Текст книги "Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне"

Уборщик радостно ухмылялся.

– Будет исполнено, господин граф! – Он сиял. – Что значит – настоящий золотой венский юмор!

Еда была доставлена. Студент пригласил Керна. Тот сначала отказывался. Он видел, что евреи сосредоточенно хлебали помои.

– Не бойтесь стать предателем! Это так современно! – подбадривал студент. – И кроме того, у нас с вами ужин картежников.

Керн уступил. Гуляш был вкусным. В конце концов, у него не было паспорта, и к тому же он был полукровка.

– Ваш отец знает, что вы здесь? – спросил он.

– Боже правый! – Студент рассмеялся. – Мой отец! У него магазин белья в Линце!

Керн изумленно воззрился на него.

– Дорогой мой, – спокойно сказал студент. – Похоже, вы не знаете, что мы живем в эпоху блефа. На смену демократии пришла демагогия. Что вполне закономерно. Ваше здоровье!

Он откупорил можжевеловку и предложил стакан очкарику.

– Спасибо, я не пью.

– Разумеется! Так я и думал! – Блондин сам опрокинул стакан. – Хотя бы поэтому вас вечно будут преследовать все остальные! А как мы с вами, Керн? Справимся мы с этой бутылкой?

– Да.

Они осушили бутылку. Потом улеглись на нары. Керн думал, что сможет заснуть. Но он то и дело просыпался. «Проклятье, что они сделали с Рут? – думал он. – И как долго они меня здесь продержат?»

Ему дали два месяца тюрьмы. За нанесение телесных повреждений, хулиганство, сопротивление государственной власти, повторное нелегальное пребывание в стране – удивительно, как они не дали ему десяти лет после стольких обвинений.

Он простился с блондином, которого примерно в то же время отпустили. Потом его отвели вниз. Ему приказали сдать свои вещи и выдали ему тюремную одежду. Стоя под душем, он вспомнил то гнетущее чувство, которое испытал в свое время, впервые ощутив на запястьях наручники. Ему показалось, что это было давным-давно. Теперь он воспринимал тюремную одежду только как практичную – целее будут личные вещи.

Вместе с ним в камере сидели вор, мелкий растратчик и русский профессор из Казани, который получил срок за бродяжничество. Все они вчетвером работали в пошивочной мастерской тюрьмы.

Первый вечер был ужасен. Керн твердил себе, что привыкнет, – ведь Штайнер тогда предупредил его. Но тем не менее он сидел на своих нарах, уставившись неподвижным взглядом в стену.

– Вы говорите по-французски? – вдруг спросил его профессор. Керн вздрогнул от неожиданности.

– Нет.

– Хотите научиться?

– Да.

Профессор встал.

– Мы можем начать прямо сейчас. Надо, знаете ли, занять себя чем-нибудь. Иначе от мыслей можно сойти с ума.

– Да. – Керн кивнул. – К тому же он мне пригодится. Может, я, когда выйду отсюда, отправлюсь во Францию.

Они уселись рядом на нижних нарах в углу. Над ними бушевал растратчик. Огрызком карандаша он малевал на стене похабные рисунки. Профессор был очень худ, тюремная роба болталась на нем, как на вешалке. У него были рыжая всклокоченная борода и детское лицо с голубыми глазами.

– Мы начнем с самого прекрасного и самого бесполезного слова на свете, – сказал он с чудесной улыбкой без малейшей иронии, – со слова «свобода» – la liberté.

За это время Керн многому научился. Через три дня он уже умел во время прогулки во дворе разговаривать с заключенными впереди и сзади себя, не двигая при этом губами. В пошивочной мастерской он таким же образом старательно повторял за профессором французские глаголы.

Вечером, когда французский уже не лез в усталую голову, вор объяснял Керну, как изготовлять отмычки из проволоки и ублажать сторожевых собак. Он рассказывал ему, когда созревают плоды на фруктовых деревьях, и учил незаметно заползать на ночлег в стог сена. Растратчик контрабандой протащил в камеру несколько номеров «Элегантного мира». Кроме Библии это было все их чтение, и они узнали из него, как следует одеваться на дипломатические приемы и когда носить к фраку красную или белую гвоздику. К сожалению, в одном пункте вор оказался неисправим: он утверждал, что к фраку положено надевать черный галстук – именно так были одеты кельнеры во всех известных ему ресторанах.

