Текст книги "Пепел Снежной Королевы"

Глава 18

– Н-да… Ну и ночка, – заговорил Стэнли, покосившись на притихшую Куки. Обратная дорога, занесенная уже снегом, казалась незнакомой и совсем не той, по которой они несколько часов назад ехали, направляясь в клинику. Тогда они даже не догадывались о том, что их там ожидает.

Куки, резко вскинув голову, повернулась к Стэнли:

– Стэнли. Как вы думаете, это самоубийство?

– А черт его знает. Только не думаю, что этот щенок разберется. Не нравится он мне, ей-богу!

– Вы ведь тоже кого-то увидели там, на крыше? – испытующе посмотрела она на Стэнли, не отрывавшегося от занесенной дороги. – Но я ничего полиции не сказала. Может, показалось из-за снега…

– А я и не уверен, что на самом деле видел. Мне лично сразу вспомнилась та паршивая история со Снежной Королевой, – пожав плечами под потертой кожаной курткой и скривив рот, ответил Стэнли. – И снегопад, будь он неладен, очень к месту. Не знаю… Только с трудом верится, что тот самый псих, который душил тогда детишек, и в самом деле проявился спустя столько лет. И для чего? Для того чтобы сбросить с крыши какую-то старуху… Э-э-э-э, прости сестренка, не хотел тебя обидеть. Но, как вспомню, сколько Бэби нервов попортила из-за этой ведьмы… Тьфу ты черт! Извини. Только я бы сам ее скинул с крыши. Причем с удовольствием.

– Странно все это… – не обратив внимания на чертыханья Стэнли, продолжала размышлять Куки. Значит, ей не показалось, что она заметила кого-то на крыше. Господи, как сказать отцу, что мама умерла… – Вы знаете, а ведь полиция тогда подозревала, что Снежная Королева – это моя мама и есть.

– Нормально… Ну не знаю. Стало быть, что, баба, что ли, выходит? Я всегда думал, что маньяк – это какой-нибудь рехнутый мужик. Помню, мы с пацанами следили за школьным сторожем. Думали, это он пришивает кого ни попадя.

Тишина, которая воцарилась в салоне автомобиля, нарушалась только скрипом дворников, смахивавших с лобового стекла все еще шедший снег.

Доехали до поворота, с которого слетела вчера Куки. Аварийная команда суетилась рядом с эвакуатором. Чуть замедлив движение, Стэнли проплыл мимо места действия. Рабочие смотрели на проезжающих Куки и Стэнли с равнодушием и скукой.

– Да уж, разделала ты машину, сестренка! Как тебе удалось синяками отделаться, ума не приложу, – восхищенно оценив уникальные способности Куки, цыкнул Стэнли. И философски добавил: – Повезло.

– Повезло, – горько усмехнулась Куки. – Что же я теперь Питеру скажу?

– Так это еще и не твоя! – восхитился Стэнли, Куки подросла в его глазах не на один сантиметр. – Угнала?

– Что? – удивленно подняв брови, очнулась Куки. – Нет, разумеется, нет… взяла взаймы. Это моего хозяина. Питер Эммерсли, похоронное бюро.

– Фью! – присвистнул Стэнли и осклабился. – Знаем, знаем.

– В самом деле? – не поверила Куки.

– А то! Он в парке, по субботам, встречается со своими дружками-извращенцами. Хе-хе! А ты поди и не знала, что дружок-то наш предпочитает иногда подружкой заделаться.

– Стэнли, что ты такое говоришь? – качая головой, сказала ошеломленная Куки. – Ты ничего не путаешь?

– Вот еще! – оскорбился Стэнли. – Да я их в лицо знаю. Мы там частенько разгон устраиваем, а то оккупировали парк, педики!

– А-а-а… э-э-э… трансвеститы, ты, вероятно, имел в виду? – Куки подозревала, что чрезвычайная осведомленность Питера в модах и парфюмерии имеет основания солиднее, чем банальное любопытство. Эти его руки, мягкие и женственные, ухоженные ногти… Куки не была ханжой и не особенно обращала внимание на утонченный вкус своего работодателя, его пристрастие к вычурной и нарочито изысканной композиции в икебане. Но неортодоксальность Питера била в глаза, как свет лампочки, не прикрытой абажуром политкорректности.

– Н-да, блондинка, известная под именем Королева, ты только подумай… Тьфу! А вдруг эта Снежная Королева – того же поля ягода?! Все думают, что это баба, а он мужик. Ну и дела! – В восторге от своей сообразительности Стэнли возбужденно покачал головой.

