Текст книги "Шелковый фонарь"

Картина третья

Обстановка, на которой закончилась первая картина: река, лодка; Ю сай с удочкой, слуга Томадзо, Синдзабуро стонет во сне. Солнце давно зашло. Заброшенный дом на противоположном берегу весь залит лунным светом. На корме лодки – зажженный фонарь.

Юсай. Синдзабуро! Синдзабуро! Очнись!

Синдзабуро (просыпаясь). А… я, кажется, заснул?

Юсай. Да, ты несколько минут дремал. Я разбудил тебя, потому что ты уж очень стал метаться.

Синдзабуро. Я видел ужасный сон… (Вздыхает; вдруг замечает освещенный луной дом и, пораженный, начинает рассматривать его.)

Юсай. После болезни это бывает… Снится всякая всячина.

Томадзо. Синдзабуро-сама, ну что? Вам теперь лучше?

Синдзабуро (с трудом отрывая взгляд от дома). Да, теперь хорошо.

Томадзо. Ну, слава богу! А то, когда вам стало дурно, я подумал: неужто болезнь опять вернулась? Что ж, поехали, что ли, обратно?

Синдзабуро (вдруг замечает на дне лодки крышку курильницы, хватает ее и подносит к фонарю). Это что? Откуда?

Юсай. Где? А… Это когда ты заснул, смотрю: удочка за что-то зацепилась. Я рванул – оказалось, не рыба, а вот эта штучка.

Томадзо. Юсай-сама говорит, что вещь ценная. Только – одна крышка. На что она?

Синдзабуро (внезапно). Скажите, учитель, здесь не было доктора Ямамото?

Юсай (удивленно). Доктора Ямамото? Что ты? Никого здесь не было, кроме нас.

Томадзо. Это лекарь-то? Откуда же ему тут взяться?

Синдзабуро. Значит, нет. (Опять погружается в задумчивость.)

Юсай. А почему ты о нем спрашиваешь?

Синдзабуро. Ничего… так…

Томадзо. Ну, прилив начался! Вот теперь покатим! (Гребет.)

Занавес

Действие второе

Картина первая

Канун праздника Бон.[19]19
  Буддийский праздник поминовения мертвых, ежегодно отмечаемый 15 июля и в ближайшие семь дней до и после этого числа. Считается, что в эти дни души умерших возвращаются домой к своим близким.


[Закрыть] Улица. В глубине – буддийский храм. Вокруг – предпраздничный базар. Повсюду – ларьки с принадлежностями культа мертвых.[20]20
  Существует множество принадлежностей культа мертвых: ароматические курительные палочки – их зажигают на домашних алтарях перед табличками с именами умерших предков или, если родственник скончался недавно, перед его фотографией; разнообразные фонари – от больших, которые зажигают на могилах и вешают на карнизах домов, до самых маленьких, которые сплавляют по воде и т. п.


[Закрыть] Люди переходят от одного ларька к другому. Издали доносится музыка сямисэнов.[21]21
  Сямисэн – трехструнный музыкальный инструмент, широко распространившийся в демократических слоях японского народа с XVII в.


[Закрыть] Иногда – взрывы веселья. На холме виднеется дом Синдзабуро, закрытый со всех сторон и темный.

Старушка (торгуясь у ларька). Так я тебе и дала! Назвал цену – сразу выкладывай тебе денежки? Нет, не на дуру напал!

Первый торговец. Что ты, бабка! У нас товар самый дешевый! И смотри какой добротный.

Старушка. Добротный! Нечего сказать. Домой донести не успею, как развалится.

Первый торговец. Это уж ты не тревожься. Фонарь – что железный. Послужит на славу.

Первый прохожий. Не беспокойся, бабка! Не только донесешь, но и по тебе этот фонарь еще будет зажигаться, как на тот свет отправишься! Ха!

Общий хохот.

Старушка. А ты чего встреваешь? Тебе что тут нужно? Проваливай куда знаешь!

Первый прохожий. Я-то еще погожу, а вот ты-то, видать, скоро провалишься в тартарары.

Общий хохот.

Старушка. Тебя еще переживу… (Уходит.)

Первый торговец. Бабушка, бабушка! А что же фонарь? Ведь уже сторговались… Бабушка!

Второй прохожий. Ей теперь не до покупки! Забрало! Пропал твой барыш!

Первый торговец (сокрушенно). Видно, даром разорялся! (Кричит.) А вот товар! Все, что нужно для праздника Бон! Подходи! Покупай! Дешевле нет нигде! Подходи!

Второй торговец (кричит). Самые лучшие подарки к празднику! Пояса, воротнички! Расшитые, с узорами! С узорами самыми модными! Хэй, хэй!

Первый торговец снедью (проезжая с тележкой, откуда идет пар). Хэй, хэй! Суси! Суси![22]22
  Суси! Суси! – колобки из вареного риса, на которых лежит кусочек рыбы, яйца, овощи; к ним полагается специальная приправа из уксуса с сахаром.


[Закрыть] Из лучшего риса… С морской травой, с рыбой, с чем душа пожелает! Суси!

Второй торговец снедью (въезжает с другой стороны). Закуски! Крабы! Крабы! С подливкой! Хэй, хэй!

Первый торговец снедью (второму). Проваливай отсюда! Видишь, я еду.

