Текст книги "Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг."

Несложно догадаться, что мюхтэди, которые возвращались на родину в поисках помощи или убежища, поддерживали тесные отношения со своими семьями. У нас есть сведения, что когда-то вместе с Улуджем Али в плен попала и его мать; после семи лет неволи женщина возвратилась домой[252]252
  Sola, Uchalí, 54.


[Закрыть]. Однако младший брат Улуджа, плененный в семилетнем возрасте, предпочел остаться в Дерсаадет (Стамбул; осм. «Обитель счастья») и обзавестись там семьей[253]253
  AGS, E 487, датированный 1569 г. безномерной документ под названием: Relación que hizo el thesorero Alonso Sanchez de la familia que antes cuando fue hecho esclavo se llamaba Dionisio Galea.


[Закрыть]. В 1570 году разведчики, сошедшие на берег в Калабрии, чтобы выведать хоть что-нибудь о приготовлениях христианского флота в Мессине, поймали «языка», и тот оказался одним из родственников Улуджа Али. Не теряя ни минуты, они доставили задержанного к реису[254]254
  Valente, Vita di Occhialì, 125.


[Закрыть]. О связях свирепого корсара с его родными, вероятно, были осведомлены и Габсбурги: в 1569 году они решили подослать к реису одного из родичей, – перед тем как склонять его к измене. Однако родственники оказались то ли очень стары для путешествий, то ли настолько молоды, что не припоминали Улуджа, так что обошлось визитом лишь одного из друзей его детства[255]255
  AGS, E 487, датированный 1569 г. безномерной документ под названием: Relación que hizo el thesorero Alonso Sanchez de la familia que antes cuando fue hecho esclavo se llamaba Dionisio Galea.


[Закрыть].

Еще один из «державных» корсаров, Джафер – современник Улуджа Али, – также вывез в Алжир свою мать вместе с младшим братом. Но сколько бы та ни пыталась привыкнуть к магометанству, она, похоже, так и не смогла проститься со старыми привычками. Антонио Соса передал нам слухи о том, что женщина придерживалась скорее христианства, нежели ислама («es publico y notorio por todo Argel hacia mas profesión de christiana que de turca»)[256]256
  Haedo, Topografía, I. cilt, 389–390.


[Закрыть]. Подобно этому и другой бейлербей Алжира, Улудж Хасан-паша, позаботится о том, чтобы забрать к себе из Венеции своего кузена Ливио Селесте. Он пошлет родича шпионить в Дар уль-Харб, но тот, кажется, не очень преуспеет в новом ремесле. Ливио задерживали трижды: на Мальте, в Марселе и Неаполе. В 1590 году, узнав о последнем задержании, Хасан-паша начнет угрожать наместнику неаполитанского короля, обещая сжечь заживо всех жителей города вместе с испанцами, если только с головы его глупого кузена упадет хоть один волосок[257]257
  Antonio Fabris, «Hasan ‘il Veneziano’ tra Algeria e Costantinopoli», Quaderni di Studi Arabi 5 (1997), 59–61.


[Закрыть].

Другой алжирский капитан, живший во второй половине ХVII века, ренегат с Канарских островов Али Реис (Симон Ромеро), тоже не забывал знакомых. Обратившись в ислам, он спасся от рабства и начал успешный путь корсара. Немного разбогатев, реис тут же поможет семье: прежде всего выкупит из неволи отца, потом одолжит деньги своему брату Мельчору, тоже попавшему в плен. Тот обретет свободу; правда, не сможет отдать долг, и это обойдется ему намного дороже. Чуть позже, когда Мельчор – на этот раз вместе с сыном – попадет в плен, старший брат не поспешит ему на помощь. Однако Али/Симон был не из тех, кто бросает родных в беде из-за денег. Он не только дал деньги своей сестре Маргарите Пиньеро на выкуп ее сына Филиппа Джеймса, когда та прибыла в Алжир, но и щедро ее одарил. В то же время корсар материально поддерживал Луизу Эрнандес – жену своего второго брата Сальвадора. Его щедрость распространялась не только на семью: многие канарские невольники при разных обстоятельствах обрели в его лице настоящего друга[258]258
  Alberto Anaya Hernández, «Simón Romero, pescador grancanario y gran almirante de la armada argelina», Anuario de estudios atlánticos 49 (2003), 320–321.


[Закрыть].

Отметим и то, что такого рода семейные встречи были характерны не только для Алжира и Стамбула. Лизбет Янссен, дочь Кючюк Мурада-реиса, приедет в Сале, чтобы в декабре 1640 года встретиться с голландским послом Лидекерке, и пробудет там до августа[259]259
  Gosse, The History of Piracy, 57–58; Coindreau, Les corsaires de Salé, 77–78.


[Закрыть]. Нам также известно, что генуэзец Уста Мурад, который в Тунисе достигнет поста дея, позовет к себе родственников. На протяжении полувека его близкие – купцы, капитаны, поработители, – будут мигрировать между Тунисом, Марселем, Генуей и Ливорно, или же, проще говоря, научатся зарабатывать деньги на связях Мурада[260]260
  Jean Pignon, «Osta Moratto Turcho Genovese, Dey de Tunis (1637–1640)», Les cahiers de Tunisie III (1955), 338.


[Закрыть].

Также, бывало, между членами корсарских семейств, разделенных двумя берегами морской границы, происходили неожиданные встречи. К примеру, в 1731 году на голландском корабле, прибывшем в Алжир, находился младший брат одного из здешних мюхтэди. И если тогда старшему брату-мюхтэди разрешили взойти на палубу, то младшему запретили выходить в город, опасаясь, что он сбежит и станет мусульманином[261]261
  van Krieken, Corsaires et marchands, 139.


