Текст книги "Неуловимый Сапожок"

ГЛАВА XV
ПРОЩАНИЕ

По мере приближения к террасе Маргарита все отчетливее различала шум, издаваемый группой людей, которые шли несколькими футами ниже того места, где находилась она. Вскоре она различила мерцание маленького фонарика, услышала приглушенные голоса и звук воды, плескавшейся о борт лодки.

И в то же время совсем рядом с ней прошел кто-то с охапкой плащей и чемоданами. Несмотря на густую тьму, Маргарита узнала Бениона, конфиденциального слугу мужа. Оставив всякие раздумья, она бросилась вдоль террасы к тому углу дома, в котором размещались апартаменты сэра Перси. Но, не успев сделать и нескольких шагов, она увидела его высокую фигуру, лениво прогуливающуюся по тропе, огибающей в этом месте дом.

Он был одет в длинный непромокаемый плащ, широко распахнутый и открывающий прекрасный серый костюм. Руки его, как обычно, покоились в карманах бриджей, а на голове была та самая шапо-бра, которую он предпочитал всем остальным. И прежде чем успела подумать о чем-то или сказать хотя бы слово, Маргарита оказалась в страстных крепких его объятиях и пыталась лишь увидеть в слабом полуночном свете движение лица и выражение глаз, склонившихся к ней так близко.

– Перси, ты не можешь уехать… Ты не можешь… – взмолилась она, почувствовав его сильные нежные руки, его губы, стремившиеся к ее глазам, к волосам, к рукам, вцепившимся в отчаянной агонии в плечи этого великана.

– Если бы ты действительно любил меня, Перси, ты бы остался!

Но он не мог вымолвить ни слова, казалось, его самообладание рухнет от одной лишь попытки сказать что-нибудь. Как она любила его, чувствуя страстность любовника, это дикое непокорное существо, вся фригидная куртуазность манер которого была лишь слабой картонной перегородкой. В страсти оживала его истинная настоящая натура, – как мало в нем оставалось от того элегантного совершенного денди, вынужденного держать свои эмоции в крепкой узде, все мысли, все желания, кроме тех, которые могли удивлять или просто были предназначены для общества.

И, чувствуя полную беспомощность перед его властью, Маргарита отдала ему свои губы, продолжая все же шептать:

– Ты не можешь уехать… ты не можешь… Зачем ты едешь?.. Это безумие, покидать меня… Я не могу отпустить тебя…

Она судорожно обвила руками его шею, голос ее дрожал сквозь едва сдерживаемые слезы, и, когда он отчаянно прошептал: «Не надо! Ради всего святого!» – она почувствовала, что любовь ее почти победила.

– Ради всего святого, я буду продолжать… Я буду продолжать умолять тебя. Перси! – шептала она. – О, любовь моя! Не оставляй меня!.. У нас было так мало времени насладиться счастьем… Наше счастье в таком неоплатном долгу перед нами… Не уезжай, Перси! Я так много хочу сказать тебе… Нет! Ты не сделаешь этого! Ты не сделаешь этого! – с неожиданным упорством сказала она. – Посмотри мне прямо в глаза, дорогой мой, неужели ты можешь оставить меня теперь?

Он ничего не сказал, но едва ли не грубо прикрыл рукой ее сверкающие от слез глаза, поднятые к нему в пламенной мольбе, пытаясь спасти себя от ее взгляда. Но она не могла не увидеть даже прикрытыми глазами, что на какое-то мгновение магия ее любви победила его несгибаемую мужественность.

Все человеческое, что было в нем, вся та слабость, что крылась в его сильной и отважной натуре, взывали к миру, к отдохновению, к наслаждению, к долгим летним дням, протекающим среди лени, в компании собак, лошадей и цветов, с думами лишь о гавоте на завтрашнем вечере и с единственным важным делом – пребыванием у ног возлюбленной.