Второй торговец снедью. А я разве не еду? Первый торговец снедью. Я первый приехал.

Второй торговец снедью. Это еще неизвестно, кто первый приехал.

Останавливаются несколько прохожих.

Первый прохожий. Эй вы, пожрать что-нибудь есть?

Оба торговца снедью (наперебой). Хэй, хэй! Пожалуйте!

Самое лучшее! Самое вкусное!

Прохожие окружают их и закусывают.

Торговец чаем. Самый лучший чай! О-тя! О-тя!

Торговец сластями. Сласти! Сласти!

Торговец сакэ. Сладкое сакэ! Сладкое сакэ![23]23
  Сладкое сакэ! – Сакэ – рисовая водка 18°, имеющая сладковатый привкус.


[Закрыть]

Проходит группа монахов.

Голоса в толпе.

– Ну, им теперь лафа.

– Еще бы – их праздник.

– Мертвыми и живут.

– Все кладбища по монастырям устроили!

– Завтра и повалит к ним народ.

– Доход!

– Еще какой!

– Житье неплохое.

– Еще бы! Знай себе бубни «Наму Амида буцу»[24]24
  Наму Амида буцу – буддийская молитвенная формула; нечто вроде «Господи, помилуй».


[Закрыть] да обирай честной народ.

Парикмахерша (выбирая товар у ларьков). Мне бы фонарь, хороший. Где тут хорошие фонари?

Соседка. А, О-Маса-сан! Здравствуйте!

Парикмахерша. О-Канэ-сан! Что это вы совсем не заходите? Неужели причесываетесь в другой парикмахерской?

Соседка. Нет, что вы! Так как-то, все недосуг! Ну, как живете?

Парикмахерша. Да все так же! Перебиваюсь кое-как.

Соседка. Покупаете к празднику?

Парикмахерша. А как же! Ведь сегодня канун.

Соседка. Да. Великий вечер! Подумать только – встречать покойников будем.

Парикмахерша. Всех родных и близких. Зажжем огоньки и будем ждать.

Соседка. Все на земле будут… Все навестят свои родные места…

Парикмахерша. И близких своих… Наму Амида буцу.

Соседка. А завтра на кладбище?

Входит Томадзо.

Смотрите-ка! Никак, Томадзо-сан!

Парикмахерша. Томадзо-сан! Томадзо-сан!

Томадзо (замечает их). А! О-Маса-сан! И вы, О-Канэ-сан! Добрый вечер!

Соседка и Парикмахерша (вместе). Добрый вечер! (Кланяются.)

Томадзо. Готовитесь к встрече?

Соседка. Да… вот купили кое-что и скорей домой.

Парикмахерша. Зажигать огоньки…

Соседка. Встречать дорогих покойников…

Парикмахерша. Вы домой, Томадзо-сан?

Томадзо. Домой. Иду из монастыря… навещал могилу старого господина.

Парикмахерша. Хороший господин был.

Соседка. Умер во цвете лет… Жалко ужасно.

Парикмахерша. А как Синдзабуро-сама?

Томадзо. Все еще не совсем здоров… Слабость у него. И вообще… настроение плохое. Все грустит и печалится!

Парикмахерш а. Такой хороший молодой господин – и болен! С чего бы это?

Томадзо. Ума не приложим! Доктор Ямамото уж как старается, а все вылечить не может.

Соседка. Не иначе карма какая-нибудь…[25]25
  Карма (причина и следствие). Закон кармы – одна из основополагающих идей буддийского вероучения, согласно которой каждый поступок человека неизбежно влечет за собой соответствующий результат: хороший, добродетельный поступок вознаграждается, дурной – приносит несчастье. Идея кармы неразрывно связана с другим кардинальным постулатом буддизма – идеей перерождения. Поэтому результат, то есть награда или, напротив, кара, может явиться следствием поступка, совершенного не в настоящей, реальной жизни данного человека, а в одном из его минувших перерождений, причем ничто не властно изменить карму, унаследованную из «прошлой жизни».


[Закрыть]

Томадзо. Это уж неизвестно. Я и отцу-настоятелю говорил… чтоб он помолился. (Спохватившись.) Однако пойду… Поздно.

Соседка (удерживая его). Кстати, Томадзо-сан… Вы бы тоже зажгли у себя «огонек встречи»!

Томадзо. Учитель Юсай-сан будет против. А молодой господин не захочет ему противоречить.

Соседка. А вы все-таки скажите Синдзабуро-сама. Ведь он сирота. И отец и мать – оба на том свете. Как же не зажечь «огонек встречи»?

Томадзо. Я понимаю. Попробую. Как-то уныло, когда в этот вечер не ждешь дорогих умерших. Без «огонька встречи» грустно. Прощайте, пора. (Уходит.)

Соседка и Парикмахерша. Прощайте! (Глядят емувслед, потом смотрят на дом Синдзабуро и уходят, оживленно беседуя.)

Понемногу в домах зажигаются огоньки. Народ начинает расходиться. Со стороны дома Синдзабуро показывается доктор Ямамото. Навстречу ему компания гуляк с гейшами. Среди них одна с лицом О-Цую в сопровождении служанки с лицом О-Емэ. Компания идет, весело смеясь.

Первый гуляка (поет во все горло).

 
В целом городе
Лишь один ей незнаком —
Свой законный муж!
 

