Текст книги "Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне"

– А с вами я разберусь! Я вернусь сюда в мундире!

Потом он, ухмыляясь, взял свою коробку, и вся компания удалилась.

– Он вас узнал? – быстро спросила Лило.

– Не знаю. Не думаю. Я никогда его не видел. Но, может быть, он где-нибудь видел меня.

– Вам лучше пока уйти. Не надо больше попадаться ему на глаза. Скажите об этом Штайнеру.

В этот день полицейский больше не появлялся. Но Керн решил уехать в тот же вечер.

– Мне нужно убираться отсюда, – сказал он Штайнеру. – У меня такое чувство, что иначе что-то случится. Я пробыл здесь два дня. Мне кажется, я снова в порядке, ты не считаешь?

Штайнер кивнул.

– Уезжай, малыш. Я тоже двинусь через пару недель. С моим паспортом везде лучше, чем здесь. В Австрии становится опасно. Я кое-что слышал в последние дни. Пойдем к Поцлоху.

Директор Поцлох был в ярости из-за коробки для пикников.

– Она стоит тридцать шиллингов, молодой человек, чистыми, у оптовика, – бушевал он. – Вы меня разорите!

– Он уезжает, – сказал Штайнер и объяснил ему положение дел. – Это была чистая необходимость, – заключил он. – Иначе вы потеряли бы свою фамильную реликвию.

Поцлох задним числом пришел в ужас, а потом успокоился.

– Ну ладно, тогда другое дело. – Он уплатил Керну его гонорар, а потом повел его в тир. – Молодой человек, – сказал он, – вы должны знать, кто такой Леопольд Поцлох, последний из альтруистов! Выберите себе что-нибудь из этих вещей! На память. Разумеется, для продажи. Порядочный человек не хранит никаких сувениров. Они только отравляют жизнь. Вы же будете немного торговать, а? Выбирайте! Не буду мешать…

Он исчез в направлении панорамы сенсаций.

– Не стесняйся, – сказал Штайнер. – Это барахло хорошо идет. Бери маленькие, легкие вещи. Поторапливайся, пока Поцлох не раздумал.

Но Поцлох не раздумал. Напротив: к пепельницам, расческам и игральным костям, которые выбрал Керн, он добавил еще трех маленьких голых богинь из настоящего заменителя бронзы.

– В маленьких городках они пользуются наибольшим успехом, – пояснил он и с издевательским смехом подхватил свое пенсне. – Человек в маленьком городе страдает под гнетом подавленных страстей. Конечно, в маленьком городе нет борделя! Ну а теперь с богом, Керн. Я тороплюсь на конференцию против высоких налогов на развлечения. Налог на развлечения! Типичная глупость нашего века! Вместо того, чтобы назначить за это премию!

Керн собрал свой чемодан. Он выстирал свое белье и рубашки и повесил сушиться. Потом он поужинал с Лило и Штайнером.

– Ты погрусти, малыш, – сказал Штайнер. – Это твое право. Древнегреческие герои плакали больше, чем какая-нибудь сентиментальная дура в наши дни. Они знали, что от этого их не убудет. Наш идеал – это несгибаемая стойкость статуи. Тебе она ни к чему. Ты погрусти, и тебе станет легче.

– Иногда печаль – это последнее счастье, – сказала спокойно Лило и поставила перед Керном тарелку борща со сметаной. Штайнер улыбнулся и погладил ее по волосам.

– Последнее счастье для тебя, мой маленький космополит, – это пока что хороший ужин. Такова старая солдатская мудрость. А ты – солдат, не забывай этого. Форпост. Патруль. Пионер всемирного гражданства. В наше время можно в один день пересечь на самолете десять государственных границ; каждая очередная обусловлена предыдущей, и все они ощетинились друг на друга железом и порохом. Но так не будет. Ты один из первых европейцев, не забывай об этом. Гордись этим.

Керн усмехнулся:

– Все прекрасно. Я этим горжусь. Но что мне делать сегодня вечером, когда я останусь один?

