Текст книги "Поражение Запада"

Путин – не Сталин

Опять же, все эти данные были доступны, они показали силу и приспособляемость российской экономики. Главное, повторяю, не в том, чтобы отметить эти сильные стороны, а задать себе вопрос: почему западные официальные лица эту реальность не заметили?

Их представление о нынешней России, о стране, в которой правит «чудовищный» Путин и населенной глупыми россиянами, возвращает нас к Сталину. Все это было истолковано как возвращение России к ее предполагаемой большевистской сущности. Но, помимо превосходной книги Дэвида Тертри, в распоряжении специализированных аналитиков и комментаторов были работы и Владимира Шляпентоха.

Шляпентох (1926–2015) родился в советском Киеве. Он был одним из основоположников эмпирической социологии в брежневскую эпоху. Столкнувшись с антисемитизмом загнивающего советизма, Шляпентох эмигрировал в Соединенные Штаты в 1979 году, продолжая там работать над проблемами России, Соединенных Штатов и вопросами общей социологии. Его книга Freedom, Repression, and Private Property in Russia была опубликована в 2013 году в издательстве Cambridge University Press, которое вряд ли можно назвать маргинальным или внесистемным. Эта книга предлагает детальный и весьма компетентный (и враждебно настроенный по отношению к Путину) взгляд человека, жившего в брежневской России и изучавшего путинскую Россию, став гражданином США. Когда это читаешь, становится легко определить путинский режим не как проявление власти монстра инопланетянина, подчиняющего пассивный и серый народ, а как понятное явление, вписывающееся в общую историю России и в то же время имеющего определенные особенности.

Разумеется, государственный аппарат сохраняет центральную роль. Как, впрочем, может быть иначе, учитывая важность энергетических ресурсов? Только государственная власть может контролировать такую компанию, как «Газпром». Конечно, КГБ, ставший ФСБ, из которого вышел Путин, продолжает играть жизненно важную роль. Разумеется, Россия не стала либеральной демократией. Со своей стороны, я склонен определять ее как авторитарную демократию, придавая каждому из этих двух терминов – «демократия», «авторитарный» – равный вес. Демократия потому, что, хотя выборы немного сфальсифицированы, опросы общественного мнения – и это никем не оспаривается – показывают нам, что поддержка режима неизменна как во время войны, так и в мирное время. Авторитарный, потому что, вероятно, режим в вопросе уважения прав меньшинств не соответствует критериям, присущим либеральной демократии. Всем думать в унисон, очевидно, характеризует режим, что влечет за собой ограничение свободы СМИ и различных групп гражданского общества.

Но режим Путина особенно примечателен несколькими чертами, сами по себе они свидетельствуют о радикальном разрыве с авторитаризмом советского типа. Прежде всего, как напомнил Джеймс Гэлбрейт, внутренняя приверженность рыночной экономике, несмотря на центральную роль, которую играет государство. Эта привязанность вполне понятна тем, кто пережил грандиозный провал госплановской экономики. С другой стороны, хотя Путин фактически отстранил от власти высшую элиту Москвы и Санкт-Петербурга, он уделяет особенное внимание требованиям рабочих и постоянно стремится заручиться поддержкой народных масс своего режима. Я полагаю, что последняя черта в наши дни осуждается на Западе в целом, где в принципе презирают людей, от которых может исходить только… «популизм».

Один важный момент должен был сосредоточить внимание западных аналитиков на новизне исторического объекта, который они обсуждают: непоколебимая приверженность Путина свободе передвижения. Под его властью россияне имеют возможность выехать из России, и они сохраняют это право даже в военное время. Здесь мы сталкиваемся с одной из характеристик либеральной демократии: полной свободой выезда из страны. Это признак режима, который по-своему уверен в себе или считает, что можно быть уверенным.

Последнее новшество, очень знакомое для еврея Шляпентоха, вынужденного из-за этого бежать из СССР: полное отсутствие антисемитизма, которое должно нас радовать, подтверждая, что российский режим и российское общество ощущают уверенность в себе. Традиционно, когда российские лидеры сталкивались с трудностями и пытались восстановить свою власть, они часто использовали антисемитизм. Шляпентох напоминает, как при Сталине, а затем с 1968 года СССР использовал антисемитизм. По этой причине евреи массово уехали, как только после краха системы у них появилась такая возможность.

Приписывать Путину эти две уникальные и положительные черты – свободу передвижения и отсутствие антисемитизма – было, видимо, невыносимо для западных журналистов и политиков. Хотя они должны были, по крайней мере, навести их на мысль о чувстве самоуверенности строя, о его стабильности. Априорная вера в хрупкость режима, которому угрожали средние классы, обманула их и продолжает вводить в заблуждение. Это подтвердилось, когда 24 июня 2023 года западные комментаторы напрасно возлагали свои надежды на мятеж Евгения Пригожина, главы ЧВК «Вагнер». Ослепленность Запада не менее стабильна и уверена в себе, чем российский режим и общество.

Российских инженеров больше, чем американских

Стабилизированное общество, функционирующая экономика: должны ли мы прекратить анализ на этом этапе? Достаточно ли его уже для того, чтобы понять, насколько эффективны россияне в ходе самой войны? Накануне вторжения в Украину, напомню, Россия, включая Беларусь, составляла всего 3,3 % ВВП Запада. Как эти 3,3 % смогли удержать и произвести больше вооружения, чем противник? Почему российские ракеты, которые, как ожидалось, исчезнут из-за истощения запасов, продолжают падать на Украину и ее армию? Как могло развиться массовое производство военных беспилотников с начала войны, после того как российские военные обнаружили свою слабость в этой области?

Когда мы будем говорить о Соединенных Штатах, я покажу в значительной степени вымышленный характер их ВВП, в котором регистрируются в том числе особые виды деятельности, и при этом не совсем понятно, следует ли их квалифицировать как бесполезные или виртуальные. Пока давайте просто скажем, что ВВП России в большей степени представляет собой производство материальных благ, чем плохо определенные виды деятельности.

Давайте пойдем дальше, углубимся в социологические аспекты экономически активного населения, потому что лучше и шире, чем ВВП, экономика – это рабочая сила с ее различными уровнями образования и типами навыков. Однако что принципиально отличает российскую экономику от экономики США, так это то, что среди людей с высшим образованием гораздо большая доля тех, кто выбирает инженерное образование: в 2020 году их было 23,4 % по сравнению с 7,2 % в Соединенных Штатах.

Россия в этом не одинока, и мы быстро поймем, что эта цифра показательна, если уточним, что в Японии обучается 18,5 % студентов-инженеров, а в Германии, чьи промышленные показатели нас восхищают, их 24,2 %. Франция на уровне 14,1 %, из которых следует вычесть всех тех выпускников, кто направится делать карьеру в банковский сектор и в «финансовый инжиниринг»[19]19
  Данные Организации экономического сотрудничества и развития.


[Закрыть].

Что представляют собой эти 23,4 % россиян в количественном выражении по сравнению с 7,2 % американцев? Давайте сравним эти проценты с населением обеих стран. В России тогда проживало 146 млн человек, в Соединенных Штатах – 330 млн. Давид против Голиафа. Об этом забывают из-за площади российской территории, но в демографическом плане борьба асимметрична. Соединенные Штаты сами по себе и без своих союзников огромны. Россия едва ли более населена, чем Япония, и поэтому ее население можно было бы без особых усилий сосредоточить на узком Японском архипелаге.

Возьмем число людей в возрасте от 20 до 34 лет в обеих странах: 21,5 млн в России (в 2020 году) и 46,8 млн в Соединенных Штатах. Здесь мы обнаруживаем общий дисбаланс. С другой стороны, и хотя в России и в Соединенных Штатах высшее образование определяется не совсем одинаково, давайте подсчитаем, что в этих двух странах 40 % группы имеют высшее образование. Теперь мы можем приступить к важному расчету. В Соединенных Штатах 7,2 % из 40 % из 46,8 млн человек дают 1,35 млн инженеров. В России 23,4 % из 40 % от 21,5 млн дают 2 млн. Несмотря на непропорциональную численность населения, России удается подготовить значительно больше инженеров, чем Соединенным Штатам.

Я осознаю упрощенный характер данного расчета, не учитывающего тот факт, что Соединенные Штаты ввозят инженеров и, в более общем плане, значительную часть своего научного сообщества, которые часто китайского и индийского происхождения. Тем не менее мы можем понять, как российский Давид сумел справиться с американским Голиафом в промышленном и технологическом, а следовательно, и в военном отношении.

Средний класс и антропологические реалии

При рассмотрении западных социологических и политических работ 1840–1980-х годов становится ясно, что рабочий класс был центральным вопросом; проблемный класс, от поведения которого зависели порядок или хаос, стабильность или революция. На него надеялись или он отпугивал, в зависимости от точки зрения. Сегодня в нашем глобализованном мире, когда основные задачи наших рабочих классов были перенесены в Азию, именно средние классы привлекают внимание социологов и политиков, и эта книга, кстати, не является исключением из правила; мы надеемся на них, когда они растут, и беспокоимся о них, когда они истощаются. Марксизм ожидал революции, исходящей от пролетариата. Неолиберализм ждет от подъема среднего класса – российского, китайского, иранского – падения режимов, сопротивляющихся западному порядку. Начиная с урока Аристотеля (я напомнил об этом в Предисловии), на Западе принято считать, что без господствующего среднего класса общество не может быть сбалансированным, демократическим, либеральным. И действительно, в последние десятилетия наблюдается связь между появлением образованных средних классов и развитием либеральных и даже либертарианских тенденций. Но является ли классовая структура, определенная в экономических или образовательных терминах, единственным фактором успеха или неудачи либеральной демократии?

Давайте посмотрим на российский средний класс. Можем ли мы представить, что он когда-нибудь свергнет авторитарный путинский режим?

В конце концов, именно созревание определенного типа среднего класса привело к краху коммунизма. В 1976 году в своей книге «Окончательное падение. Эссе о распаде советской сферы» я оценил экономическую несостоятельность системы и предсказал ее упадок, основываясь на наблюдаемом росте младенческой смертности. Однако инициирующим фактором падения, как мне сейчас кажется, был не экономический паралич системы, а, скорее, появление обученного в ВУЗах среднего класса.

Но что представлял собой советский коммунизм? Первая стадия массовой грамотности. Мы можем эмпирически связать распространение первичного демократического темперамента в различных формах, либеральных или авторитарных, эгалитарных или неравноправных, в зависимости от антропологических структур каждой страны, с преодолением порога в 50 % грамотных мужчин. В англо-американском мире этот переход породил чистый либерализм в XVII и XVIII веках, во Франции – эгалитарный либерализм начиная с XVIII века, в Германии – социал-демократию и нацизм в XIX и XX веках, в России – коммунизм. Аналогичным образом впоследствии поступление в ВУЗы 20–25 % молодежи в каждом поколении привело к разрушению этих основных идеологий, связанных со стадией массовой грамотности. Происходит новая стратификация общества; отношение к письменному тексту и идеологии становится более критическим, слово Божье, заклинания фюрера, указания партии или даже партий перестают быть трансцендентными. Россия достигла этого порога в период с 1985 по 1990 год (в США это было примерно в 1965 году; мы еще вернемся к этому).

Таким образом, мы действительно наблюдаем параллелизм между появлением средних классов с высшим образованием и крахом коммунизма. Но это было три или четыре десятилетия назад. Путинский режим возник в результате данного кризиса, он пришел на смену коммунизму после фазы анархии (а не либерализма) 1990-х годов.

Запад мечтает о средних классах двойного назначения, которые свергли бы Путина, после того как они «свергли» коммунизм. Отсюда их неоднократные обращения к передовому среднему классу крупных российских городов. Эта надежда не является полностью абсурдной. Совершенно верно, что именно в образованных и высших классах Москвы и Санкт-Петербурга проживает наибольшее количество россиян, враждебно настроенных по отношению к Владимиру Путину. Более того, именно те же классы и те же города поддерживали Бориса Ельцина, разрушителя СССР, этого любимца либеральных реформаторов российской экономики, приехавших из Америки в начале 1990-х годов. Исследования Александра Лаца по географии выборов показывают, что действительно партии, оппозиционные Путину, наиболее сильны в самых богатых районах крупных городов, где сосредоточено наиболее образованное население[20]20
  Dissonance. Journal d’un Frussien (Диссонанс. Дневник Фрусского), https://alexandrelatsa.ru.


[Закрыть].

Можно было бы даже попытаться построить социально-политическую модель, которая противопоставила бы Россию Западу, подчеркивая различную классовую направленность. С одной стороны, российский строй, который опирался бы на низовые классы наряду с сокращением роли средних классов. С другой стороны, западная система, в которой высшим средним классам в союзе с центральными средними классами удалось бы маргинализировать низовые слои населения[21]21
  Это ошибка, которую я допустил в своей колонке для журнала Marianne от 20 апреля 2023 года «Макронизм и путинизм, социологический сравнительный анализ».


[Закрыть]. Но такое представление не объясняет, что́ отличает российские средние классы от их западных аналогов. Хотя российские средние классы, безусловно, немного более либеральны, чем остальная часть населения, они далеко не во всем похожи на западные средние классы. Тот факт, что они производят гораздо больше инженеров, уже показал нам это. Их различие коренится в особой антропологической подкорке, которая, кстати, является одним из элементов объяснения устойчивости России в противостоянии с Западом.

В 1983 году я выдвинул гипотезу о связи между коммунизмом и крестьянской семьей-общиной, какую можно наблюдать не только в России, но и в Китае, Сербии, Вьетнаме, Латвии, Эстонии или во внутренних районах Финляндии[22]22
  См. Emmanuel Todd, La Troisième Planète. Structures familiales et systèmes idéologiques (Третья планета. Семейные структуры и идеологические системы), Seuil, 1983.


[Закрыть]. Этот семейный, патрилинейный тип, объединяющий отца и его женатых сыновей на ферме, передавал ценности авторитарности (власть отца над сыновьями) и равенства (между братьями). В России этот тип появился достаточно недавно, затрагивая крестьянство только на рубеже XVI и XVII веков, в то же самое время, что и крепостное право. Он пока не сильно понизил статус женщин, как, например, в Китае. Патрилинейный принцип сегодня символически увековечен в России системой фамилии, имени и отчества. Владимир Владимирович (сын Владимира) Путин; Сергей Викторович (сын Виктора) Лавров. Во Франции это привело бы к рождению Эммануэля сына Жан-Мишеля Макрона, или Марин, дочери Жан-Мари Ле Пен. Эта система является общей для всех социальных классов и распространяется на людей нерусского происхождения. Председателя Центрального Банка России, родившуюся в татарской семье, зовут Эльвира Сахипзадовна Набиуллина.

Коммунизм возник не из плодотворного мозга Ленина, прежде чем был установлен активным меньшинством; он появился в результате распада традиционной крестьянской семьи. Отмена крепостного права в 1861 году, урбанизация и грамотность освободили человека от удушающей общинной семьи. Но освобожденный индивид оказался совершенно дезориентированным, он искал в партии, в централизованной экономике, в КГБ замену отцовской власти. Можно сказать, что КГБ был в определенном смысле институтом, наиболее близким к традиционной семье, потому что лично занимался людьми, причем пристально.

Учитывая эту общественную естественнообразность коммунизма в российской истории, было маловероятно, что после его краха на территориях между Москвой и Владивостоком возникнет альтернативная либеральная демократия западного типа. Ценности авторитарности и равенства, наблюдавшиеся в семье, а затем и во всей общественной жизни в советское время, не могли исчезнуть всего за несколько лет. Данное предположение кажется мне разумным и реалистичным. Но я добавлю, что оно банально.

Слепота к разнообразию мира

Мы должны помнить, что существование специфического русского общественного темперамента, сторонящегося политики, но способного влиять на нее, давно широко признано в Западной Европе. Возьмем великолепную работу Анатоля Леруа-Болье «Империя царей и русские», первое издание которой вышло в 1881 году, а третье, дополненное, в 1890 году. Он писал:

«На фабрике, как и в деревне, мужик проявляет себя малоиндивидуалистично; его личность охотно растворяется в обществе; он боится одиночества, ему необходимо чувствовать себя единым целым со своими собратьями, быть с ними единым целым. Большая патриархальная семья под властью отца или старейшины, деревенские общины под властью мира заранее приучили его к совместной жизни, следовательно, к объединению. Как только мужик приступает к какой-либо работе, особенно как только он покидает свою деревню, он объединяется в артель. Так случается, в частности, с большинством рабочих крестьянского происхождения на крупных фабриках. Они знают силу объединения и образуют между собой временные артели, которые вдали от своей избы и деревни служат им местом жительства и семьей. Артель – их убежище и опора во время ссылки на фабричную работу; благодаря артели они чувствуют себя менее изолированными и обездоленными. Артель с ее коммунистическими тенденциями и солидарной практикой является стихийной, национальной формой объединения»[23]23
  Anatole Leroy-Beaulieu, L’Empire des tsars et les Russes (Империя царей и русские), Robert Laffont, «Bouquins», 1991, p. 445.


[Закрыть].

Мы уже в 1890 году сталкиваемся со словом «коммунист» по отношению к российскому народу. То, что можно было представить во Франции первой половины Третьей республики (1870–1940), невозможно вообразить в наши дни. Когда примерно в то же время, в 1892 году, мы знали, вступая в союз с Россией, что наш партнер – царская империя, страна с общинным, если не сказать коммунистическим характером.

Рискуя удивить еще больше, я напомню, что Америка Эйзенхауэра осознавала российскую (русскую) специфику. Американская антропология в области культуры была привлечена к работе над российской (русской) культурой. Прежде всего напомним две книги: Soviet Attitudes Toward Authority Маргареты Мид (1951)[24]24
  Margaret Mead, Soviet Attitudes Toward Authority. An Interdisciplinary Approach to Problems of Soviet Character (Советское отношение к власти. Междисциплинарный подход к проблемам советского характера), Rand Corporation, 1951.


[Закрыть] и The People of Great Russia Джеффри Горера и Джона Рикмана (1949)[25]25
  Geoffrey Gorer et John Rickman, The People of Great Russia. A Psychological Study (Народ Великой России. Психологическое исследование), London, The Cresset Press, 1949.


[Закрыть]. Горер был британцем, но учеником М. Мид. Сошлемся также, из-за особенно запоминающегося названия, на The Impact of Russian Culture on Soviet Communism Динко Томашича (1953)[26]26
  Dinko Tomasic, The Impact of Russian Culture on Soviet Communism (Влияние русской культуры на советский коммунизм), Glencoe, The Free Press, 1953.


[Закрыть]. Прекрасная статья 1953 года Culture and World View: A Method or Analysis Applied to Rural Russia (Культура и мировоззрение: метод или анализ, примененный к сельской России), опубликованная в журнале «Американский антрополог», дает весьма четкое описание русской общинной семьи и украинской нуклеарной семьи. Я воспользуюсь этой статьей в следующей главе, чтобы изложить, что отличает Малую от Великой России. В разгар холодной войны Америка проявляла интерес к своему противнику и, в более широком плане, не отказывала себе в том, чтобы искать в культурных недрах наций источник их отсталости (в Италии)[27]27
  Edward Banfield, The Moral Basis of a Backward Society (Нравственные основы отсталого общества), Glencoe, The Free Press, 1958.


[Закрыть] или их авторитарных причуд (в Германии или Японии)[28]28
  Bertram Schaffner, Fatherland. A Study of Authoritarianism in the German Family (Отечество. Исследование авторитаризма в немецкой семье), Columbia University Press, 1948 и Ruth Benedict, The Chrysanthemum and the Sword (Хризантема и меч), Boston, Houghton Mifflin, 1946.


[Закрыть].

В то время в умах царила идея, что мир неоднороден. Кульминацией этого положения явился ставший культовым (и часто критикуемый) текст Руты Бенедикт The Chrysanthemum and the Sword, написанный в 1944–1945 годах по просьбе Пентагона на основе интервью с японскими военнопленными. Нужно было понять менталитет врага, чтобы подготовиться к оккупации страны. Эта работа помогла осознать, что японцы – другие и императора нужно оставить на троне. Таким образом, в строившейся американской глобальной системе существовала допустимость разнообразия, основанная на сформированном школой разумной антропологии плюралистическом американском характере.