На пятый день, когда их утром выводили из камеры, уборщик так сильно толкнул Керна, что тот ударился об стену.

– Куда прешь, осел! – рявкнул уборщик.

Керн сделал вид, что не может удержаться на ногах. Он хотел двинуть уборщика по голени, но сделать это как бы нечаянно, чтобы его не наказали. Однако он не успел осуществить своего намерения, так как уборщик потянул его за рукав и прошептал:

– Через час попросись в туалет. Скажи, что у тебя колики в животе. Вперед! – заорал он потом. – Думаешь, мы тебя ждать будем?

Во время прогулки Керн обдумывал, не хочет ли уборщик как-то подставить его. Оба терпеть не могли друг друга. Потом, в пошивочной, он беззвучно, шепотом, обсудил это дело с вором, который досконально разбирался во всех тонкостях тюремной жизни.

– Выйти в туалет в любом случае стоит, – объяснил тот. – Это твое человеческое право. На этом они тебя не подловят. Одни выходят чаще, другие реже, дело житейское. Но потом гляди в оба.

– Ладно. Потом видно будет. Как-никак развлечение.

Керн симулировал колики, и уборщик вывел его в туалет. У дверей он оглянулся.

– Хочешь сигарету? – спросил он.

Курить в тюрьме запрещалось. Керн рассмеялся.

– Вот оно что! Нет, милый мой, на этом ты меня не поймаешь!

– Ох, заткни пасть. Думаешь, хочу тебя заложить? Штайнера знаешь?

Керн уставился на уборщика.

– Нет, – сказал он, подумав. Он решил, что это ловушка, чтобы поймать Штайнера.

– Значит, Штайнера ты не знаешь?

– Нет.

– Ладно, тогда слушай. Штайнер просил передать, что Рут в безопасности. Можешь не беспокоиться. Когда выйдешь, просись в Чехию, а потом вернешься. Ну, теперь что скажешь?

Керн вдруг почувствовал, что дрожит.

– Теперь закуришь?

Керн кивнул. Уборщик вытащил из кармана пачку «Мемфиса» и коробок спичек.

– На, бери! От Штайнера. Если тебя засекут, я ни при чем. А теперь садись и покури. Дым выдыхай в парашу. Я посторожу за дверью.

Керн сел на парашу, вытащил из пачки сигарету, разломил пополам и закурил одну половинку. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер начеку. Он глядел на грязную стену, испещренную похабными рисунками, и ему казалось, что на свете нет места прекраснее.

– Почему ты не сказал, что знаешь Штайнера? – спросил его уборщик, когда он вышел из туалета.

– Возьми сигарету, – сказал Керн.

Уборщик покачал головой:

– И не подумаю!

– А ты-то откуда его знаешь? – спросил Керн.

– Однажды он вытащил меня из одной поганой истории. Чертовски поганой истории. Ну, пошли!

Они вернулись в пошивочную. Профессор и вор вопросительно поглядели на Керна. Он кивнул и сел.

– Все в порядке? – беззвучно спросил профессор.

Керн снова кивнул.

– Итак, продолжим, – зашептал профессор в свою рыжую бороду. – Aller. Неправильный глагол. Je vais, tu vas, il…

– Нет, – возразил Керн. – Сегодня мы возьмем другой глагол. Как будет по-французски «любить»?

– Любить? Aimer. Но это глагол правильный.

– Именно поэтому, – сказал Керн.

Через месяц выпустили профессора, через шесть недель – вора; спустя еще несколько дней освободили растратчика. Напоследок он попытался обратить Керна в гомосексуализм, но Керн был достаточно силен, чтобы дать ему отпор. Он нокаутировал его прямым ударом в челюсть – уроки светловолосого студента не пропали даром; после этого растратчик оставил его в покое.

Несколько дней он прожил в камере один. Потом к нему посадили двух новеньких. Он сразу понял, что они эмигранты: один постарше, очень молчаливый; младшему было лет тридцать. Потрепанные костюмы наглядно свидетельствовали об усилиях, затраченных на то, чтобы содержать их в чистоте. Старший сразу же улегся на нары.

– Откуда вы? – спросил Керн младшего.

– Из Италии.

– Как там?

– Было хорошо. Я пробыл там два года. Теперь это кончилось. Они все взяли под контроль.

