Текст книги "Сталинград"

В конце концов было принято решение эвакуировать из Сталинграда женщин и детей на левый берег на судах, реквизированных НКВД. Правда, для этой цели выделили лишь несколько пароходов – на всех остальных из города вывозили раненых. Конечно, переправляться через Волгу было так же опасно, как и оставаться в Сталинграде, потому что летчики люфтваффе бомбили все суда, пересекавшие реку. Уничтожили они и паромную переправу, расположенную выше устья Царицы, а также находившийся поблизости от нее ресторан «Шанхай», излюбленное место отдыха жителей на берегу Волги. Кое-где на поверхности воды еще догорали пятна нефти из разбомбленных цистерн. Беженцы, переправлявшиеся через реку, видели плывущие по течению почерневшие трупы, похожие на обугленные деревья… Детей из центральной городской больницы, в том числе Нину Гребенникову, привязанную к носилкам, переправили через Волгу 28 августа и разместили в полевом госпитале на левом берегу.

Башенные орудия танков 16-й танковой дивизии не замолкали с того самого первого воскресного вечера, обозначив свое присутствие на волжском берегу расстрелом транспортного парохода и бронекатера. Они также обстреляли железнодорожный паром, оставив на его месте груду сожженных и разбитых вагонов, а в течение следующих нескольких дней потопили еще семь речных судов. Танкисты говорили, что речь идет о бронекатерах,[239]239
  См.: BA-MA, RH 27–16/42.


[Закрыть] похоже даже не подозревая, что на них могли эвакуироваться из города мирные жители.

На третий день вечером немцы потопили колесный пароход, перевозивший женщин и детей. Услышав крики о помощи, они спросили у командира, можно ли им взять у саперов надувные плоты и спасти тонущих. Офицер запретил это делать. «Нам известно, как ведут эту войну большевики»,[240]240
  Podewils. Р. 117.


[Закрыть] – сказал он своим подчиненным. С наступлением ночи немецкие солдаты с головой закрылись одеялами, чтобы не слышать предсмертные крики невинных жертв. Нескольким женщинам удалось доплыть до правого берега, но большинство выбралось на песчаную отмель. Там они оставались весь следующий день. Когда ночью их вывозили на левый берег, немцы не стреляли.

За спиной передовых немецких позиций на берегу Волги раскинулся неухоженный парк с огромными дубами, грецкими орехами, каштанами и даже олеандрами. К нему примыкали бахчи, поля, виноградники и фруктовые сады. Там и окопались передовые части 16-й танковой дивизии, используя всю эту растительность в качестве укрытия. Штаб саперного батальона разместился под раскидистой грушей. Во время затишья между боями танкисты и саперы собирали спелые фрукты, используя вместо корзин шлемы и каски. После нескольких недель марша по высушенной солнцем степи немецким солдатам, устроившимся в тени под деревьями и любующимся широкой Волгой, «подобной прекрасному озеру»,[241]241
  Idem. Р. 105.


[Закрыть] казалось, что они в конце долгого пути. Плохо только то, что русские продолжали сопротивляться. При первой же возможности немцы писали домой с берега Волги, гордясь тем, что они первыми достигли новых восточных границ рейха. Те немногие, кому год назад довелось участвовать в кампании на Балканах, говорили, что белые жилые здания на высоком правом берегу чем-то напомнили им Афины. Это совершенно неуместное сравнение побудило кое-кого называть в своих посланиях Сталинград Акрополем.

Части 6-й армии, все еще дожидавшиеся переправы через Дон, завидовали славе, доставшейся авангарду. Артиллерист-зенитчик написал домой: «Скоро мы также будем иметь право распевать “Стоит солдат на берегу Волги”».[242]242
  Gefr. B. G., 24 августа 1942 года. BZG-S.


[Закрыть] Другой артиллерист упомянул в своем письме Wolgalied,[243]243
  Романс о Волге (нем.).


[Закрыть] музыку к которому написал Франц Легар: «Эта песня подходит нам как никакая другая».[244]244
  Uffz. W. W., 27 августа 1942 года. BZG-S.