Общий смех.

Второй гуляка. Брось! Что орешь на улице? Мало, что ль, набрался?

Первый гуляка. Не мешай!

 
В целом городе
Лишь один ей незнаком —
Свой законный муж!
 

Гейша.[26]26
  Гейша (артистка) – профессиональная певица, танцовщица, музыкантша. Талантливые гейши были знамениты на всю страну. Самурай мог увлекаться гейшей, но о законном браке с ней не имел права даже думать.


[Закрыть] Перестаньте шуметь, Исихара-сан! Здесь люди, неудобно.

Первый гуляка. Скромница какая нашлась. Хочу шуметь и буду. Раз весело. (К гейше с лицом О-Цую.) Правда ведь, моя красавица?

Гейша с лицом О-Цую (задорно). Нам какое дело до прочих? Веселимся – значит, что хотим, то и делаем.

Первый гуляка. Молодец! (Хочет обнять ее, но она со смехом ускользает.)

Окружающие качают головами – одни с негодованием, другие со смехом.

Торговцы (наперебой). Господин, господин! Купите!

Гейша с лицом О-Цую. Подарите что-нибудь, Исихара-сан.

Первый гуляка. Фонарь хотите?

Гейша с лицом О-Цую. Нет, нет! Не надо.

Торговец редкостями. Берите! Красивые нэцкэ[27]27
  Нэцкэ – миниатюрная резная фигурка разнообразного содержания, в старину употреблявшаяся как брелок. Многие нэцкэ представляют собой подлинно художественные произведения и в настоящее время являются музейными экспонатами или объектами коллекционирования.


[Закрыть]… из слоновой кости. Взгляните, какая резьба!

Гейша с лицом О-Цую (нагибаясь к ларьку). Чего только тут нет! А это что?

Торговец редкостями. Это от жертвенной курильницы! Посмотрите, какой узор!

Гейша с лицом О-Цую. Но ведь она без крышки… Половинка…

Торговец редкостями. Что поделаешь! Зато работа какая! Старинная. Возьмите!

Гейша с лицом О-Цую. Вещица красивая. (Первому гуляке.) Исихара-сан, подарите ее мне!

Первый гуляка. Зачем тебе всякий хлам?

Торговец редкостями. Какой же это хлам, господин? Посмотрите, что за работа!

Гейша с лицом О-Цую. Мне нравится. (Первому гуляке.) Не хотите, не надо.

Первый гуляка. Бери, бери! (Вынимает кошелек.) Сколько тебе за эту дрянь? (Расплачивается.)

Доктор приближается к ним и хлопает первого гуляку по плечу.

Доктор. Что вы тут покупаете, Исихара-сан?

Первый гуляка. А, Ямамото-сан! И вы здесь?

Доктор. Добрый вечер. Все веселитесь?

Первый гуляка (со смехом). А что ж еще делать? Жизнь на то и дана. Особенно когда вот такая прелесть есть! (Показывает на гейш.)

Доктор (улыбаясь). Уж слишком много вы веселитесь. Без отдыха и сроку. Хоть бы передышку сделали. Впрочем, это дело не мое. Извините, мне пора домой. И так засиделся у Синдзабуро.

Второй гуляка. Вы от Синдзабуро?

Доктор. Да.

Второй гуляка. Ну и как он?

Доктор. Все по-прежнему.

Второй гуляка. Что у него за болезнь, доктор?

Доктор. Тут, видите ли, дело теперь не столько в теле, сколько в духе.

Второй гуляка. А что такое?

Доктор. Уж очень он печален.

Первый гуляка. Эх, Ямамото-сан! Не знаете вы лекарства от плохого настроения.

Доктор (улыбаясь). Может быть, вы врач лучше меня… Научите.

Первый гуляка. Вот вам лекарство. (Выталкивает вперед гейшу с лицом О-Цую.) Что, хороша?

Гейша с лицом О-Цую. Ямамото-сан, не слушайте его! Он говорит сам не знает что.

Первый гуляка. «Сам не знает что»! Она уж вылечит всякого…

Доктор. Я и не знал, что вы такая волшебница.

Гейша с лицом О-Цую (кокетливо). Потому что не желаете нас знать… Милости просим, загляните как-нибудь! Постараемся вам угодить.

Первый гуляка. Напрасно упрашиваешь… Доктор – железо и камень. А вот для его пациента ты была бы превосходнейшим порошком от плохого настроения… или микстурой от меланхолии. Ха-ха-ха.

Гейша с лицом О-Цую. Господин Синдзабуро, говорят, такой серьезный и строгий. К нему и подступиться, вероятно, нельзя.

Первый гуляка. Ну, ты сумеешь.

Доктор. Синдзабуро не соблазнишь вашим весельем.

Гейша с лицом О-Цую. Жалко, что нельзя хоть разок повидать господина Синдзабуро.

Первый гуляка. А что? Попробовала бы свои чары?

Гейша с лицом О-Цую. Это уж мое дело. Я бы знала, как его развеселить!

Доктор. Боюсь, что напрасно. Право, он как будто какой-то отшельник.

Гейша с лицом О-Цую. Ой, как интересно! И красивый?

Доктор (смеясь). Очень.

Гейша с лицом О-Цую. Ямамото-сан! Приведите его к нам – хоть раз!

