Текст книги "Великая революция идей. Возрождение свободных рынков после Великой депрессии"

Роббинс тут же признал в Хайеке сильного союзника, тоже выступавшего против государственных расходов, кредитной экспансии и таможенных пошлин. Он с энтузиазмом поддержал ректора ЛШЭ Уильяма Бевериджа, который подумал, что Хайек, возможно, был бы подходящей кандидатурой на должность профессора экономической теории им. Тука; это место долгое время было вакантным, и занять его только что отказался Джейкоб Вайнер[97]97
  Robbins, Autobiography of an Economist, 127; Howson, Lionel Robbins, р. 200.


[Закрыть]. Хайек мог лишь мечтать о получении места профессора в Лондоне и был несказанно рад такому подарку судьбы[98]98
  Фридрих Хайек, интервью с Ирлен Крейвер, 1978, Center for Oral History Research, UCLA Library.


[Закрыть]. Лондон, давняя столица финансового мира и динамично развивающийся центр экономической мысли, представлялся Хайеку идеальным вариантом. «Представьте, в 32 года вы профессор Лондонской школы экономики, – сказал он потом в одном из интервью. – Это уж точно предел желаний»[99]99
  Фридрих Хайек, интервью с Арменом Алчианом, 11 ноября 1978, Center for Oral History Research, UCLA Library.


[Закрыть]. Кроме того, его привлекала культурная жизнь новообретенной страны. В соответствии с традициями английского общества, отмечал он, окружающие «понимают, что вам нужно в данный момент, но не обременяют вас лишними словами». Эта благовоспитанная сдержанность, способная передавать целую гамму отношений за счет одних лишь выверенных правил поведения, сильно контрастировала с австрийскими обычаями. «Это было как войти в теплую ванну, – заметил Хайек, – где температура такая же, как у вашего тела»[100]100
  F. A. Hayek, Hayek on Hayek: An Autobiographical Dialogue, ed. Stephen Kresge and Leif Wenar (Chicago: University of Chicago Press, 1994), р. 100.


[Закрыть].

Появление Хайека способствовало утверждению ЛШЭ в качестве оплота экономистов, выступавших против позиции Кейнса и Кембриджа. В течение первых же шести месяцев своего пребывания в качестве приглашенного лектора Хайен опубликовал в издававшемся ЛШЭ журнале «Economica» первую из двух своих обширных критических рецензий на «Трактат о деньгах» Кейнса. Он резко упрекнул Кейнса за то, что в его теории совершенно отсутствовала теория капитала. Кейнс признал справедливость критики, но, в свою очередь, высмеял утверждение Хайека о наличии «в экономической системе автоматического механизма», способного выравнивать уровни сбережений и инвестиций[101]101
  John Maynard Keynes, «The Pure Theory of Money: A Reply to Dr. Hayek»,” in Caldwell, Contra Keynes and Cambridge, р. 153.


[Закрыть]. В ответ Хайек указал, что Кейнс так и не смог убедительно объяснить причины расхождения уровня сбережений и уровня инвестиций. Кейнс согласился, что его теория нуждается в уточнениях, но в частной переписке с Хайеком заметил, что «лучше тратить время на более полезные вещи, чем на пререкания»[102]102
  Кейнс – Хайеку, 29 марта 1932 г., in Caldwell, Contra Keynes and Cambridge, р. 173.


[Закрыть]. Потом нападение на Хайека продолжил коллега Кейнса Пьеро Сраффа. В разгромной журнальной статье он утверждал, что теория Хайека основана на поразительно упрощенной концепции денег и совершенно абсурдно считать, подобно Хайеку, будто существует одна-единственная естественная ставка процента[103]103
  Piero Sraffa, «Dr. Hayek on Money and Capital», in Caldwell, Contra Keynes and Cambridge, рр. 200, 205.


[Закрыть]. Со временем тон полемики стал слишком резким. Кейнс назвал «Цены и производство» «едва ли не самой ужасной путаницей, какую мне только приходилось читать», а Сраффа добавил, что Хайек построил «чудовищный паровой молот, чтобы расколоть орешек, – и не может его расколоть»[104]104
  Keynes, «Pure Theory of Money», р. 154; Sraffa, «Dr. Hayek on Money and Capital», р. 201.


[Закрыть]. К концу 1932 г. Хайек стал признанным главным теоретическим оппонентом Кейнса, и выяснилось, что обе позиции имеют слабые стороны.

В то время как работы Хайека усилили противников идей Кейнса в ЛШЭ, международные связи Хайека укрепили ее космополитическую репутацию. Список иностранных гостей школы в 1930-х годах включает ведущих ученых из разных стран; это, в частности, Эрик Линдаль, Бертиль Улин и Рагнар Фриш из Скандинавии, Констентино Брешиани-Туррони из Италии, Фрэнк Найт и Джейкоб Вайнер из Чикагского университета, Виллем Раппар из Швейцарии, а также австрийские коллеги Хайека Готфрид Хаберлер, Фриц Махлуп и Йозеф Шумпетер[105]105
  Robbins, Autobiography of an Economist, р. 132; Фридрих Хайек, интервью с Надимом Шехади, 1983, Shehadi Papers; Howson, Lionel Robbins, р. 200.


[Закрыть]. Эти визитеры могли наблюдать факультет, где царили сплоченность и приподнятое настроение, характерные для этих слегка бесшабашных ранних лет ЛШЭ. Хайек, Роббинс и их коллега Арнольд Плант жили по соседству в коттеджном районе Хэмпстед-Гарден, обменивались книгами и беседовали в свободной обстановке; сотрудники факультета каждый день собирались на чай в общем зале, а большинство ведущих преподавателей регулярно участвовали в большом семинаре, на котором представлялись и обсуждались новые работы[106]106
  Фридрих Хайек, интервью с Надимом Шехади, 1983, Shehadi Papers; Howson, Lionel Robbins, р. 206.