[Закрыть]

Многие были убеждены в том, что победа совсем близко. «Невозможно представить себе, как стремительно наступают наши моторизованные части, – написал домой солдат 389-й пехотной дивизии. – И все это при поддержке люфтваффе. Как спокойно мы чувствуем себя, когда в небе над нами наши летчики! Русских самолетов совсем не видно. Хочу поделиться с вами искоркой своей надежды. Сталинград вот-вот падет. Наша дивизия выполнит свою задачу. И тогда, да будет на то Божия воля, мы с вами снова увидимся, еще в этом году. Когда Сталинград падет, русская армия на юге будет уничтожена».[245]245
  Sold. H. R., 389-я пд, 28 августа 1942 года. BZG-S.


[Закрыть]

Между тем положение дивизии Хубе отнюдь не было безопасным. Понимание того, чем грозит потеря возможности сообщаться через Волгу, а также постоянные телефонные разносы из Кремля вынудили Еременко осуществить контрудар на северном фланге с целью сокрушить узкий немецкий коридор. Русская артиллерия простреливала эту полосу шириной не более шести километров насквозь, а немцы ничем не могли на это ответить. Не только у 16-й танковой дивизии Хубе, но и у всего корпуса Витерсхейма практически закончилось горючее.

25 августа Рихтгофен прилетел в штаб 76-й пехотной дивизии генерала фон Зейдлица, где находился и Паулюс. Командующего 6-й армией в последнее время мучил нервный тик, а кроме того, он еще не вполне оправился от последствий недавно перенесенной дизентерии, которую немцы называли «русской болезнью». Все это не способствовало хорошему настроению. Рихтгофену, впоследствии писавшему, что Паулюс очень нервничал,[246]246
  См.: дневник Рихтгофена. Приводится у Paulus. Р. 188.


[Закрыть] тоже было отчего расстроиться. Ночью летчики люфтваффе сбросили на парашютах боеприпасы и продовольствие 14-му танковому корпусу Витерсхейма, однако бо́льшая их часть оказалась на нейтральной полосе или попала в руки неприятеля. На следующее утро воздушная разведка доложила, что на северном фланге концентрируются советские танки.

Рихтгофен, как и Гитлер, был уверен в том, что быстрая победа под Сталинградом разом решит все проблемы растянутого левого фланга. Красная армия будет окончательно разгромлена. Сейчас главное – не проявить слабость. Паулюс был с этим полностью согласен. Он разделял мнение фюрера, что с русскими вот-вот будет покончено, поэтому, когда генерал фон Витерсхейм предложил частично отвести назад 14-й танковый корпус, командующий отстранил его от должности и назначил вместо него генерала Хубе.

Многое зависело от быстроты наступления 4-й танковой армии с юга, однако Гитлер приказал Готу оставить один корпус на Кавказе. Таким образом, теперь в распоряжении Гота были только 48-й и 4-й танковые корпуса. Также, как заметил еще в то время генерал Штрекер, «чем ближе мы подходим к городу, тем медленнее становятся темпы продвижения войск вперед».[247]247
  Strecker. Приводится у Haller. Р. 89.


[Закрыть]

Куда более ожесточенное сопротивление готовился оказать сам Сталинград. Комитет обороны издал приказ, в котором говорилось, в частности, следующее: «Мы не сдадим наш город немцам! Все на строительство баррикад! Перегородите баррикадами каждую улицу… чтобы солдаты, защищающие Сталинград, уничтожали врага без пощады!»[248]248
  26 августа 1942 года, ЦМВС.


[Закрыть]

27 августа впервые за пять недель пошел дождь, и дороги тут же превратились в потоки жидкой грязи, однако истинной причиной заминки на правом фланге Гота стало упорное сопротивление советских войск на озере Сарпа и под Тундутовом, в холмистой местности южнее излучины Волги ниже Сталинграда. Особо отличилась штрафная рота, приданная 91-й стрелковой дивизии. Штрафники отразили многочисленные атаки превосходящих сил противника. Позднее политотдел Сталинградского фронта доложил Щербакову: «Многие солдаты храбростью искупили свои проступки. Их следует вернуть в части, в которых они служили ранее».[249]249
  Донесение Добронина Щербакову, 8 октября 1942 года. ЦАМО, 48/486/24. Л. 308.


[Закрыть] Впрочем, большинство штрафников погибло, так и не дождавшись реабилитации.