Доктор. Он не пойдет.

Гейша с лицом О-Цую. Ах!

Первый гуляка. Не унывай! Не он к тебе – так ты к нему! (Хохочет.) Выбери вечерок потеплее, и когда Ямамото-сан покинет своего пациента, ты и нагрянь в гости!

Все смеются.

Гейша с лицом О-Цую. Что ж? Думаете, у нас не хватит смелости?

Первый гуляка. Зачем тут смелость? Там никого нет, кроме Синдзабуро да его слуги Томадзо. Не прибьют же они вас… В худшем случае с носом останетесь.

Гейша с лицом О-Ёмэ. А вот и пойдем! (Гейше с лицом О-Цую.) Не правда ли? (Первому гуляке.) Вы, кажется, забыли, что оставаться с носом – это по вашей части.

Сцена все более и более пустеет, большинство торговцев уже свернули свои лотки и разошлись. Число огоньков в домах увеличивается.

Доктор. Однако вы меня заговорили. Пора. Прощайте. (Уходит.)

Все кланяются доктору.

Первый гуляка. А о моем лекарстве все-таки подумайте! Жаль ведь беднягу.

Гейша с лицом О-Цую. Это уж предоставьте нам… Мы возьмем на себя Синдзабуро-сама.

Первый гуляка. Ты что, уже готова идти к нему?

Гейша с лицом О-Цую. А почему бы и нет? (Оборачивается к дому Синдзабуро и внимательно на него смотрит.)

Сцена совершенно пустеет.

Картина вторая

Комната Синдзабуро. В глубине – галерея, за ней – сад; за садом налево – бамбуковая изгородь, в ней – калитка. В комнате справа – закрытые перегородки, слева – токонома, рядом – изящный лакированный столик. Перед ним на подушках сидят Синдзабуро и Юсай. Поздняя ночь. Горит светильник.

Юсай (одушевленно). Да, сын мой! Это величайшая истина. Это раскрытие всей сущности мира. Это объяснение самой природы вселенского Дао. И это мог сделать только Совершенный. Мудрый точно следует его указаниям.

Синдзабуро. Но, учитель, ведь если бы не было великого Чжоу-цзы, то из одних этих слов мы не могли бы так точно уяснить себе природу мирового процесса.

Юсай. Нет, неверно! Чжоу-цзы велик, нет спора. Он все раскрыл, все разъяснил, связал все воедино. Это – так. Но это – уже частности… Для живого единого постижения достаточно немногое. Разве Совершенный не сказал: «Единым пронизано все!» Нужно знать – единое! И это единое – в Великом Пределе.[28]28
  Чжоу-цзы полагал корнем Вселенной Великий Предел. Это очень важный термин в китайской философии, хотя его смысл недостаточно четок. Чжоу-цзы понимал под Великим Пределом Ци (эфир) – первоначальный, бесформенный, нерасчлененный хаос. Ци, расчленившись, образовал Инь и Ян, а те в свою очередь породили «пять элементов».


[Закрыть]

Синдзабуро. Однако ведь Чжоу-цзы считает нужным объяснить и этот Великий Предел!

Юсай. Объяснить? Словами? Разве ты не знаешь, что достаточно одного Плана,[29]29
  Круг с черными и белыми полосами графически передававший идею круговорота всего сущего во Вселенной еще в древней канонической Книге Перемен (1-е тысячелетие до н. э.). Согласно Книге Перемен, весь мировой процесс представляет собой чередование ситуаций, происходящих от взаимодействия и борьбы сил света и тьмы (черные и белые полосы соответствовали Инь и Ян), и каждая из таких ситуаций символически выражается одним из знаков, которых в Книге Перемен шестьдесят четыре (имеются в виду различные вариации сочетаний полос).


[Закрыть] одного взгляда на него, чтоб понять Великий Предел. (Указывая на висящий на стене над столиком План Великого Предела.) Чжоу-цзы только по необходимости присоединил к нему слова, ибо не все умеют видеть. Большинству нужны слова. О, Синдзабуро! Эти иероглифы необходимо вырезать на величайшей горе… Они покрывают собой всю вселенную, всю жизнь, всю смерть… весь круговорот бытия. (Декламирует нараспев.)

 
Беспредельное – и в то же время Великий Предел.
Великий Предел в Движенье – и рождается Ян.
Движенье в апогее своем – и вот Покой.
В Покое Великого Предела – рождается Инь.
Покой в апогее своем – и снова Движенье.
Вот Движенье – вот снова Покой.
Взаимно они корни свои образуют.
 

Пауза.

Синдзабуро. Я никак не могу понять, учитель, что Движенье, как только достигает своего зенита, непременно переходит в Покой. А из Покоя снова рождается Движенье… По-моему, Покой – это смерть. А из смерти не может родиться жизнь.

Юсай. Неразумный! Ты забыл, что говорит тот же Чжоу-цзы? Разве он не раскрыл всю относительность Движенья и Покоя? Всю извечность их? И всю их двойственную – ты слышишь – двойственную силу? И то и другое восходит к единому первоисточнику – Великому Пределу. (Декламирует.)

 
Движенье – Покой, – это Ян или Инь.
Ян или Инь – один лишь Предел.
Предел же в основе своей беспределен!
 