Всю оставшуюся дорогу он только о том и говорил, сколько развелось сейчас всякой погани и как близко от извращенца, надевающего парик с длинными белыми локонами, до маньяка, убивающего направо и налево всех подряд.

Уставшая Куки, прикрыв глаза, почти не слушала своего попутчика. В конце концов, вполне возможно, что ей показалось… Не было на крыше никого, и все тут!

Въехав в город, Стэнли спросил, куда ее подвезти. Тяжело вздохнув, она попросила подвезти ее домой. Хотя Стэнли и заявил, что правильнее было бы заехать в госпиталь, спорить он не стал. Но добился от нее предварительно обещания позвонить Бэби и заверить ее, что Стэнли сделал все что мог из того, что сделать был обязан.

Еле отделавшись от него и высадившись задолго до своего дома, Куки предпочла пройтись пешком оставшиеся кварталы, чем выслушивать болтовню Стэнли.

С трудом волоча чугунные ноги, не привыкшая еще к странно съезжающей время от времени картинке в глазах, Куки шла домой.

«Мама умерла, мама умерла, – повторяла она все время. – Но как же так? Почему я совсем ничего не чувствую? Это ведь она, моя родная мать… и вот сейчас она умерла. Ее не стало».

Понять или оценить это событие она никак не могла. Куки привыкла думать, что мама где-то живет отдельно от них с отцом, что она отказалась от дочери и мужа, от их большого запущенного дома, яблоневого сада. И теперь осознать переход в другое состояние уже давно отделенной от нее матери никак получалось.

Брат всегда был с Куки – в ее мыслях, воспоминаниях. Кристофер, собственно, никогда и не покидал их. А вот мать – нет. Мать уехала. Отказалась от них и умерла именно в тот день, когда Куки, вернувшись после школы, не застала ее дома.

«Ну что же я за деревяшка такая?! – наконец рассердилась на себя Куки. – Что за бесчувственное бревно! Мама умерла. Мама умерла…»

Вышла из состояния крайней задумчивости Куки только тогда, когда почувствовала, что кто-то схватил ее за руку. Голубая Фея внимательно осматривала запястье Куки.

Увидев голубую нитку, все еще остававшуюся на руке пленницы, сумасшедшая, таинственно улыбаясь и все так же не проронив ни слова, увлекла ее в ближайший переулок.

Куки попыталась освободиться. Но, убедившись, что это не так-то легко сделать, решила подчиняться неведомым желаниям городской сумасшедшей, пока это никому не вредит.

И потом ей было любопытно, что же задумала эта Голубая Фея, о которой в городе никто ничего толком не знал. Похоже, Куки представилась возможность удовлетворить любопытство по этому вопросу из первых рук. Фея привела ее к дому, в котором она, судя по всему, проживала.

Пройдя по ведущей к дому аллее, заваленной опавшими листьями, они подошли к дверям с виду нежилого строения.

Шевелившиеся на ветру лохмотья облезшей краски делали дом похожим на старуху в прозрачном шифоновом платье с тончайшими кружевами.

Очутившись в темной прихожей, Куки, привыкая к освещению, вернее, почти полному его отсутствию, первым делом обратила внимание на странный запах, витавший в воздухе.

Сам воздух был очень влажным и спертым, но не затхлым и пах сырой землей. Если бы Куки не знала, что она в помещении, она была бы уверена, что оказалась в тропическом саду.

Ненадолго плотно зажмурив глаза, чтобы отвыкнуть от уличного света, Куки открыла их и увидела полутемное, заваленное всяким хламом, совершенно нежилое помещение.

По бокам двери, отворившейся с хрустальным перезвоном колокольчиков, сидели две деревянные кошки почти с человека ростом.

Открыв от удивления рот, Куки разглядывала чудесных животных с умными и хитрыми мордочками. Их усы местами отломались. Скрутив хвосты у деревянных ног, кошки изящно изгибали узкие спинки. Протянув руку, Куки погладила одну из них и почти удивилась, ощутив под ладонью теплое полированное дерево, а не шелковистую шерстку.

Голубая Фея, сняв свою широкополую шляпу, расписанную васильками, с довольной улыбкой наблюдала за гостьей. Она смотрелась скорее третьей кошкой, чем обычным человеком. Впрочем, разумеется, женщина не была обычным человеком, вот уж нет!