[Закрыть]. Еще случай: в 1672 году какой-то алжирский корсар, сам родом из Генуи, увидит, что капитан французского корабля, которого он атакует, – его младший брат. Вот только встреча двух братьев, не видевшихся много лет, не спасет корабль от разграбления: корсары придерживались древних правил, и там, где волки терзали добычу, не было места жалости[262]262
  Merouche, La course: mythes et réalité, 231.


[Закрыть].

Часть мюхтэди, используя свои политические и финансовые возможности, поддерживала брошенные семьи. Так, английский ренегат Джозеф Паллач пересылал деньги и подарки своим родным в Плимут[263]263
  Merouche, La course: mythes et réalité, 194.


[Закрыть]. Но здесь, несомненно, самый удачный пример – Улудж Хасан, который при посредничестве байло не раз утруждал себя брокерством ради младшей сестры Джамиллы и ее мужа, проживавших в Венеции[264]264
  Gürkan, «His Bailo’s Kapudan», 286–287.


[Закрыть]. В 1590 году он попросил выделить для сестры дом. «Светлейшая»[265]265
  La Serenissima («Светлейшая») – одно из названий Венецианской республики. – Прим. пер.


[Закрыть], дорожившая политическим влиянием ее гражданина в Стамбуле, решила помочь с арендой, выплатив сотню дукатов[266]266
  ASV, SDC, fil. 31, cc. 25r-25v, 33r (3 мaрта 1590 г.); fil. 31, c. 49r (17 мaрта 1590 г.); SDelC, reg. 7, cc. 183r-183v (20 января 1589 г., m.v.).


[Закрыть]. Эта сумма, почти немедленно возросшая до двухсот дукатов, тем не менее исправно выплачивалась до осени 1592 года, пока отношения между Венецией и Хасаном не испортились и выплата не потеряла смысл («essendo cessata la causa per la quale gli fu assignata il detto danaro»)[267]267
  «Причина, по которой ему были ассигнованы упомянутые деньги, утратила свое значение» (ит.). ASV, SDelC, reg. 8, c. 85r (19 сентября 1592).


[Закрыть]. В 1591 году наглый шурин Хасана заявится в Стамбул; в этот раз, уступив назойливости, Хасан попросит венецианцев выделить для родича секретарскую должность в сенате или по крайней мере жалованье, а для сестры – разрешение открыть пекарню на кампо Сант-Апонал[268]268
  Fabris, «Hasan ‘il Veneziano,’» 61; ASV, Documenti Turchi, b. 8, no. 1011–1013.


[Закрыть]. Более того, Хасан будет покровительствовать не только родне, но и старым друзьям. Корсар попросит отменить наказание в виде ссылки для какого-то монаха, друга детства, – впрочем, байло Джованни Моро ему откажет. Между тем годами раньше, когда он просил о таком для своего кузена Ливио, байло Якопо Соранцо оказался более уступчивым[269]269
  ASV, SDC, fl. 31, c. 160v-161r (12 мaя 1590).


[Закрыть].

Итак, мы изучили отношение гази-мюхтэди к родине, семьям и прежним соотечественникам. Однако еще важнее их отношение к «истинной вере», которой они пренебрегли; ведь если смысл обращения в ислам (осм., ислам. ихтида) – это «достижение пути истинного», то переход в другую религию (иртидад) означает «отвержение». Насколько наши мюхтэди позабыли свою прежнюю веру? Придерживались ли они всех требований новой?

Прежде всего следует отметить, что мы не согласны безоговорочно принимать свидетельства эпохи, связанные с мусульманством ренегатов. Обычно в произведениях священников и монахов, обязанных спасать невольников, легко заметны скрытые мотивы. Те, кто говорил, что мюхтэди были насильно обращены в ислам, пытались донести до сознания соотечественников, среди которых собирали пожертвования на выкуп пленных, как мучаются в Северной Африке их браться по вере. И это вполне нормально. Вот почему откровения вроде того, будто Али Биджинин был безбожником, или будто мюхтэди в Северной Африке не чтили ни пророка Мухаммеда, ни султана[270]270
  Sacerdoti (yay. haz.), «Africa overo Barbarìa», 45. Согласно Сальваго, так утверждал каймакам (заместитель великого визиря в османской столице на время его походов) в Стамбуле. Но если каймакам и заявил так, то сделал это лишь для того, чтобы раскритиковать здешнее управление корсарами, поскольку его слова имеют продолжение: «Они не видели ни Стамбула, ни османской роскоши» (non s’intendono di Mehemmet nè di Sultan Murat, come turchi nativi, che capitati dalla Turchia in Barbaria non hanno mai veduto nè Costantinopoli nè la grandezza Ottomana).


[Закрыть], надо воспринимать немного критично. Ведь иногда разного рода подозрения – скажем, сомнения в вере матери Джафера, – могли принадлежать скорее народным воззрениям, нежели наблюдениям самого автора. Впрочем, сами по себе эти сплетни еще тоже ни о чем не говорят: возможно, их распускали с целью опорочить родственников влиятельных политиков.

Свидетельства о том, что традиции большинства турок и мюхтэди в Алжире имели мало общего с верой и религией – и что те даже не переступали порог мечети[271]271
  Gabriel Gómez de Losada, Escuela de trabajos, en quatro libros dividida: Primero, del Cautiverio mas cruel, y tirano: Segundo, Noticias, y Govierno de Argel: Tercero, Necessidad, y Conveniencia de la Redempcion de Cautivos Christianos; Quarto, El Mejor Cautivo rescatado (Madrid: Julian de Paredes, 1670), 245; Dan, Histoire de Barbarie, 336.