Через два дня Гот неожиданно перебросил на левый фланг 48-й танковый корпус из калмыцкой степи, и наступление вермахта возобновилось. Главным преимуществом немецкой армии было отлаженное взаимодействие танковых дивизий и люфтваффе. Во время стремительного движения вперед бронированных колонн исключить опасность, что «штуки» по ошибке нанесут удар по своим наземным частям, было трудно, поэтому в условиях постоянно меняющейся боевой обстановки немецкие танкисты использовали красные флаги со свастикой в качестве ориентиров.

Лейтенант Макс Плакольб, командир управления люфтваффе, был прикомандирован к штабу 24-й танковой дивизии. В то время, когда 14-я и 24-я танковые дивизии, а также 29-я мотопехотная начинали обходной маневр юго-западнее Сталинграда, Плакольб сам сидел возле рации. Передовые части 24-й танковой дивизии продвигались вперед намного быстрее своих соседей, и Плакольб вдруг услышал следующее донесение: «Сосредоточение неприятельских танков…»[250]250
  ÖStA-KA B/1540.


[Закрыть] Далее летчик назвал координаты 24-й дивизии. Не теряя ни секунды, поскольку бомбардировщики уже приближались, Плакольб связался с командиром эскадрильи и, назвав кодовое слово, в самый последний момент успел предотвратить этот удар.

Наступление 48-го танкового корпуса с юго-запада было настолько стремительным, что к вечеру 31 августа передовые части вышли к железнодорожной ветке Сталинград—Морозовск. Казалось бы, появилась возможность отрезать остатки советских 62-й и 64-й армий. Пехотным дивизиям Паулюса, медленно наступающим на восток от Дона, так и не удалось зайти русским в тыл. Единственная надежда была на то, чтобы направить 14-й танковый корпус вниз из коридора под поселком Рынок. На этом и настаивал штаб группы армий. Конечно, риск был. Хубе пришлось бы развернуть свои танки, испытывающие нехватку горючего и боеприпасов, выйти из боя и оголить тылы перед скапливающимися на севере неприятельскими силами. Очевидно, поэтому Паулюс и решил отказаться от данного плана. Еременко воспользовался ситуацией и спешно вывел свои уцелевшие войска из почти сомкнувшегося кольца.

Впрочем, иногда отступление осуществлялось не согласно тактическому замыслу, а из-за паники. Например, расчеты 748-й зенитной батареи 64-й армии бежали, бросив свои орудия. По мнению политотдела, здесь была не просто измена, а заговор с врагом. Дело дошло до голословных утверждений, что кто-то из бойцов батареи «возглавил атаку батальона немецких автоматчиков» на позиции соседней 204-й стрелковой дивизии».[251]251
  Донесение Добронина Щербакову, 8 октября 1942 года. ЦАМО, 48/486/24. Л. 308.


[Закрыть]

На северном фланге Паулюса 14-му танковому корпусу тоже не было покоя. Русские постоянно наносили отвлекающие удары с обеих сторон коридора. Генерал Хубе отвечал на эти плохо скоординированные вылазки молниеносно и сокрушительно. 28 августа он перенес свой штаб в узкий овраг – на этой позиции можно было лучше защититься от происходивших каждую ночь воздушных налетов. Спал генерал, который всеми силами старался сохранить хотя бы минимальный комфорт, в выстланной сеном яме под днищем танка.

Русские самолеты начали бомбить противника не только ночью, но и в светлое время суток, прилетая на малой высоте со стороны Волги. Их приближение в утреннем небе обозначали черные облачка разрывов снарядов немецких зенитных орудий. Однажды немецкий истребитель, перед тем как взмыть вверх и атаковать бомбардировщики, с ревом пронесся на бреющем полете над самым оврагом, в котором укрывался штаб Хубе. Тем, кто наблюдал за этим асом люфтваффе с земли, он чудодейственным образом представился небесным тевтонским рыцарем в сверкающих доспехах. «Это была серебряная молния, – записал в своем дневнике один из штабных офицеров, не скрывая эмоций. – Самолет сделал разворот и ушел на восток, через реку, на вражескую территорию».[252]252
  ÖStA-KA B/1540.


