Текст книги "Пепел Снежной Королевы"

Глава 7

– Как, милая сестрица, ты устроена, приходит ли прислужница убирать комнату? Как тебя кормят? – начал расспросы Корки, чтобы отвлечь свою подругу от мрачных мыслей, сомкнувших ее тонкие рыжеватые брови и опечаливших ясный взор. На ней была надета скромная, но чистая одежда.

– О, сносно! Гораздо лучше, чем я заслуживаю, братец.

– Вели ей менять блохоловки ежедневно. Воды не пей. Вино пей только неразбавленное, из бутылок, откупоренных на твоих глазах, – наставлял ее Корки. – Я принес тебе запас зубных щеток, ты же знаешь, я недавно был в Шотландии. Товары из Франции поступают исправно только туда.

– Корки, что с моей судьбой? Ты ничего не скрываешь от меня? – встревоженно спросила Бетти.

– Пока ничего нового. Я предпринял меры, остается надеяться, – помолчав, ответил Корки.

– Тюремщик сказал, что дело мое ясное, свидетельские показания так несомненны и многочисленны, что ничего нельзя возразить. Поскольку я закоренелая преступница, то вряд ли мне окажут снисхождение.

– Не отчаивайся, дорогая. У нас еще есть шанс.

– Корки, Корки, я не хочу умирать! Почему, зачем кому-то понадобилось, чтобы я больше не жила? Вот закрою глаза и представляю на своей шее колючую веревку. Как она душит меня. Как я не могу освободиться и вздохнуть… – Она расширившимися от ужаса глазами смотрела на запертую дверь, схватив свое горло руками. – Это, верно, больно… Так больно умирать, должно быть!

– Бетти, прекрати себя истязать! – Корки отнял ее руки от горла, на белой шее остались красные отпечатки пальцев. Позволив уложить себя, она скрестила руки.

– А что, если ад существует? Что, если я и в загробном мире буду лишена возможности видеть своего мальчика, как здесь, на земле? – снова села она на кровати. – Или там вообще ничего нет? Как же так, солнце, небо, этот город есть, а меня нет… А вдруг я буду бесконечно умирать? Может, это нам только кажется, что люди умирают мгновенно, а мы на самом деле всё мучаемся, мучаемся, задыхаемся…

– Бетти, прекрати немедленно, а не то сделаешься совсем больной, – строго приказал Корки.

Обычно бывшая живой, обворожительной, блиставшей всяческими талантами, здоровой и сильной женщиной, Элизабет никогда не впадала в такую степень отчаяния. Несчастная представлялась скорее бесноватой, чем прежней его знакомой.

Испытав в жизни немало страданий и горести, она никогда так не опускалась, никогда не теряла веры в свою звезду и в свое право на счастье. Это было крайне тяжелое зрелище, особенно для того, кто пока ничем не мог помочь, кроме дружеского участия и призывов не терять надежду.

– Я и так больна. Не могу сомкнуть глаз. Тотчас представляю, что это в последний раз. И что я вижу, уходя из этого мира? Не прелестное лицо моего сына, не зеленые луга или цветущие яблони. Эти стены, решетку и грязь. Этих мерзких людей… настоящие отбросы человеческие.

– Ну, в данный момент ты видишь всего лишь меня. Я, разумеется, не претендую на звание святого, однако все же не могу равнять себя с милыми аборигенами.

– Ты единственный и самый достойный из всех людей, которых я знала, – с непоколебимой убежденностью ответила Бетти. – Помню, когда увидела тебя впервые, я подумала: «Господи, такой маленький и беспомощный!» Но какими мудрыми глазами ты смотрел на все несправедливости, которым подвергался. Ты всегда был и остаешься самым верным другом, единственным другом.

– Ну вот, благодарствую, сестрица. Впредь буду знать, к кому обращаться за справедливой рекомендацией на мой счет! – Корки говорил уже шепотом. Он смотрел, как слипаются веки Бетти.