И все эти мгновения, пока рука его закрывала ее глаза, ленивый беспечный фат лондонского высшего света вел отчаянный поединок с храбрым предводителем отважных авантюристов, и яростным союзником слабой части его натуры в этом поединке была его собственная любовь к жене. Весь кошмар гильотины, крики невинных, призывы о помощи были забыты; были забыты безумные приключения, риск, операции по спасению буклеволосых. В эти несколько божественных мгновений он помнил лишь ее, свою жену, видел лишь ее красоту и слышал лишь ее горячую мольбу.

А она, почувствовав, что побеждает в этой борьбе, вновь продолжала молить. Инстинкт, этот безошибочный голос женщины любящей и любимой, подсказывал ей, что сейчас его железная воля ей покорилась, – но он сломил мольбу поцелуем.

После этого все переменилось.

Словно гигантская волна, летящая вперед на гребне прилива, его взметнувшаяся эмоция была остановлена непоколебимой скалой самоконтроля. То ли долетел до него издалека зов лодочника, то ли смутил его скрип шагов по гравию, кто расскажет, быть может, это был всего лишь неуловимый вздох в полуночном воздухе, долетевший из призрачной страны снов и увлекший за собой.

И хотя Маргарита все еще продолжала стоять, прижавшись к нему с охватившей ее горячечной страстью, сила его объятий, она уловила это, ослабла, руки сделались мягче, а дикий огонь любви, едва запылавший в его глазах, подернулся легкой туманной дымкой.

Он бережно поцеловал ее и с едва ли не робкой, заботливой учтивостью убрал губами с бровей печально льнущий к ним завиток. И в этой его заботе, в этой бережной нежности уже сквозила серьезность финала и так затянувшегося прощания.

– Мне пора, иначе мы упустим прилив, – сказал он.

И это было первое, что он сказал ясно и определенно с момента их встречи в этой уединенной части парка; голос его был совершенно холоден, уверен и тверд. Сердце Маргариты пронзила ледяная стрела; она будто бы вдруг пробудилась от сладкого сказочного сна.

– Но ведь ты же не едешь, Перси, – прошептала она, но в шепоте ее слышались сила и уверенность. – Перси, если ты меня любишь, ты не поедешь!

Но сна уже больше не было, не было и холодности в его словах, когда он повторял эту фразу с такой нежностью, с таким пылом, с таким океаном желания, что вся ее мучительная горечь выплеснулась в слезах. Он взял ее за руку. Вся его страсть в одно мгновение была изгнана, побеждена его альтер эго, второй натурой хладнокровного авантюриста, властвующей над душой, фиглярствующей над жизнью, тасующей ее, как колоду карт, в море удачи, приправляя все это корявенькими стишками и усмешками. Однако желание все еще продолжало бороться в нем, поддерживаемое той негой, которую он чувствовал в ее поцелуях, и тем возбуждением, что вздымалось в нем от ее страстных объятий.

Он поднес к губам ее руку, но с теплотой его поцелуя она ощутила холодок, выдавший слезу.

– Я должен ехать, д'рагая, – сказал он после некоторого молчания.

– Почему? Почему? – твердила она упрямо. – Или я ничто для тебя? Или жизнь моя ничего не стоит? Мои печали? Мои слезы? Мои страдания? О, – добавила она с горячечной печалью, – почему всегда должны быть другие? Что другие для нас, Перси?.. Разве мы не можем быть счастливы здесь?.. Разве ты еще не выполнил полностью все возложенные на тебя обязанности в отношении чужих для нас с тобой людей… Разве твоя жизнь для меня не дороже в десять тысяч раз, чем жизни десяти тысяч других людей?

Даже в темноте, благодаря тому что лицо его было склонено к ней, она смогла различить загадочную улыбку, мерцающую в уголках его губ.

– Нет, д'рагая, – учтиво ответил он. – Это не так, никакие десять тысяч жизней не зовут меня сегодня. Быть может, всего одна… Неужели тебе так ненавистен тот бедный старый кюре, сидящий среди руин своей гордости и своих надежд. Все сокровища, все драгоценности и богатства, конфиденциально врученные его попечению, украдены; теперь, быть может, он ждет в своей маленькой консистории, когда грязные животные бросят его в тюрьму и казнят… Но! Я надеюсь, что небольшая морская прогулка и английский воздух приведут в чувство милого аббата Фуке, д'рагая, я хочу лишь предложить ему пересечь со мною Канал. – Перси, – взмолилась она.