[Закрыть]

28 августа русские истребители попытались совершить налет на новый аэродром люфтваффе под Калачом-на-Дону, однако группа «Мессершмиттов-109» решительно отбила нападение. Гордые своей победой, молодые загорелые летчики шли на разбор полетов очень довольные, однако их строгий командир, больше известный в люфтваффе как Принц, поскольку внешне обладал сходством с венценосной статуей в одном средневековом соборе, не стал их поздравлять. Вместо этого он обратился к своим подчиненным со словами, вызвавшими большое раздражение у Рихтгофена: «Господа, пришла пора закончить летать в свое удовольствие и заключать пари, кто собьет больше вражеских машин. У нас на счету каждый самолет, каждая капля горючего, каждый час полетов. Пора прекратить ту легкую жизнь, которую мы ведем на земле, а в воздухе и подавно. Если только в небе нет целей, каждый выстрел должен быть направлен на то, чтобы помочь пехоте».[253]253
  См.: Einsiedel. Р. 12.


[Закрыть] Эти слова были встречены недовольным ворчанием.

Как часто бывает в конце лета, погода резко изменилась. В субботу 29 августа почти весь день и всю ночь шел дождь. Солдаты промокли насквозь, окопы были заполнены водой. В письмах домой все жаловались на эту проклятую Россию.[254]254
  Uffz. H. T., 71-я пд, 30 августа 1942 года, BZG-S.


[Закрыть] Они уже четыре месяца шли к цели, которую считали для себя конечной… И вот опять задержка!

В 16-й танковой дивизии, вышедшей на берег Волги у Рынка, от былого пьянящего оптимизма не осталось и следа. Сады и огороды, в которых укрывались боевые машины, были уничтожены огнем советской артиллерии. Кругом только воронки и безжизненные деревья, иссеченные осколками. Всех беспокоила концентрация русских войск на севере. Если бы конечная станция железнодорожной ветки Фролово находилась ближе к линии фронта и советские пехотные части смогли развернуться быстрее, Хубе вряд ли бы смог удержать свои позиции. 1-я гвардейская армия готовилась перейти в контрнаступление. 24-я армия соединилась с 66-й. Формирования начинали движение вперед сразу после того, как выгружались из железнодорожных составов, и во всеобщей сумятице подчас не знали свое истинное местоположение.

Командир 221-й стрелковой дивизии, например, не только не имел никакой информации о дислокации и силах противника, но даже не знал точно, к какой армии относится его соединение. 1 сентября он приказал разведывательной роте, разбившись на группы по 10 человек, установить, где же все-таки находятся немцы. Верхом на взятых у местных жителей лошадях солдаты направились на юг через железнодорожную линию Сталинград—Саратов. Следом за ними двинулись главные силы. Внезапно дивизию обнаружили немецкие самолеты, возвращавшиеся после бомбежки. Часть двухмоторных Ме-110 отделилась от группы и стала обстреливать противника из пулеметов, а остальные вернулись на аэродром, чтобы пополнить боезапас. Обернулись они быстро, но дивизия уже успела рассредоточиться.

Разведывательные группы вернулись, заметив впереди немецкие части, однако начертить для командира дивизии линию фронта они не смогли – ее просто не существовало в привычном понимании этого слова. Все были встревожены.[255]255
  Гличев, беседа, 6 ноября 1995 года.


[Закрыть] Хотя численностью пехота русских значительно превосходила противостоящие немецкие части, к ним еще не успели подойти танки и артиллерия. К тому же было очень мало противотанковых орудий.

Еще более сложная ситуация сложилась в 64-й стрелковой дивизии, выдвигавшейся на новые позиции. Авианалеты подорвали боевой дух. Кроме того, при одном из таких налетов был уничтожен полевой госпиталь. Погибло много врачей и медсестер. Раненые, доставленные в тыл, рассказывали всякие ужасы, пугая новобранцев, которым вот-вот предстояло выйти из резерва и отправиться на передовую. Солдаты начали дезертировать, сначала поодиночке, затем целыми группами.

29 августа в Сталинград, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией, прибыл Жуков, только что назначенный первым заместителем Верховного главнокомандующего. Очень скоро он понял, что три армии, которым предстояло участвовать в операции, укомплектованы призванными из запаса уже немолодыми мужчинами и плохо вооружены. Боеприпасов не хватает, артиллерии почти нет. Жуков связался с Москвой по защищенной линии. Ему удалось убедить Сталина отложить контрнаступление на неделю. Советский вождь согласился, однако 3 сентября он узнал о немецком наступлении на западные окраины города – корпус Зейдлица соединился с 4-й танковой армией. Сталин позвонил начальнику Генерального штаба Василевскому и потребовал, чтобы ему доложили о реальном положении дел. Василевский подтвердил, что немецкие танки вошли в пригороды. Сталин взорвался: «Они что, не понимают там, что, если сдать Сталинград, юг страны будет отрезан от центра и мы уже не сможем его защитить? Там понимают или нет, что это катастрофа не только для Сталинграда?! Потеряв этот город, мы лишимся своей главной водной артерии, а вскоре и нефти!»