Синдзабуро. «Беспределен»… Да… Но эта беспредельность страшна… Она безлика. Я вижу в этом рисунке лишь круг… с вращающимися в нем черными и белыми полосами… Ян и Инь… Движенье – Покой… Все исчезает в их круговороте… Он все поглощает… И где же среди всего этого я сам, со своею жизнью?

Юсай. Как – где? Или тебе недостаточно слов великого мудреца?

 
Вот – человек!
Он образует – совершеннейшее из всех стихий!
Он одухотворен превыше всех и всего.
Форма уже рождена.
Дух – испускает познание.
Пять чувств – волнуют и действуют.
Доброе и злое – разграничиваются друг от друга.
Все явления – возникают.
 

Синдзабуро. Но это говорится о человеке как таковом. А мне хочется знать, где в этом бесконечном круговороте (показывает на План) умещаюсь я сам – вот этот, данный человек. И где все те, кто мне дороги… Ты скажешь – в человеке вообще… Но мне дорога их индивидуальная форма. А вечность не оставляет ей места в своем круговращении.

Юсай. Ты не хочешь понять Великих Перемен.[30]30
  Имеется в виду древнекитайский философский трактат Книга Перемен. Чжоу-цзы развивал свою неоконфуцианскую теорию в форме комментариев к этой и другим каноническим конфуцианским книгам.


[Закрыть] Впрочем, это настолько велико, настолько грандиозно, что сам Совершенный сказал однажды, что он хотел бы еще и еще изучать «Книгу Перемен».

 
Ян – переходит в другие формы.
Инь – сочетает и приемлет.
И рождаются вода, огонь, дерево, металл, земля…
Пять стихий – расстилаются повсюду.
Четыре сезона природы – идут друг за другом…
Помнишь, что говорится дальше?
Снова – вспять к началу,
Снова – назад к концу,
Это значит: знать, что такое смерть и жизнь.
(В упоении.) О, велики вы, Перемены.
 

Пауза. Юсай созерцает План Великого Предела. Синдзабуро задумчиво смотрит перед собой в ночную темноту. Слышны шаги. Синдзабуро вздрагивает и с каким-то страхом глядит на перегородки. Они раздвигаются, и появляется Томадзо.

Томадзо (кланяясь). Господин, приветствую вас!

Синдзабуро. А, Томадзо! Уже вернулся?

Томадзо. Привет вам, достопочтенный учитель!

Юсай. Добрый вечер, Томадзо. Где ты был?

Томадзо. На могиле покойного господина. Ведь завтра-то какой день, вспомните. Завтра Бон, а сегодня его канун. Побывал на кладбище. Все как следует. Право, как время летит. Кажется, будто каких-нибудь два-три года минуло с тех пор, как старый господин скончался, а уже седьмой пошел…

Юсай. Да, давно нет на этом свете моего доброго старого друга. Но вот его сын. Ему замена в потоке бытия…

Томадзо. Что и говорить! Только и осталось радости, что в молодом господине…

Синдзабуро. Движенье – в апогее своем – и вот Покой!

Томадзо. И в монастыре все вспоминали старого господина. Не только его друг настоятель, но и монахи. Они сегодня и завтра будут совершать по нему поминальные обряды.

Синдзабуро. Добрые люди… Надо сходить на могилу отца.

Томадзо. Сходите, сходите, молодой господин! И настоятель будет рад вам. Он расспрашивал и про ваше здоровье и про то, как вы живете.

Юсай. Не люблю я, Синдзабуро, когда ты беседуешь долго с настоятелем.[31]31
  Убежденный неоконфуцианец и рационалист Юсай – идейный противник буддийского священника с его мистическим религиозным мировоззрением.


[Закрыть] Он превосходный человек, но его учение – не для истинных мудрецов. Для нас существует учение Совершенного – превыше его ничто не может быть.

Томадзо. Нет, нет, учитель! Пусть молодой господин сходит туда. Это его и развлечет. А то все сидит у себя в комнате. Настоятель покажет вам кое-что интересное.

Синдзабуро. Что такое?

Томадзо. О, это прямо замечательно. У меня есть старый приятель – дедушка Тэпудзо. Он метет у них кладбище. Так вот он и рассказал мне про одно из ихних семи чудес.

Синдзабуро. Я ничего об этом не слышал.

Томадзо. Ну конечно! Они не очень об этом распространяются. Видите ли… дело в том, что в монастыре есть одно место на кладбище… Оно огорожено со всех сторон высокою оградой. Дверь ограды всегда крепко заперта, а ключ хранится у настоятеля.

Синдзабуро. Почему? Там есть что-то такое, чего нельзя всем видеть?

Томадзо. Нет, не в том дело. Там всего-навсего три могилы. Говорят, какого-то старого знатного самурая, его молодой дочери и ее служанки. Умерли они очень-очень давно, и ни один человек к ним не ходит. Все бы это еще ничего, но над могилой дочери висит шелковый фонарь – никто не помнит, с каких пор. С незапамятных времен! И что бы вы думали? Висит как новенький! Ни ветер, ни дождь, ни снег – ничто его не берет. Блестит, как будто его только купили.

Юсай. Опять эти монастырские чудеса! Синдзабуро, охота тебе слушать…

Синдзабуро. Нет, учитель, это имеет смысл и для нас. Ведь этот фонарь, – если он действительно невредимый висит в течение стольких лет, – этот фонарь говорит о неизменном бытии и отдельной вещи… о том, что не все поглощается беспощадным круговоротом мировых сил.