[Закрыть]. Осознание очевидной важности экономической науки в политической обстановке тех лет и молодость ведущих профессоров факультета возбуждающе действовали на студентов и преподавателей. Как потом вспоминал Николас Калдор, начало 1930-х годов было для ЛШЭ «временем бесконечных обсуждений, которые могли длиться сутками», насыщенном «атмосферой творческого напряжения», которую нелегко было усвоить последующим поколениям[107]107
  Nicholas Kaldor, Essays on Value and Distribution, 2nd ed. (London: Duckworth, 1980), p. XI.


[Закрыть].

Приход Хайека стал очень важным событием, но всем было ясно, что ведущей фигурой факультета остается Роббинс. Они читал вводный курс, знакомивший новых студентов с основами предмета, вел семинар, на котором преподаватели обсуждали новые работы, и курировал главные административные задачи. Все отдавали должное его личному обаянию, вниманию к студентам, прекрасному знанию современной экономической литературы и административным способностям. В работе «Великая депрессия» (1934) Роббинс свел воедино свои собственные рекомендации с рекомендациями Хайека и изложил их в форме, доступной широкому читателю. Если работы Хайека тех лет отличались крайне сложным языком и их с трудом понимали даже студенты магистратуры и аспиранты, то Роббинс писал доходчиво, ясно и местами ярко. Он отвергал распространенное убеждение, будто недавний крах был вызван дефектами рыночного механизма, и, напротив, утверждал, что главная вина лежит на вмешательстве в действие этого механизма. «Картелирование промышленности, рост влияния профсоюзов, размножение государственных контрольных инстанций создали такую экономическую структуру, которая, каковы бы ни были ее этические или эстетические достоинства, гораздо меньше способна быстро адаптироваться к переменам, чем прежняя конкурентная система, – писал он. – И это еще очень мягко сказано»[108]108
  Robbins, The Great Depression (London: Macmillan and Co., 1934), р. 60.


[Закрыть]. Более всего Роббинса тревожили две вещи: «препятствия для предпринимательства», возникающие в результате государственного вмешательства, и возможность неустойчивого инфляционного бума, порождаемого попытками победить депрессию с помощью программы масштабных общественных работ[109]109
  Ibid., р. 125.


[Закрыть]. Его рекомендации предусматривали восстановление международного золотого стандарта, резкое сокращение ограничений в международной торговле, лишение профсоюзов возможности препятствовать тем, кто готов работать за более низкую плату, и введение твердого правила, что убыточные компании не будут спасать от банкротства[110]110
  Ibid., рр. 172, 183, 189, 190.


[Закрыть]. Роббинс нарисовал широкую историческую картину, в которой приветствовал свободную рыночную систему, существовавшую, по его мнению, в Англии до Первой мировой войны, и сетовал на отклонения от этой системы, накопившиеся с тех пор[111]111
  Ibid., р. 60.


[Закрыть].

Хайек и Роббинс предельно четко представляли, против чего они возражают. По словам Роббинса, к кризису привели не принципы капитализма, а их нарушение[112]112
  Ibid., р. 194.


[Закрыть]. Он считал необходимым отменить целый ряд реформ, в результате которых разрывались кредитные циклы и снижалась способность компаний адаптироваться к изменяющимся условиям. На том этапе своей карьеры Хайек тоже считал эти пункты самыми важными. Как он заявил в инаугурационной лекции, «видимо, не будет преувеличением сказать, что экономическая наука развивалась прежде всего как результат исследования и опровержения череды утопических проектов». Себя он причислял к длинному ряду экономистов, специализировавшихся на доказательстве того, что попытки исправить «недостатки существующей системы основаны на полнейшем пренебрежении теми силами, которые на самом деле обеспечивают ее работу»[113]113
  Hayek, «Trend of Economic Thinking», р. 123.


[Закрыть]. Оба они не считали капиталистическую систему ни идеальной, ни даже способной быстро и естественно выйти из существующего кризиса. Когда Роббинса стали резко критиковать за то, что он не может указать путь выхода из депрессии, Роббинс ответил, что составление такой дорожной карты не в его силах. «Если я вижу человека, который заблудился на пороховом заводе и собирается зажечь спичку, чтобы осмотреться, я, естественно, не обязан молчать только потому, что сам не знаю, куда идти, – объяснял он в 1932 г. в письме редактору журнала «Economist». – Но при этом я не вижу никакого “выхода” в претенциозных проектах. Именно эти претенциозные проекты и завели нас туда, где мы сейчас находимся»[114]114
  Лайонел Роббинс, письмо редактору, Economist, 28 May 1932, 1189.


[Закрыть]. В тот период Хайек и Роббинс почти не занимались разработкой собственной политической философии и рекомендаций в сфере экономической политики, а сосредоточили усилия на критическом анализе экономических последствий чужих теорий и предложений. Пока их интересовало не создание общественного идеала, а его развенчание; поэтому общий тон их риторики был предельно негативным.

Свои перспективы Хайек и Роббинс оценивали довольно мрачно. Их пессимизм еще более углубился с выходом в 1936 г. работы Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег». До этого момента кембриджской экономической теории мешали давние недостатки «Трактата о деньгах», которые признавал и сам Кейнс. Однако когда Кейнс отказался от допущения о заданности совокупного выпуска и перенес внимание на уровень совокупного спроса, он радикально изменил отправные пункты дискуссии и предложил гораздо более убедительное объяснение проблемы устойчивого равновесия при неполной занятости[115]115
  John Maynard Keynes, The General Theory of Employment, Interest, and Money (London: Macmillan, 1936; reprint, San Diego: Harvest, 1964), рр. 23–34. [См.: Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М.: Эксмо, 2007. С. 58–66.] Обзор новых идей «Общей теории» см. в: Skidelsky, John Maynard Keynes, vol. 2, Economist as Saviour, рр. 537–571.