– Знаю, знаю, – перебил он ее полным сожаления легким вздохом, всегда снимавшим возможные продолжения дискуссий между ними. – Ты беспокоишься об этой идиотской дуэли… – И он засмеялся легко и добродушно, а в глазах его мелькнули веселые огоньки.

– Ой, д'рагая, ты разве не ощущаешь некоего мгновения… да и вообще, разве я мог отказаться в присутствии королевского высочества и дам. Я просто не мог… Клянусь, ведь это… как раз тот случай, когда нельзя… Это судьба… скандал… мое вмешательство… вызов… Впрочем, все это им разыграно… Но тем не менее ты должна согласиться, что он все-таки человек отважный; ведь я еще не расплатился с ним за порку на скалах Кале.

– Да-да, это он, он все спланировал, – горячо подхватила она. – Это ночная ссора, твоя поездка во Францию, ваша встреча лицом к лицу в заранее условленном месте, там, где ему ничего не стоит захлопнуть убийственную ловушку.

После этих слов он разразился смехом. Добродушным, сердечным смехом, полным радости жизни, сумасшествия, опьянения дерзким авантюризмом, смехом, в котором не было ни тени сомнений или беспокойства.

– О, д'рагая, у тебя восхитительное чутье… Захлопнуть убийственную ловушку за вашим покорным слугой?.. Но этим народным правителям придется стать очень подвижными и бдительными… Черт! Впрочем, дадим им возможность насытиться азартной охотой… Ну, малышка, не бойся, – сказал он вдруг ласково. – Ведь эти проклятые убийцы пока еще меня не поймали.

О, как часто она вынуждена была бороться с этим в нем: с его авантюризмом, вторым наслаждением его души, злейшим ее врагом, забиравшим у нее и уносившим прочь любимого. Финал был слишком хорошо ей известен; эта непобедимая жажда безумных приключений имела над ним удивительную власть. Будучи такой импульсивной и пылкой, Маргарита почувствовала, как злоба переполняет ее душу, злоба на себя, на свою слабость, на свою беспомощность перед лицом силы, постоянно угрожающей разрушить ее счастье и ее жизнь. Но ведь и его тоже! Да! Потому что он любит ее! Любит ее! Любит ее! Эта мысль молотом стучала в ее голове, потому что она знала, знала эту великую правду. Он любит ее и тем не менее уезжает! А она – бедное, маленькое, беспомощное существо – она не в силах его удержать, – ибо узы, скрепляющие Перси с ней, не столь сильны, как те, что уносят его на помощь страдающим людям туда, в далекую Францию, туда, где женщины и мужчины, с ужасом ожидающие пыток и смерти, разыскивают повсюду таинственного Сапожка Принцессы, словно героя, рожденного и посланного богами ради спасения их от ужасной участи. И самые тайные струны его сердца в эти мгновения тянутся к ним с такой непреодолимой силой, что, когда она пытается со всем своим пылом, со всей силой своей страсти играть на струнах его любви к ней, они безмолвствуют, и все ради тех, незнакомых, влекущих его более сильно.

Но, несмотря на все это, она прекрасно понимала и то, что его любовь к человечеству, безумная жажда служить и помогать людям, нисколько не разрушает его любви к ней. Нет, наоборот, даже усиливает ее, делает ее еще более чистой и прекрасной, добавляя к радости идеальных отношений легкий поэтический привкус постоянно возвращающегося страдания.

Она почувствовала усталость, борьба измотала ее, сердце ее болело, страдало, ныло. И эта вроде бы легкая усталость легла свинцом на ее измученную душу. Шовелен в ее доме, требования о депортации всех французов – все это переполняло ее предчувствием, переходящим уже в уверенность, гигантской всеразрушающей катастрофы.