Василевский спокойно, но с внутренним напряжением в голосе ответил: «Все, что есть под Сталинградом боеспособного, мы подтягиваем к участкам, оказавшимся под угрозой. Думаю, что шансы отстоять город еще не потеряны».[256]256
  Приводится у Волкогонова.


[Закрыть]

Сталин бросил трубку. Вскоре он перезвонил и продиктовал приказ Жукову: наступление должно начаться немедленно, независимо от того, все или нет дивизии развернуты и вся или нет артиллерия прибыла. «В настоящий момент промедление, – закончил он, – равносильно преступлению».[257]257
  Erickson. The Road to Stalingrad. Р. 384.


[Закрыть] Действительно, Сталинград мог пасть на следующий же день. После долгого спора Жукову все-таки удалось уговорить Верховного главнокомандующего подождать еще два дня.

Трудно сказать, кто был прав, Сталин или Жуков. У Паулюса было время, чтобы усилить 16-й танковый корпус, и немецкая авиация также в полной мере воспользовалась своим преимуществом, сумев уничтожить множество целей на открытом пространстве – в степи. 1-й гвардейской армии удалось продвинуться всего на несколько километров, а 24-я была вынуждена отойти на исходные позиции. Но в любом случае это неудачное наступление отвлекло на себя резервы Паулюса в самый критический момент, когда рассеянные остатки 62-й и 64-й армий откатились к окраинам города.

Немецкие войска также понесли очень большие потери. Не меньше шести командиров батальонов были убиты всего за один день, а численный состав рот сократился до 40–50 человек.[258]258
  См.: BA-MA, RH 27–16/43.


[Закрыть] (Общие потери на Восточном фронте к этому времени превысили 1 500 000 человек.) Допросы советских пленных показывали, что русские полны решимости стоять до конца. «Из нашей роты, – говорилось в одном донесении, – в живых осталось всего пять человек. Мы получили приказ ни за что не сдавать Сталинград».

Солдаты и офицеры Красной армии сражались доблестно и упорно. Они яростно защищали свою землю. «Здравствуйте, дорогие мои! – писал своим родным один боец. – С 23 августа мы постоянно ведем тяжелые бои с жестоким и коварным врагом. Командир взвода и политрук были тяжело ранены. Мне пришлось взять командование на себя. На нас надвигалось около семидесяти танков. Мы с товарищами обсудили положение и решили драться до последней капли крови. Когда танки проехали по окопам, мы забросали их гранатами и бутылками с зажигательной смесью».[259]259
  В. М. Ковалев, 2 сентября 1942 года. АМПСБ 258/4904.


[Закрыть] Солдаты гордились тем, что защищают Сталинград. Они знали, что мысленно с ними вся страна. Конечно, все они прекрасно понимали, какие жестокие схватки ждут их впереди. В тот момент город обороняли меньше 40 000 человек – им и предстояло сдерживать натиск 6-й армии и 4-й танковой. Все командиры помнили, что Волга является последней линией обороны перед Уралом.[260]260
  Гличев, беседа, 6 ноября 1995 года.


[Закрыть]

В первую неделю сентября немцев переполняла уверенность в своей победе. Бои тяжелые, писал домой один солдат, «но Сталинград падет в течение ближайших нескольких дней».[261]261
  Gefr. B. G., 3 сентября 1942 г., BZG-S.


[Закрыть] «Как говорят наши офицеры, – делился со своими родными артиллерист 305-й пехотной дивизии, – Сталинград обязательно падет».[262]262
  Sold. W.W., 305-я пд, 2 сентября 1942 года, BZG-S.


[Закрыть] В штабе 6-й армии не скрывали торжества, когда офицер связи доложил о соединении южного крыла 51-го армейского корпуса с левым флангом 4-й танковой армии. «Кольцо вокруг Сталинграда на западном берегу Волги замкнулось!»[263]263
  BA-MA, RH 20–6/216.


[Закрыть] За период с 23 августа и 8 сентября – между форсированием Дона и выходом на окраины Сталинграда – 6-я армия взяла в плен 26 500 человек, уничтожила 350 артиллерийских орудий и 830 танков.