– Два года! – сказал Керн. – Это кое-что значит!

– Да, но здесь меня забрали через неделю. Здесь всегда так?

– За последние полгода стало хуже.

Новенький подпер руками голову.

– Везде становится хуже. Что же будет? Как в Чехословакии?

– Тоже хуже. Там слишком много народу. А вы были в Швейцарии?

– Швейцария слишком маленькая. Тебя сразу замечают. – Человек, не мигая, глядел перед собой. – Я все-таки хотел бы попасть во Францию.

– Вы говорите по-французски?

– Да, конечно. – Человек взъерошил волосы.

Керн посмотрел на него.

– Хотите, поговорим немного по-французски? Я как раз научился, и мне не хочется забывать.

Человек изумленно поднял на него взгляд.

– Говорить по-французски? – он сухо рассмеялся. – Нет, я не могу! Быть брошенным за решетку и при этом беседовать по-французски – это слишком абсурдно! Право, у вас какие-то странные идеи!

– Отнюдь. Просто у меня странная жизнь.

Керн подождал еще немного, не уступит ли новенький. Потом забрался на свои нары и повторял неправильные глаголы до тех пор, пока не заснул.

Он проснулся оттого, что кто-то его растолкал. Это был человек, не пожелавший говорить по-французски.

– Помогите! – прохрипел он. – Быстрей! Он повесился!

Спросонья Керн не сразу понял, в чем дело. Приподнявшись на нарах, он увидел в мутном свете раннего утра на фоне окна черную фигуру с опущенной головой. Керн соскочил с нар.

– Нож! Скорее!

– У меня нет ножа! У вас есть?

– Черт побери, нет! Отобрали! Я приподниму его. Развяжите ремень над его головой!

Керн влез на нары и попытался приподнять повешенного. Он был тяжелый, как целый мир. Он был много тяжелее, чем казалось. Его одежда была холодной и мертвой, как он. Керн выбивался из сил, с трудом ему удалось слегка приподнять труп.

– Скорей! – хрипел он. – Развяжите ремень! Я его долго не удержу.

– Да. – Сосед влез на верхние нары и стал возиться с узлом на шее повешенного. Внезапно он отпустил ремень, закачался, и его вырвало.

– Чертово свинство! – заорал Керн. – Вы больше ни на что не способны? Развяжите его! Скорей!

– Я не могу на него смотреть! – простонал тот. – Эти глаза! Этот язык!

– Тогда спускайтесь! Придержите его, а я сниму!

Он передал ему в руки тяжелое тело, а сам вспрыгнул на нары. Ему стало жутко. Вздувшееся, белесое лицо, выкатившиеся из орбит, как бы лопнувшие глаза, толстый черный язык… Керн схватился за тонкий ремень, глубоко врезавшийся в разбухшую шею.

– Выше! – закричал он. – Приподнимите его!

Он услышал внизу курлыканье. Человека снова вырвало. Одновременно человек выпустил повешенного, и у мертвого от рывка выкатились наружу глаза и еще больше высунулся язык, словно он каким-то жутким образом издевался над беспомощными живыми.

– Дьявольщина! – Керн отчаянно пытался придумать, как привести в чувство человека внизу. Внезапно в мозгу его всплыла сцена между светловолосым студентом и уборщиком.

– Если ты, тюфяк паршивый, сию секунду не придержишь его, – заорал он, – я из тебя вытряхну все кишки! Давай, держи его, трус несчастный! – При этом он пнул его ногой и почувствовал, что не промахнулся. Он пнул еще раз что было мочи. – Я тебе череп раскрою! – орал он. – Сейчас же подними его!

Человек внизу молча приподнял тело.

– Выше! – буйствовал Керн. – Выше, грязная ты тряпка!

Мужчина приподнял тело. Керну удалось расслабить петлю и снять ее с головы повесившегося.

– Так, теперь опускаем!

Они подхватили и уложили вялое тело на нары. Керн разорвал жилет и пояс на брюках.

– Колотите в дверь! Зовите охрану, – сказал он. – Я попробую сделать искусственное дыхание.