– Нет, не смогу я уснуть. Вчера весь день и ночь проливала слезы. Не смогу и сегодня.

– Вот именно сегодня и будешь спать как… ребенок.

– Ты хотел сказать как мертвая, – сквозь сон улыбнулась Бетти.

Но вдруг она открыла безумные глаза и тихим голосом произнесла:

– Рождена в Ньюгейте безымянной воровкой. Здесь же дни свои кончу, тоже без имени. Одно хорошо, сына я родила, будучи честной женщиной, и имя у него от честного отца. Может, хоть он избегнет такой же участи, как моя и моей матери.

Это было похоже на бред, а не на речи вменяемого человека. К облегчению Корки, она тут же уронила голову на подушку и забылась тяжелым сном. Прождав еще немного и вполне убедившись, что Бетти крепко спит, он встал. Еще раз проинспектировав комнату, Корки вышел в коридор.

Тюремщик запер за ним дверь и проводил к надзирателю. Тот был вне себя, не чая уж и дождаться, когда джентльмен изволит оставить даму. Дело в том, что настал час, когда мамаша Уайли должна была привести своих девушек.

Содержательница нелегального публичного дома дважды в неделю привозила проституток в Ньюгейт, где они предлагали свои сомнительные услуги арестантам, имевшим достаточно монет для удовлетворения своих нужд. Часть заработка девушек перекочевывала в карманы Одноглазого Робинсона.

– Милорд, – предупредительно бросился надзиратель к джентльмену.

– Никого к ней не допускать, – отдавал распоряжения Корки. – Особенно священника. В случае перемены в положении известной вам дамы немедленно известить меня запиской по этому адресу.

Взяв бумагу и увидев адрес, надзиратель воспылал прямо-таки отеческой любовью к жителю такого дворца. О, вне всяких сомнений джентльмен может положиться на Уильяма Робинсона! Будьте уверены, ваше сиятельство! Поморщившись, Корки кивнул на прощание и вышел из Ньюгейта во второй раз за этот день.

– Писем из Шотландии нет? – спросил он Ролли, вернувшись домой. Впрочем, в отрицательном ответе он был уверен. Никакой дилижанс не преодолеет северную дорогу за два дня.

– Никак нет. – Мистер Ролли уже перестал удивляться поведению своего господина. Какие письма? Их ждать еще недели две, не меньше. И то если разбойники не нападут на почтовую карету. Они теперь не боятся ничего и не уважают даже королевский герб.

«Чего еще ожидать от сумасшедшего, загубившего такой камзол! Кафтан, тридцать восемь фунтов стерлингов, – продолжал терзать себя Ролли, помогая разоблачиться хозяину. – Золотистые кружевные манжеты, сорок четыре фунта. Французские перчатки, пропитанные ароматом жасмина, тридцать шиллингов за пару. Шейный платок, чудеснейшего голландского полотна, почти уже мой! А прекрасный парик, двадцать два фунта, к тому же совсем недавно было заплачено десять шиллингов за его чистку у парикмахера…»

– Что леди Фрэнсис?

– У себя. Просила навестить по прибытии.

– Что ж ты молчал?

– Прошу прощения. Я увлекся воспоминаниями о том, как красочно Нэд и Томми описывали Кола Врэтса.

Пройдя на половину Фрэнсис, Корки застал ее перед зеркалом. По краям столика стояли две свечи в серебряных подсвечниках искусной работы. Все предметы на столике были сплошь из серебра – коробочки для мушек, пудреницы, креманки с притираниями, великолепные гребни.

– Корки, – увидев посетителя в холодной грани зеркала, Фрэнсис протянула ему руку. – Ты сегодня был так занят! Приятно, что для меня все же нашлась минутка.