Томадзо. Это еще что! Народ прослышал про это чудо… ну и повалил на кладбище. И вдруг – как только кто подойдет к могилам, сейчас же падает без чувств. Какая-то сила встает вокруг них… Не иначе как духи… или демоны.

Юсай. Духи! Синдзабуро, ты же знаешь, что говорит наш учитель Чжоу-цзы. «Духи и демоны – двойственно-чудесное проявление Великого Предела».

Синдзабуро. Но ведь это жившие когда-то люди, и, может быть, они сохранили бытие и после смерти…

Юсай. Опять у тебя странные идеи. Что такое дух? Дух – это, как говорит Чжоу-цзы, растяжение мировой энергии, а демоны – это сжатие ее. Растяжение и сжатие – два состояния мировой энергии. Вот что такое духи и демоны.

Томадзо. Как это вы чудно говорите, учитель! Просто это души умерших самурая или его дочери. Они остались неудовлетворенными в своей земной жизни и перенесли эту неудовлетворенность в иной мир. Вот и тоскуют… Вот и стремятся к этой жизни…

Синдзабуро. Тоскуют… Да… Тоска может пережить не одну жизнь…

Томадзо. Значит, сильно тоскуют, что так действуют на всех, кто ни придет… Я вам не досказал еще, молодой господин. Когда эти случаи участились, в монастыре распорядились огородить могилы и не пускать туда никого без благословения настоятеля – он прочтет молитву, и человек может безопасно туда войти и выйти. Дед Тэпудзо подметает там всегда только с благословением. Вот как!

Пауза. Юсай недовольно хмурится. Синдзабуро сидит неподвижно. Слышны мерные удары монастырского колокола.

Юсай. Уже полночь. Синдзабуро, ты все еще не вполне здоров. Тебе нужен покой.

Томадзо. Да, да, господин. А то, не дай бог, опять будет вам плохо… Ложитесь, ложитесь!

Синдзабуро. Спасибо за заботу. Я и впрямь немного устал. Что-то тяжело на душе. Пожалуй, следует лечь.

Юсай. Конечно! Томадзо, постели.

Томадзо. Сейчас. (Поднимается.)

Юсай. И мне пора. Спокойной ночи! Будь тверд духом – это главное. Дух управляет телом. Завтра утром я приду к тебе. Спокойной ночи!

Синдзабуро. Спокойной ночи, дорогой учитель! Спасибо вам за доброту и ласку. Вы для меня – второй отец. Всеми моими знаниями я обязан вам. Почивайте мирно.

Юсай. До завтра, Синдзабуро.

Синдзабуро. До завтра, дорогой учитель.

Томадзо. Спокойной ночи, достопочтенный Юсай-сама! Позвольте проводить вас.

Выходят. Синдзабуро один; потом слышно, как Томадзо что-то делает в соседней комнате.

Синдзабуро (оборачиваясь на шум). Томадзо!

Томадзо (показываясь у перегородок). Что угодно?

Синдзабуро. Что ты делаешь?

Томадзо. Готовлю постель.

Синдзабуро. Нет, подожди. Лучше постели мне здесь. Там душно.

Томадзо. Слушаюсь. (Скрывается.)

Синдзабуро проходит на галерею и смотрит в ночной мрак.

(Возвращается с постельными принадлежностями.)

Готово! Пожалуйте… я помогу вам раздеться.

Синдзабуро. Нет, спасибо! Я сам. Иди, иди… Ложись спать. Уже поздно.

Томадзо. Тогда доброй ночи, господин. Почивайте спокойно.

Синдзабуро. Спокойной ночи. Постой, Томадзо! Ты говорил, что настоятель расспрашивал про меня?

Томадзо. Все время.

Синдзабуро. А он ничего не велел мне передать?

Томадзо. Ах, совсем запамятовал… Вот голова! Конечно! Письмо… Он просил передать вам письмо. (Ищет за пазухой.) Вот. Велел сейчас же отдать, как вернусь. Я и забыл! Простите!

Синдзабуро (берет письмо). Ничего, ничего. Теперь ступай. Больше мне ничего не нужно.

Томадзо. Спокойной ночи. (Уходит.)

Синдзабуро (некоторое время сидит неподвижно, потом подходит к светильнику и читает письмо). «Сын мой! Приветствую тебя от всей души. Слышал, что твое нездоровье все еще не совсем прошло. И знаю, что болен ты не столько телом, сколько духом. Знаю и стараюсь помочь тебе. Медитации открыли мне, что над тобой сгущаются какие-то тучи. И что идут эти тучи из иного мира. Предупреждаю тебя: остерегайся иного мира! Особенно сегодня в ночь… когда он всем нам становится так близок!»

Странное письмо! Странные слова… Настоятель мудр, ему ведомы многие тайны вселенной. И говорить зря он не станет. «Остерегайся иного мира!» Почему? Что этому миру до меня? И почему «остерегайся»? Кого? Отошедших друзей? Но их дружба, думаю, останется с нами всегда. Врагов? Но что и кому я сделал плохого? Разве раньше – в прежней жизни? Но я рад в таком случае искупить содеянное зло. Ведь иначе его никак не разрешишь. Закон причин и следствий неумолим… «Особенно сегодня в ночь, когда он всем нам становится так близок…» Да, сегодня ведь особенная ночь. Раз в году бывает… близок тот мир. Но почему же мне совсем не страшно? Тот мир меня не пугает… Наоборот, как будто в нем остались какие-то мои радости… Ведь в этом мире их нет. (Гасит светильник.)