Паулюс получил письмо от полковника Вильгельма Адама, одного из офицеров своего штаба, который находился на лечении в Германии. Адам горько сожалел, что в такой исторический момент он не на фронте. «Здесь все с нетерпением ждут падения Сталинграда, – написал он своему командующему. – Хочется надеяться, что это станет переломным моментом в войне».[264]264
  Письмо от 23 августа 1942 года. Приводится у Paulus. Р. 169.


[Закрыть]

Между тем ночи уже стали настолько холодными, что по утрам землю покрывал иней, а в брезентовых ведрах, из которых поили лошадей, вода затягивалась коркой льда. Русская зима скоро снова собиралась заявить о своих правах.

В это время мало кто из немцев видел главное препятствие, с которым предстояло столкнуться 6-й армии. Массированные бомбардировки люфтваффе не только не сломили волю неприятеля – страшные разрушения превратили город в идеальное поле смерти, которым скоро так эффективно воспользуются русские.

Часть третья
Судьбоносный город

Глава 9
«Время – это кровь»: сентябрьские бои

В первые немецкий народ узнал о Сталинграде как о военной цели из сводки о положении на Восточном фронте за 20 августа. Однако всего через две недели Гитлер, до того не желавший, чтобы его войска ввязывались в уличные бои в Москве и Ленинграде, вознамерился захватить город на Волге любой ценой.

В этом новом стремлении фюрера во что бы то ни стало овладеть Сталинградом значительную роль сыграли события на Кавказе – предположительно, главной цели вермахта второго военного лета. 7 сентября, в тот день, когда Гальдер отметил «прогресс под Сталинградом»,[265]265
  Halder, 7 сентября 1942 года. Р. 518.


[Закрыть] недовольство Гитлера темпами наступления на Кавказе достигло предела. Фюрер упрямо не желал признать тот факт, что у фельдмаршала Листа не хватает сил для выполнения этой задачи. Генерал Альфред Йодль, недавно вернувшийся из штаба Листа, заметил за ужином, что военачальник только выполнял приказы ставки, то есть самого фюрера. «Это ложь!»[266]266
  Цит. по: Domarus. Vol. ii. Р. 518.


[Закрыть] – взвизгнул Гитлер и в бешенстве покинул своих гостей. После этого, словно стремясь доказать, что его речи намеренно искажались, фюрер приказал стенографировать все, что он говорил на ежедневных совещаниях.

После триумфа в Польше, Скандинавии и во Франции Гитлер перестал принимать во внимание такую рутину, как поставки боеприпасов и горючего, а также бесперебойное обеспечение личного состава продовольствием. Он словно стоял выше обыденных требований. И данный взрыв гнева, похоже, свидетельствовал, что с психическим состоянием фюрера не все в порядке. Генерал Варлимонт, вернувшийся в ставку после недельного отсутствия, был потрясен застывшим взглядом Гитлера. Генерал подумал: «Этот человек посрамлен. Он потерял лицо и осознает, что роковая партия проиграна, Советскую Россию не удастся сокрушить».[267]267
  Warlimont. Р. 269.


[Закрыть] Николаус фон Белов, адъютант фюрера от люфтваффе, тоже скоро понял, что ситуация полностью изменилась. «Все окружение фюрера производит удручающее впечатление. Гитлер оказался совсем один».[268]268
  Below. Р. 315.


[Закрыть]

Вероятно, в глубине души фюрер все-таки чувствовал – в конце концов, он несколько раз говорил, что неудача на Кавказе означает конец войне, однако смириться с этим не мог. Сообщение по Волге прервано, оборонные заводы Сталинграда лежат в руинах. Обе задачи операции «Блау» выполнены, но теперь фюреру нужно было во что бы то ни стало захватить город, носящий имя Сталина, словно это могло сломить врага. Опасный мечтатель за неимением лучшего готов был удовлетвориться символической победой.

Ему казалось, что два-три зрелищных успеха подкрепят иллюзию того, что Сталинград станет тем местом, где будет доказано превосходство германского оружия. В непрекращающихся боях на северном фланге 6-й армии граф фон Штрахвиц, прославленный командир 16-й танковой дивизии, доказал, что в длительном танковом бою успех определяется хладнокровием, точным прицелом и высоким темпом стрельбы. На дивизию шли русские «тридцатьчетверки» и американские танки, полученные по ленд-лизу, одна волна за другой. Высокие американские машины со слабой броней были легкой добычей. Советские танкисты их не любили. «Танки плохие, – рассказал на допросе взятый в плен механик-водитель. – Клапана постоянно ломаются, двигатель перегревается, трансмиссия никудышная».[269]269
  BA-MA, RH 27–16/43.