Он уехал ночным поездом. Он купил самый дешевый билет на самый дешевый поезд и кружным путем доехал до Инсбрука. Оттуда он пошел пешком дальше, пытаясь сесть на попутную машину. Но попутной машины не нашлось. Вечером он зашел в маленькую гостиницу и съел порцию жареной картошки; это было сытно и недорого. Ночью он спал в стоге сена. При этом он воспользовался способом, которому обучил его в тюрьме карманный вор. Способ оказался первоклассным. На следующее утро он нашел машину до Ландека. Владелец купил у него за пять шиллингов одну из богинь, подаренных директором Поцлохом. Вечером пошел дождь. Керн остался в маленькой придорожной гостинице, где играл в тарок с дровосеками. Причем проиграл три шиллинга. Он так из-за этого злился, что не мог уснуть до полуночи. Но потом он подумал, что заплатил за ночлег два шиллинга, и если не заснет, то и они пропадут даром; и с этой мыслью уснул. Утром он отправился дальше. Он остановил попутную машину, но водитель запросил пять шиллингов. Машина была «австро-даймлер» стоимостью пятнадцать тысяч шиллингов. Керн не поехал. Потом его немного подвез на своей телеге какой-то крестьянин и еще угостил большим куском хлеба с маслом. Вечером он снова спал в стоге. Шел дождь, и он долго прислушивался к его монотонному шуму и вдыхал терпкий и возбуждающий запах мокрого перегнивающего сена. На следующий день он одолел перевал Арльберг. Он был очень усталым, когда его задержал жандарм. Тем не менее ему пришлось проделать обратный путь до Сант-Антона, идя рядом с велосипедом жандарма. Там его заперли на ночь. Он не спал ни единой минуты, так как боялся, что выяснится, что он был в Вене, и его вернут обратно, и там опять посадят. Но ему поверили, что он хочет перейти границу, и на следующее утро отпустили. На этот раз он отправил свой чемодан багажом до Фельдкирха, потому что жандарм узнал бы его по чемодану. На следующий день он пришел в Фельдкирх, забрал свой чемодан, подождал до ночи, разделся и перешел вброд Рейн, держа чемодан и одежду в высоко поднятых руках. Теперь он был в Швейцарии. Он шагал две ночи, пока не вышел из опасной зоны. Тогда от отправил чемодан багажом и скоро поймал попутную машину до Цюриха.

На главный вокзал он пришел в полдень. Чемодан он оставил в камере хранения. Он знал адрес Рут, но не хотел являться на квартиру, где она жила, средь бела дня. Некоторое время он торчал на вокзале. Потом справился в еврейских магазинах, где находится комитет помощи беженцам. В одной лавочке, где торговали носками и чулками, ему дали адрес общины верующих, и он отправился туда.

Его принял некий молодой человек. Керн объяснил ему, что вчера перешел границу.

– Легально? – спросил молодой человек.

– Нет.

– У вас есть документы?

Керн изумленно воззрился на него.

– Будь у меня документы, я бы не пришел сюда.

– Еврей?

– Нет. Наполовину.

– Вероисповедание?

– Евангелическое.

– Ах, евангелическое. Ну тогда мы вряд ли вам поможем. Наши средства весьма ограниченны, и как религиозная община, мы главным образом заботимся, разумеется, о… вы понимаете… о евреях нашей веры.

– Я понимаю, – сказал Керн. – Меня вышвырнули из Германии из-за того, что мой отец – еврей. А вы не можете мне помочь, потому что моя мать – христианка. Забавный мир!

– Весьма сожалею. Но мы располагаем только частными пожертвованиями.

– Может, вы, по крайней мере, подскажете, где можно прожить без прописки хотя бы пару дней?

– Весьма сожалею. Я не могу и не имею на это права. Здесь очень строгие инструкции, и мы обязаны точно их соблюдать. Вам следует обратиться в полицию за разрешением на жительство.

– Ну, – сказал Керн, – на этот счет у меня есть некоторый опыт.

Молодой человек внимательно посмотрел на него.

– Подождите минуточку. – Он вышел в другую комнату и быстро вернулся. – В порядке исключения мы можем предложить вам двадцать франков. К сожалению, больше ничем мы вам помочь не можем.

– Большое спасибо! Я и не надеялся получить так много!

Керн тщательно сложил купюру и сунул ее в свой бумажник. Других швейцарских денег у него не было.

На улице он остановился. Он не знал, куда податься.

– Ну-с, господин Керн, – произнес кто-то насмешливо у него за спиной.