[Закрыть]. У первых читателей книги складывалось впечатление, что она задумана как ответ именно на те проблемы, с которыми тогда столкнулись экономики Англии и США, и предлагает ясный путь к выходу из кризиса. Кроме того, ее аргументы в пользу доступного кредита, увеличения государственных расходов и введения внешнеторговых ограничений, казалось, подтверждали правильность популистского подхода к экономической политике. Это приводило в ярость экономистов, занимавших противоположную позицию. Чикагский экономист Фрэнк Найт писал своему коллеге Джейкобу Вайнеру, что Кейнс «принимает сторону рядового обывателя», оказывает поддержку «антиинтеллектуальным» воззрениям и «выбрасывает ключи от крепости в окно филистимлянам, которые уже ломятся в ворота»[116]116
  Фрэнк Найт – Джейкобу Вайнеру, 6 августа 1940 г., box 16, folder 24, Jacob Viner Papers, Mudd Library, Princeton (далее Viner Papers).


[Закрыть]. Дополнительное преимущество Кейнс получил от того обстоятельства, что поддержал распространенные настроения в крайне трудной для понимания форме. Вскоре его мысли были упрощены коллегами и последователями, но язык самой книги представлялся многим экономистам умышленно затемненным. В рецензии на «Общую теорию» Вайнер отметил: «Ни в одном случае для обозначения старого понятия не используется старый термин, если можно придумать новый, а если старые термины все же используются, они, как правило, приобретают новые значения»[117]117
  Jacob Viner, «Mr. Keynes on the Causes of Unemployment», Quarterly Journal of Economics 51 (1936), р. 147.


[Закрыть]. (В частной переписке он не скрывал, что находит терминологию Кейнса «ужасающей»[118]118
  Джейкоб Вайнер – Лайонелу Роббинсу, 21 января 1938 г., box 22, folder 14, Viner Papers.


[Закрыть].) Такое сочетание своевременности, эзотеризма и соответствия господствующему мнению оказалось чрезвычайно эффективным, поскольку книга воспринималась как жизненно важное послание, требовавшее дальнейшей и весьма значительной научной работы. По словам Альберта Хиршмена, Кейнс «сумел преподнести здравый смысл в парадоксальном обличье, сделав свою теорию вдвойне привлекательной: она отвечала и популистскому настрою интеллектуалов, и их тяге к изысканности и парадоксальности»[119]119
  Albert Hirschman, «How the Keynesian Revolution Was Exported from the United States, and Other Comments», in The Political Power of Economic Ideas, ed. Peter A. Hall (Princeton: Princeton University Press, 1989), р. 349.


[Закрыть].

«Общая теория» не оказала практически никакого непосредственного воздействия на государственную политику, но быстро распространилась в профессиональной среде. По словам экономиста Массачусетского технологического института Пола Сэмюельсона, она действовала «подобно свирепой болезни, которая внезапно охватывает и почти истребляет племя, живущее на каком-нибудь острове в Океании»[120]120
  Paul Samuelson, «Lord Keynes and the General Theory», Econometrica 14 (1946), р. 187.


[Закрыть]. Даже критики Кейнса признавали, что его книга оказала сильное влияние на многих молодых экономистов. Оценивая книгу, Джозеф Шумпетер специально остановился на том, как она воспринималась в Гарварде, отметив «ожидания лучших наших студентов, их нетерпеливое желание поскорее получить книгу в руки, жадность, с которой они проглатывали ее, и интерес, проявленный к ней всеми слоями англоамериканского сообщества, которые были способны к такого рода чтению»[121]121
  Joseph Schumpeter, «Review: The General Theory of Employment, Interest and Money», Journal of the American Statistical Association 31, no. 196 (1936), р. 791.


[Закрыть]. Хотя ведущие профессора экономического факультета Лондонской школы экономики, естественно, не одобряли книгу, студенты старших курсов и молодые преподаватели встретили ее с энтузиазмом. Как вспоминал Тибор Сайтовски, «большинство наших студентов жадно читали ее днем и ночью» и «преклонялись» перед ее мудростью[122]122
  Тибор Сайтовски, интервью с Надимом Шехади, 15 ноября 1983 г., Shehadi Papers.


[Закрыть]. В 1933 г. студент Хайека Абба Лернер организовал семинар, на котором студенты ЛШЭ обменивались мнениями с коллегами из Кембриджа. Этот семинар постепенно стал местом обращения в новую веру, а сам Лернер после шестимесячного пребывания в Кембридже в 1933–1934 гг. превратился в убежденного кейнсианца[123]123
  Николас Калдор, интервью с Надимом Шехади, без даты, Shehadi Papers; Howson, Lionel Robbins, р. 253.


[Закрыть].

«Общая теория» была задумана как покушение на самые устои ортодоксальной экономической теории, но Кейнс, как отметил Элвин Хансен в своей известной рецензии, не преминул выпустить «порядочно стрел в адрес новой венской и лондонской школ»[124]124
  Alvin Hansen, «Mr. Keynes on Underemployment Equilibrium», Journal of Political Economy 44, no. 5 (1936), p. 669.


[Закрыть]. В первую очередь Кейнс выделил контраст между своим опитмистическим конструктивным подходом и гораздо более пессимистической и капитулянтской позицией, которая ассоциировалась с ЛШЭ. «Эффективное средство борьбы с экономическими циклами нужно искать не в устранении бумов и в установлении хронической полудепресии, – указывал Кейнс, – а в том, чтобы устранить кризисы и постоянно поддерживать состояние квазибума»[125]125
  Keynes, General Theory of Employment, Interest, and Money, р. 322. [См.: Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М.: Эксмо, 2007. С. 294.]


[Закрыть]. Насмешки Кейнса по поводу идей Хайека быстро стали распространенной темой для обсуждения даже на семинарах в самой ЛШЭ. Когда младший коллега Хайека, Николас Калдор, обратился в кейнсианство после преподавательской стажировки в США в 1934/35 учебном году, он начал отпускать на своих семинарах саркастические замечания, которые все шире распространялись в ЛШЭ[126]126
  Николас Калдор, интервью с Надимом Шехади, без даты, Shehadi Papers; Howson, Lionel Robbins, р. 252. О знаменитых комментариях Калдора см.: Джек Фишер, интервью с Надимом Шехади, 1984, Shehadi Papers.


