Текст книги "Неуловимый Сапожок"

ГЛАВА XXXIV
ВЕЧЕРНЯ

На старый форт Гейоль опустилась тишина. Шум толпы, уже совершенно забывшей о всех своих страхах, доносился теперь издалека, словно рокот далекой бури, периодически прерываемый короткими вскриками, визгом, пением труб и барабанными трелями.

В комнате, где всего несколько минут назад царило гнетущее напряжение, где полыхали эмоции и тревожно бились сердца, где разыгралась великая драма мести и ненависти, страсти и любви, теперь наступила полная тишина.

Солдат не было; одни пустились в погоню, другие умчались с Колло д'Эрбуа, третьи пошли провожать священника в церковь.

Изнуренный нервным ожиданием, внезапным торжеством и весьма смутно понимая, что происходит вокруг, Шовелен сидел тем не менее совершенно довольный и счастливый.

Он наконец-то дождался того момента, когда мог увидеть своего врага полностью раздавленным и уничтоженным. Ему теперь не было никакого дела до того, что происходит с Маргаритой и сэром Перси Блейкни. Скорее всего, англичанин выпрыгнул в окно или же убежал через дверь – он теперь заинтересован в том, чтобы как можно скорее убраться из этого города вместе с женой. Сейчас прозвонят к вечерне, ворота везде будут открыты, порт будет свободен и…

А Колло уже в миле от Булони и на милю ближе к Парижу…

Какой смысл теперь беспокоиться об этом ничтожном придорожном цветочке, об этом опороченном и оставленном в дураках Сапожке Принцессы?..

Шовелен дремал, погрузившись в некое подобие тупого оцепенения, сковавшего его со всей силой изнурительной усталости, накопившейся за последние четыре дня. Бывший посол совершенно потерял ощущение пространства и времени. Вдруг его внимание привлек неожиданный легкий шум: кто-то тихо ходил по комнате.

Он стал внимательно вглядываться в темноту, но никак не мог ничего разглядеть. Тогда Шовелен встал и подошел к двери. Она была все еще открыта. Неподалеку за ней висела масляная лампа, тускло освещавшая коридор. Он взял ее и вернулся в комнату. В это время до его слуха долетели первые удары маленького церковного колокола, звонящего к вечерне. Дипломат шагнул в комнату, подняв высоко над головой лампу, ее слабый свет выхватил из темноты великолепную фигуру сэра Перси.

Последний, приятно улыбаясь, легко и небрежно поклонился; в руках у него была шпага, изготовленная некогда в Толедо для некоего Лоренцо Ченчи. Шовелен же совершенно забыл, где оставил ее неразлучную подружку.

– По-моему, как раз настал тот самый день и час, – с присущей ему придворной грацией произнес сэр Перси, – когда мы с вами должны наконец-то скрестить шпаги. Если не ошибаюсь, южный вал здесь совсем рядом. Вы пойдете первым, а я следом, сэр?

Неожиданно столкнувшись с такой отчаянной наглостью, Шовелен ощутил в своем сердце леденящий ужас. Щеки его побелели, рука, держащая лампу, дрогнула, и он до боли закусил губу. Сэр Перси стоял перед ним, продолжая улыбаться и указывая приглашающим жестом в направлении южного вала.

От церкви Сен-Жозеф вновь долетел легкий звон колокола, отбивающего вторую молитву.

Невероятным усилием воли Шовелен попытался взять себя в руки и стряхнуть странное оцепенение, сковавшее его при новом столкновении с этим человеком. Он достаточно спокойно подошел к столу и поставил на него лампу. В его мозгу стали мелькать последние воспоминания – письмо… Колло, летящий к Парижу!

Ему теперь нечего было бояться, кроме смерти от руки этого ужасного авантюриста, превратившегося в конце концов в своем унижении и ничтожестве в простого убийцу.

– Оставьте все эти глупости, сэр Перси, – просто ответил он. – Вы же прекрасно знаете, что я никогда и не собирался сражаться с вами этими отравленными клинками…

– Конечно, знаю, месье Шовелен… А вот знаете ли вы о том, что у меня есть огромнейшее желание убить вас, как собаку, едва лишь вы двинетесь с места!