Он встал на колени позади черно-серой головы, взял холодные, мертвые руки в свои теплые, полные жизни, и начал двигать руками покойника. Он слышал, как при поднятии и опускании грудной клетки раздавались глухие, кряхтящие всхлипы, несколько раз внимательно прислушивался, но дыхания не было. Мужчина, не пожелавший говорить по-французски, возился у двери и кричал:

– Караул! Караул!

Его крик глухим эхом отдавался в камере.

Керн продолжал работать. Он знал, что нужно делать это много часов подряд, но через некоторое время сдался.

– Он дышит? – спросил второй.

– Нет. – Керн вдруг почувствовал чудовищную усталость. – Да ведь это бессмысленно. Человек хотел умереть. Почему бы и не позволить ему этого?

– Но бога ради…

– Успокойтесь вы, черт возьми! – сказал Керн тихо и угрожающе. Скажи тот еще хоть слово – и он за себя не поручился бы. Он знал все, что собирался сказать ему этот человек. Но он знал и то, что тот, другой, даже если бы и ожил, повесился бы снова.

– Попытайтесь сами, – сказал он, немного спокойнее. – Наверное, ему было лучше знать, почему он не захотел жить.

Тут появилась охрана.

– Что за скандал? Вы что, спятили?

– Здесь один повесился.

– Господи! Вот еще дурь! Он жив?

Охранник открыл дверь. От него пахло сервелатом и вином. Вспыхнул фонарик.

– Он мертв?

– Вероятно.

– Тогда подождем до утра. Пусть им займется начальство. Знать ничего не знаю.

Он собрался уходить.

– Стойте! – сказал Керн. – Вы немедленно позовете санитаров из наряда «скорой помощи».

Охранник изумленно воззрился на него.

– Если они не явятся через пять минут, будет скандал, и вы можете потерять службу.

– А вдруг его еще можно спасти! Кислородом! – крикнул из угла второй заключенный, продолжавший делать повесившемуся искусственное дыхание.

– Хорошо начался денек! – пробормотал охранник и удалился.

Через несколько минут пришли санитары и унесли мертвого. Спустя некоторое время снова явился охранник.

– Сдать ремни, шнурки и подтяжки!

– Я не повешусь, – сказал Керн.

– Все равно, обязаны сдать.

Они отдали все эти вещи и уселись на нары. Кисло пахло блевотиной.

– Через час рассветет, тогда вы сможете это убрать, – сказал Керн.

В горле у него пересохло. Очень хотелось пить. Все в нем было сухим и пыльным. Он чувствовал себя так, словно наглотался угля и ваты. Словно никогда не сможет очиститься.

– Ужасно, правда? – сказал, помолчав, второй.

– Нет, – ответил Керн.

На следующий день вечером их перевели в большую камеру, где уже сидели четыре человека. Они все показались Керну эмигрантами; но это его не заботило. Он очень устал и залез на нары. Но заснуть не смог. Он лежал с открытыми глазами, уставившись на маленький квадрат зарешеченного окна. Поздно ночью привели еще двоих. Керн их не видел, только слышал, как они возились внизу.

– Интересно, когда они нас отпустят? – раздался через некоторое время голос одного из новеньких.

Ответом ему было молчание.

Потом второй проворчал басом:

– Зависит от того, что вы натворили. Если убийство в целях грабежа, тогда пожизненное, если политическое убийство – то восемь дней.

– Меня второй раз забрали без паспорта.

– Это хуже, – прорычал бас. – Можете спокойно рассчитывать на месяц.

– Господи! А у меня в чемодане курица. Жареная курица! Она же испортится, пока я выйду!

– Несомненно! – подтвердил бас.

Керн прислушался.

– А раньше у вас не оставалась курица в чемодане? – спросил он.

– Да! Правильно! – изумленно сказал новенький после некоторого размышления. – Откуда это вам известно, сударь?

– Ведь и тогда вас арестовали?

– Разумеется! А кто меня спрашивает? Вы кто? Каким образом вы узнали об этом, сударь? – возбужденно вопрошал голос из темноты.

Керн смеялся. Он рассмеялся так внезапно, что чуть было не задохнулся. Это было как непроизвольный рефлекс, как болезненная судорога, и в ней растворилось все, что копилось в нем эти два месяца: ярость из-за ареста, заброшенность, страх за Рут, энергия, затраченная на то, чтобы не потерять себя, ужас при виде повесившегося; он смеялся и смеялся, неудержимо и раскатисто, и не мог остановиться.