Ее сознание помутилось, казалось, что она уже не может ничего отчетливо различить, даже силуэт любимого мужа стал принимать странные призрачные очертания. Он стал вдруг казаться каким-то неправдоподобно высоким, а между ними расползался какой-то туман.

Ей показалось, что он говорит о чем-то, но голос его звучал так таинственно и зачарованно, что она не поверила этому. Вечерний воздух, наполненный ароматом от находящейся поблизости клумбы гелиотропов, смягчил своей сладостью ее обморок. Она закрыла глаза, почувствовав, что уже не в силах больше смотреть. И последним ее ощущением было долгое божественное объятие.

Ее высокая грациозная фигура закачалась в его руках, будто гибкая, клонимая ветром лилия. И он возблагодарил небеса, увидев ее полубесчувственное состояние, за эту добрую милость, прервавшую столь душераздирающее прощание.

Поблизости был покатый и мшистый берег, на котором находилась мраморная терраса, поросшая пышным кустарником; сплетение бледных роз создавало прекрасную кровлю. Уложив ее среди роз, сэр Перси поцеловал драгоценные уста жены, утомленные веки, ее руки, ее изящные ножки и ушел.

ГЛАВА XVI
ПАСПОРТ

Ритмичные всплески весел вывели Маргариту из состояния обморока. В одно мгновение она поднялась на ноги, слабость ее прошла, оцепенение спало с души и тела. Теперь она уже была в полном сознании. В полном сознании того, что он ушел! Что, подчинившись воле небес, поддавшись безжалостной механике ада, он уже никогда не вернется живым из Франции, а она проворонила, потеряла возможность услышать его последние обращенные к ней слова, ощутить последний прощальный поцелуй.

И, несмотря на то, что душистая ночь была такой звездной, было темно: она напрасно вглядывалась в даль, пытаясь поймать, увидеть лодку, так быстро уносившую его от нее. Она напрягала слух, отчаянно надеясь услышать хотя бы один последний желанный звук его голоса. Но все было тихо. Раздавался лишь монотонный всплеск весел, отдававшийся в ее сердце ударами колокола смерти.

По звуку она могла понять, что весел было шесть или восемь, не меньше. Шесть-восемь гребцов – это большая лодка, а значит, и очень долгое путешествие… Это не просто поездка в Лондон с целью посетить Дувр, но путь в форт Тильбюри, где в полном снаряжении готовый к отправке стоит «Полуденный сон».

Мысли медленно и трудно возвращались к ней. Боль от только что совершившегося еще стояла в груди, сдавливая унылой тяжестью ее душу. Тело ее все еще продолжало находиться в оцепенении, в то время как мозг уже начинал свою напряженную работу.

И чем упорнее она думала, тем все более и более росла в ней уверенность, что муж ее отправился именно в Тильбюри, чтобы подняться на борт своей превосходной яхты. После чего, конечно же, он сразу направится в Булонь. Дуэль будет там, Кондей ей сказала об этом… добавив, что, как ей кажется, Маргарита конечно же захочет поехать тоже.

Поехать с ним!

Боже правый! Разве это не было теперь самой здравой мыслью среди всего того хаоса, который клубился в ее уме?

Поехать с ним! О, конечно же, столько всего говорит о том, что нужно немедленно отправляться за ним! Судьба, природа, сам Бог никогда не простят ей, что она разделена теперь с мужем, теперь, когда его жизнь даже не просто в опасности, но обречена… Самое драгоценное уходит из этого мира.

Перси находится на пути в Булонь… Она тоже должна выехать. На почтовых до Дувра, там она сможет взять судно. Завтра же с приливом отправится и доберется до французского берега одновременно с «Полуденным сном». В Булони ей не составит труда найти мужа, в этом можно не сомневаться. Она, словно пес, пойдет по следам Шовелена, выведает его планы, его приказы войскам и шпионам… О, уж его-то она найдет.