Керн вздрогнул и обернулся. За ним стоял молодой, довольно элегантно одетый человек примерно его возраста. Он улыбался.

– Не пугайтесь! Я тоже только что оттуда! – Он указал на дверь религиозной общины. – Вы впервые в Цюрихе, а?

Секунду Керн недоверчиво глядел на него.

– Да, – сказал он потом. – Я даже впервые в Швейцарии.

– Так я и думал. Судя по вашей истории. Довольно неуклюжей, кстати сказать. Не было никакой надобности сообщать, что вы евангелического вероисповедания. Хотя пособие вы все-таки получили. Моя фамилия Биндер. Если хотите, я немного введу вас в курс здешних дел. Хотите, выпьем по чашке кофе?

– Да, с удовольствием. Есть здесь эмигрантское кафе или что-то в этом роде?

– И даже не одно. Мы пойдем в кафе «Грайф». Это недалеко отсюда, и полиция еще не взяла его на мушку. По крайней мере, до сих пор облавы не было.

Они пошли в кафе «Грайф». Оно было как две капли воды похоже на кафе «Шперлер» в Вене.

– Откуда вы? – спросил Биндер.

– Из Вены.

– Тогда вы должны кое-чему переучиться. Слушайте! Вы, конечно, можете получить в полиции разрешение на проживание. Но, разумеется, всего на несколько дней, потом надо убраться. Вероятность обойтись без документов в настоящий момент составляет менее двух процентов; вероятность быть немедленно высланным – примерно девяносто восемь. Желаете рискнуть?

– Ни в коем случае.

– Правильно. Вы, кроме того, рискуете тем, что вам немедленно запретят въезд – на год, на три года, на пять и больше, смотря по обстоятельствам. Если после этого вас зацапают – посадят в тюрьму.

– Это я знаю, – сказал Керн. – Так везде.

– Хорошо. Помалкивайте об этом, если останетесь здесь на нелегальном положении. Разумеется, до тех пор, пока вас не зацапают. Но это вопрос ловкости и везения.

Керн кивнул.

– Как здесь с работой?

Биндер рассмеялся.

– Исключено. Швейцария – маленькая страна, у нее достаточно своих безработных.

– Значит, как везде: либо подыхать с голоду легально или нелегально, либо нарушать законы.

– Вот именно! – подхватил Биндер. – Теперь к вопросу о зонах. Цюрих очень опасен. Весьма старательная полиция. В штатском, что самое неприятное. Здесь выдерживают только знатоки. Дилетантам здесь делать нечего. Французская Швейцария сейчас лучше. Прежде всего Женева. Социалистическое правительство. В Тессине тоже неплохо, но эти города слишком маленькие. Как вы работаете? По чистой или в обертке?

– Что это значит?

– Это значит, что вы либо просто пытаетесь получить пособие, либо вы пытаетесь получить пособие, но при этом имеете при себе что-то на продажу.

– Я хотел бы что-то продавать.

– Опасно. Это считается работой. Вдвойне наказуемо. Нелегальное пребывание в стране и нелегальная работа. Особенно если на вас донесут.

– Донесут?

– Милый мой, – поучительным тоном эксперта терпеливо начал объяснять Биндер, – на меня однажды уже донес еврей, у которого было больше миллионов, чем у вас франков. Он был весьма обижен тем, что я попросил у него денег на билет до Базеля. Итак, если торговать, то только мелочами: продавайте карандаши, шнурки, ластики, зубные щетки и тому подобное. Никогда не берите с собой ни чемодана, ни ящика, ни даже папки. Люди попадались даже с папками. Лучше всего носить все при себе, в карманах. Теперь осень, так что станет полегче: можно надеть пальто. Вы что продаете?

– Мыло, духи, туалетную воду, расчески, английские булавки и прочее.

– Хорошо. Чем бесполезнее предмет, тем лучше заработок. Я сам принципиально не торгую ничем. Я специализируюсь на добыче пособий. Таким образом я обхожу статьи уголовного кодекса о нелегальной работе и подпадаю только под статьи о нищенстве и бродяжничестве. Как у вас с адресами? Есть адреса?

– Какие адреса?

Биндер откинулся на спинку стула и с изумлением уставился на Керна.

– Да ведь это же самое главное! Адреса людей, к которым вы можете обратиться. Не можете же вы бегать наобум из одного дома в другой! Так вы сгорите в три дня.

