.

– Свободнорожденные, – продолжает Филос, – ведут себя в присутствии рабов так, словно мы глухи и глупы. Но мы всё слышим, всё видим, всё запоминаем. Я мог бы раскрыть тебе страшные тайны половины знатных помпейских семей, если бы нам было не жалко потратить на это время. Мои родители точно знали, что ждет их семнадцатилетнего сына, которого продали Теренцию. И в самые тяжелые минуты, когда жизнь становилась невыносимой, я, разлученный с семьей, всегда вспоминал последние слова, сказанные мне отцом: «Что бы ни случилось, для меня ты всегда мужчина».

Говоря о Теренции, Филос отводит глаза. Амара понимает, как неприятно ему рассказывать об этом. Она видела, как мужчины, перенесшие подобное глубокое унижение, совершали жестокие поступки. Но когда Филос вновь поворачивается к Амаре, на его лице нет ни тени стыда.

– И поэтому я уверен, что твой отец все понял бы. Он, как и я, не стал бы осуждать тебя за решения, принять которые тебя заставила сама жизнь.

Амара ничего не отвечает. Как бы сквозь Филоса она смотрит на фонтан, на его ниспадающие струи.

– Я рада, что они мертвы, – выдавливает она наконец. – Оба твоих бывших хозяина. Иначе мне пришлось бы попросить Британнику их убить.

– Готов поспорить, она бы этому очень обрадовалась, – говорит Филос. Они с Амарой улыбаются друг другу, и эта веселость помогает им хоть немного смягчить тяжесть того, о чем рассказал Филос.

– Спасибо за такие слова о моем отце.

– Это все правда. – Склонившись над мальвами, Филос разравнивает землю, чтобы стебельки держались ровно.

Амара понимает, что мгновения, которые сблизили ее с Филосом, прошли, что он уже дал ей столько, сколько мог, но ей не хочется отступать так просто.

– Скучаешь по чтению? Мне этого больше всего не хватало в лупанарии.

– Да, скучаю. – Теперь Филос занят посадкой иссопа. – Да и договоры не самое увлекательное чтиво.

– В любое время, если у тебя нет поручений от Руфуса, ты можешь читать у меня в кабинете. Не спрашивая меня. Я тебе доверяю. По правде сказать, у меня нет ничего такого, – осекается Амара, встревоженная молчанием собеседника. – Ничего из Гомера. Только медицинский текст на греческом, который мне дал Плиний. Но если хочешь, то можешь им пользоваться.

Даже если Филос и собирался что-то ответить, сделать этого ему не удается.

– Что это вы там копаетесь? – Взъерошенная Виктория стоит в проходе, ведущем к атриуму.

– Вернулась! – восклицает Амара. Интересно, много ли Виктория услышала из того, что она предложила Филосу? Амара обводит сад рукой. – Сажаю кое-какие травы, которые выращивал отец.

– Так вот зачем Ювентус вчера утром принес домой половину луга. Все время забываю, что ты дочь лекаря. – Зевнув, Виктория направляется к скамье. – Наверное, дом, в котором ты выросла, был еще больше этого!

– Нет, – отвечает Амара. Ей не хочется отходить от Филоса, но сесть возле подруги на скамью все же приходится. – Тот дом был намного меньше. Но здешний сад напоминает мне о нем.

– Представить не могу, каково это – иметь сад в детстве, а ты, Филос? – Виктория игриво целует Амару в щеку. – Я свой путь начинала на городской свалке.

Амаре известна история подруги: когда Виктории было несколько месяцев, ее оставили в мусорной куче – так поступали почти со всеми нежеланными детьми, – а потом забрали в рабство. Амара всегда восхищалась волей Виктории к жизни, но сегодня слова подруги ее почему-то настораживают.

– А теперь ты тоже можешь любоваться садом Амары, – говорит Филос, закапывая последнее растение.

– Помнится, кто-то однажды сказал, что сад ей не принадлежит. – На этот раз в голосе Виктории явно слышна недоброжелательность.

– Руфус очень щедр, – смущенно говорит Амара. – Благодаря ему сад принадлежит нам всем.

Филос посадил все побеги и теперь ссыпает отложенную землю обратно на клумбу. Амару передергивает от скрежета железного инструмента о камень. Филос поднимается на ноги.

– Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо, – отвечает Виктория, хотя вопрос был адресован не ей. Филос с большей отстраненностью, чем обычно, склоняет голову и уходит.

– Почему ты так груба? – шепчет Амара, как только Филос скрывается из виду.

– Я ему не доверяю, – говорит Виктория. – Он крадется как кошка: никогда не угадаешь, не стоит ли он у тебя за спиной! А как он смотрит! Как будто он лучше всех вокруг, хоть он всего лишь треклятый раб.