Она сидела в манто, которое пока не всякая юная модница отваживалась надевать. Блестящая в свете свечей голубая ткань удивительно сочеталась с цветом глаз леди и делала ее настолько легкой и воздушной, что Фрэн казалась просто сотканной из прохладного голубого эфира. Открытая спереди мантия с V-образным вырезом до самой талии обнажала украшенный вышивкой и кружевами корсет.

– Вы прекрасны, мадам, – не удержавшись, воскликнул Корки.

– Я знаю, – улыбнулась Фрэнсис, поправляя маленькие завитки блестящих золотых волос около ушей и откидывая за спину «сердцеед» [33]33
  Длинный завитой локон с затылка.


[Закрыть].– Что делал, где был?

– Была встреча с графом Денвером, – пожал плечами Корки, зная по опыту, что его пригласили скорее слушать, чем рассказывать. И действительно, леди начала говорить сама.

– Умница этот молодой Денвер, далеко пойдет. Слышал бы ты, какие сплетни ходили о его деде во времена оные! А я только что от герцога Бедфорда. Леди Фитцгардинг развлекала сегодня общество не щадя себя. Как обычно, старушка несколько увлеклась напитками, а затем и вовсе потеряла всякий контроль над собой. Нелестно высказывалась о новой моде на манто, не правда ли, оно великолепно! – пригласила еще раз восхититься чудесной вещицей Фрэн. – И это при леди Саре [34]34
  Леди Сара Черчилль, герцогиня Мальборо (Sarah Churchill, Duchess of Marlborough, 1660–1744), – благодаря тесной дружбе с королевой Великобритании Анной (1665–1714) была одной из самых влиятельных женщин в британской истории.


[Закрыть], прошу заметить, которая только что рассказала о терзаниях королевы по поводу того, какого цвета манто надеть на бал.

– Как суаре на Темзе?

– Мило. Лодочники закидали меня похвалами. Не знаешь случайно, что они могли иметь в виду, называя даму «аппетитной»? – озабоченно спросила она.

– Это значит, что ты произвела на них впечатление, – улыбнулся Корки. Растянувшись на кровати, под мерный щебет леди он едва не засыпал.

– Хм… Ну, я так и объяснила этому… Бернарду де Мандевиллю [35]35
  Бернард де Мандевилль (Bernard de Mandeville, 1670–1733) – английский философ, сатирический писатель и экономист.


[Закрыть].– Она наморщила лоб, вспоминая фамилию. – Меньше я преуспела в объяснении сему пытливому мужу, задавшемуся благородной целью изучить дикие обычаи островитян (то есть нас), смысл закона, по которому лодочникам на Темзе позволено говорить все что вздумается, пусть даже и самому королю, и никто обижаться не смей!

– Вероятно, он снискал у них несколько иные отзывы, чем ты, – лениво предположил Корки.

– Это верно. Но точно не знаю, я закрыла уши. Ммм, как ты полагаешь, что, если я закажу Годфри Нэллеру [36]36
  Готфрид Нэллер (нем. Gottfried Kneller, в Великобритании был известен как Годфри (Godfrey, 1648–1723) – живописец, портретист. Родом из Любека, поселившись с 1674 г. в Лондоне, состоял придворным живописцем и исполнял заказы английской знати.


[Закрыть] свой портрет аля неглиже? Мне понравилось, как он изобразил Джона Драйдена в домашнем платье и тапочках. А у меня только парадные портреты, ужас какие скучные.

– Ты будешь великолепна, – одобрил Корки.

– Льстец, – довольно улыбнулась Фрэнсис. – Ну поди уже! Завтра опять урок фехтования, не забудь.

Но вот Корки снова остался один на один с бедами, обрушившимися на него. Сначала пожар в замке Энгуса. Что, если Хэтти не спасли? Бедная слепая девочка. Он даже не простился с ней толком в последний раз. Надеялся, что вскоре вернется в замок… возможно, надолго.