Тихо. Громко стрекочут цикады. Лунный свет.

(Подходит к галерее.) Странно. Когда я слушаю пение цикад, мне кажется, что это голоса из иного мира… Почему иного? Может быть, иной мир вовсе не тот, а этот… Учитель говорит о круговороте… А мне чаще вспоминается другое… Слова тоже великого мудреца Китая[32]32
  Имеется в виду древнекитайский философ Чжуан-цзы (конец VI–IV в. до н. э.), оставивший свои труды в форме притч, многие из которых широко известны в странах дальневосточного региона. Одна из этих притч, в иносказательной форме говорящая об относительности человеческого познания, приводится в дальнейшем тексте пьесы.


[Закрыть]… который учил «привольно и свободно носиться по стихиям вселенной»!

«Однажды случилось: сидел Чжуан и писал… и вдруг задремал. Видит сон: уже больше не Чжуан он, а бабочка – летает… порхает с цветка на цветок. И так хорошо купаться в воздушных волнах, в солнечном сиянье. Опустилась бабочка на цветок. Устала… задремала. И видит: нет больше бабочки – сидит Чжуан и пишет. И не ведал Чжуан: он ли заснул и сон видел, что бабочкой стал, иль бабочка смежила вежды и видит в сновиденье, что она – мудрец Чжуан? Где сон, где явь?»

Да. Где сон, где явь? Где я живу на самом деле? В том сне своем или здесь? Кто видит сновиденье? Я – теперь или я – тогда? Сегодня ночью нам близок тот мир… Может быть, это мир наших сновидений! Повсюду сверкают «огни встречи»! А у меня темно. Пусть же и здесь горит «огонек встречи». (Встает, зажигает, потом садится у края галереи, вынимает из-за пазухи крышку от курильницы и погружается в ее созерцание.)

Тишина. Стрекотанье цикад постепенно смолкает. Неожиданно луна заволакивается облаками. Темнеет. В отдалении начинает блистать светлая точка. Она становится все ближе и оказывается шелковым фонарем в виде пиона. При свете его видны фигуры двух девушек, осторожно приближающихся к изгороди.

Первая девушка. Госпожа… Кажется, здесь. Видите? Вот этот дом.

Вторая девушка. Здесь? Уже? (Всматривается.) Да, как будто этот.

Первая девушка. Тише, госпожа! Ведь молодой господин уже, наверно, спит.

Вторая девушка. Смотри, у него горит «огонек встречи».

Первая девушка. Значит, и он ждет. Идемте, госпожа! Я пройду вперед.

Вторая девушка. Я за тобой.

Подходят к калитке.

Первая девушка. Вот и калитка. Сейчас попробую – закрыта или нет.

Вторая девушка. Закрыта?

Первая девушка. Как будто бы закрыта.

Вторая девушка. Пусти! Дай я попробую.

Слышно движение, потом скрип калитки.

Открыла! Да… Если сильно захотеть – откроется и запертая дверь.

Обе девушки проходят в сад. В этот момент облака рассеиваются и лунный свет озаряет их фигуры.

Вторая девушка (тихим голосом). Синдзабуро-сама!

Молчание.

Синдзабуро-сама!

Молчание.

Синдзабуро-сама!

Голос Синдзабуро (из темноты). О-Цую-сама!

Вторая девушка (тихо). Синдзабуро-сама, вы слышите меня?

Голос Синдзабуро. Слышу, О-Цую-сама.

Вторая девушка (первой). Слышишь, он назвал меня по имени.

Первая девушка. Он услышал вас, госпожа.

Вторая девушка. Синдзабуро-сама! Вы не ждали меня?

Голос Синдзабуро. Ждал, О-Цую-сама.

Первая девушка (хватая вторую за руку). Госпояса, он ждет вас!

Вторая девушка. Ждете меня? Всем сердцем?

Голос Синдзабуро. Жду всем сердцем.

Тучи окончательно рассеиваются, и галерея освещается. Синдзабуро стоит на самом ее краю, весь обращенный в сторону пришедших.

Девушки, видя его, делают движение.

О-Цую.

 
Скалистых нет
Меж нами гор
Нагроможденных.
А катятся лишь дни
Без встречи, но в любви.
 

Синдзабуро.

 
Ужаснее, чем горы,
Преграды между нами,
Преграды не от нас.
Ночей прошло так много
В разлуке, но в любви.
 

Пауза.

О-Цую. Синдзабуро, милый… Цую – здесь.

Синдзабуро. Да, видит сердце, это ты. Вот и О-Емэ…

О-Цую. Она… О-Ёмэ. Верная моя служанка. Дозволь войти к тебе.

Синдзабуро. Ты спрашиваешь дозволенья! Ведь я же ждал тебя… все время ждал.

О-Цую. Войдем, О-Ёмэ. Слышишь, войдем.

О-Ёмэ. Господин так добр. Входите, госпожа.