[Закрыть]. В этой обстановке Хайек принял пораженческое решение вообще никак не откликаться на книгу Кейнса. Потом он приводил много оправданий своему бездействию, в том числе нежелание вновь вступать в полемику с человеком, который постоянно меняет свои взгляды, намерение подождать, пока выйдет пересмотренный вариант его собственной теории капитала, и нежелание опровергать Кейнса в то время, когда многие другие ведущие экономисты казались еще хуже[127]127
  См., например, Хайек – Тиму Гроусклоузу, 9 июня 1985 г., box 22, folder 27, Friedrich Hayek Papers, Hoover Institution Archives, Stanford, Calif. (далее Hayek Papers); Хайек – Филиппу Бограну, 19 января 1982 г., box 11, folder 40, Hayek Papers.


[Закрыть]. Но каковы бы ни были мотивы Хайека, многие восприняли его решение признанием поражения.

Хайек столкнулся с невозможностью выступать за бездействие в обстановке экономической катастрофы, которую Кейнс обещал преодолеть. Коллега Хайека по ЛШЭ Джон Хикс впоследствии заметил: «Теория Хайека наиболее слаба применительно к дефляционным спадам, и хуже всего, что она была обнародована именно в таких условиях, – в 1931–1932 гг.»[128]128
  John Hicks, «The Hayek Story», in Critical Essays in Monetary Theory (Oxford: Oxford University Press, 1967), р. 214.


[Закрыть] При отсутствии убедительного ответа Кейнсу, констатировал Хикс, теории Хайека «постепенно изчезали из поля нашего внимания», в то время как экономисты сосредоточились на проблемах, которые казались им более важными[129]129
  Ibid., p. 205.


[Закрыть]. Студенты ЛШЭ не спешили принимать теорию, по всей видимости, не предлагавшую никакого определенного выхода из кризиса. По словам Скитовски, они считали, что им преподают экономическую доктрину, которая «очень далека от экономической реальности»[130]130
  Тибор Скитовски, интервью с Надимом Шехади, 15 ноября 1983 г., Shehadi Papers.


[Закрыть]. Милтон Фридмен, учившийся тогда в аспирантуре Колумбийского и Чикагского университетов, вспоминал, что его самого и его поколение совершенно не убеждало предложение «просто дать миру упасть». Он тогда думал, что «призывая к ничегонеделанию в Англии и США», Хайек и Роббинс «причиняли вред»[131]131
  Milton Friedman, «Mr. Market: A Nobelist Views Today’s Fed, Currencies, Social Security, Regulation», интервью с Джином Эпстейном, журнал «Barron’s», 24 августа 1998 г., р. 34.


[Закрыть]. Убывающая группа аспирантов Хайека прекратила согласованную с ним работу и переключилась на проблемы, поднятые Кейнсом. К концу десятилетия в ЛШЭ остались всего два-три последователя Хайека[132]132
  Людвиг Лахманн, интервью с У. Бартли III, январь 1984 г., Shehadi Papers.


[Закрыть]. Когда во время Второй мировой войны студенческий кампус переехал в Кембридж, «большинство тогдашних молодых экономистов, – вспоминала одна из считанных студенток Хайека, – считали, что идеи Хайека насчет занятости и производства отстали от времени, вышли из моды. Они не воспринимали их сколько-нибудь серьезно»[133]133
  Дороти Хан, интервью с автором, Кембридж, Англия, ноябрь 2006 г.


[Закрыть]. Опубликованное в 1941 г. главное произведение Хайека, «Чистая теория капитала», почти не привлекло внимания. Сам Хайек, видевший, как после выхода «Общей теории» экономисты обратились к макроэкономике и эконометрике, признавал, что стал выглядеть «старомодным человеком, который не симпатизирует новым идеям»[134]134
  Фридрих Хайек, интервью с Джеком Хаем, 1978 г., Center for Oral History Research, UCLA Library.


[Закрыть].

Лайонел Роббинс, тоже ощутивший враждебность профессиональной среды и политической обстановки, начал пересматривать свои взгляды. Работая во время войны вместе с Кейнсом, он заметно смягчил, а ряде случаев радикально изменил бескомпромиссные формулировки, которых придерживался ранее. «В какой-то мере, – вспоминал потом Хайек, – Кейнс сделал из Роббинса полукейнсианца»[135]135
  Фридрих Хайек, интервью с Надимом Шехади, 1983, Shehadi Papers.


[Закрыть]. Свое обращение в новую веру Роббинс публично провозгласил в Кембридже весной 1947 г. В трех лекциях он высказался за прогрессивное налогообложение богатых и перераспределение дохода в пользу бедных, за более широкое понимание общественных благ и энергичное регулирование[136]136
  Lionel Robbins, The Economic Problem in Peace and War (London: Macmillan, 1947), рр. 8, 14, 17, 75.


[Закрыть]. Самое удивительное, он назвал «существенные ограничения» системы частного предпринимательства «инструментом поддержания разумного постоянства совокупного спроса»[137]137
  Ibid., p. 67 (курсив в оригинале).


[Закрыть]. А корректировать эти ограничения должно государство. Впоследствии Роббинс утверждал, что всегда отводил государству видную роль и в его работах начала 1930-х годов об этом просто недостаточно четко сказано[138]138
  Robbins, Autobiography of an Economist, р. 109.


[Закрыть]. Однако в лекциях 1947 г. он признал, что его оценка роли государства в управлении спросом – это результат «изменения точки зрения». Таким образом, он недвусмысленно отказался от своих ранних аргументов против государственного регулирования совокупного спроса, объявив их плодом приверженности интеллектуальной традиции, которая «склонна игнорировать определенный глубоко укорененный потенциал дисгармонии, что, как я сейчас думаю, порой приводит к поверхностности, а иногда и к прямым ошибкам»[139]139
  Robbins, Economic Problem in Peace and War, р. 67.


[Закрыть]. Он зашел настолько далеко, что для описания своей позиции даже использовал (правда, с некоторыми оговорками) термин «планирование»[140]140
  Ibid., p. 68.


[Закрыть]. Оглядываясь назад, Роббинс назвал свои споры с Кейнсом по поводу государственного стимулирования экономики «величайшей ошибкой в моей профессиональной карьере» и сказал, что «с удовольствием забыл бы» о книге «Великая депрессия». И хотя Роббинс не отказался в целом от своего анализа причин Великой депрессии, он признал, что «относиться к ее последствиям так, как я тогда считал правильным, столь же неуместно, как не дать пьяному, свалившемуся в холодный пруд, теплого одеяла и глотка горячительного на том основании, что причиной его холодного купания был перегрев»[141]141
  Robbins, Autobiography of an Economist, р. 154.


[Закрыть].

В конце 1930-х годов то понимание экономической теории, которое Хайек и Роббинс культивировали в ЛШЭ, перестало доминировать даже на их собственном факультете. Роббинс начал пересматривать прежние взгляды, а Хайек все больше обращался к проблемам, никак не связанным с его прежними занятиями денежной теорий. Затруднения, ускорившие изоляцию Хайека, он фактически предрек некоторыми замечаниями в своей инаугурационной речи, из которых следовало, что сторонники рынка склонны уделять слишком много внимания критике проектов реформ и слишком мало разработке собственной положительной программы. В то время он считал это прискорбной необходимостью, вызванной многочисленными мерами государственного вмешательства, которые оправдывались совершенно ошибочными ссылками на экономическую теорию. Аналогичные причины заставили классических экономистов позволить «создаться впечатлению, что они безоговорочно одобряют принцип laissez faire», – впечатлению, по мнению Хайека, ошибочному и вредному для их общественной репутации. Он считал, что со временем главной задачей станет разработка «позитивной части программы экономиста, т. е. определения сферы, в рамках которой коллективное действие не только не вызывает возражений, но является полезным средством достижения поставленных целей»[142]142
  Hayek, «Trend of Economic Thinking», р. 134.


[Закрыть]. Ощутив свою растущую профессиональную и политическую невостребованность, вызванную кейнсианской революцией, Хайек решил, что настало время заняться созданием положительной платформы. Сторонникам рынка, решил он, нужно гораздо энергичнее разъяснять достоинства рынка и пороки государственного вмешательства, а также намечать те точки, где регулирование рыночного механизма будет необходимым и полезным. Эта программа стала началом решительной перемены в профессиональном самосознании Хайека и заложила основу для общественнной трансформации, о которой он продолжал размышлять, даже когда находился на грани полной изоляции. И хотя работы Хайека, посвященные ближайшим перспективам экономики, отличались неизменно пессимистичной тональностью, он сохранял необычайную веру в то, что его идеи способны изменить ход событий в долгосрочной перспективе. По крайней мере в этом пункте он считал полезным пренебрежение любыми поводами для разочарования и опускания рук.

В 1930-е годы своими ближайшими интеллектуальными и идеологическими союзниками за пределами Вены ведущие экономисты ЛШЭ считали коллег в Чикагском университете. Они пригласили двух самых видных чикагцев Джейкоба Вайнера и Фрэнка Найта прочитать лекции в Лондоне и наладили трансатлантические связи между двумя факультетами[143]143
  Robbins, Autobiography of an Economist, р. 132.


[Закрыть]. Самые тесные отношения сложились между Лайонелом Роббинсом и Джейкобом Вайнером; свою первую встречу в 1927 г. они описывали скорее как романтическую прогулку, нежели как научную дискуссию. «Когда я пошел погулять с Роббинсом, – писал Вайнер жене на следующий день, – мы продолжали обсуждать научные темы до половины второго чудесной звездной ночи среди шпилей и башен Оксфорда»[144]144
  Джейкоб Вайнер – Фрэнсис Вайнер, 28 октября 1927 г.; из переписки Вайнера, хранящейся у Элен Вайнер Сейлер, Montgomery Township, N.J.


[Закрыть]. Роббинс вспоминал, как по возвращении им пришлось будить швейцара «словно проштрафившегося приготовишку». Описывая потом свои впечатления от Вайнера, Роббинс назвал его «самым разносторонним представителем нашей профессии того времени»[145]145
  Lionel Robbins, Jacob Viner: A Tribute (Princeton: Prince ton University Press, 1970), р. 2 (курсив в оригинале).


[Закрыть]. Фридрих Хайек познакомился с Фрэнком Найтом еще до переезда в Лондон и в 1936 г. писал, что, несмотря на случавшиеся расхождения во мнениях, он не может назвать «ни одного другого автора, с которым я нахожусь в столь полном согласии»[146]146
  Friedrich Hayek, «The Mythology of Capital», Quarterly Journal of Economics 50 (1936), р. 201.


[Закрыть]. Роббинс тоже восхищался работами Найта, считал его книгу «Риск, неопределенность и прибыль»[147]147
  Найт Ф. Риск, неопределенность и прибыль. М.: Дело, 2003. – Прим. ред.


[Закрыть] образцовым введением в экономическую теорию и помог ему опубликовать сборник статей «Этика конкуренции»[148]148
  Фридрих Хайек, интервью с Лео Ростеном, 15 ноября 1978 г.; интервью с Джеком Хаем, без даты, Center for Oral History Research, UCLA Library; Frank Knight, The Ethics of Competition (New York: Harper and Brothers, 1935; reprint, with an introduction by Richard Boyd, New Brunswick, N.J.: Transaction, 1997), р. 1 [см.: Найт Ф. Этика конкуренции. М.: Эком Паблишерз, 2009].


[Закрыть]. В 1937 г. Роббинс написал Вайнеру, что, по его глубокому убеждению, экономический факультет в Чикаго «бесспорно является самой важной группой в мире»[149]149
  Лайонел Роббинс – Джейкобу Вайнеру, 21 декабря 1937 г., box 22, folder 14, Viner Papers.


[Закрыть].

Почему экономисты ЛШЭ могли считать, что экономический факультет Чикагского университета занимается той же задачей по другую сторону Атлантики, понять нетрудно. Чикагские экономисты приобрели репутацию главных оппонентов экономической политики, отождествлявшейся с Новым курсом. Некоторые из них резко критиковали институционализм, методологию, основанную как раз на тех типах индуктивного умозаключения, которые отвергал Роббинс[150]150
  См., например: Frank Knight, «Intellectual Confusion on Morals and Economics», International Journal of Ethics 45 (January 1935), рр. 200–220. Об отказе чикагцев от институционализма и отрицательном отношении Найта к институционалистской экономической теории см.: Rutherford, Institutionalist Movement in American Economics, рр. 145–150.


[Закрыть]. Когда Кейнс опубликовал «Общую теорию», ряд наиболее критических отзывов на его книгу последовал именно с этого факультета[151]151
  Одна из таких резко критических рецензий: Frank Knight, «Unemployment: And Mr. Keynes’s Revolution in Economic Theory», Canadian Journal of Economics and Political Science 3 (February 1937), рр. 100–123. Более сдержанная (но в целом неодобрительная) оценка: Viner, «Mr. Keynes on the Causes of Unemployment», рр. 147–167.


[Закрыть]. Кроме того, чикагцы были известны тем, что прививали аспирантам (в числе которых были Милтон Фридмен, Джордж Стиглер и Аарон Директор) консервативный подход к политической экономии. Фридмен потом вспоминал, что «основой» консерватизма его самого и его жены Розы они обязаны «общему духу» того времени на факультете. Местная интеллектуальная атмосфера, отмечал он, побуждала студентов превозносить «мощь системы цен» и питать «негативные чувства к социализму и социалистической экономической теории»[152]152
  Милтон Фридмен, интервью с Дж. Дэниелом Хэммондом, 24 июляy 1989, не публиковалось.


[Закрыть]. Экономический факультет Чикагского университета представлялся последним оплотом тех экономических убеждений, от которых поспешно отказывались остальные экономисты[153]153
  В числе работ, подчеркивающих преемственность между чикагскими экономистами довоенного и послевоенного периодов, можно указать следующие: Louis A. Dow and Lewis M. Abernathy, «The Chicago School on Economic Methodology and Monopolistic Competition», American Journal of Economics and Sociology 22, no. 2 (1963), рр. 235–249; H. Laurence Miller Jr., «On the “Chicago School of Economics”», Journal of Political Economy 70, no. 1 (1962), рр. 64–69; Johan Van Overtveldt, The Chicago School: How the University of Chicago Assembled the Thinkers Who Revolutionized Economics and Business (Chicago: Agate, 2007); несколько менее однозначное мнение: Melvin W. Reder, «Chicago Economics: Permanence and Change», Journal of Economic Literature 20, no. 1 (1982), рр. 1—38. Некоторые исследователи, напротив, подчеркивали неповторимое своеобразие ранних чикагских экономистов: Martin Bronfenbrenner, «Observations on the “Chicago School(s)”», Journal of Political Economy 70, no. 1 (1962), рр. 72–75; J. Ronnie Davis, «Chicago Economists, Deficit Budgets, and the Early 1930s», American Economic Review 58, no. 3 (1968), рр. 476–481; решительнее всех на этом настаивали Ван Хорн и Мировски: Rob Van Horn and Philip Mirowski, «The Rise of the Chicago School of Economics and the Birth of Neoliberalism», in The Road from Mont Pèlerin: The Making of the Neoliberal Thought Collective, ed. Philip Mirowski and Dieter Plehwe (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2009), рр. 139–178.


[Закрыть].

Но при более внимательном изучении работ чикагцев открывается другая картина: они воспринимали свою позицию не совсем так, как их студенты и коллеги. Трое ведущих сторонников рынка в межвоенные годы, Фрэнк Найт, Джейкоб Вайнер и Генри Саймонс, единодушно стремились дистанцировать свое видение политической экономии от более радикальных взглядов, свойственных их коллегам в Австрии и Лондоне. По сравнению с этими последними они считали себя умеренными. В 1938 г. Фрэнк Найт совершенно четко сформулировал свою позицию в рецензии на книгу Роббинса «Экономическое планирование и международный порядок». Он позволил себе даже откровенные насмешки: «Перед нами изображение laissez faire, граничащее с концепцией всемирной анархической утопии, – писал он, – картина всеобщей свободы и всемирного братства, – только бы правительства перестали досаждать, а политики ушли и повымирали, за исключением исполняющих полицейские обязанности». В противоположность Роббинсу он считал, что сохранение «человеческих свобод потребует, надо полагать, значительно более весомых позитивных политических гарантий, а не просто негативного сокращения и ограничения деятельности государства»[154]154
  Frank Knight, «Review: Economic Planning and International Order»,” Journal of Po liti cal Economy 46 (April 1938), рр. 259–260.


[Закрыть]. В письме к Уолтеру Липпману Генри Саймонс выразил свое недовольство еще более резко. Представления Людвига фон Мизеса и Лайонела Роббинса «о приемлемых пределах полномочий государства и экономического планирования часто отличаются фанатическим экстремизмом, – писал он, – а их защита дела свободы, с другой стороны, по всей видимости, оказывает свободе плохую услугу»[155]155
  Генри Саймонс – Уолтеру Липпману, 5 октября 1937, box 4, folder 18, Henry C. Simons Papers, Regenstein Library, University of Chicago (далее Simons Papers).