Хэтти, Фрэнсис, Бетти. Только бы знать, что они в безопасности, живы и здоровы, – вот и все, что ему надо. Он не стремится обладать ими, он не желает любить их. Он даже, напротив, всячески старался отстраниться от них, чтобы не делать их зависимыми от такого ненадежного и не властного над миром человека, как всеми презираемый бастард.

Незаконнорожденный, который выжил исключительно по доброте маленькой девочки, рожденной когда-то в Ньюгейте и заботившейся о нем, как о брате.

Так бы и остался он грязным оборванцем, если бы Фрэнсис, удивленная его живучестью, не приложила усилия и средства, чтобы дать ему образование, достойное джентльмена.

Так бы и остался он презираемым всеми и презиравший всех, если бы не встретил он благодетеля, кидавшего ему подачки, как бросают кости собакам. И не появись на пути Корки маленькая слепая Хэтти, разбудившая в нем желание жить.

До этого он жил, не считая возможность существовать чем-то, за что можно быть благодарным. Жизнь для него была наказанием.

Но вот теперь Бетти в Ньюгейте и рискует окончить свою жизнь на виселице. Хэтти, возможно, погибла страшной смертью, сгорев в огне. Фрэнсис… Фрэнсис вела себя странно.

Эти разговоры о смерти крайне необычны для очаровательной и легкомысленной великосветской леди. Зачем ей нужны уроки фехтования? И куда, черт возьми, она собирается уехать?

В своих покоях он застал бодрствовавшего камердинера, сразу же протянувшего ему записку. Прочитав сообщение надзирателя, Корки похолодел и, в ярости смяв бумагу, бросил ее на пол.

С рычанием пробежав по комнате круг, он кинулся к записке и снова прочел:

Если милорда интересует судьба известной ему дамы, находящейся в известном ему месте, то ему пристало незамедлительно прибыть в этот дом, ибо ей угрожает опасность. Господа, именующие себя «Клубом Серебряной Лилии», решительно намерены развлечься. А власть вашего доброжелателя имеет границы, в отличие от его преданности, которая, он верит, не останется без вознаграждения.

Глава 8

Вчерной записной книжке были приведены даты, имена и обстоятельства, при которых сержант занимался допросами по делу о Снежной Королеве. Сам этот персонаж возникал только на последних страницах. Сержант записывал сюда все более или менее относившееся к одному делу. Интуитивно он подбирал события, подходившие под общее определение.

Несколько страниц, особенно в начале, были тщательно вымараны. Видимо, впоследствии сержант признал их не относящимися к Снежной Королеве. Внимательнее вчитываться Куки начала именно в конце книжки. Она вообще имела скверную привычку читать книги, газеты и журналы с самой последней страницы.

Пожелтевшие, с проявившимися строчками с обратной стороны листки были исписаны обстоятельным и убористым почерком сержанта. О себе он сказал, что простой трудяга и что раскрывал дела исключительно трудом – тщательно собирая все факты, которые потом сами выстраивались в стройные версии, удивлявшие своей законченностью и логичностью.

На последних страницах были показания Куки, далее шли слова ее отца, матери, соседей. Сержант был, как оказалось, уверен, что только чудо помешало в эту ночь свершиться двойному убийству.

Возможно, это вписывалось в психологический портрет убийцы. Возможно, он принципиально не убивал двоих за раз. Возможно, Кит или Куки не подходили ему как жертва. Почему именно? (Помечен вопрос сержанта.) То, что мальчик стал свидетелем убийства Саманты Миллибенкс, было очевидно ему с самого начала. Однако, верный своим методам, он не признал этого до самого конца – когда Кита увезли в клинику.

Считалось, что Снежная Королева унесла в царство мертвых около двадцати детей. Так говорили соседи. Некоторые газеты писали о тех же цифрах. И все это на протяжении двух-трех лет.