[Закрыть], – тоже в некоторой мере можно воспринимать как пропаганду. Впрочем, есть и другие доказательства того, что даже турки-мусульмане были далеки от полноценного понимания ислама и что ренегаты, не порывая с прежней религией, воспринимали новую веру поверхностно. Например, некоторые мюхтэди-вероотступники, попавшие после возвращения в католические земли на допрос к инквизиторам, даже не знали шахады – исламского символа веры. И что же они излагали инквизиторам? Пьер Массиа, тринадцать лет пробывший в исламе, говорил: «Аллах – один, и нет ни святых, ни Его матери». Кристобаль Бенитес сказал: «Аллах есть и будет, и пророк Мухаммед – его доверенный (secretaire)». Другой мюхтэди, родом из Португалии, пойдет еще дальше и обожествит Его Величество Мухаммеда как пророка Ису: «Он – высочайший Бог на небесах». Кажется, совсем сбился с толку и португалец Симон Родригес, ставший на тот же путь: «Нет божества, кроме Аллаха, и пророк Мухаммед – выше Его». В то же время польский мюхтэди из Кракова Ян Корралки, похоже, занимает первенство в ереси: «Пророк Мухаммед – это Аллах, и слова ля иля́ха и́ллялла́х означают [sic!] Gloria Patris [sic] et Filio (Слава Отцу и Сыну)».

Еще один мюхтэди, воспринимавший Мухаммеда как Ису – Хуан Хосе дель Позо. Он исповедовал: «Я верю в Аллаха и в Его Высочество Мухаммеда, сидящего справа от Него». И не только он полагал, будто бы посланник Аллаха, как Его Высочество Иса, восседает справа от Него в раю. Джоан Гонсалес Кабана, мюхтэди из Каталонии, даже усадил с одной стороны от Господа – Иисуса, с другой – Мухаммеда. Антонио Джорди с Майорки был убежден, что Мухаммед воскреснет, а генуэзец Санторин де Касарачио называл пророка сыном Аллаха. Затем Жак Пугье заявит, что наш пророк – вторая личность Аллаха. Истинно оригинален окажется также Николас де Сперанца из Триеста: «Я благодарю моего Господа за то, что Он побудил меня отречься от этого прискорбного (triste) вероисповедания и избрать себе лучшее». А вот какие-то грек с поляком, не мороча себе голову, сразу же ответили: «Бог – на небесах!»[272]272
  Bennassar et Bennassar, Les chrétiens d’Allah, 311–312.


[Закрыть]. В конце концов тем, кто попадал в руки инквизиции, приходилось думать о других, более животрепещущих вещах!

Завершение этих примеров вовсе не означает, что у них нет продолжения. Многолетние исследования инквизиторских документов, которые вели Беннассары, дали свои плоды. Бартоломе Родригес из Валенсии полагал, что ислам лучше христианства, когда ты живешь с мусульманами, а когда живешь с христианами – то все наоборот[273]273
  Bennassar et Bennassar, Les chrétiens d’Allah, 430.


[Закрыть]. Каталонец Гильен Серда был убежден, что каждый может достичь пути истинного в пределах своей религии; если люди плохие, они идут в ад, хорошие – в рай[274]274
  Bennassar et Bennassar, Les chrétiens d’Allah, 437.


[Закрыть]. Только посмотрите, как комментировал один из греческих мюхтэди веру мусульман в то, что Иисуса Христа не распинали на кресте и что он вознесся на небо: «Разумеется, иудеи распяли на кресте не пророка Ису, а турка по имени Мусизабба»[275]275
  Bennassar et Bennassar, Les chrétiens d’Allah, 438.


[Закрыть]. Опять-таки много кто приравнивал абдест (ритуальное омовение в исламе) к исповеди[276]276
  Bennassar et Bennassar, Les chrétiens d’Allah, 435.


[Закрыть]. Напоследок добавим, что двое корсиканских мюхтэди, вступая в брак с невестами, приносили клятву на Евангелии[277]277
  Bennassar et Bennassar, Les chrétiens d’Allah, 417.


[Закрыть].

Кроме этого, первоисточники подробно сообщают о том, что некоторые ренегаты не порывали до конца с христианством. В частности, испанский монах Иероним Грациан, живший в Алжире на исходе ХVI века как пленник, принимал горы подарков от мюхтэди и в первую очередь – от служащих гарема паши. Один из ренегатов даже предложил монаху выкупить того из неволи[278]278
  Jerónimo Gracián de la Madre de Dios, Tratado de la redención de cautivos en que se cuentan las grandes miseria que padecen los cristianos que están en poder de infieles, y cuán santa obra sea la de su rescate, yay. haz. Miguel Ángel de Bunes Ibarra y Beatriz Alonso Acero (Sevilla: Ediciones Espuela de Plata, 2006), 116, dn. 6.


[Закрыть]. Искренно хранящие свою веру, тайные христиане не просто просили падре молиться за них и проводить богослужение, они даже посещали его тайные проповеди[279]279
  Gracián, Tratado de la redención, 102.


[Закрыть]. Да что там! Некоторые источники утверждают, что мюхтэди посылали свечи с оливковым маслом в капеллы и оратории, устроенные в подземельях для пленников[280]280
  Gómez de Losada, Escuela de trabajos, 362.


[Закрыть].

Нам также известно, что много корсаров, покаявшись, возвратились в христианство. Выше мы упоминали об экипажах, которые разбегались по всей Франции, как только задерживали их корабль, или же набирали как можно меньше янычаров, чтобы сбежать. Стоит прибавить к ним и Сулеймана-реиса, достигшего столь высокого поста, как капудан (адмирал) алжирского флота. Этот француз-мюхтэди из Ла-Рошели умчит на своей капуданэ[281]281
  Самый огромный и роскошный корабль из флотских; адмиральское или же санджацкое судно (санджак – административная единица Османской империи; средняя между вилайетом и кадылыком). Второй по значению корабль на флоте назывался «патрона», третий – «рияле».