Он предложил Керну сигарету.

– Я могу дать вам несколько надежных адресов, – продолжал он. – Имеются три разновидности: правоверные еврейские, смешанные и христианские. Вы получите их бесплатно. Мне же пришлось заплатить за них мои первые двадцать франков. Конечно, этих людей одолевают со всех сторон; но они, по крайней мере, не причинят вам неприятностей.

Он придирчиво осмотрел костюм Керна.

– Ваша одежда в порядке. В Швейцарии надо за этим следить. Из-за сыщиков. Хотя бы пальто должно быть приличным: в случае необходимости под ним можно спрятать обтрепанный костюм, чтобы не вызывать раздражения. Впрочем, некоторые люди никогда не окажут помощи человеку, если у него еще есть костюм, который он бережет. А есть ли у вас хорошая история, которую вы сможете рассказать?

Он поднял глаза и встретил взгляд Керна.

– Мой милый, – сказал он, – я знаю, о чем вы теперь думаете. Я тоже раньше так думал. Но поверьте: содержать себя даже в нищете – это уже искусство. А благотворительность – корова, которую трудно доить, да и молока у нее мало. Я знаю людей, у которых в запасе минимум по три истории: сентиментальная, брутальная и деловая – в зависимости от того, что желает услышать человек, согласный выложить свои несколько франков вспомоществования. Конечно, они лгут. Но только потому, что вынуждены лгать. Основная история всегда одна и та же: нужда, побег и голод.

– Я знаю, – ответил Керн. – Я не об этом. Я просто поражен, что вы знаете так много и в таких подробностях.

– Сконцентрированный опыт трехлетней упорной борьбы за существование. Я в этом поднаторел, это верно. Не многим это удается. Мой брат не выдержал. Он застрелился год тому назад.

Лицо Биндера на мгновение исказилось. Потом снова разгладилось. Он встал.

– Если вам некуда идти, можете одну ночь провести у меня. Случайно у меня есть надежная хата на неделю. Комната моего цюрихского знакомого, который уехал в отпуск. Я буду здесь с одиннадцати. В двенадцать – полицейский час. После двенадцати будьте осторожны: на улицах кишмя кишат сыщики.

– Похоже, в Швейцарии чертовски горячо, – сказал Керн. – Слава богу, что я встретил вас. Без вас меня бы, наверное, взяли в первый же день. Большое спасибо! Вы очень мне помогли!

Биндер отмахнулся.

– Это само собой разумеется между людьми, которые оказались на самом дне. Чувство локтя развито у нелегальных почти как у преступников. Каждый из нас может завтра влипнуть, и ему тоже понадобится помощь. Значит, если захотите, в одиннадцать здесь.

Он заплатил за кофе, пожал Керну руку и удалился, уверенный в себе и элегантный.

Керн просидел до темноты в кафе «Грайф». Он попросил принести ему план города и нарисовал себе путь до дома, где жила Рут. Потом он вышел и быстро пошел по улицам в каком-то беспокойном напряжении всех сил. Примерно через полчаса он отыскал этот дом. Расположенный в уютном, тихом квартале, большой белый дом мерцал в лунном свете. Керн остановился у подъезда. Он взглянул на широкую медную ручку входной двери, и его волнение вдруг погасло. Ему показалось невероятным, что вот сейчас он поднимется по лестнице и увидит Рут. Это было слишком просто после всех месяцев разлуки. Он не привык, чтобы было просто. Он стал глядеть вверх на окна. Может, ее вообще нет дома. Может, ее уже вообще нет в Цюрихе.

Он прошел мимо дома. За углом была табачная лавка. Он вошел.

– Пачку «Паризьенн», – обратился он к высокой угрюмой женщине за прилавком.

Женщина придвинула ему пачку. Потом вытащила из ящика под прилавком коробок спичек и положила на сигареты. Коробков оказалось два, они приклеились друг к другу. Женщина отлепила один и бросила обратно, в ящик.

– Пятьдесят раппенов, – сказала она.

Керн уплатил.

– Можно позвонить по телефону? – спросил он.

Женщина кивнула.

– Налево в углу аппарат.