За этот период было много смертей случайных и, вполне возможно, не связанных с этим маньяком. Однако тех жертв, которых сержант оставил на счету Снежной Королевы, насколько поняла Куки, значилось только двенадцать. Двенадцать маленьких девочек.

Легенда, прочитанная Куки в записках Стэйси, говорила о том, что такие серии убийств повторялись именно в этой округе уже многие века. С тех пор как начали вести статистику подобных дел, журналистка накопала три серии убийств.

Повторяющийся сюжет, возраст детей, обстоятельства… Уж чересчур все было невероятно. Снежная Королева упорно продолжала возвращаться в эти места за новыми девочками. Куки передернула плечами, мороз пошел по коже – слишком была фантастичной эта версия, слишком невероятной, но такой логичной. И эти подозрения насчет ее матери.

Итак… Итак… Допрос Куки живо помнила сама. Отец много и не мог сказать – его просто-напросто не было в городе. Алиби проверено, подтверждено тремя свидетелями – сержант точно знал свое дело и вел дознание очень скрупулезно.

Соседи тоже допрошены. Все они подключились к поискам почти одновременно, искали группами, были друг у друга на виду. Искали сначала только брата Куки. Саманта, предположительно, спокойно спала дома. Док Миллибенкс пришел одновременно с несколькими людьми, никуда не отлучался.

Допрос дока Миллибенкса почти ничего не дал. Тот попросту молчал, бросая странные взгляды на копов, потом стал откровенно грубить и, наконец, сорвался. Его с трудом успокоили и не забрали в полицейский участок только ввиду причины его душевного состояния.

Сэмми в это время осматривали судмедэксперты в ледяных кафельных покоях морга. Никаких повреждений у нее не нашли. За исключением полного отсутствия крови в ее маленьком теле.

Насколько помнила Куки, Миллибенкс с женой уехали из города сразу же после похорон. Никто из соседей не понимал, как они могли оставить девочку лежать одну в своей могиле на кладбище без присмотра?

Но, возможно, доку и его жене было невмоготу смотреть на сочувствующих соседей – тех, кто помнил малышку живой и озорной, светлой и ловкой. Никто не знает.

Самой Куки ничего не оставалось, кроме как продолжать жить. Она не представляла дома вне их улицы, города, графства. Какая-то невидимая сила держала ее, как пришитую, к этому городу.

Дальше. Допрос ее мамы. Точные, резкие ответы. Куки просто слышала ее голос, настороженный и спокойный, колючий и подозрительный. Сержант не давал оценки допрашиваемым, однако разница его отношения к ним была видна невооруженным взглядом.

Вильгельмину он стал подозревать с самого начала. И она это поняла сразу – интуиция у нее была дьявольская. Ответы ее были крайне осторожные. Ничего нового она не рассказала. Помечена значком, которым сержант отмечал подозрительных или не внушающих доверия свидетелей по делу.

Спустя несколько страниц интересное замечание по поводу Вильгельмины. Выяснилось, что стопроцентного алиби все-таки нет. В больнице была суматоха, персонал ничего сказать точно не мог.

Журналы были заполнены с ошибками. К тому же всплыли подробности о романе подозреваемой и одного из врачей. А что, если она вовсе не в больницу уехала, а на свидание с любовником?

Допрос Бэби. Эбигайль Уотерсмит. Девочка четырнадцати лет, обычно присматривавшая за детьми всех соседей на этой улице. За небольшую плату она позволяла родителям выйти в город или навестить родственников.

Девушка только и делала, что плакала. Потом вовсе впала в истерику, допрос по требованию родителей пришлось отложить. Следующий допрос всего через несколько часов. Она ничего не знала, ничего не видела. Миллибенксы в этот день ее не приглашали.

В самом начале бурана девушка позвонила Вильгельмине сказать, что родители не отпустят ее вечером присмотреть за детьми. Бэби попросила оставить сообщение в больнице, поскольку дома миссис Мэтьюз уже не застала.