– Пулярка! – захлебнулся он. – В самом деле, это Пулярка! И опять с курицей в чемодане! Вот так случай!

– Вы считаете, что это случай? – гневно возразил Пулярка. – Это проклятье, рок, судьба, вот что это!

– Похоже, вам не везет на жареных кур, – сказал бас.

– Тихо! – гаркнул кто-то из заключенных. – Черт бы побрал ваших кур! Тут люди, лишенные отечества, а вы по ночам разводите у них такой пар в брюхе!

– Может, между ним и курицей существует еще более глубинная взаимосвязь, – витийствовал бас.

– А с жареной лошадью-качалкой у него нет взаимосвязи? – проворчал человек, лишенный отечества.

– Или с раком желудка, – загоготал чей-то писклявый голос.

– Может, он в своем прошлом существовании был лисицей, – предположил бас. – А теперь куры ему мстят.

Пулярка еще раз взял слово.

– Подло и гнусно издеваться, когда у человека такое несчастье!

– А когда же еще? – елейно полюбопытствовал бас.

– Тихо! – заорал из-за двери охранник. – Здесь приличная тюрьма, а не ночной притон!

XI

Керн подписал свою вторичную высылку из Австрии. Она была пожизненной. На этот раз он больше ничего не чувствовал. Он просто подумал, что завтра утром, наверное, снова окажется в Пратере.

– У вас еще остались какие-то личные вещи в Вене? – спросил чиновник.

– Нет, никаких.

– Вам известно, что, если вы еще раз появитесь в Австрии, получите три месяца тюрьмы?

– Да.

Некоторое время чиновник смотрел на Керна. Потом вытащил из кармана и придвинул к нему пятишиллинговую купюру.

– Это вам. Выпейте по этому поводу. Я тоже не могу изменить законы. Рекомендую «Гумпольдскирхнер». Это самое лучшее вино в нынешнем году. А теперь марш!

– Спасибо! – сказал изумленный Керн. Он впервые получил что-то в подарок от полиции. – Большое спасибо! Деньги мне очень кстати!

– Ладно, ладно! Теперь постарайтесь выбраться. Ваш сопровождающий ждет за дверью.

Керн спрятал деньги. На них можно было не только выпить две четвертинки «Гумпольдскирхнера», но и проехать по железной дороге до Вены. Это было менее опасно.

Они поехали тем же путем, что и первый раз со Штайнером. Керну казалось, что с тех пор прошло десять лет.

От станции пришлось еще идти пешком. Через некоторое время им попалась по дороге корчма, где торговали молодым вином. Несколько столов и стульев были выставлены на улицу. Керн вспомнил совет чиновника.

– Хотите выпить по стаканчику? – спросил он сопровождающего.

– Что?

– По стаканчику «Гумпольдскирхнера». Это самое лучшее вино в нынешнем году.

– Почему бы и нет! Все равно сейчас еще слишком рано для таможни.

Они сидели в палисаднике и пили терпкий светлый «Гумпольдскирхнер». Кругом стояли покой и тишина. Небо было ясным, высоким и зеленым, как яблоко. Хозяин принес кувшин и поставил его на стол. Это был первый вечер, который Керн провел на воздухе. Два месяца он не видел открытого неба и открытого пространства. Ему казалось, что он впервые снова задышал. Он сидел тихо, наслаждаясь той каплей покоя, которая у него еще оставалась. Через пару часов снова начнутся заботы и травля.

– Нет, в самом деле, от этого можно осатанеть! – вдруг проворчал чиновник.

Керн взглянул на него.

– Я тоже так думаю!

– Я имею в виду нечто иное.

– Могу себе представить.

– Я имею в виду, вас, эмигрантов, – мрачно пояснил чиновник. – Из-за вас теряешь профессиональную честь. Только и делаешь, что конвоируешь эмигрантов. Каждый день одно и то же. Всегда из Вены на границу. Разве это жизнь! Не то что добрый старый способ конвоировать в наручниках!

– Возможно, через год-два вы и будете доставлять нас до границы в наручниках! – сухо ответил Керн.