[Закрыть]

«Русские атаковали через гребень холма, – вспоминал позже Фрейтаг-Лорингховен, – а мы находились на склоне. На протяжении двух дней они действовали по одной схеме, ясно видимые на фоне неба. Мы подбили больше ста советских танков».[270]270
  Фрейтаг-Лорингховен, беседа, 23 октября 1995 года.


[Закрыть] «Насколько хватало взгляда, – писал домой летом 1942 года немецкий сапер, – тянулись бесчисленные ряды подбитых и сожженных танков».[271]271
  Gefr. O. K., 13 сентября 1942 года.


[Закрыть] 49-летний Штрахвиц получил Рыцарский крест с дубовыми листьями – высший орден Третьего рейха, знак признания особой храбрости в бою или успехов в руководстве войсками, передал командование Фрейтаг-Лорингховену и вернулся в Германию. Официальная версия – выслуга лет.

Возможно, атаки русских на данном этапе были вопиюще непрофессиональными, но они, вне всяких сомнений, демонстрировали решимость отстоять Сталинград любой ценой. И эта решимость нисколько не уступала решимости захватчиков. «Час мужества пробил на наших часах…» – эти слова поэтесса Анна Ахматова написала тогда, когда под угрозой оказалось само существование России.

После падения Ростова-на-Дону цензура разрешила любые средства, направленные на укрепление ненависти к врагу. В номере газеты Сталинградского фронта «Сталинское знамя» за 8 сентября был помещен рисунок – испуганная девочка, связанная по рукам и ногам. «А что, если твою любимую дочь вот так свяжут фашисты? – гласила подпись. – Первым делом они ее изнасилуют, затем бросят под танк. Вперед, воин! Стреляй во врага! Твой долг не дать насильнику осквернить свою дочь!»[272]272
  Сталинское знамя. 1942. 8 сентября.


[Закрыть] Несомненно, подобная пропаганда, буквально повторяющая тему стихотворения Константина Симонова «Убей его!», была грубой, однако она в полной мере отражала реалии времени. Такой же яростью пронизаны стихотворные строки Алексея Суркова. Повсеместно говорилось о том, что фашистских насильников, осквернивших Родину, ждет кровавое возмездие.[273]273
  Нет сомнений, что эти пропагандистские лозунги о «насильниках» конца лета 1942 года в значительной степени обусловили те массовые изнасилования, которые начались, когда Красная армия вступила на территорию Германии.


[Закрыть] 9 сентября в руки солдат передовых частей немецкой 4-й танковой армии попал номер газеты «Красная звезда» с воззванием Ильи Эренбурга к советским солдатам, которое заканчивалось так: «Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[274]274
  Приводится у Эренбурга.


[Закрыть]

Для Еременко и Хрущева главной насущной задачей было найти замену командующему 62-й армией, который не верил в возможность удержать Сталинград. 10 сентября армия с боями отошла в город. Она оказалась отрезана от 64-й армии на юге, где 29-я моторизованная пехотная дивизия прорвалась к Волге в Купоросном, на южной окраине Сталинграда. 11 сентября командный пункт Еременко в устье Царицы подвергся массированному обстрелу. Как раз в этот момент туда прибыл писатель Константин Симонов. Переправляясь через Волгу в горящий город, он в первый раз почувствовал запах гари, раскаленного железа и горелого дерева. В душном блиндаже сидел Хрущев. Он был мрачен и отвечал односложно. Потом вытащил папиросы и стал чиркать спичку за спичкой. Но спички мгновенно гасли. В тоннеле была плохая вентиляция.[275]275
  См.: Симонов К. Разные дни войны. Т. 2. С. 175–176.


[Закрыть]

Симонов и сопровождавший его корреспондент фронтовой газеты прямо в шинелях легли спать в самом дальнем углу тоннеля, у выхода к Царице. Проснувшись на следующее утро, они обнаружили, что в тоннеле никого нет. «Штаба не было, машинок не было, людей не было».[276]276
  Симонов К. Разные дни войны. Т. 2. С. 175–176.


[Закрыть] В конце концов они случайно наткнулись на связиста, который заканчивал сматывать провод. От него и узнали, что командный пункт перенесен на левый берег Волги. Наземные линии связи во время бомбардировок и обстрелов постоянно оказывались перебитыми, и это вынудило Еременко с Хрущевым просить у Сталина разрешения перенести командный пункт фронта на противоположный берег. Единственным крупным командным пунктом, оставшимся на правом берегу, был штаб 62-й армии.

В то же утро генерала Чуйкова вызвали в Ямы, куда незадолго до этого перевели объединенный Военный совет Сталинградского и Юго-Западного фронтов. Чуйкову потребовался целый день и почти вся ночь, чтобы переправиться через Волгу и разыскать штаб. Зарево над горящим Сталинградом было настолько ярким, что даже на противоположном берегу широкой Волги не пришлось включать фары американского джипа, полученного по ленд-лизу.

На следующий день Чуйков наконец встретился с Еременко и Хрущевым. Ему объяснили ситуацию. Немцы готовы взять город любой ценой, но о сдаче не может быть и речи. Отступать некуда. Его назначают на должность командующего армией, обороняющей Сталинград.

«Как вы, товарищ Чуйков, – спросил Еременко, – понимаете свою задачу?» – «Город мы отдать врагу не можем, – ответил Чуйков. – Отстоим его или погибнем тут».[277]277
  Чуйков В. Сражение века. С. 102–103.


[Закрыть]

Еременко и Хрущев переглянулись. Затем Хрущев сказал, что задача понята правильно.

Вечером Чуйков вместе с двумя танками Т-34 на пароме переправился из Красной слободы к центральному сталинградскому причалу, расположенному чуть выше устья Царицы. Когда паром подошел к причалу, из воронок молча вышли сотни людей, в основном мирные жители, надеявшиеся покинуть город. Были и такие, кто приготовился переносить на паром раненых.

Чуйков со своим сопровождением отправился искать штаб. Они оказались там после долгих блужданий: политрук саперного батальона проводил нового командующего и прибывших с ним офицеров на Мамаев курган, известный теперь также как высота 102 (курган действительно в высоту достигал 102 метров). На командном пункте 62-й армии Чуйков наконец встретился со своим начальником штаба генералом Николаем Крыловым. Резкий и экспрессивный, Василий Чуйков являлся полной противоположностью Крылову, человеку педантичному, с аналитическим складом ума, однако они сошлись в оценке ситуации и очень скоро сумели поладить. Обоим генералам было ясно, что есть только один способ удержать город, но заплатить за это придется человеческими жизнями. «Время – это кровь»,[278]278
  Чуйков В. Указ. соч. С. 107.


[Закрыть] – позднее с откровенной прямотой написал Чуйков.

Чуйков с первого же дня беспощадно пресекал любые разговоры об отступлении. Никто из командиров больше не осмеливался высказывать эту мысль вслух. Командующего поддержали Крылов и Кузьма Гуров, начальник политотдела армии, свирепый с виду, с наголо бритой головой и косматыми бровями. Некоторые старшие офицеры поспешили переправиться через реку, бросив своих людей, у которых, как писал впоследствии Чуйков, также, очевидно, «возникало желание уйти поскорее за Волгу, вырваться из пекла».[279]279
  Там же. С. 112.


[Закрыть] После ряда подобных случаев Чуйков приказал войскам НКВД охранять все причалы и пристани, а также досматривать каждое плавсредство. Дезертиров независимо от звания и должности расстреливали на месте.

О ненадежности войск свидетельствует множество тревожных донесений. В частности, старший сержант 6-й гвардейской танковой бригады застрелил командира боевого экипажа, а затем, угрожая пистолетом механику-водителю и стрелку-радисту, заставил их покинуть машину. После этого он сам повел танк к позициям немецкой 76-й пехотной дивизии. Сержант заранее приготовил белый флаг и высунул из люка, из чего в политотделе сделали заключение, что боец «тщательно спланировал свой гнусный поступок».[280]280
  8 октября 1942 года. ЦАМО, 48/486/24. С. 77.


[Закрыть] Двоих танкистов, покинувших машину под дулом пистолета, обвинили в том, что они проявили трусость. Оба предстали перед трибуналом и, вероятно, были расстреляны.