Керн взял телефонную книгу. Нойман… В этом городе были сотни Нойманов. Наконец он нашел нужный номер. Он поднял трубку и назвал номер. Женщина за прилавком внимательно наблюдала за ним. Керн раздраженно повернулся к ней спиной. Прошла вечность, пока с той стороны отозвался голос.

– Можно позвать фройляйн Голланд? – спросил он в черную трубку телефона.

– Кто ее спрашивает?

– Людвиг Керн.

Голос в трубке на мгновение замолк.

– Людвиг, – сказала она потом, как будто задохнувшись. – Людвиг, ты?

– Да. – Керн вдруг услышал стук своего сердца, тяжелый, как удары молота. – Да… это ты, Рут? Я не узнал твоего голоса. Мы ведь еще никогда не говорили с тобой по телефону.

– Где же ты? Откуда ты звонишь?

– Я здесь. В Цюрихе. В табачной лавке.

– Здесь?

– Да, на твоей улице.

– Почему же ты не заходишь? Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего. Я приехал сегодня. Я уж думал, что не застану тебя. Где мы можем встретиться?

– Здесь! Приходи! Скорей! Ты знаешь дом? Квартира на третьем этаже.

– Да. Я знаю. А разве можно? Я хочу сказать, что там же твои хозяева.

– Никого нет. Я одна. Все уехали на субботу и воскресенье. Приходи!

– Да.

Керн положил трубку. Он оглянулся вокруг, плохо соображая, где он и что с ним. Потом он вернулся к прилавку.

– Сколько стоит разговор? – спросил он.

– Десять раппенов.

– Всего десять раппенов?

– Не так уж и дешево. – Женщина подкинула вверх никелевую монетку. – Не забудьте ваши сигареты.

– Ах да… конечно…

Керн вышел на улицу. «Только не бежать, – подумал он. – Бегущий человек вызывает подозрение. Надо взять себя в руки. Штайнер не побежал бы. Я пойду шагом. Чтобы никто ничего не заметил. Но я могу идти быстро. Я могу идти очень быстро. Быстрым шагом – это все равно что бегом».

Рут ждала его на лестнице. В подъезде было темно, и Керн не сразу ее разглядел.

– Осторожно, – торопливо и хрипло сказал он, – я грязный! Мои вещи на вокзале. Я не мог ни умыться, ни переодеться.

Она не ответила. Она стояла, перегнувшись через перила над пролетом лестницы, и ждала его. Он взбежал наверх по ступеням, и вдруг она оказалась рядом, теплая и настоящая, как жизнь, и больше, чем жизнь.

Она замерла в его объятиях. Он слышал ее дыхание и чувствовал касание ее волос. Он стоял неподвижно, и ему казалось, что смутная темнота вокруг него качается и грозит рухнуть. Потом он заметил, что она плачет. Он пошевелился. Она покачала головой у его плеча, не отпуская его от себя.

– Это ничего. Я сейчас перестану.

Внизу открылась дверь. Керн осторожно и почти незаметно повернулся в сторону, чтобы удержать в поле зрения лестницу. Он услышал шаги. Потом щелкнул выключатель, и в подъезде стало светло. Рут вздрогнула.

– Заходи! Скорее заходи!

Она потащила его к двери.

Они сидели в гостиной семейства Нойман. Впервые за долгое время Керн снова очутился в частной квартире. Комната была обставлена по-мещански, без особого вкуса – солидная мебель красного дерева, персидский ковер современного производства, несколько кресел с репсовой обивкой и торшеры с абажурами из цветного шелка. Но Керну она показалась миражом покоя и островом безопасности.

– Когда истек срок твоей прописки? – спросил он.

– Семь недель тому назад, Людвиг.

Рут вынула из буфета два бокала и бутылку.

– Ты подавала просьбу о продлении?

– Да. Я была в консульстве здесь, в Цюрихе. Они ее отклонили. Ничего другого я и не ожидала.

– Собственно, я тоже не ожидал. Хотя все еще надеялся на чудо. Мы ведь государственные преступники. Собственно, мы могли бы считать себя важными персонами, а?

– Мне все равно, – сказала Рут, ставя на стол бутылку. – Теперь у меня нет перед тобой преимущества, это тоже кое-что значит.

Керн рассмеялся. Он взял ее за плечи и указал на бутылку.

– Что это? Коньяк?