[Закрыть] к Мальте, чтобы сдаться ордену Святого Иоанна, и продолжит свою корсарскую карьеру в качестве его рыцаря[282]282
  De Grammont, «Les deux canons de Simon Dansa», 9; a.g.y., «Études algeriénnes. Deuxième partie: L’esclavage», 38; Wolf, The Barbary Coast, 147.


[Закрыть]. Согласно отцу Пьеру, суть истории такова: в 1621 году Сулейман, пиратствуя, попал в плен и оказался рабом на французских галерах. В плену он проведет пять лет, все это время будет вспоминать, как прекрасна его прежняя вера, и поклянется, что если обретет свободу, то пожертвует все свое добро в Алжире на благие дела. И едва Сулеймана обменяли на какого-то невольника из Марселя, он распродал имущество и, выйдя в грабительский рейс на корабле, начал искать пути к бегству из Алжира. Запасаясь продовольствием для кораблей в Сусе (на тунисском побережье), он разрешил янычарам сойти на сушу. Но капитан не швартовался в порту, и ему ничего не стоило, высадив янычар, исчезнуть в открытом море вместе с остальными мюхтэди и рабами. Естественно, последние мечтали убежать; однако решение реисов-мюхтэди присоединиться к побегу можно объяснить только предварительной договоренностью. Корабль направлялся к Марселю, однако неожиданная буря прибила его к Мальте. Интересно положение Сулеймана, который возвратился в прежнюю веру на этом скалистом острове, центре католического корсарства. Ведь он не только превратился из гази, гордящегося знаменем ислама, в крестоносца, чье сердце сжигает пламя священной войны. Родившийся в Ла-Рошели, твердыне французских гугенотов, Сулейман на самом деле был протестантом. Поэтому, чтобы пополнить ряды религиозного ордена, подчиненного папе, ему требовалось не просто вернуться в прежнюю веру, но и пройти катехизацию – изучить основы католического христианства. Впрочем, межрелигиозное путешествие Сулеймана продлится недолго, – несколько лет спустя, пиратствуя в османских водах, он лишится жизни в бою с родосскими галерами[283]283
  Dan, Histoire de Barbarie, 370–372.


[Закрыть].

Безусловно, здесь стоит прерваться и перед тем, как обратить внимание на следующий раздел, сделать одно замечание. Религиозность Иеронима Грациана и Пьера Дана, а также причины написания их произведений, вероятно, побуждали обоих упрощать и даже искажать события; именно преувеличения и раскрывают предвзятость этих авторов. Тем не менее невозможно закрыть глаза на свидетельства о моряках, сбежавших на родину, или же об алжирском капудане, перешедшем на сторону врага, как и о многих соотечественниках-мюхтэди, зависевших друг от друга и не разрывавших отношений с семьями и прежними странами. Кроме того, сколь бы предвзятыми ни были тексты, которыми мы располагаем, они не делают из ренегатов самоотверженных мусульман, даже когда обвиняют их в жестокости сильнее, чем турок. Значит, вопрос не только в пропаганде.

Более того, христианство предпочитали исламу не только мюхтэди. Крестился и сын великого корсара Синана-реиса, попавший в плен к католикам в Тунисе в 1535 году[284]284
  Guglielmotti, La guerra dei pirati, II. cilt, 123–124.


[Закрыть]. Даже если мы полагаем, что «Чифут» Синан-реис был иудеем, его сын должен был от рождения считаться мусульманином; впрочем, когда в 1544 году османский флот появится в Тирренском море и сына возвратят отцу, первый опять обратится в ислам.

Персонаж еще более интересный – Мехмед Челеби, сын тунисского дея Узуна Ахмеда, один из секретарей дивана. Мехмед, женатый на дочери тунисского бейлербея, обожал европейскую музыку и театральные комедии. Однажды, снарядив корабль, он вместе с рабами сбежит на Сицилию, крестится под именем Дона Фелипе и переберется в Малагу. Впрочем, он вернется на родину со смертью отца – повидаться с матерью – и ему придется опять обратиться в ислам. Как ренегат, он, согласно шариату, заслуживал смертной казни, однако странным образом остался в живых. Он потерял все свое имущество и почет в обществе, но, бесспорно, это было несравнимо с тем, что ожидало его в любом ином из тех мест, где судили по шариату. Тогда Мехмед не просто спасся от руки палача, но и добился разрешения от дивана вновь заняться корсарством, то есть вести «газу». Он совершал набеги на галерах Бизерты, чтобы найти опору в жизни и не терпеть безденежья. Однажды он даже захватил чужой корабль и попытался силой обратить сына его капитана в ислам; вот она – мнимая религиозность отступника! Но, похоже, это ревнование не слишком убедило французского консула Арвьё. Мехмед/Фелипе подастся в Мекку дурачить народ, совершит хадж, начнет вроде бы меньше интересоваться балами и музыкой, – но, по утверждению французского дипломата, и дальше будет носить золотой крест, который ему подарил сам папа римский[285]285
  Labat (yay. haz.), Memoires du Chevalier d’Arvieux, III. cilt, 521. О жизни Дона Фелипе см.: M. de Bacquencourt et P. Grandchamp, Documents divers concernant Don Philippe d’Afrique, prince tunisien deux fois renegat (1646–1686) (Tunis, A. Allocio, 1938); Teobaldo Filesi, «Un principe tunisino tra Islam e Cristianesimo (1646–1686)», Africa: Rivista trimestrale di studi e documentazione dell’Istituto italiano per l’Africa e l’Oriente 25/1 (1970): 25–48; Alia Baccar, «Hadji Mehemmed Khodja dit Dom Philippe, Seigneur de la mer», Tunis: cité de la mer, yay. haz. Alia Baccar-Bournaz (Tunis: L’Or du temps, 1999), 233–242; Matthieu Bonnery, «Un homme entre deux mondes: la vie mouvementée de Don Philippe d’Afrique, prince de Tunis (1627–1686)», Tiempos Modernos. Revista electronica de Historia Moderna 8 (2002), безномерная страница.


[Закрыть].

Здесь главный аргумент не в том, что мюхтэди не были мусульманами. Прежде всего они не разрывали – в полном смысле этого слова – связи со своей прежней верой, причем эта связь проявлялась и как муки совести; порой неистовствующие ренегаты доходили до того, что уничтожали христианские святыни. Например, в 1708 году, когда Оран попал в руки к османам, один из мюхтэди изрезал ножом икону Богородицы в местной церкви. Поступок ренегата не понравился некоторым мусульманам, туркам с арабами, и те решили, что вандалу надо отрезать язык в наказание за неучтивые слова, которые тот произносил[286]286
  J. Morgan, A Complete History of Algiers. To which is prefixed, an epitome of the General History of Barbary, from the earliest Times (London: J. Bettenham, 1731), 505.


[Закрыть]. По мнению Моргана, через подобного рода притворное рвение (mock zeal) мюхтэди пытались утвердиться в глазах новых единоверцев. В то же время Роберт Дэвис обращает внимание на психологические выгоды от такого ритуального насилия, которое он называет «злобной местью» (rancorous vendetta); иными словами, оно усиливало представление народа о корсарах как об исчадии ада и зебани[287]287
  Зебани (осм.), или аз-Забания (араб.) – в исламской эсхатологии «ангелы ада», которые уносят души в момент смерти. – Прим. пер.


[Закрыть] шайтана[288]288
  Davis, Christian Slaves,Muslim Masters, 42.


[Закрыть].

Похоже, в портах Северной Африки, где жили многие мюхтэди, христиане и иудеи, религиозные обычаи разных народов непрестанно подпитывали друг друга. В зарождавшемся народном исламе иногда проявлялась эклектика, далекая от книжных преданий. Мы видим, как начиная со второй половины ХVI века взаимодействие между двумя религиями, христианством и исламом, усиливается, и границы, расширившиеся и в Средиземноморье, и в других регионах Европы, начинают терять свой смысл.

Историки умеют читать между строк и готовы к ловушкам анахронизмов. И они нисколько не обязаны, как отец Грациан, связывать с незнанием догматов идеи алжирцев-мюхтэди – скажем, их представления о том, будто можно спокойно притворяться мусульманами в повседневной жизни и хранить в сердце любовь к Иисусу, сожалея о своем ренегатстве[289]289
  Gracián, Tratado de la redención, 32.


[Закрыть]. Здесь особенно уместно сравнение, которое приписывают капудан-ы дерья Улуджу Хасану-паше. По мнению этого венецианца-мюхтэди, который постоянно возвращается на страницы нашей книги, загробная жизнь мало чем отличалась от будней в большом городе. И неважно, кто находится в миле от потустороннего мегаполиса, а кто в пяти милях или даже в ста, ведь, как ни крути, каждый из нас рано или поздно окажется там. Достаточно всего-навсего избегать греха. Так невежда-ренегат не просто отдал всем религиям ключи от рая, но даже подверг опасному сомнению первенство ислама среди них. «Кто может знать, какая из религий быстрее достигнет совершенства?» – вопрошал он[290]290
  Reinhold Lubenau, Beschreibung der Reisen des Reinhold Lubenau, yay. haz. W. Sahm (Königsberg: Ferd. Beyers Buchhandlung, 1930), II. cilt, 137–138; W. Sahm (yay. haz.), Reinhold Lubenau Seyahatnamesi: Osmanlı Ülkesinde, 1587–1589, trans. Türkis Noyan (İstanbul: Kitap Yayınevi, 2012), II. cilt, 557–558.


[Закрыть]. Впрочем, эти слова скорее принадлежат не Улуджу Хасану, а Люббенау, передавшему нам свои наблюдения за Стамбулом; и все же мы опять-таки полагаем, что такие воззрения были свойственны корсару под влиянием космополитической структуры османской столицы, в которой было много и протестантов, и мюхтэди.

Очередной пример, подкрепляющий этот немного спекулятивный тезис, мы находим у современника Люббенау – Сайделя. Этот немецкий путешественник встретил в Стамбуле бывшего протестанта, доктора Валентина, который ничуть не сожалел о переходе в ислам. Напротив, он заявлял, что, сменив веру, заслужил почет и познакомил османского султана с лютеранством[291]291
  Friedrich Seidel, Denkwürdige Gesandtschaft an die Ottomannische Pforte (Görlitz: Johann Gottlob Laurentius, 1711), 80–81; Friedrich Seidel, Sultanın Zindanında: Osmanlı İmparatorluğu’na Gönderilen Bir Elçilik Heyetinin İbret Verici Öyküsü (1591–1596), çev. Türkis Noyan (İstanbul: Kitap Yayınevi, 2010), 70.


[Закрыть]. Итак, несмотря на то, что Валентин стал мусульманином, он не упустил возможности поведать самому падишаху о протестантизме; похоже, его ренегатство скорее объясняется практическими соображениями, нежели итогом духовно-нравственных поисков, и ко всему прочему возникает мысль, что доктор-лютеранин не особенно обращал внимание на различия религий.

Религиозный эклектизм и беспристрастное отношение к любой вере[292]292
  Graf, The Sultan’s Renegades, 104.


[Закрыть] особенно проявлялись в море. Доказательством послужит предпочтение пиратов отчаливать из портов по пятницам и воскресеньям[293]293
  Lane-Poole, The Barbary Corsairs, 222.


[Закрыть], а также то, что они не срывали с захваченных христианских кораблей ни тех кормовых символов, которые зримо напоминали о христианстве, – скажем, изображений Марии Магдалины, святого Иакова или чистилища, – ни образов, связанных с гуманизмом и не имевших аналогов в османской культуре (таким, например, был образ Нептуна [Посейдона])[294]294
  См. таблицы в разделе 4.


[Закрыть]. Также корсары два года подряд грабили католические храмы Сталетти – однако, разбивая статуи различных святых, не трогали изваяний Григория Чудотворца. Разве это не подтверждает, что гази относились с почтением (riverenza/rispettate) к некоторым из христианских святых?[295]295
  Vincenzo Amato, Memoriche historiche dell’illvstrissima, famosissima, e fedelissima città di Catanzaro (Napoli: Gio Francesco Paci, 1670), 229.


[Закрыть] Кстати, Барбарос Хайреддин, наводящий ужас на Западное Средиземноморье, сжег Реджо-нель-Эмилию, но как раз в день святого Петра обошел стороной папские земли. Кто-то приписывал это уважению капудан-ы дерья к апостолам – впрочем, при этом забывая добавить, что папа был обязан своим спасением вмешательству французского адмирала[296]296
  Varriale, Arrivano li Turchi, 115–116.


[Закрыть]. Да и объяснения такого рода скорее годятся, чтобы отобразить психологию напуганных христиан, а не правду. Однако нас выручит алтарь на острове Лампедуза – он с лихвой предоставит нам все, что мы ищем.

И магометане, и христиане – все моряки, навещавшие этот пустынный остров в центре Средиземного моря, – оставляли пожертвования в здешней пещере, где в одном углу стоял алтарь, посвященный Деве Марии, а в другом – гробница мусульманского святого. Нам неизвестно, кто этот мусульманский «мурабит», однако анонимная надпись на французском языке гласит, что для него предназначались два кувшина (cruche) с оливковым маслом, которые корсары из Триполи выбросили в море, чтобы привлечь удачу[297]297
  Anonim, Histoire chronologique du royaume de Tripoly, vr. 55r-55v.


[Закрыть].

Какую бы из двух религий ни исповедовали моряки, они оставляли в пещере все, что было им дорого: галеты, сыр, соль, вино, оливковое масло, порох, пушечные ядра, сабли, ружья и даже деньги. По рассказам христианского корсара Алонсо Контрераса, единственная разница между пожертвованиями на двух алтарях заключалась только в том, что на мусульманской гробнице не оставляли засоленной свинины. К сожалению, Алонсо ничего не рассказал о вине. Но эти приношения не относились к суевериям – здесь проявлялась практичность. Алтари служили почти как лавки всевозможных товаров. Кстати, эти небольшие пожертвования могли совершенно изменить судьбу тех, кто потерпел бы здесь кораблекрушение и сумел выжить в море за сотни миль от материка (как и горькую участь экипажа поврежденного судна, нашедшего укрытие у безлюдного острова).

Как вы уже поняли, если с алтарей что-то забирали, то взамен оставляли другой товар или же деньги. В конце концов накопления увозили на мальтийских галерах в сицилийский порт Трапани, где их передавали в церковь Пресвятой Девы Марии (Maria Santissima Annunziata). Система работала и на суеверии: считалось, что если кто-то похитит с алтарей деньги или же возьмет что-либо, ничего не оставив взамен, то пропадет ветер и корабли никуда не уплывут. То же самое грозило и в случае, если кто-либо, кроме мальтийцев, решит погрузить пожертвования на свой корабль или же перевезти их из церкви Девы Марии в другое место[298]298
  Galán, Relación del cautiverio, 34–36.


[Закрыть].

Итак, приношения передавались в христианскую церковь независимо от религиозных различий. Этому не стоит особенно удивляться, учитывая, что языческий культ Афины, распространенный среди моряков, всего лишь сменился культом Девы Марии, пришедшим вместе с христианством[299]299
  Geoffrey Rickman, «The Creation of Mare Nostrum: 300 BC-500 AD», The Mediterranean in History, yay. haz. David Abulafia (London: Tames&Hudson Ltd., 2003), 152.


[Закрыть]. Безысходность перед лицом водной стихии научила моряков не пренебрегать ни одной из обожествляемых сил, способных протянуть им руку помощи. Когда буря на море не утихала, мусульманский экипаж не гнушался попросить христианских рабов помолиться на их языках. Те должны были взывать к Матери Божьей, святителю Николаю (Посейдону православных) или же к тому, кого сами посчитают нужным[300]300
  Dan, Histoire de Barbarie, 325; Michael von Heberer, Aegyptiaca servitus (Heidelberg: Gotthard Bögelins, 1610), 168.


[Закрыть].

Еще один пример того, как религии, разделенные в имперских столицах, в крепостях суннитов-ортодоксов и в «вычищенных от плевел» книгах культурных элит, сплетались воедино на средиземноморской ярмарке свобод, бросавшей свой вызов центральным державам, – это корсар Пьетро Зелалич, проклинавший святого Николая, когда в море не удавалось выловить корабль для грабежа. Зелалич был настолько удачливым моряком, что как-то раз даже захватил и привел к берегам Мальты османский санджацкий корабль, на котором некогда был рабом. Он на глазах у всех швырял на палубу икону святого Николая и бил по ней тростью; призывал больше не молиться могущественному покровителю моряков, если тот не посылал трофеев, или же винил того в плохой погоде, – всего этого было достаточно, чтобы привести инквизицию в ярость. Однако корсар пошел еще дальше: как-то в припадке гнева он восхвалил ислам и совершил откровенное вероотступничество, ужасая выражениями вроде: «да святится Турция» (benedetta la Turchia), «да святится шариат» (Benedetta la legge de’ Turchij) и – «да здравствует Мухаммед; я семь раз обратился бы в ислам, не будь я таким старым» (viva Maometto, se non sarei inoltrato in età mi sarei fatto Turco per sette volte)[301]301
  The Archives of the Metropolitan Cathedral in Mdina, Panzavecchia, Volume I, AIM, Case 265, fol. 222, 225v; k. Liam Gauci, In the Name of the Prince: Maltese Corsairs, 1760–1798 (Malta: Heritage Malta, 2016), 68, 84.