Раздумывая, что же ее ожидает дальше, Куки продолжала озираться вокруг. И поэтому едва не упала, когда хозяйка дома ласково заговорила с ней:

– Ах ты, бедная крошка! – сказала она. – Как это ты попала в такую страшную и запутанную историю?

– Э… – Куки не могла придумать, о чем бы ей поговорить с Голубой Феей. Не о погоде же, в самом деле?

– Ну, пойдем. Да, расскажи мне, кто ты и как в нее попала, – предложила женщина и повела ее в глубь дома, не забыв, однако, запереть дверь на старомодный ржавый ключ.

Дом был щедр на всякие чудеса. Зайдя в следующую комнату, вероятно гостиную, Куки оказалась в слоеном радужном свете. Оглядевшись, она поняла, что это из-за цветных витражей, заменявших в окнах обычное стекло.

У самых дверей на столе стояла корзинка с яблоками. Протянув Куки одно из яблок, сумасшедшая усадила не сопротивлявшуюся от удивления гостью на стул и принялась расчесывать ее волосы, раскрутив предварительно старушечий бублик, в который они были уложены. Повязку с головы Куки сняла еще в машине Стэнли, не решаясь въехать в город в подобном героическом виде.

– Давно мне хотелось иметь такую славную девочку! – бормотала Фея под хруст уплетаемого Куки яблока. – Вот увидишь, как ладно мы заживем с тобою!

Куки поперхнулась. То есть как это «ладно заживем»? Уже опасливо покосившись на вне всякого сомнения безумную женщину, Куки начала беспокоиться за исход этого визита.

Внимательнее осмотревшись, она обратила внимание на то, как много здесь было цветочных горшков. Вот отчего и сырость, и запах зелени. Осторожно освободив свои волосы из рук хозяйки, она встала и прошлась по комнате, разглядывая растения.

Здесь были самые разные цветы. Садовые, комнатные и даже полевые, которые, как ранее была уверена Куки, не могли цвести в теплицах, тем более уж никак не одновременно!

Здесь было несколько редчайших видов орхидей, которые, как доподлинно она знала, стоили целое состояние. Огненная лилия стояла рядом с широкой кадкой, полной цветущих подснежников.

Из кашпо на стене свисали вьюнки и горошек. Гиацинты издавали резкий сладкий аромат, перебивавший тонкий запах нарцисса. На ломберном столике стоял горшок с яркими желтками одуванчиков.

В сопровождении невнятного лепета больной женщины Куки, не веря своим глазам, подходила к цветам и, осторожно прикасаясь к ним кончиками пальцев, чувствовала живые, свежие и упругие стебли, травянисто-мягкие лепестки и перетирала оставшуюся на подушечках пальцев сухую пыльцу.

Пройдя в другой конец садика, Куки остановилась перед кадкой с розовым кустом. Увлеченная рассматриванием роз необычного оттенка, она не сразу обратила внимание на фотографию в рамке под треснувшим стеклом, висевшую над розами.

На почти выцветшем снимке были изображены три человека и маленький ребенок. В мужчине Куки без колебаний признала своего отца. Одной из женщин была ее мать, все в том же привычном белоснежном облачении медицинской сестры, разве что устаревшего фасона.

Женщиной, державшей на руках маленькую девочку, была Голубая Фея. Но Куки поразило даже не то, насколько изменилась эта женщина (из-за болезни ли, из-за давности лет), и не то, что она держала на руках двух-трехлетнюю Куки, а то, насколько были похожи обе женщины… Как сестры.

Глава 19

Одноглазый Робинсон принял Корки со всеми возможными почестями, как старого приятеля. В денежных вопросах тот еще раньше зарекомендовал себя с самой благоприятной стороны. «Неужели на себя он будет тратить звонких монет меньше, чем на какую-то безродную преступницу?» – справедливо рассуждал практичный тюремщик.

А к высокородным лордам ему, старому служаке, не привыкать. «Поместим новенького по соседству с его подопечной – куда как хорошо видеть знакомое лицо в таких печальных обстоятельствах». Выглядел Корки в течение всей процедуры передачи караулом арестованного в тюрьму вполне спокойно.

«Надо полагать, – усмехнулся в седой ус Робинсон, – он уже всех знакомых в Тайном совете известил о своих печальных обстоятельствах. Но да не так скоро это все делается».

По своему опыту старый тюремщик наверное знал, что успеет вытянуть из нового постояльца немалые средства за разного рода услуги, в которых Робинсон был большим знатоком.

Корки ни на градус не изменил свое обращение с надзирателем. Несмотря на перемену статуса с почетного посетителя на не менее почетного постояльца. Разговаривал он все тем же надменным голосом, смотрел на всех все с тем же легким оттенком презрения и голову держал все так же высоко.

Это понравилось повелителю всех заключенных, и он с удовольствием предвкушал, когда время, невзгоды и лишения (а возможно, и казнь, кто знает?) внесут свои коррективы в облик и манеры его гостя.

– Добро пожаловать, – совершенно искренне приветствовал он Корки, закрывая камеру, за которую тот выложил все, что при нем было, добавил: – Если пожелаете послать друзьям письмо, я к вашим услугам, не извольте беспокоиться.

– Не сомневаюсь, – слегка поморщившись, ответил Корки и, выразительно посмотрев на Робинсона, дал понять, что на данный момент не нуждается в его обществе.

На столе горела свеча. Ни бумаги, ни перьев – а впрочем, кому же и о чем он будет писать? Подойдя к столу, узник задул свечу. Камера вместо теплого, золотистого и живого света погрузилась в мертвую, каменную и холодную тьму.

Спустя какое-то время глаза, привыкнув к почти полной темноте, стали смутно различать предметы скудной обстановки. Столб голубого света полной луны пробивал штольню от высокого окна, забранного решеткой, к узкому ложу.

Растянувшись на кровати, положив руки под короткостриженый затылок, Корки без единой мысли смотрел в потолок. Странное ощущение свободы, непонятное и необъяснимое в сложившихся обстоятельствах, преисполнило его.

Что же это, конец? Сквозь непроницаемое гранитное равнодушие пытались пробиться черви тревожных мыслей. Однако имена столь дорогих ему людей падали без звука, как тяжелые камни в бездонный колодец.

Даже стук сердца не откликался на образы трех женщин. Тонкая и нервная Фрэнсис, живая и пылкая Элизабет, светлая и нежная Хэтти. Тишина.

Тягостный сон, похожий на забытье, не принесший ни отдыха, ни покоя, прервался столь же неожиданно, как и сразил Корки вчерашней ночью.

День наполнил камеру звуками проснувшейся улицы, тюремными запахами, источаемыми каменными стенами Ньюгейта, и металлическим скрежетом открывающегося замка.

– Корки, старина! Надеюсь, ты простишь меня за столь ранний визит. – Дуглас был мрачен и предельно собран. Его нахмуренное лицо не соответствовало шутливому приветствию.

– Как леди Фрэнсис? – откликнулся Корки, из уважения к другу поднявшись с кровати. Однако надеть парик, лежавший на столе, было выше его сил. Вчерашняя апатия не покидала его, сковав тело и душу надежнее самых тяжелых кандалов.

– Ты доставил нам всем преизрядное волнение. – Дуглас внимательно всмотрелся в ссутуленную фигуру Корки. – Однако это не повод для того, чтобы примеривать столь кислую физиономию, дружище. Я надеюсь, все устроится вполне превосходным образом. Мы скоро тебя отсюда вытащим.

– Брось, Дуглас, – без выражения ответил Корки, даже не взглянув на высокую фигуру напротив. – Будь это возможно, мы с тобой сейчас беседовали бы в другом месте. И я имею в виду отнюдь не Тауэр.

– Да… крайне странная история… и неприятная. Во всяком случае, это недоразумение с помещением тебя именно сюда, а не в Тауэр значительно затрудняет прояснение дела. – Дуглас, озабоченно поглядывая на друга, мерил шагами маленькое пространство камеры. – Скажи мне, ты в самом деле не связан с заговорщиками?

– Какое теперь это имеет значение? – Корки безразлично пожал плечами.

– Есть бумага, подписанная одним из остолопов, стоявшим во главе этой дурацкой авантюры. В ней упоминается твое имя в связи с заговором, и причем довольно однозначно. Я должен быть абсолютно уверен, что документ подложный. От этого зависит, каким путем мы тебя отсюда вытащим, официально оправдав или…

– Дуглас, ты должен удержать леди Фрэнсис от опрометчивых шагов! – Корки наконец проявил признаки оживления.

– М-да. Это, пожалуй, будет самой сложной задачей, – улыбнулся Дуглас. – Как ты понимаешь, она не из тех женщин, что будет сидеть в саду, пока мужчины решают свои проблемы…

– Боюсь, она пойдет на все… – покачав головой, сказал Корки.

– Пожалуй, что и до конца. Это будет первый вооруженный штурм Ньюгейта, совершенный леди, – серьезным тоном подхватил Дуглас. – Так что я постараюсь не допустить такого урона для чести короны. По крайней мере с этой стороны.

– Дуглас, что с Элизабет? – не улыбнувшись, поднял голову Корки.

– Дело пока отложено. Есть небольшая надежда, что оно не закончится на эшафоте. Но даже в лучшем случае проститься с родиной этой славной дочери острова все же придется.

– Виргиния, – задумчиво произнес Корки и, вздохнув, согласился: – Возможно, это к лучшему.

Кивнув своим мыслям, Корки уже забыл о присутствии друга:

– Стало быть, все, конец.

– Что ты несешь?! – Дуглас гневно встряхнул его, крепко схватив за плечо. – Не смей говорить так. Не смей! Пока не наступил самый последний день, пока не…

Тут в дверь деликатно постучали, и Робинсон, застенчиво откашлявшись, доложил, что к заключенному пожаловал сэр Томас из Коллегии хирургов. Дуглас, вскинув голову, внимательно вгляделся в друга:

– Ты, надеюсь, не наделаешь глупостей?

– Успокойся, в нашей семье на глупости способен только Джорджи, – усмехнувшись, успокоил его Корки.

– Тогда зачем тебе этот помешанный шарлатан? – недоверчиво уточнил Денвер. – Ты знаешь, что его исключили из Королевской Академии наук? Я думал, что тебя интересует наука, а не…

– Я приму к сведению официальное мнение о моем друге, – холодно остановил его Корки, подчеркнув последнее слово. И, встав, дал понять, что аудиенция окончена.

Тяжело вздохнув, Дуглас покачал головой и, надев шляпу, вышел не прощаясь. Тут же влетел сэр Томас. Он заговорщицки оглядывался и потирал руки, ежесекундно рискуя выронить сверток, который зажал под мышкой.

Корки бросилось в глаза, насколько неряшливо и не светски выглядит его учитель. Годы печально сказались на нем, его характере и внешности.

Прежде, еще до безвременной кончины его горячо любимой жены, сюртуки и парики сэра Томаса не выглядели так… эксцентрично. Сколь много Корки задолжал тем, кто его любит. И расплачиваться времени уже нет.

– Сын мой, – начал старый учитель. – Пришел наконец «Кориолан» из Вест-Индии. К сожалению, несчастья преследовали его. Несколько сильнейших штормов, и… да, груз сильно испорчен. Почти все отсырело и утеряно безвозвратно.

Сокрушенно качая головой, он присел на единственный стул у деревянного стола и грязным платком стал отирать пот со лба, сдвинув парик на затылок. Его высокий лоб, покрытый длинными бороздами морщин, светился глубокими залысинами над густыми белыми бровями. Удивительно молодые синие глаза лихорадочно блестели, освещая худое лицо, обтянутое желтоватым пергаментом кожи.

Сэр Томас, поглощенный своими размышлениями, не замечал пристального изучающего взгляда Корки, необыкновенно спокойного на фоне взволнованного гостя.

– Почему вы не сказали мне про исключение из Академии? – Корки задал свой вопрос, застав врасплох пожилого человека, и вынужден был ждать ответа довольно продолжительное время, пока собеседник соберется с мыслями.

– Ты не спрашивал, мальчик мой. Да и не пристало досаждать подробностями жизни… молодым. Итак, о деле. Все, что мне удалось спасти, – в этом пакете. Только-только хватит на одну дозу. Надеюсь, что хватит. Так что второй попытки не будет, применять в крайнем случае – у самой виселицы.

– Судьба, – задумчиво протянул Корки, выслушав учителя. – План остается прежний. За одним исключением. Вам в карете помогать будет мой слуга. Я пришлю его к вам за инструкциями.

– Э-э-э… понятно, – озадаченно кивнул сэр Томас. – Ваша милость будет отсутствовать в городе?

– Наша милость, вполне вероятно, будет занята. Не беспокойтесь, мистер Ролли смышленый и ловкий малый.

– Давайте обсудим все это за кружкой доброго эля! Возможно, мне удастся убедить вас лично присутствовать при этом интересном эксперименте…

– Увы, друг мой. Постояльцам сего уважаемого заведения никак невозможно наслаждаться свободой передвижения, даже ввиду крайней необходимости освежиться столь заманчивой жидкостью. – Корки развел руками.

– Постояльцам? – Помотав головой в надежде, что проблемы со слухом оставят его, сэр Томас непонимающе воззрился на молодого человека.

– Я нахожусь здесь в качестве арестованного и по этой причине несколько ограничен в исполнении насущных нужд.