– Это совсем другое дело! – Чиновник посмотрел на него довольно презрительно. – В полицейском отношении вы – сущее ничто! Вот раз мне пришлось конвоировать с револьвером на изготовку четырехкратного убийцу Мюллера Второго… А два года назад я сопровождал убийцу женщин Бергмана и Бруста-Потрошителя, не говоря уж об Осквернителе трупов Тедди Блюмеле! Вот было золотое время! А нынче с вами можно подохнуть от скуки! – Он вздохнул и допил свой стакан. – Хотя… Вы, по крайней мере, знаете толк в вине. Выпьемте еще по маленькой! На этот раз я ставлю.

– Хорошо.

Они в полном согласии распили вторую четвертинку. Потом поднялись. Тем временем стемнело. Над дорогой стремительно проносились летучие мыши и ночные бабочки. Таможня была ярко освещена. Все старые чиновники были еще на месте. Сопровождающий сдал им Керна.

– Посидите пока у нас, – сказал один из чиновников. – Еще рано.

– Я знаю, – ответил Керн.

– Вот как? Знаете?

– Конечно. Границы – это наша родина.

На рассвете Керн снова был в Пратере. Он не рискнул подойти к жилому вагончику Штайнера, чтобы разбудить его, так как не знал, что произошло за это время. Он бродил вокруг. Деревья яркими пятнами выступали из тумана. Пока он сидел в тюрьме, наступила осень. Он довольно долго стоял перед задернутой серой парусиной каруселью. Потом он приподнял парусину и залез внутрь. Он сел в одну из гондол и почувствовал себя в безопасности от рыскавших кругом полицейских.

Он проснулся, когда услышал чей-то смех. Было светло, и тенты были отдернуты. Он вскочил. Перед ним стоял Штайнер в голубом комбинезоне.

Керн одним прыжком выскочил из гондолы. Он вдруг оказался дома.

– Штайнер! – закричал он, сияя. – Слава богу, я снова здесь!

– Вижу. Блудный сын возвратился из полицейских застенков. Иди сюда, дай на тебя поглядеть! Почему ты не зашел ко мне?

– Я не знал, здесь ли ты еще.

– Пока здесь. А теперь давай завтракать. После еды мир выглядит иначе. Лило! – крикнул Штайнер, обернувшись к вагончику. – Наш малыш снова здесь. Его нужно накормить посытнее! – Он снова повернулся к Керну. – Вырос и немного возмужал! Чему-нибудь научился за это время, малыш?

– Да. Тому, что надо быть жестоким, если не хочешь сдохнуть. И тому, что им меня не сломать! А еще я умею шить мешки и говорить по-французски! И знаю, что от приказа больше толку, чем от просьбы.

– Это уже немало! – Штайнер ухмыльнулся. – Немало, детка!

– Где Рут? – спросил Керн.

– В Цюрихе. Ее выслали. Больше с ней ничего не случилось. У Лило есть для тебя письма. Она – наш почтамт. Ведь у нее одной есть настоящие документы. Рут писала тебе на ее адрес.

– В Цюрихе… – сказал Керн.

– Да, малыш. Это плохо?

Керн взглянул на него:

– Нет.

– Ведь она живет у знакомых. Ты тоже скоро будешь в Цюрихе, вот и все. К тому же здесь становится довольно горячо.

– Да…

Пришла Лило. Она поздоровалась с Керном так, словно он вернулся с прогулки. Для нее два месяца не значили ничего, что стоило бы обсуждать. Она почти двадцать лет жила вне России и видела, как из Китая и Сибири возвращаются люди, от которых десять, пятнадцать лет не было никаких известий. Спокойным жестом она поставила на стол поднос с чашками и кофейник.

– Отдай ему его письма, Лило, – сказал Штайнер. – Ведь он, пока не прочтет, не станет завтракать.

Лило указала на поднос. Письма были прислонены к одной из чашек. Керн вскрыл их. Он начал читать и вдруг забыл обо всем. Это были первые письма, которые он получил от Рут. Первые любовные письма в его жизни. Все, как по волшебству, вдруг спало с него – разочарование, что ее здесь не было, беспокойство, страх, неуверенность, одиночество… Он читал, и черные чернильные штрихи начали светиться и фосфоресцировать… Был на свете человек, который заботился о нем, который приходил в отчаяние от того, что с ним произошло, и который говорил ему, что любит его! Твоя Рут. Твоя Рут. «Боже мой, – подумал он, – твоя Рут! Твоя!» Это казалось почти невозможным. Чем он владел до сих пор? Что ему принадлежало? Несколько флаконов, немного мыла и носильные вещи. А теперь – человек? Целый человек? Эти тяжелые черные волосы, эти глаза! Это было почти невероятно!