[Закрыть].

На протяжении веков, в течение которых религия поддерживала порядок в Европе и в Мемалик-и Махрусе (осм. «надежно защищенные владения», одно из названий Османской империи)[302]302
  Philip S. Gorski, The Disciplinary Revolution: Calvinism and the Rise of the State in Early Modern Europe, (Chicago: The University of Chicago Press, 2003).


[Закрыть], а также в ходе процессов, которые немецкие историки назвали Konfessionsbildung (Конфессионализация), в мире, где ослабевало взаимодействие между религиозными общинами[303]303
  В конце 1970-х и в начале 1980-х годов Вольфганг Рейнхард и Хайнц Шиллинг усовершенствовали эту парадигму. Относительно дискуссий вокруг нее см.: Ute Lotz-Heutmann, «The Concept of ‘Confessionalization’: A Historiographical Paradigm in Dispute», Memoria Civilización 4 (2001): 93-114; основные статьи, раскрывающие парадигму, упомянуты в сноске 3. Собственно, Тияна Крстич лишь недавно заимствовала и для османской истории этот термин, используемый для обозначения отношений между католиками, лютеранами и кальвинистами внутри Священной Римской империи германской нации. См. «Illuminated by the Light of Islam and the Glory of the Ottoman Sultanate: Self-Narratives of Conversion to Islam in the Age of Confessionalization», Comparative Studies in Society and History 51/1 (2009): 35–63; a.g.y., Contested Conversions to Islam: Narratives of Religious Change in the Early Modern Ottoman Empire (Stanford: Stanford University Press, 2011).


[Закрыть], пограничье Северной Африки предстает перед нашим взором как аномалия, напоминая Анатолию ХІІІ-ХIV веков, Балканы ХV столетия, а также средневековую Испанию. «Потому что Тунис – страна свобод; здесь религия никого не волнует – человек молится Богу, когда пожелает, и разве что, когда придется, держит пост; завелись деньги – пьет вино, и если напивается, то допьяна»[304]304
  «Car, Tunis est un Païs de liberté, la religion n’y gêne personne, on prie Dieu quand on veut, on jeûne quand on ne peut faire autrement, on boit du vin quando on a de l’argent, on s’enyvre quand on en boit trop.» Labat (yay. haz.), Memoires du Chevalier d’Arvieux, IV. cilt, 4.


[Закрыть]. Можно ли представить себе такие слова французского консула Арвьё о Париже и Лондоне или даже Стамбуле ХVII века?

В таких местах, как Алжир, куда стекались христиане со всех четырех сторон мира, даже рабам разрешалось открыто исповедовать свою веру, ведь благодаря священникам и капелланам сохранялись все ее элементы, в том числе и проповедь, и милостыня. Соответственно, здесь было сложно установить границы между религиозными общинами, тем более, пока их постоянное взаимодействие обеспечивалось рабством и ренегатством. Многие христиане переходили в ислам, немало мусульман, тоже попадая в плен, годами жили в католических странах и на кораблях католиков.

Некоторых ренегатов даже причисляли к лику святых. Соса и Лосада не скрывают, что среди мурабитов Алжира встречались мюхтэди, пусть их и было значительно меньше, чем турок с арабами[305]305
  Losada, Escuela de trabajos, 242; Haedo, Topografía, I. cilt, 107.


[Закрыть]. А если говорить о Европе, то отличным примером послужит интересная история Антония де Ното, чернокожего раба. В конце ХV века его привезли в Европу из Черной Африки. Он решил креститься, вслед за этим обрел свободу и зажил целомудренной жизнью. Так бы продолжалось и дальше, если бы он не угодил в руки пиратам и те не увезли его в Алжир… Там он принял религию новых господ, но не ограничился просто высоким званием мусульманина и вскоре, уже как мурабит, заслужил небывалые почести со стороны тунисцев и их султана. Но не тут-то было. Сорок лет спустя, когда ангел смерти Азраил постучит в дверь к нашему африканцу, вошедшему в новое столетие мусульманином, тот, терзаемый муками совести, заново крестится, – и на этой финальной ноте поплатится за свой героизм душой[306]306
  Octavius Caetanus, Vitae sanctorum siculorum (Panormus: Cirilli, 1657), II. cilt, 278–279. Опять-таки, мы не должны забывать, что цитируемое произведение составлено с целью прославить христианских святых; таким образом, история повторного крещения Антония выглядит достаточно сомнительной. Разного рода литературные мотивы весьма часто используются в мартирологических произведениях, чтобы воплотить критерии, необходимые для беатификации. К ним, вероятно, принадлежит и предание о праведнике, который сорок лет жил подвижнической жизнью и затем предстал перед султаном, чтобы совершить иртидад, то есть отречься от ислама. Святого будут избивать камнями и сжигать на костре, однако ни один волос не упадет с его головы, и мученика бросят в глубокую яму и закопают в ней живьем. Потом торговцы из Лигурии (negotiatores Ligures) тайно раскопают прах святого и вывезут его в Геную. Здесь мы видим обязательные элементы подобных произведений – сцены вроде мук Антония, испытание святого огнем, похищение его останков и их вывоз в земли христиан. Для общей информации см.: Brad S. Gregory, Salvation at Stake: Christian Martyrdom in Early Modern Europe (Cambridge: Harvard University Press, 1999).


[Закрыть].