[Закрыть]. Дружба с Роббинсом несколько смягчила тон Вайнера, но и он в частной переписке говорил о необходимости «стабилизирующего влияния» в ЛШЭ, которое послужило бы противовесом «доктринерским тенденциям в методах анализа или выбора исходных посылок», свойственным ее экономистам[156]156
  Джейкоб Вайнер – Джону Хиксу, 3 апреля 1935 г., box 14, folder 7, Viner Papers.


[Закрыть]. Со временем эти оценки не стали более благоприятными. В начале 1940-х годов Вайнер назвал самую свежую работу Мизеса «на редкость экстравагантной или причудливой экономической концепцией», а Найт нашел ее «слегка раздражительной и догматичной», а также часто «не соответствующей фактам»[157]157
  Frank Knight, «Professor Mises and the Theory of Capital», Economica 8, no. 32 (November 1941), рр. 409–410.


[Закрыть].[158]158
  Речь идет о главном теоретическом труде Мизеса «Nationalökonomie», опубликованном в Швейцарии в 1940 г. В 1949 г. в США вышел несколько переработанный англоязычный вариант этого сочинения под названием «Human Action: A Treatise on Economics». Рус. пер.: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории». Челябинск: Социум, 2012. – Прим. ред.


[Закрыть] Ознакомившись несколько лет спустя с книгой Хайека «Дорога к рабству», Вайнер написал другу, что Хайек «явно перестарался» и впал в «догматизм», а Найт написал главному редактору издательства, что в книге почти ничего не сказано о «необходимости, равно как и о политической неизбежности широкого спектра государственных мер в экономической жизни будущего», а вместо этого рассмотрены «только простейшие ошибки»[159]159
  Джейкоб Вайнер – Полу Дугласу, 3 июня 1945, box 9, folder 5, Viner Papers; Фрэнк Найт – главному редактору и редколлегии издательства University of Chicago Press, 10 декабря 1943, box 40, folder 17, Knight Papers.


[Закрыть]. Вряд ли можно было выразиться яснее. Хотя чикагцы и разделяли с лондонскими коллегами стремление защищать рынок от чрезмерного или ошибочного вмешательства, они считали, что государство должно играть существенно важную роль в современной экономике. Их беспокоила неоправданно радикальная фразеология ЛШЭ, превращавшая защиту рынка в его бескомпромиссную абсолютизацию; это, по мнению чикагцев, скорее могло толкнуть читателей в лагерь оппонентов, чем привлечь их.

В межвоенный период самым влиятельным защитником рынка в Чикаго был Фрэнк Найт. Он сохранил о себе долгую память как о «мудреце и оракуле» чикагских экономистов и одном из наиболее видных научных критиков экономической политики, характерной для эпохи Рузвельта[160]160
  Reder, «Chicago Economics», р. 6. Джеймс Бьюкенен описывает ведущую позицию Найта на факультете в статье «Frank H. Knight», in Remembering the University of Chicago: Teachers, Scientists, and Scholars, ed. Edward Shils (Chicago: University of Chicago Press, 1991), рр. 244–252. О Найте как прародителе чикагской экономической теории см. William Breit and Roger L. Ransom, The Academic Scribblers, rev. ed. (Chicago: Dryden, 1982), рр. 193–204; Sherryl Davis Kasper, «Frank Hyneman Knight, the Moral Philosopher», in The Revival of Laissez-Faire in American Macroeconomic Theory: A Case Study of the Pioneers (Cheltenham, U.K.: Edward Elgar, 2002), chap. 2; Johan Van Overtveldt, «Chicago’s Pioneers: The Founding Fathers», in Van Overtveldt, Chicago School, chap. 2.


[Закрыть]. В силу особенностей своего воспитания и образования Найт как в интеллектуальном плане, так и в плане поведения не вписывался в общепринятые рамки. Он рос старшим из 11 детей евангелической семьи в сельском Иллинойсе, специализировался по немецкой философии в докторантуре Корнелльского университета, но потом решил заняться экономической теорией, поскольку исповедовал «всепроникающий скептицизм», способный, по словам одного из руководителей Найта, «подорвать истинно философский дух всюду, где к нему прикоснется»[161]161
  Эти слова приписываются Джеймсу Крейтону. См.: Alvin Johnson, Pioneer’s Progress (New York: Viking, 1952), р. 227.


[Закрыть]. Как преподаватель он был уникальной фигурой, которая, по воспоминаниям студентов, «формировала интеллектуальную атмосферу»[162]162
  Buchanan, «Frank H. Knight», р. 244.


[Закрыть]. Покуривая трубку, сделанную из стержня кукурузного початка, Найт неустанно критиковал всех экономистов прошлого и настоящего, произнося свои речи в характерной для Среднего Запада протяжной манере. Особую известность среди студентов он приобрел тем, что в своих лекциях для старших курсов излагал «отдельные фрагменты целостной философской системы; в студенческой газете их предложено было именовать «Фрэнк Найт I» и «Фрэнк Найт II»[163]163
  «By Degrees», Daily Maroon (University of Chicago), 18 March 1938, 1, box 137, Viner Papers.


[Закрыть]. Хотя, по всеобщему мнению, лекции Найта отличались расплывчатостью, они приобрели репутацию средства, обращавшего вновь поступающих социалистов в будущих либертарианцев; это был процесс своего рода политической алхимии, который часто называли началом чикагской школы[164]164
  James Buchanan, «Better than Plowing», in Economics from the Outside In: «Better than Plowing» and Beyond (College Station: Texas A&M University Press, 2007), р. 5.