Он очнулся. Лило ушла в вагончик. Штайнер курил сигарету.

– Все в порядке, малыш? – спросил он.

– Да. Она пишет, чтобы я не приезжал. Что я не должен опять рисковать из-за нее чем бы то ни было.

Штайнер улыбнулся.

– Чего они только не напишут, а? – Он налил ему чашку кофе. – Сначала позавтракай.

Он прислонился к вагончику и глядел на Керна, на то, как тот пил и ел. Сквозь редкий белый туман пробилось солнце. Керн почувствовал его на своем лице; он почувствовал его так, словно вдыхал аромат вина. Еще вчера утром он хлебал из мятой жестяной миски в вонючей камере остывшее пойло под аккомпанемент пальбы, которой портил воздух бродяга Лео, – это было его любимое занятие по утрам. Сейчас над ним веял легкий свежий ветер, он ел белый хлеб и запивал его хорошим кофе, в его кармане хрустело письмо от Рут, а Штайнер сидел рядом, прислонившись к стене вагончика.

– У тюряги есть одно преимущество, – сказал он. – После нее все кажется чудесным.

Штайнер кивнул.

– Ты, конечно, предпочел бы рвануть отсюда сегодня же вечером.

Керн взглянул на него.

– Я хотел бы рвануть и хотел бы остаться здесь. Я хотел бы, чтобы мы отправились все вместе.

Штайнер протянул ему сигарету.

– Останься здесь пока на два-три денька, – сказал он. – Ты выглядишь измотанным. Тюремная жратва довела тебя до ручки. Подкормись немного. Надо набраться сил, дорога неблизкая. Лучше пару дней подождать, а то ты свалишься в дороге, и тебя загребут. С Швейцарией шутки плохи. В чужой стране надо крепко держаться друг за друга.

– Найдется здесь какая-нибудь работа?

– Можешь помогать в тире. А по вечерам на сеансах ясновидения. Правда, мне пришлось уже нанять одного человека; но два всегда лучше.

– Хорошо, – сказал Керн. – Ты, наверное, прав. Мне надо сначала прийти в себя, а потом отправляться. Я испытываю какой-то ужасный голод. Он не только в животе – в глазах, в голове, везде. Лучше будет, если я немного разберусь, что к чему.

Штайнер рассмеялся.

– Верно! Вон идет Лило с пирогами. Ешь хорошенько, малыш. Я пока разбужу Поцлоха.

Лило поставила перед Керном тарелку. Он снова принялся за еду. Время от времени он ощупывал карман, где лежали письма.

– Вы останетесь здесь? – спросила Лило на своем протяжном, жестковатом немецком.

Керн кивнул.

– Не бойтесь, – сказала Лило. – Вы не должны бояться за Рут. Она выдержит. Я умею читать по лицам.

Керн хотел ей сказать, что он боится другого, боится, что в Цюрихе ее схватят до его приезда… Но он лишь взглянул в темное, затаенное невыразимой печалью лицо русской женщины и промолчал. По сравнению с этой печалью все казалось мелким и несущественным. Но она все-таки что-то почувствовала.

– Ничего страшного, – сказала она. – Пока другой человек жив, не страшно.

Это случилось через два дня, после обеда. К тиру подошли несколько развязных субъектов. Лило была занята с группой молодых парней, и вошедшие обратились к Керну.

– Пошевеливайся! Мы желаем пострелять!

Керн дал первому ружье. Клиенты сначала немного постреляли по фигуркам, которые с шумом попадали вниз, и по тонким стеклянным шарикам, танцующим в струе маленького фонтана. Затем они принялись изучать список призов и потребовали мишени для призовой стрельбы.

Двое первых выбили сорок три и сорок четыре очка. Они выиграли плюшевого медведя и посеребренный портсигар. Третий, приземистый мужчина с вздыбленными волосами и плотной коричневой щеткой усов, целился долго и тщательно и выбил сорок восемь очков. Его приятели одобрительно взревели. Лило предупреждающе посмотрела на Керна.

– Еще пять выстрелов! – потребовал человек и сдвинул на затылок шляпу. – Тем же ружьем.