Перед ней с полной ясностью всплыло воспоминание о ее путешествии в Кале вместе с Эндрью Фоулксом; о, это было ровно год назад! Судьба тогда была благосклонна к ней; ведь она смогла помочь мужу хотя бы тем, что отвлекла на себя внимание Шовелена. Небесам известно, как мала теперь ее надежда оказаться полезной. Ее изболевшаяся душа на этот раз чувствовала, что судьба будет сильнее; слишком часто он рисковал, и теперь ему выпадает смерть.

Вдруг она ощутила острый край бумаги в вырезе своего платья – это то, что оставила ей Дезире Кондей. Тогда она почти машинально подобрала этот листок, едва ли соображая, что делает. Но теперь (неважно, чем руководствовалась Кондей в своем поступке) Маргарита поблагодарила ее в душе. Женщине, которая ее обманула, она обязана последним счастьем всей своей жизни.

Решение более не могло измениться. Перси не мог взять ее с собой, это противоречило бы всякому здравому смыслу. Ей даже в голову не могло прийти подобное. Но в то же время она не могла ни единого мгновения оставаться здесь, – ведь ловушка, расставленная Шовеленом для Сапожка Принцессы, вот-вот захлопнется и отнимет у нее любимого человека. Она сойдет с ума, оставшись. И поскольку теперь уже нет никакой надежды на спасение Перси, то при встрече его лицом к лицу с жестоким врагом она ничем не сможет ему помешать. Да и, кроме того, она теперь знает достаточно всяких уверток и ухищрений, чтобы избежать шовеленовского внимания до тех пор, пока не понадобится Перси.

Нет, помехой она не может быть. В кармане у нее лежит паспорт, совершенно исправный, никто не станет ей препятствовать, и она сможет свободно идти куда хочет. В конюшне достаточно резвых лошадей, а преданные слуги устроят ее отъезд быстро и незаметно. Более того, в подобных случаях то, что могут подумать или сказать другие, выглядит совершенно ничтожным. А дворня в поместье Блейкни и вообще была уже приучена к неожиданным выездам хозяина и к его отсутствию в течение многих дней в связи с какой-нибудь охотой или всяческими спортивными экспедициями; никто никогда не сопровождал его, за исключением Бениона, его любимого слуги. Так что и в этот раз все произошло без каких-либо комментариев! Да и вообще, пусть каждый думает все что хочет по поводу ее неожиданного желания посетить Дувр, это даже не удивит никого, об этом она совершенно не беспокоилась. Обогнув дом, она подошла к находившимся за домом конюшням. Несколько слуг еще не успели лечь. Она отдала им все необходимые распоряжения о карете и лошадях, после чего вновь направилась к дому.

Проходя мимо комнаты Марни, она заколебалась на мгновение, затем все-таки вернулась и постучала в дверь.

Джульетта еще не ложилась, судя по тому, что сама открыла дверь. Ей совершенно явно было теперь не до сна; ее распущенные волосы свободно ниспадали на плечи, а на лице было выражение крайней озабоченности.

– Джульетта, – торопливым шепотом произнесла Маргарита, едва хозяйка успела закрыть за ней дверь. – Я еду во Францию, чтобы быть рядом с мужем. Он поехал, дабы встретиться с исчадием ада… Вся эта дуэль – обыкновенная ловушка: они хотят поймать и погубить его. Я хочу, чтобы вы остались в этом доме, пока меня не будет.

– Я готова отдать вам жизнь, леди Блейкни. Ведь она принадлежит вашему мужу с тех пор, как он спас ее.