И, отбросив шпагу, в одном из тех импульсивных неконтролируемых порывов он бросился к Шовелену, накрыв, словно гигант, его маленькую тщедушную фигурку, и… остановился на мгновение, ощутив всю ничтожность и беззащитность своего ненавистного противника. В это мгновение Шовелен забыл даже о страхе.

– Если вы убьете меня теперь, сэр Перси, – сказал он спокойно, с ненавистью разглядывая стоящего перед ним человека, – вам все равно уже не удастся уничтожить письмо, которое в данный момент находится на пути в Париж.

Как он и предполагал, после его слов сэр Перси переменил поведение. Злость исчезла с красивого лица, черты разгладились, а огонь мести в ленивых синих глазах растворился без остатка. И в следующий момент по всему старому форту прокатилось эхо веселого громкого хохота.

– Ну, месье Шуберлен! Это дивно… чертовски дивно! Понимаете ли вы это, мой д'рагой?.. Кукушкина мать, да это же самая великолепная шутка из всех, что я слышал в последнее время! Месье думает… Черт! Да я подохну от смеха… Месье полагает… что это чертово письмо, которое везут в Париж… что английский джентльмен в короткой схватке позволит отнять у себя письмо…

– Сэр Перси… – судорожно произнес Шовелен, ощутив ужас от странной мысли, мелькнувшей в его мозгу.

– Сэр, вы удивлены? – спросил сэр Перси и, вытащив из глубокого кармана своего элегантного плаща скомканный пергамент, сунул его прямо в нос Шовелену. – вот, вот оно, это письмо, которое я писал, сидя за этим столом, и тянул из вас жилы, и дурачил вас всех… Но, клянусь дохлой рыбой, вы оказались намного большим идиотом, чем я предполагал ранее. Как вы могли подумать, что эта бумага годится еще для чего-нибудь, кроме того, чтобы нахлестать вас теперь по щекам? – После чего он быстрым и резким движением действительно ударил Шовелена листком по лицу.

– Да, вам весьма приятно будет узнать, если вы еще не знаете этого, – учтиво добавил он, – что именно за письмо ваш друг гражданин Колло с такой горячей поспешностью везет теперь Робеспьеру… Оно совсем маленькое, и в стихах… Я сам написал его, сидя у себя наверху, когда вам казалось, что я храплю, насосавшись бренди… Но бренди можно вылить и за окно… Или вы и в самом деле решили, что я все это выпил? Но, как вы помните, я ведь даже сказал вам, что не настолько пьян, как вам кажется… Итак, письмо написано по-английски… Оно гласит:

 
Сами ищем там и тут,
И французы не найдут.
Кто он? Дьявол или Бог,
Чертов этот Сапожок?
 

Неплохой стишок я сочинил, не так ли, месье? Я думаю, он доставит огромное удовольствие вашему другу и начальнику, гражданину Робеспьеру. Особенно если его хорошо переведут… Ваш коллега гражданин Колло сейчас находится на пути в Париж… Да, да, месье, вы верно напомнили мне, именно сейчас… Зачем же я буду убивать вас? Господь пока еще не лишил меня чувства юмора.

Пока он говорил это, на Сен-Жозеф уже закончили отбивать третью молитву. С форта и со старого шато донеслись пушечные выстрелы.

В Булони настал час открытия ворот, всеобщей амнистии и освобождения порта.

Шовелен побагровел от бессильного гнева, страха и позора. Он было рванулся к двери в слепой надежде позвать на помощь, однако сэр Перси уже достаточно наигрался. Время не стояло на месте, мог вернуться Эбер со своей охраной; пора было подумать и о собственной безопасности. Стремительно, словно пантера на охоте, сэр Перси преградил путь своему врагу, схватил его и втолкнул обратно в комнату. На полу валялись приготовленные Эбером кляп и веревка, которые тот бросил, перед тем как отправиться в церковь со старым аббатом. Ловкими и сильными руками Блейкни очень быстро превратил Шовелена в беспомощную и молчаливую мумию. Бывший посол, после изнурительного напряжения последних четырех дней придя к такому страшному результату, совершенно потерял и физические, и духовные силы, в то время как Блейкни, могущественный, сильный и бесконечно невозмутимый, был свеж и душой, и телом. Закончив обдумывать свои действия в этой партии и все подготовив, он спокойно проспал полдня, после чего так же спокойно и четко проделал свои ходы.