Не должно удивлять и участие мусульман Северной Африки на землях святых мюхтэди в религиозных обрядах христианского населения. Ничуть не робея, они с арабскими лютнямии цитрами (citaras) в руках присоединялись к его праздникам, а также раздавали парчу и шелк для украшения храмов с подворьями. Со слов отца Грациана, во время Пасхи целый город – в первую очередь невольнические тюрьмы – ел, пил и танцевал, поскольку Воскресение Христово здесь отмечали пышнее, нежели день рождения пророка Мухаммеда[307]307
  Gracián, Tratado de la redención, 112–113.


[Закрыть]. Отнеся это преувеличение фанатичного падре к его экстазу, с которым он был не в силах совладать, я все же не удержусь от последней забавной истории. Как-то в церковь заглянул один пьяница по имени Рыдван; он показал пальцем на крест посреди алтаря и спросил, кто это на нем. По-видимому, наш герой не слышал ни об Иисусе, ни о его Матери Марии, скорбящей у ног сына. Узнав, что Ису – мир Ему – убили иудеи, он не выдержал этого нового для себя открытия и, полыхая гневом, перевел дух только в еврейском квартале города, вздымая там пыль до самого неба. «Это вы, жиды, убили Иисуса!» (Chifutiguidi que matasteis a Cidnaiza), – орал во всю глотку Рыдван, избивая попавшихся под руку иудеев. И, даже протрезвев, он, кажется, не забыл трагическую историю 1600-летней давности, которую услышал в церкви. Время от времени возвращаясь в храм, Рыдван будет проверять, горят ли там свечи и хватает ли масла в светильниках, и жертвовать по нескольку акче[308]308
  Gracián, Tratado de la redención, 102–103, dn. 3.


[Закрыть]. Впрочем, незачем глубоко вникать в душевные противоречия мюхтэди, чтобы опровергнуть парадигму газы. Вспомним лишь, что к реисам-гази принадлежали христиане Дансекер и Уорд – пиратствуя, они нисколько не изменяли вере, как мы упоминали в разделе 1. Ко всему прочему, эти примеры – не единственные: в экипажах мы встречаем и мусульман, и протестантов, и католиков.

Смешанные команды кораблей явно свидетельствуют о том, что по крайней мере в начале ХVII века религиозные чувства не имели главного значения. Корсары позволяли себе брать в реисы даже иудеев – факт, который еще ярче покажет, что они не делали различий по вероисповеданию. Вспомним и то, как в ХVI веке иудеи эмигрировали из многих европейских стран, в первую очередь – из Испании и Португалии. Причем даже там, где евреям позволили жить (в Салониках, Стамбуле, Нидерландах), никто не пускал их на управленческие и военные должности. Но не от того ли инквизиторский кошмар и охватил Испанию, лежащую напротив Алжира, что ее парализовал скрытый страх перед иудеями?

Нельзя забывать о двух факторах, если мы хотим понять, почему алжирские корсары принимали к себе всех и каждого. Во-первых, мы должны помнить, как относились к иноверцам в Европе с точки зрения духа того времени. Иудеев постоянно откуда-то изгоняли, а мусульман в Европе почти не было[309]309
  В последние годы появились интересные работы о мусульманах в Европе. Но мне хотелось бы привлечь особое внимание к двухтомнику: Jocelyne Dakhlia et Bernard Vincent (yay. haz.), Les Musulmans dans l’histoire de l’Europe, tome 1. Une intégration invisible (Paris, Albin Michel, 2011); Jocelyne Dakhlia et Wolfgang Kaiser (yay. haz.), Les Musulmans dans l’histoire de l’Europe, tome 2. Passages et contacts en Méditerranée (Paris: Albin Michel, 2013). Также о том, как встречали в Европе мусульманских послов, см. Mathieu Grenet, «Muslim Missions to Early Modern France, 1610–1780: Notes for a Social History of Cross-Cultural Diplomacy», Journal of Early Modern History 19 (2015): 223–244.


[Закрыть]. Позволив христианским купцам после крестовых походов прибрать к рукам средиземноморскую торговлю, мусульмане едва могли проникнуть в их порты, в которых, как и во внутренних областях Европы, удерживались в рабстве мусульманские пленники, пускай их и было немного[310]310
  Bono, Schiavi musulmani, разделы 4, 7; Guillaume Calafat et Cesare Santus, «Les avatars du ‘Turc’. Esclaves et commerçants musulmans à Livourne (1600–1750)», Les Musulmans dans l’histoire de l’Europe, tome 1, 471–522.


[Закрыть].

Испания, где в Средние века уживались три религии (convivencia), в XVI веке сделала радикальный разворот. В 1492 году оттуда изгонят иудеев, и никто не станет выполнять своих обещаний перед мусульманами, отдавшими Гранаду. По сути, с 1526 года, после указа Карла V, там не останется ни одной мусульманской общины, которой бы предоставили свободу вероисповедания. Не решит проблем и изгнание мусульман в начале ХVII века. И даже если кто решит креститься, этого не хватит. От тех, кто пожелает устроиться на какую-либо общественную должность, уйти в монастырь, поступить в университет или даже эмигрировать в Америку, потребуют подтвердить, что среди их предков не было мусульман с иудеями, – иными словами, что их «кровь чиста» (limpieza de sangre). Безусловно, этот закон, действующий с 1547 по 1865 год, обходили тысячами путей[311]311
  Henry Kamen, The Spanish Inquisition (London: The Folio Society, 1998), 236–240.


[Закрыть]; но даже аристократические династии теряли права из-за того, что среди их предков в десятом поколении состояли упомянутые иноверцы. И если сравнивать пограничье Северной Африки с такой Испанией, то удивительно повстречать среди корсаров даже мюхтэди, не упоминая о мусульманах с иудеями.