– Да. Лучший коньяк семейства Нойман. Хочу выпить с тобой за то, что ты снова есть. Без тебя было ужасно. И ужасно было сознавать, что ты в тюрьме. Они избили тебя, эти подонки! И все из-за меня!

Она глядела на него и улыбалась. Но Керн заметил, что она волнуется. Ее голос был почти сердитым, и рука ее дрожала, когда она наполняла бокалы.

– Это было ужасно, – повторила она, подавая ему бокал. – Но теперь ты снова есть!

Они выпили.

– Все было не так уж скверно, – сказал Керн. – Правда!

Рут отставила свой бокал. Она обняла Керна за шею и поцеловала.

– Теперь я не отпущу тебя, – прошептала она. – Никогда!

Керн смотрел на нее. Он еще никогда не видел ее такой. Она совершенно изменилась. Что-то чужое, непонятное, что раньше как тень стояло между ними, исчезло. Теперь она была откровенна до конца, и он впервые почувствовал, что она принадлежит ему. Раньше он никогда не был в этом уверен.

– Рут, – сказал он, – я бы хотел, чтобы потолок разверзся, и прилетел самолет, и мы улетели бы с тобой на какой-нибудь остров, где пальмы и кораллы и где никто не знает, что такое паспорт и разрешение на прописку!

Она снова поцеловала его.

– Я боюсь, Людвиг, что и там знают, что это такое. И там у них под пальмами и кораллами тоже крепости, и пушки, и военные корабли, и они следят за всеми еще больше, чем в Цюрихе.

– Да, конечно! Давай еще выпьем! – Он взял бутылку и наполнил бокалы. – Но и в Цюрихе тоже уже опасно. Здесь надолго не спрячешься.

– Тогда давай уедем!

Керн окинул взглядом комнату, штофные гардины, кресла и торшеры с желтыми шелковыми абажурами.

– Рут, – сказал он, взмахнув рукой как бы надо всем этим, – уехать с тобой было бы чудесно, и я себе никогда ничего другого не мог и представить. Но того, что здесь, тогда не будет, ты должна это знать. Будет только необходимость прятаться, и дорога, и сеновалы, и маленькие убогие пансионы, и страх перед полицией, если повезет. И тюрьма.

– Я знаю. Мне все равно. И ты не задумывайся об этом. Мне и так надо уезжать отсюда. Я больше не могу здесь оставаться. Эти люди боятся полиции, потому что я живу у них без прописки. Они будут рады, если я уеду. У меня тоже есть немного денег, Людвиг. И я стану помогать тебе торговать. Я непритязательна и, кажется, довольно практична.

– Так, – сказал Керн. – У тебя, значит, есть немного денег и ты поможешь мне торговать?! Еще одно слово, и я разрыдаюсь, как старая баба. У тебя с собой много вещей?

– Не очень. Все, что мне не нужно, я оставлю здесь.

– Хорошо. А твои книги? Особенно эта толстая по химии? Оставим ее пока здесь?

– Книги я продала. Последовала твоему совету. Помнишь, в Праге, ты тогда сказал, что нельзя брать с собой ничего из прошлого. Ничего. И что нельзя оглядываться назад, что это только разлагает и лишает сил. Эти книги принесли нам несчастье. Я продала их. К тому же они слишком тяжелые, чтобы таскать их с собой.

Керн улыбнулся.

– Ты права, ты практичная, Рут. Я думаю, сначала мы отправимся в Люцерн. Мне посоветовал это Георг Биндер, специалист по Швейцарии. Там много иностранцев, поэтому мы не слишком будем бросаться в глаза, и полиция там не такая вредная, как в Цюрихе. Когда мы отправимся?

– Послезавтра утром. А до тех пор мы можем оставаться здесь.

– Хорошо. У меня есть хата для ночлега. Я только должен до двенадцати быть в кафе «Грайф».

– Ты не будешь до двенадцати в кафе «Грайф»! Ты останешься здесь, Людвиг! До послезавтрашнего утра мы не выйдем на улицу. Иначе я умру от страха.

Керн уставился на нее.

– А разве можно? Разве тут нет горничной или еще кого-нибудь, кто может нас выдать?

– Горничная получила выходной до понедельника. Она приедет утренним поездом в одиннадцать сорок. Остальные – дневным трехчасовым. До понедельника, до трех часов, у нас есть время.