Убедившись, что веревка завязана прочно и кляп надежен, он уверенно поднял на руки беспомощное тело и перенес его в ту комнату, где Маргарита томилась последнюю часть дня. Положив врага на кушетку, сэр Перси посмотрел на него с презрением и состраданием одновременно. Свет лампы из соседней комнаты падал прямо на неподвижно лежащего Шовелена. Казалось, он и вовсе лишился сознания, поскольку глаза его были закрыты, однако его крепко связанные руки то и дело судорожно вздрагивали.

Сэр Перси, добродушно пожав плечами, уже хотел было выйти, но, вспомнив о чем-то, вернулся, достал из жилетного кармана листок бумаги и вложил его в дрожащие пальцы своей жертвы. На листке было запечатлено все то же четверостишие, которое через двадцать четыре часа будет доставлено Робеспьеру.

Затем Блейкни решительно вышел из комнаты.

ГЛАВА XXXV
МАРГАРИТА

Когда сэр Перси вернулся, леди Блейкни стояла около стола, одной рукой опираясь на спинку стула; вся ее фигура застыла в напряженном мучительном ожидании.

В эти решающие мгновения, когда его драгоценная жизнь была поставлена на карту, она ни на мгновение не потеряла присутствия духа и мужества. А в тот момент, когда он схватил подсвечники, каким-то шестым чувством вдруг поняла, что именно он собирается сделать и чего он ждет теперь от нее.

Как только комната погрузилась во тьму, Маргарита силой удержала себя, чтобы не сделать ни малейшего движения; услышав возню, она совсем успокоилась, поскольку не сомневалась, что он ни за что не позволит им вырвать из своих рук такой оскорбительный документ. Когда же наступило всеобщее замешательство, когда все солдаты рассеялись кто куда, а комната опустела и Шовелен остался один, она тихонько затаилась в самом темном углу комнаты, боясь даже дышать, и ждала от него знака.

Она не могла его видеть, но постоянно чувствовала его присутствие где-то рядом и знала, что он ее мысленно просит ждать… И она тихо следила за каждым шорохом, в любое мгновение готовая броситься на его зов и помочь или же сколько угодно оставаться неподвижной и ждать…

И лишь только после того, как беспомощное тело ее врага было убрано из комнаты, она покинула темный угол; свет лампы освещал ее золотистые волосы, нежный румянец щек и пляшущее в ее торжествующих глазах пламя любви.

Именно такой он и увидел ее, вернувшись, и на мгновение застыл в дверях – радость видеть ее вдруг оказалась настолько сильной, что он не сразу смог даже двинуться к ней навстречу. Он сразу же забыл о всех перенесенных мучениях, унижениях, о все еще грозящей опасности, он помнил теперь лишь о том, что она его любит, а он боготворит ее.

И в следующее мгновение Маргарита уже упала в его объятия. Вокруг все было тихо, только в дверях на валу мягко шелестел дождь да откуда-то издалека доносились музыка, крики и смех народного гуляния.

Вдруг под окном раздался крик морской чайки. Перси и Маргарита пришли в себя. И вновь страстного любовника сменил человек действия.

– Если не ошибаюсь, это Тони, – быстро сказал он, заботливо поправляя несколько дрожащими от избытка чувств пальцами капюшон на ее голове.

– Лорд Тони? – эхом откликнулась она.

– О, здесь должны быть Гастингс и другие. Я велел им ждать нас, едва лишь все успокоится.

– Ты был настолько уверен в успехе, Перси? – удивленно спросила она.

– Абсолютно, – улыбнулся он ей в ответ.

Он подвел ее к окну и поднял на подоконник. Земля была близко, да и две пары крепких рук уже приготовились принять ее.

Сэр Перси выпрыгнул из окна следом, и небольшая компания спокойно направилась к воротам. Крепостные валы выглядели совершенно пустынными. Весельчаки были далеко отсюда, и лишь редкие случайные прохожие с узелками явно стремились воспользоваться предоставленной возможностью и поскорее покинуть этот город.

Небольшая компания продвигалась молча, сэр Перси держал жену за руку. Вскоре они поравнялись с группой солдат, которые неприкаянно торчали перед воротами.

– Ха! – воскликнул один из них. – А вот и англичанин!