Возможно, в больнице сообщение затерялось из-за паники, возникшей после отключения света. Тогда жизнь нескольких больных оказалась под угрозой, генератор автономного электричества так и не заработал (показания медсестер и врачей той смены).

Бэби была полностью уверена, что миссис Мэтьюз вернулась домой к детям. Больше ничего сказать она не могла. Но все же чем-то она заинтересовала сержанта. За девочкой была установлена слежка.

Неделю следили по ордеру прокурора, и еще пару недель сержант проявлял собственную инициативу. Ничего необычного. Сидела дома под присмотром родителей. Ходила в школу. Встречалась с дружком. Обычная девчонка.

Куки попыталась вспомнить Бэби и не смогла. Ничего о дальнейшей судьбе ее она не знала. Ни слухов, да и откуда им взяться? Куки не общалась с соседями. В школы ходили разные – Куки в младшую, Бэби в старшую – они даже в разных зданиях располагались.

Так-так-так… Надо поговорить с Бэби, решила Куки. Была на удивление тихая и ясная погода – такая обычно бывает, когда природа собирается с силами для какой-нибудь ужасной бури или очередного шторма.

Остановившись у ближайшего автомата, она нашла в телефонном справочнике фамилию семьи Бэби. Самой ее там не было. Впрочем, у нее было полным-полно шансов уехать или выйти замуж. Итак, навестим стариков Уотерсмитов.

Через полчаса она уже звонила в калитку перед домом, таким ухоженным и чистеньким, какие, казалось, существуют исключительно на обложках журнала «Образцовый дом».

Дожидаться ответа пришлось довольно долго – видимо, хозяева искренне надеялись, что кто-то ошибся адресом или вспомнит о приличиях и сначала договорится о визите по телефону, как в старые добрые времена. Но Куки некогда было вести переговоры о визите. Ей нужна была Бэби.

Наконец дребезжащий старческий голос спросил, кто это и какого черта ему надо от честных людей на ночь глядя. Куки, как могла, попыталась объяснить, кто она и что ей нужна Бэби. Ее и слушать не стали.

Через несколько бесплодных минут ожидания она поняла, что в доме отключили звук звонка. Постояв некоторое время просто так, она решила зайти с другой стороны.

Пробравшись в сад через заднюю калитку, она миновала гараж. Подошла к окнам. Окна были из кухни. Старики громко разговаривали, точнее, ругались. Еще точнее, ругался старик. Его жена молчала и пугливо вздрагивала, как кошка при громком звуке, однако смотрела не на него, а в пол.

Видимо, после особенно грубого выпада она решилась поднять голову и заметила Куки, стоявшую снаружи и не успевшую вовремя спрятаться. Однако виду женщина не подала, из чего Куки заключила, что у нее в этом домике есть союзница и стоит немного подождать.

Через пятнадцать минут, которые Куки провела в ближайшем переулке, из дома, повязывая на голову платок, вышла та самая женщина – мать Бэби. В руках она держала сумочку и корзину, с которой обычно ходят на рынок или в продуктовую лавку.

– Здравствуйте, миссис Уотерсмит, – выступила из темноты Куки. – Это я вам звонила. Мне надо знать, где сейчас Эбигайль, Бэби. Дело важное и срочное, вы мне поможете?

– Да, я поняла. Муж не любит вспоминать, что у него была дочь. Он запретил мне даже имя ее упоминать.

– Она жива, с ней все в порядке?

– Да, все хорошо. Если можно так сказать. Жива, и я надеюсь, в порядке. Она с детьми живет в Гринчерч. – Куки знала этот район, но бывала там редко и только днем. Он славился своими притонами, бандитскими разборками и был излюбленной темой криминальных хроник.

– Как мне ее найти там?

– Вот адрес. – Женщина торопливо сунула в руки девушки скомканный листок бумаги. – Не приходите больше к нам. И… передайте привет ей от меня.