– Господи всемогущий, – сказал Керн. – И до тех пор вся эта квартира – в нашем распоряжении?

– Да.

– И мы сможем жить в ней так, как будто все это принадлежит нам? И гостиная, и спальни, и столовая, и белоснежная скатерть, и сплошь серебряные вилки и ножи, и ножички для яблок, и кофе, и кофейные чашечки, и радиоприемник?

– Все! А я буду варить и печь и надену для тебя вечернее платье Сильвии Нойман!

– А я сегодня вечером – смокинг господина Ноймана! Даже если он мне непомерно велик! В тюрьме я изучал «Элегантный мир» и знаю, как следует одеваться к ужину!

– Он будет тебе в самый раз!

– Великолепно! Это надо отпраздновать! – Керн даже подскочил от восторга. – Тогда я приму горячую ванну и не пожалею мыла, а? Я так давно не мылся хорошим мылом. В тюрьме выдавали только какую-то мерзость, сваренную на лизоле.

– Конечно! Ты примешь горячую ванну и даже распустишь в воде дезодорант «Фарр» всемирно известной фирмы Керн.

– Вот его я как раз распродал.

– Но у меня еще есть один флакон! Тот, который ты подарил мне в кино, в Праге. В наш первый вечер. Я его сохранила.

– Господи всемогущий, – сказал Керн. – Благословенный Цюрих! Рут, ты положила меня на обе лопатки! Нам начинает везти!

XII

В Люцерне Керн два дня осаждал виллу коммерции советника Арнольда Оппенгейма. Белый дом подобно крепости возвышался на холме над Фирвальдштеттерским озером. В списке адресов, который подарил Керну эксперт по Швейцарии Биндер, фамилия Оппенгейм была снабжена примечанием: немец, еврей, дает, но только под нажимом; националист; о сионизме не упоминать.

На третий день Керна впустили. Оппенгейм принял его в большом саду, полном астр, декоративных подсолнечников и хризантем. Это был жизнерадостный, крепкий мужчина с толстыми короткими пальцами и маленькими густыми усами.

– Вы сейчас из Германии? – спросил он.

– Нет. Я уехал оттуда два года назад.

– И откуда же вы?

– Из Дрездена.

– Ах, Дрезден! – Оппенгейм погладил себя по блестящей лысине и мечтательно вздохнул. – Дрезден великолепный город! Жемчужина! Чего стоит одна терраса Брюля! Это нечто неповторимое, верно?

– Да, – сказал Керн. Ему было жарко, и он с удовольствием бы выпил виноградного сока, который стоял перед Оппенгеймом на каменном столике. Но Оппенгейму не приходило в голову предложить ему стакан. Он задумчиво глядел в ясное небо.

– А Цвингер… этот дворец… эти галереи… вы, конечно, все там знаете наизусть, верно?

– Не то чтобы наизусть. Скорее – поверхностно.

– Но помилуйте, мой юный друг! – Оппенгейм поглядел на него с глубоким укором. – Не знать таких вещей! Ведь это благороднейшее немецкое барокко! Вы хоть слышали что-нибудь о Даниэле Пеппельмане?

– Конечно, разумеется! – Керн понятия не имел об этом архитекторе, но ему хотелось ублажить Оппенгейма.

– Вот видите! – Оппенгейм откинулся на спинку садового кресла. – Да, вот что значит наша Германия! Никто в мире не может с ней тягаться!

– Конечно, не может. И это очень хорошо.

– Хорошо? Что вы имеете в виду?

– Очень просто. Это хорошо для евреев. Иначе мы бы пропали.

– Ах вот вы о чем! Вы имеете в виду политику! Послушайте… «пропали»… «пропали»… все это словеса! Поверьте мне, в наши дни люди многое преувеличивают. Мне известно из достоверных источников: все совсем не так плохо.

– Правда?

– Разумеется. – Оппенгейм наклонился к нему и доверительно понизил голос: – Говоря между нами, евреи сами во многом виноваты. Во многом, говорю я вам, и я знаю, что говорю. Они многое сделали без крайней необходимости, уж в этом-то я кое-что понимаю!

«Интересно, сколько он мне даст, – думал Керн. – И хватит ли этого, чтобы нам добраться до Берна?»