– Это не так! – восклицает Амара, удивившись тому, что Виктория многое поняла о Филосе, но все же ошибочно приняла его сдержанность за надменность.

– Прости. – В голосе Виктории нет даже намека на сожаление. – Но я не могу забыть, как он говорил с тобой в тот день, когда ты впервые привела меня сюда. Как заливал, что ты здесь не хозяйка! Прямо тебе в лицо! Будто он имеет на это право. До сих пор не понимаю, почему ты закрыла на это глаза.

Амаре хочется вступиться за Филоса, объяснить, что он пытался защитить, а не оскорбить ее. Но она решает этого не делать, чтобы ненароком не выдать чувства, в которых не может признаться сама себе.

– Ну, – нетвердо произносит Амара, – его выбрал Руфус. Не мне указывать патрону, кого ему приводить в дом.

Виктория сжимает ладонь Амары.

– Не позволяй никому вытирать о себя ноги, – говорит она. – Обещай мне.

Когда Ювентус возвращается из пекарни, подруги подкрепляются хлебом и сухими фруктами. Виктория неохотно рассказывает о прошедшей ночи, пропуская мимо ушей вопросы о Квинте, и это наводит Амару на мысль о том, что вечер выдался не слишком приятным. Затем они принимаются обсуждать программу, с которой Виктория, Феба и Лаиса выступят на Флоралиях. Амара знает, что к выступлению в доме Корнелия хорошо бы купить Виктории и флейтисткам новые наряды, но понимает, что если поведет троих девушек по магазинам, то непременно предстанет перед окружающими той, кем и является, – сутенершей. Амара предлагает Виктории сходить за обновками вдвоем. Вот только ей сперва нужно принять одну клиентку. Виктория приходит в такой восторг, что совесть за случившееся прошлой ночью больше не мучит Амару, как прежде.

Амара, сидя в таблинуме, дожидается заемщицу, которая обещала прийти. Миртала тоже куртизанка, едва входящая в ближний круг Друзиллы. Амара познакомилась с ней в термах. Миртале около тридцати; от Амары не укрылись ее завистливые взгляды, которые она бросает на тела женщин помоложе, хотя по-прежнему хороша собой. С особой жадностью она рассматривала смуглокожую Друзиллу, неподвластную времени. Думать о старости всегда непросто. Иногда Амаре кажется, что Руфус восхищается ее худобой только потому, что так выглядят юные, не достигшие еще двадцати лет невесты, на которых женятся богатые мужчины.

В приоткрытую дверь негромко стучат, и Филос впускает Мирталу внутрь. Он входит вслед за куртизанкой и, словно тень, замирает с восковыми табличками в руках у окна с видом на спальню Амары. Теперь Амара всегда ведет дела в присутствии Филоса и постоянно обсуждает с ним, какой процент лучше назначить и какие действия стоит предпринять.

Амара встает, чтобы поприветствовать Мирталу, и целует воздух возле ее чересчур нарумяненных щек.

– Как я рада, что ты пришла!

– Ну и домина! – Миртала разглядывает желтые стены, расписанные изящными птицами. Она говорит с тем же акцентом, что Филос и Ювентус. Амара догадывается, что такая латынь, огрубевшая под влиянием колкого кампанийского диалекта, – отличительная черта помпейских низов. Греческий акцент Амары тоже считается простонародным, но в нем, по крайней мере, есть что-то диковинное.

– Мне очень повезло иметь такого щедрого патрона.

– Как ты права! – Нервно усмехнувшись, Миртала прикрывает рот рукой. Вероятно, она хочет выставить себя скромницей, но это движение лишь выдает ее беззащитность. Амара думает о Феликсе, который нащупал бы слабые места этой женщины, заставил бы ее вывернуться наизнанку и навязал бы ей такой долг, который она никогда не смогла бы вернуть. «Но я не Феликс», – проносится у Амары в голове.

– Что-то я не припомню, как зовут твоего патрона?

– Э-э, – смущенно протягивает Миртала. – Есть у меня пара покровителей. Один из них мне очень предан, но в последнее время болен. Поэтому мне и нужны деньги.

– Приятно слышать о преданном мужчине.

– Ну не так уж он и предан, – фыркает Миртала. – Годами обещает на мне жениться. Да разве не все они такие? Но я все же благодарна за то, что он делает. Это лучше, чем ничего.

Амару такое откровенничанье почему-то очень раздражает.

– Сколько ты хочешь? – вопрос звучит резче, чем хотелось бы Амаре. Она вдруг ловит себя на том, что, опустив глаза, роется в ящике. Феликс поступает точно так же, когда что-то выводит его из себя. Амара захлопывает ящик, и Миртала вздрагивает от неожиданности.

– Пять денариев, – почти шепотом отвечает Миртала. Быть может, ей становится тревожно от мысли, что она досаждает своей кредиторше.

– Я беру пять процентов.