– Все, о чем я хочу вас просить, дорогая, – это лишь о присутствии духа, о сохранении спокойствия и хладнокровия, – сказала Маргарита. – Вы же прекрасно знаете, кто вас спас, так что должны очень хорошо понимать мое беспокойство. До сегодняшней ночи я пока лишь гадала, насколько далеко зашел Шовелен в знании истинного положения дел, теперь же мне стало все окончательно ясно. И ему, и революционному правительству Франции, безусловно, известно, что Сапожок Принцессы и сэр Перси Блейкни – одно лицо. Вся сегодняшняя сцена была подготовлена заранее; вы и я, и эта Кондей, и все присутствовавшие – все мы были марионетками, скакавшими под музыку дьявола. Дуэль тоже была придумана заранее… Эта женщина носит драгоценности вашей матери!.. Если бы вы не спровоцировали ее, ссору все равно устроили бы с кем-нибудь из других гостей… Я хочу, чтобы вы знали это и не волновались так сильно. Не думайте, будто вы ответственны за все происшедшее… Вы были не… Это все он устроил… Вы оказались лишь орудием… Так же как и я… Вы должны понять и поверить мне… Перси было бы неприятно узнать о том, что вы себя упрекаете… Вы никоим образом не виноваты… Вызов должен был состояться… Шовелен подготовил все это, и, если бы вы не оказались подходящим орудием, нашелся бы кто-нибудь другой… Верите ли вы мне?!

– Я верю в то, что вы просто добрый ангел, леди Блейкни, – сдерживая слезы, сказала Джульетта. – И что вы – единственная женщина в мире, достойная быть его женой.

– Но, – твердо прервала Маргарита, в то время как девушка взяла ее руку в свои и нежно покрывала ее поцелуями. – Но если… Если что-нибудь случится… скоро… Будете ли вы верить в то, что вы ни в коей мере не несете ответственности?.. Что вы невиновны?. И были всего лишь слепым орудием?..

– Храни вас за это Бог!

– Вы будете верить?

– Я верю.

– А теперь о моем отъезде, – прибавила более спокойным и деловым тоном леди Блейкни. – Вы должны представлять меня здесь в мое отсутствие. Объяснять, насколько сможете естественно и правдоподобно, что я отправилась вслед за мужем, чтобы присоединиться к нему на его яхте для небольшой прогулки. Люси, моя горничная, совершенно предана мне, и на нее можно положиться. Она будет вам очень полезна в смысле общения и объяснений с дворней. Любому другу или просто человеку из света, кто бы ни появился, вы можете преспокойно рассказывать эту сказочку. Если же заметите в ком-нибудь тень недоверия или услышите, что шепчутся о какой-то тайне, не обращайте внимания, пусть сплетничают сколько хотят, меня это мало беспокоит. Все равно это им быстро надоест, они устанут трепать меня на лоскутки и оставят в покое мою репутацию. Только сэру Эндрью Фоулксу можете сказать обо мне всю правду. Он все поймет и сделает верные выводы.

– Я сделаю все, о чем вы меня просите, леди Блейкни. И я горжусь, что смогу быть полезной вам, хотя бы и в таком простом деле. Когда вы едете?

– Сейчас же. До свидания, Джульетта.

Она склонилась над девушкой, нежно поцеловала ее в лоб и выскользнула из комнаты столь же стремительно, сколь и вошла в нее. Джульетта даже и не пыталась ее удерживать или предлагать ей свою компанию, поскольку Маргарита явно хотела остаться одна.

Она быстро дошла до своей комнаты. Горничная Люси уже ждала ее. Ей, преданной и молчаливой, было достаточно одного взгляда, чтобы понять, какие беды обрушились на дом Блейкни.

Маргарита, пока Люси раздевала ее, тщательно изучила паспорт и описание горничной Дезире Кондей, некой Селины Дюмон, гражданки, – высокая, голубые глаза, волосы светлые, около двадцати пяти лет. Все это в общих чертах могло относиться и к ней. Она одела темное платье, длинный черный плащ с капюшоном, дабы можно было прикрыть голову. В довершение всего она надела грубые толстые туфли, а на голову повязала темный платок, вероятно затем, чтобы полностью скрыть золотое сияние своих волос.

Она была совершенно спокойна и не выказывала никакой суеты. Приказав Люси уложить в маленький ручной саквояж все, что может понадобиться в путешествии, новоиспеченная горничная обеспечила себя неограниченным количеством английских и французских монет, тщательно спрятав их внутри платья.

Затем она обняла Люси, которая едва сдерживала слезы, и с ласковым «прощай» быстро спустилась вниз. Карета уже ждала ее.