[Закрыть]. Джордж Стиглер называл Найта самым влиятельным профессором в Чикаго, а Милтон Фридмен вспоминал о нем как о «почитаемом наставнике» и одной из «звезд» факультета. Оба они считались среди ровесников членами приближенной к Найту группы, которая порой вела себя как «швейцарская гвардия»[165]165
  George Stigler, Memoirs of an Unregulated Economist (New York: Basic, 1988), p. 16; Milton Friedman to the editor of Challenge, July 1964, box 1, folder 3, Milton Friedman Papers, Hoover Institution Archives, Stanford, Calif.; Milton Friedman, in Milton Friedman and Rose D. Friedman, Two Lucky People: Memoirs (Chicago: University of Chicago Press, 1998), p. 35; Paul Samuelson, «Economics in a Golden Age: A Personal Memoir», in The Twentieth-Century Sciences: Studies in the Biography of Ideas, ed. Gerald Holton (New York: W. W. Norton, 1972), р. 161.


[Закрыть]. Найт беспощадно критиковал наивность социальных реформаторов; это сделало его признанным противником экономистов-прогрессистов и наложило неизгладимый отпечаток на подход его студентов к политической экономии.

Однако попытки свести критические высказывания Найта в целостную социальную философию чреваты риском навязать принудительный порядок его намеренно неупорядоченному мировоззрению. Его сочинения никогда даже в малой степени не соответствовали приписанной ему роли защитника свободного предпринимательства. Сам он воспринимал себя прежде всего как критика, гораздо больше склонного вскрывать несообразности чужих теорий, чем разрабатывать свою собственную[166]166
  Фрэнк Найт – Джейкобу Вайнеру, 9 сентября 1925 г., box 16, folder 24, Viner Papers. Дороти Росс подчеркивает эту особенность позиции Найта в проницательном обзоре его экономических и политических воззрений: Dorothy Ross, The Origins of American Social Science (Cambridge: Cambridge University Press, 1991), рр. 420–427.


[Закрыть]. Он жил, – по его собственным словам в книге «Риск, неопределенность и прибыль», – в «мире, насыщенном противоречиями и парадоксами», и его первым побуждением как ученого было желание вскрывать эти качества там, где он считал их вредными[167]167
  Frank Knight, Risk, Uncertainty and Profit (Boston: Houghton Mifflin, 1921; последнее переиздание с предисловиями автора из изданий 1933, 1948 и 1957 гг. – Mineola, N.Y.: Dover, 2006), р. 313 (страницы указаны по последнему переизданию) [Найт Ф. Риск, неопределенность и прибыль. М.: Дело, 2003. С. 297].


[Закрыть]. Единственным незыблемым его принципом был отказ некритически принимать безапелляционные суждения[168]168
  Когда упрощения были неизбежны, Найт рекомендовал студентам воспринимать их как «относительно абсолютный абсолют», т. е. как временное допущение, открытое для последующей критики. См.: James Buchanan, «Born-Again Economist», in Buchanan, Economics from the Outside In, рр. 78–79.


[Закрыть]. «Всегда принципиально важно, разумно и в известных пределах безусловно правильно искать обоснование любого возможного способа действий и, естественно, его противоположности», – объяснял он, выступая в 1950 г. перед членами Американской экономической ассоциации в качестве ее президента. Подобно кулинарии, продолжал он, экономическая теория «требует достаточного, но не чрезмерного, не слишком короткого, но и не слишком длинного движения в каждом направлении»[169]169
  Frank Knight, «The Role of Principles in Economics and Politics», American Economic Review 41, no. 1 (1951), р. 6.


[Закрыть]. На протяжении всей своей карьеры Найт отказывался превозносить достоинства рынка и не обращать внимания на их ограниченность или рассуждать об этой ограниченности и не принимать во внимание издержки, связанные с любой попыткой ее исправить.

Найта, в частности, беспокоило моральное состояние рыночноцентричных обществ. В них, отмечал он, для индивидов не было ни характерным, ни желательным принимать решения на основе рациональной калькуляции их собственных финансовых интересов. Даже те, кто стоял на самых вершинах бизнеса, стремились к прибыли больше из любви к соревнованию, чем из желания денежной выгоды. В книге «Риск, неопределенность и прибыль» он высказал мнение, что они «скорее потребляют для того, чтобы производить, чем производят для того, чтобы потреблять, – в той мере, в какой занимаются и тем и другим. Их подлинный стимул – желание превзойти других, одержать победу в самой крупной и захватывающей из всех игр, которые до сих пор изобрело человечество, не исключая даже такие игры, как управление государством и война»[170]170
  Knight, Risk, Uncertainty and Profit, р. 360. [Найт Ф. Риск, неопределенность и прибыль. М.: Дело, 2003. С. 297.]


[Закрыть]. Что же касается действий только в тех интересах, которые экономисты назвали бы «рациональными», то такие действия вызывают общее неприятие. «…Рациональная, экономическая критика ценностей дает результаты, противоречащие всякому здравому смыслу, – заметил он в 1922 г. в статье «Этика и экономическая интерпретация». – …экономический человек – существо эгоистичное и безжалостное, подлежащее моральному осуждению»[171]171
  Knight, «Ethics and the Economic Interpretation» (1922), in Knight, Ethics of Competition, р. 30. [Найт Ф. Х. Этика и экономическая интерпретация // Найт Ф. Х. Этика конкуренции. М.: Эком Паблишерз, 2009. С. 92.]


[Закрыть]. Рыночные общества поощряют такое морально предосудительное поведение и, напротив, не поощряют создание ценностей, которые не фиксируются ценовым механизмом. «При социальном порядке, где все ценности сведены к денежному измерению в такой степени, как это свойственно современным промышленным нациям, – писал он годом позже, – значительное количество наиболее благородных и тонко чувствующих натур обречены вести несчастливую и даже бесполезную жизнь»[172]172
  Knight, «The Ethics of Competition» (1923), in Knight, Ethics of Competition, р. 58. [Найт Ф. Х. Этика и экономическая интерпретация // Найт Ф. Х. Этика конкуренции. М.: Эком Паблишерз, 2009. С. 141.]


[Закрыть]. Найт считал, что капиталистическое общество может поддерживать себя лишь в той мере, в какой состоит из индивидов, чье поведение отступает от норм, навязываемых этим обществом.