О-Цую, за нею О-Ёмэ поднимаются на галерею. О-Цую ставит фонарь на перила.

Синдзабуро (простирая к О-Цую руки).

 
Глаза мои видят,
Но руки коснуться
Не могут тебя.
Ты – будто лавр,
Что растет на луне.[33]33
  Намек на древнекитайскую легенду о богине Чан-Э, укравшей у своего мужа снадобье бессмертия, с которым она унеслась на Луну, где, расположившись под лавровым деревом, толчет в ступе это снадобье, а рядом сидит Лунный Заяц. Как и многие другие произведения древнекитайской литературы и фольклора, легенда о Чан-Э была широко известна в феодальной Японии.


[Закрыть]
 

О-Цую.

 
Так близок ко мне ты
И все ж для меня
Так далек!
Что облачко в небе —
Рукой не достать!
 

Синдзабуро. О-Цую-сама, неужели это вы? Сердце говорит: да, это она, но я никак не могу поверить… исполнению несбыточной мечты… Ведь с того самого дня мы разлучились с тобой и больше не встречались…

О-Цую. С того самого дня, Синдзабуро-сама. Да… с того самого дня… О, сколько дней прошло.

Синдзабуро. Помнишь, О-Цую-сама… Этот ужасный день… Я до сих пор не могу вспомнить его без трепета.

О-Цую. Не вспоминай, милый! Ведь это все позади! Теперь пред нами жизнь иная.

Синдзабуро. Жизнь иная? Да… но все-таки…

О-Цую. Что, милый? Ты весь дрожишь. Успокойся. Ведь я с тобой. Твоя О-Цую. Я так давно сюда стремилась. К тебе. Но всё препятствия мне на пути стояли.

Синдзабуро. Не я виновен в них. Мое сердце давно уже тебе дорогу открыло.

О-Цую. А сегодня огонек зажжен – «огонек встречи». И вот я у тебя.

Синдзабуро (привлекая ее к себе). Милая…

О-Цую. Синдзабуро.

Пауза.

Синдзабуро.

 
Если б летняя ночь
Стала долгой такой,
Как осень велит!
Хотел бы, чтоб длилась она
Как тысяча долгих ночей.
 

О-Цую.

 
Если б летняя ночь
Стала долгой такой,
Как осень велит!
Пусть тысяча их пройдет,
Но мигом покажутся мне.
 

Пауза.

О-Ёмэ, порадуйся со мною. Синдзабуро-сама – мой! Он любит меня.

О-Ёмэ. Вижу, госпожа! И не знаю, как выразить свою радость. Конец вашим страданиям.

О-Цую. Да, Синдзабуро теперь не оставит меня.

Синдзабуро. О-Цую-сама. Ведь я всегда ждал тебя. И сердце мое всегда будет открыто тебе.

О-Цую. Слышишь, О-Ёмэ?

О-Емэ. Слышу, госпожа, но… простите меня: ведь все может быть на этом свете… Надо, чтобы господин пообещал всегда пускать вас к себе…

Синдзабуро. Конечно! Разве я препятствую? (Молчание.) О-Цую, ты помнишь, в тот ужасный и прекрасный день ты дала на память мне… Помнишь?

О-Цую. Тебе на память?…

Синдзабуро. Да! Вот это! (Вынимает крышку от курильницы.) Это вещь твоей матери. Я не расстаюсь с ней ни на миг. Но это только – половина. И ей тоскливо одной…

О-Цую (пошарив у себя за пазухой). А вот вторая половинка. Видишь, милый?

Синдзабуро. Она с тобой?!

О-Цую. Всегда.

Синдзабуро. Милая! (Привлекает ее к себе. Пауза.) Я буду вечно любить тебя и встречать тебя с любовью.

О-Цую (радостно). Ты слышала, О-Емэ?

О-Емэ. Все же этого мало. Простите, госпожа… Но нужно другое. Нужно, чтобы господин поклялся… своею жизнью.

Синдзабуро вопросительно смотрит на О-Цую. Она опускает голову.

Синдзабуро. Ты хочешь этого, О-Цую-сама?

О-Цую молчит.

О-Ёмэ. Госпожа… Что же вы молчите?

О-Цую. Да, хочу… и прошу тебя, милый.

Синдзабуро. Я готов. (Поднимая руку к фонарю.) Даю клятву на этом огоньке, что буду вечно любить О-Цую-сама и встречать ее с любовью…

О-Емэ (подсказывая). Когда бы она ни пришла…

Синдзабуро. Когда бы она ни пришла…

О-Ёмэ (подсказывая). И как бы ни мешали этому другие…

Синдзабуро. И как бы ни мешали этому другие…

О-Ёмэ. Вот и хорошо! Теперь вы, госпожа!

О-Цую (протягивая руку к фонарю). На этом огоньке даю я клятву, что буду всегда любить Синдзабуро-сама и никогда не оставлять его.

О-Ёмэ. Союз заключен и скреплен клятвой! Госпожа, какое счастье!

О-Цую (приникая к Синдзабуро). Милый!

Синдзабуро. О-Цую-сама…

Они замирают друг у друга в объятиях. О-Ёмэ выпрямляется во весь рост и высоко поднимает сверкающий шелковый фонарь. Набегают тучи, и все погружается в темноту.

Занавес