– Возьмите хотя бы проблему восточных евреев, галицийских и польских эмигрантов, – разглагольствовал Оппенгейм, прихлебывая виноградный сок. – Неужели всех их надо было пускать в Германию? Что им здесь делать, этим людям? Я, так же как и правительство, против того, чтобы позволить им въезд. Евреи есть евреи, это известно испокон веков. Но скажите мне, что общего между грязным уличным торговцем с пейсами в засаленном сюртуке и старинной еврейской буржуазной семьей, укоренившейся здесь несколько столетий тому назад?

– Одни переселились раньше, другие позже, – не подумав, сказал Керн и только потом испугался. Он ни в коем случае не хотел раздражать Оппенгейма.

Но тот ничего не заметил: слишком уж он был занят своей проблемой.

– Одни – ассимилированные, достойные, ценные, национально первоклассные граждане, а другие – чуждые пришельцы! Вот в чем дело, дорогой мой! Что у нас общего с этими людьми? Ровно ничего, совершенно ничего! Надо было оставить их в Польше!

– Но ведь их не хотели там оставлять!

Оппенгейм сделал широкий пренебрежительный жест и сердито поглядел на Керна.

– Но Германия здесь ни при чем! Это совершенно другое дело! Надо быть объективным. Я терпеть не могу огульных обвинений. Можно обвинять Германию в чем угодно, но люди там кое-чего стоят! И кое-чего достигли! С этим-то вы, надеюсь, согласны!

– Конечно.

«Двадцать марок, – думал Керн, – на это можно прожить четыре дня. Может быть, он даст и больше».

– Возможно, кто-то от этого и пострадает, пусть даже отдельные группы, – Оппенгейм хмыкнул. – Что ж, такова жесткая политическая необходимость! В большой политике неуместна сентиментальность. Приходится с этим мириться…

– Разумеется…

– Видите ли, – сказал Оппенгейм, – народ избавлен от безработицы. Национальное достоинство поднято на новую высоту. Конечно, случаются и перегибы, но поначалу всегда так бывает. Вы только посмотрите, каким стал наш вермахт! Это же феноменально! В один момент мы снова обрели полноценность. Народ без великой, боеспособной армии – это ничто, совершенно ничто!

– Я в этом ничего не понимаю, – ответил Керн.

Оппенгейм искоса взглянул на него.

– А следовало бы понимать, – заявил он и встал. – Как раз за границей! – Он поймал комара и старательно раздавил его. – Нас уже начали бояться, можете мне поверить! Только внушив страх, вы можете добиться своего.

– Это я понимаю, – сказал Керн.

Оппенгейм допил свой виноградный сок и сделал несколько шагов по своему саду. Внизу, как синий, упавший с неба щит, сверкало озеро.

– А что, собственно, произошло с вами? – спросил он, изменив интонацию. – Куда вы направляетесь?

– В Париж.

– Почему именно в Париж?

– Не знаю. Чтобы иметь цель. Наверное, лучше погибнуть там.

– Почему бы вам не остаться в Швейцарии?

– Господин коммерции советник! – Керн вдруг задохнулся. – Если б я только мог! Если бы вы только смогли мне в этом помочь! Может быть, дать рекомендацию, или работу… если б только вы… с вашим именем…

– Я абсолютно ничего не могу сделать, – торопливо перебил его Оппенгейм. – Абсолютно. Я вообще ничего не могу. Я совершенно не то имел в виду. Я просто так спросил. Я должен соблюдать политический нейтралитет во всех отношениях. Я ни во что не могу вмешиваться!

– Но в этом нет никакой политики…

– В наше время политика во всем! В Швейцарии я – гость. Нет, нет, не обременяйте меня подобными просьбами. – Оппенгейм все более раздражался. – Что вам еще угодно?

– Я хотел спросить, не пригодятся ли вам эти мелочи? – Керн вытащил из кармана кое-какие вещи.

– Что там у вас? Духи? Туалетная вода? Не может быть и речи. – Оппенгейм отодвинул флаконы в сторону. – Мыло? Ну что ж. Мыло всегда пригодится. Покажите-ка! Так и быть. Оставьте здесь один кусок. Подождите! – Он полез в карман, немного поколебался, положил обратно несколько купюр и выложил на стол два франка. – Кажется, очень неплохая цена, а?

– Это даже слишком. Мыло стоит только один франк.