Я убежден, что одна из причин, по которой холодная война не переросла в настоящую, заключается в том, что, хотя американские лидеры на сознательном уровне считали себя защитниками свободы «в целом», в противостоянии с коммунизмом «в целом», они чувствовали, что существует российская специфика и коммунистическая угроза не являлась такой уж «универсальной». Можно было считать Джорджа Кеннана, изобретателя концепции сдерживания, кем угодно, но не слепым антикоммунистом: он говорил по-русски, знал и любил русскую культуру. Стратегия, которую он разработал, была направлена на предотвращение вооруженного противостояния. До глубокой старости (он умер в 2005 году в возрасте 101 года) Кеннан не переставал возмущаться тем, как она была искажена, во Вьетнаме или Рейганом. Одно из его последних публичных заявлений в 1997 году предостерегало нас от расширения НАТО на Восток[29]29
  См. статью о Кеннане в Smithsonian Magazine от 30 сентября 2016 г. George Kennan’s Love of Russia Inspired His Legendary “Containment” Strategy («Любовь Джорджа Кеннана к России вдохновила его легендарную стратегию «сдерживания»).


[Закрыть].

Конечно, Соединенные Штаты также пережили маккартизм, универсальную (всеобъемлющую) паранойю, от которой Кеннана тошнило. Но вспышка была краткой и ограниченной. Чтобы нетерпимость проявилась во всей своей красе, нужно было дождаться неоконсерваторов, этих триумфалистичных наследников маккартизма.

Именно война во Вьетнаме, на мой взгляд, стала датой абсолютной универсализации коммунистической угрозы американским руководством. Уолт Ростоу (1916–2003), советник по национальной безопасности при администрациях Кеннеди и Джонсона, был одним из инициаторов этого интеллектуального упадка в своей книге «Стадии экономического роста: Некоммунистический манифест, 1960». В этой книге есть одна очень правильная идея и одна – ошибочная. Очень правильная идея заключается в том, что все страны в процессе своего развития переживают опасную фазу, во время которой может возникнуть политический кризис. Ростоу связывает это с экономическим развитием, я же приписываю это грамотности. Затем появляется ошибочная идея. Было бы достаточно вмешаться, чтобы предотвратить политический кризис и позволить стране (благодаря американским военным) напрямую перерасти в либеральную демократию. Ростоу был одним из «ястребов войны» во Вьетнаме, и идея, лежавшая в основе его работ, состояла, очевидно, в том, что коммунизм может распространиться повсюду.

Вьетнам, страна общинной семьи, имел предрасположенность к коммунизму, который, таким образом, восторжествовал там, несмотря на вмешательство США. Камбоджа, где существовала архаичная нуклеарная семейная система, но которая была близка к Вьетнаму, стала также зоной военных действий, и они вылились в геноцид красных кхмеров. Тем не менее коммунизм, подлинный или мнимый, не продвинулся дальше ни в Малайзии, ни в Таиланде, странах с нуклеарной семьей.

Нынешнее отношение к России, выражавшееся в неспособности воспринимать путинский режим иначе чем в общих чертах, как и отказ принять во внимание существование русской культуры, которая могла бы его объяснить, является следствием постепенного изменения западного подхода, начиная с 1960-х годов. Исчезновение наших навыков воспринимать многообразие мира лишает нас реалистичного взгляда на Россию.

Было очевидно, что посткоммунистическая Россия сохранит общинные черты, несмотря на переход к рыночной экономике. Одной из этих черт будет существование более сильного государства, чем где-либо еще. Другой чертой станет отношение этого государства к различным классам общества, отличное от существующего в странах Запада. Следующей чертой будет признание в той или иной степени во всех классах общества, – более сильное в народных кругах, смешанное в средних классах, – определенной формы авторитаризма и стремления к социальной однородности.

Мы также должны понимать, что то, что составило прочность России и позволило ей сохранить свой суверенитет в глобализованной системе, – это ее способность предотвращать развитие абсолютного индивидуализма (никаких оценочных суждений в этом выводе нет, я говорю здесь языком американского антрополога 1950-х годов). В России сохранилось достаточно общинных ценностей – авторитарных и эгалитарных – для того, чтобы в ней остался идеал компактной нации и возродилась особая форма патриотизма.