Амара уже собирается объяснить, что через три месяца ставка увеличится, но замечает беспокойство в лице собеседницы. Даже пять процентов станут для нее испытанием. И Амара решает отступить от своих обычных правил.

– Если тебя это устраивает, мой эконом сейчас составит договор. А еще ты должна оставить мне залог.

– Хотела спросить, – произносит Миртала, – не можем ли мы обойтись без залога, раз уж у нас тут все по-дружески?

Амара чувствует на себе взгляд Филоса. Обычно в подобных ситуациях он дает ей понять, что думает, но на этот раз лицо его остается непроницаемым.

– Нет, не можем, – отвечает Амара. – Я как раз вижу прелестное колечко у тебя на правой руке. Оно отлично подойдет.

Миртала прикрывает кольцо пальцами левой руки.

– Это подарок моего первого патрона, – говорит она. – Оно стоит дороже пяти денариев.

– Если не выплатишь долг, я возмещу тебе разницу.

Миртала колеблется, и Амара протягивает руку, чтобы настоять на своем.

– Если тебе нужны деньги, отдай мне кольцо.

Миртала стаскивает кольцо с пальца, встает, кладет его на стол и снова садится. Амара замечает в ее глазах слезы.

– Я не сомневаюсь, что ты сможешь со мной рассчитаться, – говорит Амара, убирая кольцо в кошелек на завязках. – И тогда получишь его обратно. А теперь, если готова, можешь подписать договор.

Филос, выскоблив пункт о повышении процентной ставки из договора, подает его на подпись женщинам, но тут в дверь просовывается голова Марты.

– Он нужен господину. – Служанка кивает в сторону Филоса.

После того как Миртала поставила подпись, Филос отдает восковые таблички Амаре.

– Прошу меня извинить, – шепчет он.

– Сколько у тебя слуг! – замечает Миртала, когда Марта и Филос уходят.

– Это слуги моего патрона.

Миртала кивает.

– Все проходит очень быстро, – говорит она с горечью в голосе. – Я ведь была такой же, как ты.

Краска на лице Мирталы пошла трещинами, а сурьма растеклась от слез и залегла в складках вокруг глаз, отчего куртизанка выглядит намного старше своих лет. Амара тут же вспоминает о Крессе, медленно увядающей бордельной шлюхе, и о Фабии, живом воплощении всех ужасов старости. От этих жутких мыслей страх Амары сгущается до жестокости.

– Мне с трудом верится, что когда-то ты была такой же, как я. – Поднявшись, Амара открывает дверь в знак того, что разговор окончен.

К тому времени, как Амара с Викторией отправляются за покупками, Филос уже успел уйти. Его наверняка вызвали, чтобы он помог Руфусу или Гортензию с семейными делами. Амара думает об огранных мастерских и ювелирных лавках, которых полно возле дома Руфуса. В них он не единожды покупал подарки для Амары, которая с большим любопытством разглядывает витрины всякий раз, когда осмеливается пройти мимо. Но Филосу в том квартале, должно быть, знакома каждая мелочь. Не говоря уже о содержании господских счетов. Амара со странным чувством понимает, как мало ей известно о жизни Филоса.

– Куда пойдем? – Виктория от нетерпения подпрыгивает на носочках. – Походим по твоей улице? Или уйдем подальше?

Лицо Виктории сияет, словно серебряное зеркало Амары, отражающее солнечный свет.

– Думаю, можно пойти на виа Венериа. Посмотреть, что есть в одной из самых больших лавок. В той, что возле дома Юлии, такой выбор ассирийского шелка – мы проведем там не один час.

Виктория хватает Амару за руку.

– Отлично!

Амара чувствует, как прохожие бросают на них косые взгляды, но Виктории на это плевать. Она, кажется, еще не усвоила, что ей больше незачем добиваться мужского внимания, или она, быть может, хочет наградить себя за то унижение, которому вчера подверг ее Квинт. Жадная до восхищения, Виктория готова заглядывать каждому встречному в глаза. Амара не понимает, забавляет или раздражает ее поведение подруги.

– Мы так никогда не доберемся до лавки, – говорит она, когда из-за прошедшей мимо Виктории между разгневанной женщиной и ее мужем, ценителем красоты, начинается ссора.

– Только подумай, сколько я заработаю во время Флоралий, – отвечает Виктория, вскинув голову. – А сейчас я просто тренируюсь.

Магазин тканей – один из самых красивых на виа Венериа. Фасад расписан сюжетами из мифов о Венере. Богиня любви принимает подношения от почитателей, а у ее ног свернулась клубком змея, приносящая удачу. В отличие от лавки Виргулы, здесь на улице вывешено очень мало тканей – они, вероятно, слишком ценны, чтобы оставлять их без присмотра. Амаре вдруг становится нехорошо при мысли о том, сколько денег здесь можно оставить.