– И черт с ним, – лениво отозвался другой. – Пусть катится в свою Англию.

Ворота Булони были распахнуты для всех с того самого момента, как с форта донеслись пушечные выстрелы. Всеобщая амнистия начала действовать, каждый мог идти куда ему заблагорассудится, и стража получила строжайшее распоряжение никого не обыскивать и всех пропускать.

И никто даже не подозревал о Том, что великий и грандиозный план уничтожения Сапожка Принцессы и его лиги полностью провалился, что Колло торопился доставить в Париж не что иное, как блистательную шутку, а тот, кто придумал и едва ли не довел до конца самую дьявольскую интригу, какую только можно было придумать для уничтожения врага, лежал теперь совершенно беспомощный, с кляпом во рту, потеряв всю свою неограниченную власть.

Таким образом компания, состоящая из сэра Перси, Маргариты, лорда Энтони Дьюхерста и милорда Гастингса, беспрепятственно покинула город. Уже за пределами его они встретили милорда Эверингама и сэра Филиппа Глайнда, забравших аббата Фуке из его старой церквушки и проводивших его за город, в то время как Франсуа и Фелисите со своей старой матерью уже ждали его под охраной остальных членов лиги.

– Мы все участвовали в этой процессии, разодетые во всевозможные одежды, до самой вечерни, – рассказывал лорд Тони Маргарите, пока их маленький отряд продвигался к порту. – Мы не знали точно, что и как будет происходить… Нам было известно лишь то, что мы должны появиться в час, на который назначена дуэль, неподалеку от ворот на южном валу… Кроме того, у нас были точные указания – в случае чего смешаться с толпой. Увидев, как Блейкни поднял подсвечники, мы сразу же догадались, что час настал, и каждый занял свой пост. Все было очень просто.

Молодой человек рассказывал это легко и весело, однако сквозь обычную шутливость проглядывал задорный энтузиазм и победная гордость за своего предводителя.

Чем дальше они уходили от города, тем все больше и больше встречали вокруг оживленных и возбужденных людей. Английский пакетбот уже собирался сниматься с якоря, и каждый мог совершенно спокойно ступить на его борт, не предъявляя никаких паспортов и разрешений. Так что людей, пожелавших отправиться в свободную страну, было очень много.

Неподалеку наготове стояли две лодки с «Полуденного сна», ожидая сэра Перси с его людьми и миледи, а также всех тех, кого они приведут с собой.

Вся компания молча заняла свои места, и, когда лодки оттолкнулись от берега, а моряки с яхты сэра Перси взялись за весла, старый аббат Фуке достал четки и зашептал молитвы.

Он принял свое счастливое избавление так же кротко и спокойно, как принял бы смерть. Но тем не менее чуткий, любящий слух Маргариты уловил в конце каждой молитвы просьбу, обращенную к Le Bon Dieu, – спасти и сохранить нашего английского избавителя.

……………………………………

Лишь однажды Маргарита вернулась к тому ужасному, ставшему теперь прошлым времени.

Они гуляли с мужем по прекрасным аллеям ричмондского парка. Вечерело, и воздух был наполнен тяжелыми запахами влажной земли, поздних роз и отцветающей резеды. Вложив дрожащие пальцы в его руку и подняв полные слез глаза, она взглянула на него и прошептала:

– Перси, простил ли ты?

– Что, д'рагая?

– Тот страшный вечер в Булони… Условие этого исчадия ада… Чудовищное «или-или»… Все это из-за меня… Я виновата…

– Нет, моя дорогая. Это я должен благодарить тебя…

– Благодарить?.. Меня?..

– О, – вздохнул он. И она вдруг увидела в уже начинавшей сгущаться темноте, как напряжено его лицо и каким безумным огнем желания горит его взгляд. – Если бы не тот вечер в Булони, если бы не та ужасная альтернатива, поставленная передо мной этим дьяволом, я, быть может, никогда бы не понял, как много на самом деле ты значишь для меня.

И даже одно лишь воспоминание обо всех печалях, унижениях и беспокойствах той ночи совершенно исказило его черты; голос задрожал, а кулаки инстинктивно сжались. Но Маргарита положила ему на грудь руки и тихо спросила:

– А теперь?..

Он с блаженством заключил ее в объятия и серьезно ответил:

– Теперь я знаю.