Керн зарядил ружье. Человек тремя выстрелами выбил тридцать шесть очков. Каждым выстрелом он выбивал дюжину. Керн понял, что серебряная корзина для фруктов со столовыми приборами, эта семейная драгоценность, которая не подлежала выигрышу, находится в опасности. Он взял одну из «счастливых» пуль директора Поцлоха. Следующий выстрел принес клиенту шесть очков.

– Вот это да! – Мужчина отложил ружье. – Здесь что-то не чисто. Я прицелился точно.

– Может, у вас немного дрогнула рука, – сказал Керн. – Ведь ружье то же самое.

– У меня рука не дрожит, – раздраженно ответил мужчина. – Я полицейский фельдфебель со стажем. Я не промахиваюсь. Я знаю, как я стреляю.

На этот раз дрогнул Керн. Полицейский, даже в штатском, действовал ему на нервы. Мужчина пристально посмотрел на него.

– Здесь что-то не чисто! – сказал он с угрозой.

Керн ничего не ответил. Он снова протянул ему заряженное ружье. На этот раз он зарядил его обычной пулей. Прежде чем прицелиться, полицейский еще раз посмотрел на него. Он выбил двенадцать очков и отложил ружье.

– Ну?

– Бывает, – сказал Керн.

– Бывает? Такого не бывает! Четыре дюжины и одна шестерка! Вы небось и сами в это не верите, а?

Керн молчал. Мужчина приблизил к нему свою красную физиономию:

– Что-то ваше лицо мне знакомо.

Его приятели не дали ему договорить. Они с шумом потребовали бесплатного выстрела. Вместо недействительной, по их мнению, шестерки.

– Вы что-то химичите с пулями, любезный! – кричали они.

Подошла Лило.

– Что случилось? – спросила она. – Не могу ли я помочь вам? Молодой человек у нас недавно.

Компания набросилась на нее с упреками. Полицейский молчал. Он глядел на Керна, и в его голове крутилась какая-то мысль. Керн выдержал этот взгляд. Он вспомнил все уроки, которые дала ему его беспокойная жизнь.

– Я поговорю с директором, – сказал он небрежно. – Я здесь ничего не решаю.

Он прикидывал, можно ли дать полицейскому дополнительный бесплатный выстрел. Но он тут же представил себе бешенство Поцлоха, если семейная реликвия его супруги пойдет ко всем чертям. Он оказался между Сциллой и Харибдой. Он медленно вынул сигарету и закурил. Он собрал в кулак всю волю, чтобы у него не задрожали руки. Потом он повернулся и как бы нехотя перешел на место Лило.

Лило осталась вместо него. Она предложила полицейскому сделать еще раз пять выстрелов, чтобы сверить результат. Разумеется, бесплатно. Компания не соглашалась. Лило взглянула на Керна. Она увидела, что он побледнел, и поняла, что дело было не только в споре о волшебных пулях Поцлоха. Она вдруг улыбнулась и села на стол напротив полицейского.

– Такой роскошный мужчина и второй раз попадет без промаха, – сказала она. – Очень советую попробовать! Пять бесплатных даровых выстрелов для короля стрелков!

Польщенный полицейский гордо вытянул шею.

– У кого такая твердая рука, тому нечего бояться, – сказала Лило и положила свою узкую руку на сильную, покрытую рыжим волосом руку фельдфебеля.

– Бояться! Нам бояться нечего! – Полицейский выпятил грудь и демонстративно захохотал. – Этого только не хватало.

– Так я и думала! – Лило посмотрела на него с восхищением и протянула ему ружье. Полицейский взял его, тщательно прицелился и выстрелил. Двенадцать очков. Он самодовольно взглянул на Лило. Она улыбнулась и снова зарядила ружье. Полицейский выбил пятьдесят восемь очков.

Лило одарила его ослепительной улыбкой.

– Вы лучший стрелок здесь за много лет, – заявила она. – Вашей жене в самом деле нечего бояться.

– Я еще не женат.

Она заглянула ему в глаза:

– Наверное, потому только, что вы не хотите жениться.

Он ухмыльнулся. Его приятели одобрительно зашумели. Лило отошла, чтобы принести ему коробку для пикников, которую он выиграл. Он погладил себя по усам и, глядя маленькими холодными глазами на Керна, вдруг сказал: