Текст книги "Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне"

Он развернул газету и начал читать. Через некоторое время он заметил, что девушка взяла свою сумку и открыла ее. Она вынула серебряный портсигар и щелкнула крышкой. Потом она закрыла портсигар, так и не вынув сигареты, и положила его обратно в сумку.

Керн быстро положил газеты в сторону и встал.

– Я вижу, вы забыли ваши сигареты, – сказал он. – Могу я вам предложить? – Он вытащил свою пачку. Он много бы дал за то, чтобы в эту минуту иметь портсигар. Пачка была смята и надорвана по углам. Он протянул ее девушке. – Я, правда, не знаю, курите ли вы этот сорт. Портье отказался. Они для него слишком плохи.

Девушка взглянула на этикетку.

– Я курю как раз эти.

Керн засмеялся.

– Это самые дешевые. Это почти то же самое, что рассказать свою биографию.

Девушка взглянула на него.

– Я думаю, ее и без того рассказывает отель.

– Это верно.

Керн зажег спичку и поднес ей огонь. Слабое красноватое пламя осветило узкое загорелое лицо с густыми черными бровями. Большие ясные глаза, полные мягкие губы.

Керн не смог бы сказать, красива ли девушка и нравится ли она ему; у него только было странное ощущение тайной близости – его рука лежала на ее груди прежде, чем он узнал ее. Он видел, как она дышит; и вдруг, сознавая, что ведет себя по-дурацки, положил спички в карман.

– Вы давно из Германии? – спросил он.

– Два месяца.

– Это недолго.

– Это бесконечно.

Керн удивленно взглянул на нее.

– Вы правы, – сказал он. – Два года – это недолго. А два месяца – это бесконечно. Но в этом есть свое преимущество: дальше время будет сокращаться.

– Вы думаете, это надолго? – спросила девушка.

– Не знаю. Об этом я больше не задумываюсь.

– Я думаю об этом все время.

– Первые два месяца я тоже только об этом и думал.

Девушка молчала. Она задумчиво опустила голову и курила медленно, глубокими затяжками. Керн смотрел на ее густые, слегка волнистые черные волосы, обрамлявшие лицо. Ему хотелось сказать что-то особенное, глубокомысленное, но ничего не приходило в голову. Он попытался вспомнить, как в аналогичных ситуациях поступали светские герои некоторых прочитанных им книг, но его память словно высохла, да и герои, наверное, никогда не были в эмигрантском отеле в Праге.

– Вам не темно читать? – спросил он наконец.

Девушка вздрогнула, словно ее мысли были где-то далеко. Потом захлопнула лежащую перед ней книгу.

– Нет. А я и не хочу читать. Это бессмысленно.

– Иногда это отвлекает, – сказал Керн. – Если мне попадается детективный роман, я проглатываю его в один момент.

Девушка устало усмехнулась.

– Это не детективный роман. Это учебник по неорганической химии.

– Ах так! Вы учились в университете?

– Да. В Вюрцбурге.

– Я – в Лейпциге. Сначала я тоже возил с собой учебники. Не хотел ничего забывать. Потом продал. Они были очень тяжелые. На эти деньги я купил мыло и туалетную воду для продажи. Теперь я на это живу.

Девушка взглянула на него.

– Вы не очень-то обнадеживаете.

– Я не хотел вас огорчить, – быстро сказал Керн. – Я – совсем другое дело. У меня вообще никаких документов. А у вас, наверное, есть паспорт?

Девушка кивнула.

– Паспорт есть. Но через шесть недель он будет недействителен.

– Это ничего. Вы его наверняка сможете продлить.

– Не думаю. – Девушка встала.

– Вы не хотите еще сигарету? – спросил Керн.

– Нет, спасибо. Я слишком много курю.

– Мне как-то сказали, что одна сигарета в нужный момент – лучше, чем все идеалы на свете.

– Это верно. – Девушка улыбнулась и вдруг показалась Керну очень красивой. Он много бы дал, чтобы продолжить разговор, но он не знал, что должен сделать, чтобы она осталась.

– Если я смогу вам чем-нибудь помочь, – торопливо произнес он, – то я охотно сделаю это. Я ориентируюсь здесь, в Праге. Я был здесь уже два раза. Меня зовут Людвиг Керн, и мой номер рядом с вашим.

Девушка бросила на него быстрый взгляд. Керну показалось, что он выдал себя. Но она непринужденно протянула ему руку. Он почувствовал крепкое пожатие.

– Я вас охотно спрошу, если что-нибудь не буду знать, – сказала она. – Большое спасибо. – Она собрала книги и поднялась вверх по лестнице.

Керн еще немного посидел в холле. Он вдруг вспомнил все, что должен был бы ей сказать.

– Еще раз, Штайнер, – сказал шулер. – Видит бог, я больше волнуюсь за ваш дебют в этой дыре, чем когда сам играю в жокей-клубе.

Они сидели в баре. Фред устроил Штайнеру генеральную репетицию. Он собирался выпустить его первый раз против двух шулеров мелкого пошиба, подвизавшихся в соседней пивной. Штайнер видел в этом единственный способ раздобыть денег, если не считать кражи или крупного ограбления.

Почти полчаса они тренировали фокус с тузами. Наконец Фред встал. Он был в смокинге.

– Мне надо сейчас уйти. Опера. Весь свет на премьере. Поет великая Леманн. Там, где есть истинное искусство, всегда найдется дело для нас. Люди становятся рассеянными, понимаете? – Он подал Штайнеру руку. – Да, вот еще что – сколько у вас денег?

– Тридцать два шиллинга.

– Этого мало. Этим мальчикам нужно показать большие деньги, иначе они не клюнут. – Он вынул из кармана стошиллинговый билет. – Вот. Запла́тите за кофе; эту приманку они наверняка возьмут. Деньги вернете хозяину; он меня знает. Да, вот еще: играть по малой и следить, когда выйдут четыре дамы! Ни пуха ни пера!

Штайнер взял банкнот.

– Если я проиграю, я никогда не смогу вернуть вам долг.

Карманный вор пожал плечами.

– Проиграете, значит, проиграете. Творческая неудача. Но вы не проиграете. Я знаю этих людей. Грубо работают. На дураков. Вы волнуетесь?

– Кажется, нет.

– Еще один шанс в вашу пользу. Мальчики же не знают, что вы знаете. Пока они возьмут в толк, в чем дело, вы их прилично нагреете, и будет уж поздно. Ну, желаю удачи.

– Желаю удачи.

Штайнер отправился в пивную. Как странно, думал он по дороге, ни один человек не доверил бы мне и четверти той суммы, которую, не задумываясь, предложил карточный шулер. Всегда одно и то же. Слава богу!

В передней комнате за несколькими столами играли в тарок.

Штайнер сел к окну и заказал шнапс. Он медленно вытащил бумажник, куда заранее положил несколько листов бумаги, чтобы он казался толще, и расплатился стошиллинговым билетом.

Через минуту к нему обратился какой-то плюгавый человечек, предлагая составить маленькую партию в покер. Штайнер со скучающим видом отказался. Человек начал его упрашивать.

– У меня слишком мало времени, – заявил Штайнер. – Самое большее полчаса, это слишком мало для игры.

– Ну что вы! Что вы! – плюгавый показал редкие зубы. – За полчаса можно выиграть целое состояние, дорогой мой!

За соседним столом Штайнер увидел двух других. Один был толстомордый и лысый, второй – черный, волосатый и с очень большим носом. Оба равнодушно глядели на него.

– Если это не больше, чем полчаса, – сказал Штайнер нерешительно, – то можно попробовать.

– Конечно-конечно, – любезно согласился плюгавый.

– И я могу кончить, когда захочу?

– Ну конечно, дорогой сосед, когда захотите.

– И даже если выиграю?

Губы толстяка, сидевшего за столом, расползлись в усмешке. Он переглянулся с сидевшим напротив брюнетом: похоже, что на удочку попался типичный фраер.

– Конечно-конечно, именно если выиграете, дорогой сосед, – сладко заблеял плюгавый.

– Ну так и быть. – Штайнер сел за стол. Толстяк перетасовал колоду и сдал. Штайнер выиграл несколько шиллингов.

Тасуя колоду, он ощупал края карт. Потом снова смешал карты, снял для себя на том месте, где почувствовал неровность, заказал стакан сливовицы, заглянул при этом незаметно под верхнюю часть колоды и увидел, что края слегка срезаны у королей. Потом он снова тщательно перетасовал колоду и сдал.

Через четверть часа он выиграл около тридцати шиллингов.

– Очень хорошо, – заблеял плюгавый. – Вы не хотите несколько увеличить ставки?

Штайнер кивнул. Он выиграл опять. Потом сдавал толстяк. У него были розовые ладошки, которые, собственно, были слишком малы для трюка с дамами. Но Штайнер видел, что, несмотря на это, он проделал трюк очень ловко. Он раскрыл свои карты. У него были три дамы.

– Сколько вам? – спросил толстяк, жуя сигарету.

– Четыре, – сказал Штайнер. Он заметил, что толстяк смешался, так как он имел бы право прикупить еще только две карты. Толстяк сдал ему четыре карты. Штайнер увидел, что первая из них и была недостающей четвертой дамой.

Теперь у него, конечно, не было игры, и он бросил карты на стол:

– Черт возьми! Пролетел!

Остальные трое переглянулись и тоже сосредоточились.

Штайнер знал, что он может что-нибудь сделать, только когда сдает сам. Таким образом, его шансы были один к трем. Карманник был прав. Надо было действовать быстро, пока они не сориентировались.

Он проделал трюк с тузом, но только в простом варианте. Плюгавый играл против него и проиграл. Штайнер взглянул на часы.

– Мне нужно идти. Последний кон.

– Ну что вы, сосед! – заблеял маленький. Двое других молчали.

Следующий раз у Штайнера в первом же прикупе оказались четыре дамы. Он взял еще одну карту из колоды. Девятка. Волосатый брюнет прикупил две. Штайнер видел, что плюгавый подал ее снизу тренированным движением руки. Он понял, в чем дело, но, несмотря на это, довел ставку до двадцати шиллингов и только потом сдался. Брюнет пронзил его взглядом и снял банк.

– Какая же у вас карта? – заблеял плюгавый и быстро перевернул карты Штайнера. – Четыре дамы! И вы пасуете, несчастный? Деньги сами шли вам в руки! А что было у вас? – спросил он брюнета.

– Три короля, – ответил тот с кислой миной.

– Вот видите! Видите! Вы бы выиграли, сосед! А сколько бы вы поставили с тремя королями?

– С тремя королями я бы поставил целое состояние, – ответил брюнет с угрюмым видом.

– Я прозевал, – сказал Штайнер. – Думал, у меня только три дамы. Принял даму за валета.

– Ну и ну!

Брюнет раздал карты. Штайнеру достались три короля, а четвертого он прикупил. Он увеличил ставку на пятнадцать шиллингов и стал следить.

Маленький с шумом втянул воздух. Штайнер выиграл почти девяносто шиллингов, а оставалось еще только две игры.

– Что у вас было, сосед? – Плюгавый быстро попытался перевернуть карты. Штайнер отодвинул его руку.

– Здесь такая мода? – спросил он.

– Ну, извините. Любопытно ведь.

В следующей игре Штайнер проиграл восемь шиллингов. Большего он не мог себе позволить. Потом он взял карты и смешал. Он был очень внимателен и положил королей под колоду, чтобы можно было подсунуть их толстяку снизу. Это удалось. Для видимости брюнет тоже поднял ставки, толстяк потребовал еще одну карту. Штайнер сдал ему последнего короля. Толстяк шмыгнул носом и обменялся взглядом с брюнетом. Этот момент Штайнер использовал для трюка с тузами. Он отбросил три свои карты и взял себе два последних туза, которые теперь лежали сверху.

Толстяк начал торговаться.

Штайнер выложил свои карты и, колеблясь, слегка повысил ставку.

Брюнет удвоил. На ста десяти шиллингах он спасовал. Толстяк довел игру до ста пятидесяти. Штайнер держался. Он не был совершенно уверен в успехе. Он знал, что у толстяка четыре короля. Но он не знал, какая у него последняя карта. Если это джокер – Штайнер проиграл. Плюгавый ерзал на стуле.

– Можно посмотреть? – Он хотел заглянуть в карты Штайнера.

– Нет. – Штайнер положил руку на свои карты. Его поразила эта наивная наглость. Плюгавый немедленно телеграфировал бы толстяку движением ноги, какая у Штайнера карта. Толстяк начал нервничать. Штайнер был до сих пор весьма осторожен и спокоен, следовательно, у него наверняка должна быть очень мощная карта. Штайнер заметил беспокойство партнера и начал повышать ставки. На ста восьмидесяти шиллингах толстяк раскрылся. Он выложил своих четырех королей. Штайнер вздохнул и бросил на стол свои четыре туза.

Плюгавый присвистнул. Потом, когда Штайнер прятал в карман деньги, стало очень тихо.

– Мы играем еще один кон, – жестко сказал брюнет.

– Весьма сожалею, – сказал Штайнер.

– Мы играем еще один кон, – повторил брюнет и поднял подбородок.

Штайнер встал.

– В следующий раз.

Он подошел к стойке и расплатился. Потом передал хозяину сложенный стошиллинговый билет.

– Пожалуйста, передайте это Фреду.

Хозяин изумленно поднял брови.

– Фреду?

– Да.

– Хорошо. – Хозяин ухмыльнулся. – Попались, голубчики! Хотели поймать кильку, а нарвались на акулу.

Трое голубчиков стояли у двери.

– Мы играем еще один кон, – сказал брюнет и загородил выход.

Штайнер взглянул на него.

– Так не пойдет, сосед! – заблеял плюгавый. – Исключено, сэр!

– Я думаю, волноваться не следует, – сказал Штайнер. – На войне как на войне. Надо уметь иногда проигрывать.

– Нет, – сказал брюнет. – Мы играем еще один кон.

– Или вы вернете, что выиграли, – прибавил толстяк.

Штайнер покачал головой.

– Это была честная игра, – сказал он с иронической улыбкой. – Вы знаете, чего хотели, и я знал, чего хотел. Всего хорошего.

Он попытался пройти между брюнетом и плюгавым. При этом он почувствовал, как напряглись мускулы брюнета.

В этот момент появился хозяин.

– Прошу не устраивать скандала в моем заведении, господа!

– Я и не хочу скандала, – сказал Штайнер. – Я хочу уйти.

– Мы идем с вами, – сказал брюнет.

Плюгавый и брюнет прошли вперед, за ними Штайнер, а следом за ним толстяк. Штайнер знал, что опасен только брюнет. Не надо было пропускать его вперед. Проходя в дверь, Штайнер отступил назад, пнул толстяка ногой в живот и изо всех сил, как молотом, ударил брюнета кулаком в затылок. Брюнет покачнулся и упал на шедшего впереди плюгавого. Одним прыжком Штайнер выскочил из пивной и бросился бежать по улице, прежде чем его противники успели опомниться. Он знал, что в этом был его единственный шанс, так как на улице он один ничего не смог бы поделать против трех. Он услышал крик и оглянулся на бегу – но никто не преследовал его. Они были слишком ошеломлены.

Он пошел медленнее и скоро очутился на более оживленных улицах. Перед одной из зеркальных витрин он остановился. «Мошенник и шулер», – подумал он. Но половина паспорта уже есть… Он кивнул своему отражению и пошел дальше.

V

Керн сидел на стене старого еврейского кладбища и при свете уличного фонаря пересчитывал свои деньги. Целый день он торговал в районе горы Святого Креста. Это был бедный квартал, но Керн знал, что бедность милосердна и не зовет полицию. Он заработал тридцать восемь крон. Это был хороший день.

Он сунул деньги в карман и стал разбирать надпись на старой могильной плите, косо прислоненной к стене напротив него. Наконец ему это удалось. «Высокоученый рабби Израэль Лёв, почивший в незапамятные времена, – торжественно провозгласил Керн, обращаясь к горсти сгнивших костей под надгробием. – Что, по-твоему, мне сейчас делать: успокоиться и идти домой или попытаться заработать пятьдесят крон? – Он вынул монету в пять крон. – Тебе это довольно безразлично. Тебе это в общем все равно, а, старина? Тогда спросим оракула эмигрантов – случай. Орел – иду домой, решка – торгую дальше. – Он высоко подбросил монету и поймал ее на лету. Она выпала из ладони и покатилась в траву. Керн залез под стену и осторожно поднял ее. – Решка! На твоей могиле! Итак, ты сам подаешь мне мудрый совет: работа! Ну что же, последуем ему!» – Он вошел в ближайший дом, словно собирался брать штурмом крепость.

На первом этаже никто не открыл. Керн немного подождал, потом поднялся этажом выше. На втором этаже вышла хорошенькая горничная. Она посмотрела на его папку, скривила губы и молча закрыла дверь.

Керн поднялся на третий этаж. После второго звонка в дверях появился мужчина в распахнутой жилетке. Едва Керн раскрыл рот, как тот возмущенно перебил его:

– Туалетная вода? Духи? Какая наглость! Вы что, не умеете читать? Мне, именно мне, главному торговому агенту фирмы «Лео-Парфюм», вы смеете предлагать вашу мерзость? Вон! – Он захлопнул дверь.

Керн зажег спичку и внимательно изучил медную табличку на двери. Действительно, Иосиф Шимек сам торговал оптом духами, туалетной водой и мылом. Керн покачал головой. «Рабби Израэль Лёв, – пробормотал он. – Что это значит? Может быть, мы не поняли друг друга?»

Он позвонил на третьем этаже. Ему открыла приветливая полная женщина.

– Ну, войдите же, – сказала она, добродушно посмотрев на него. – Вы немец, не так ли? Беженец? Ну, войдите!

Керн последовал за ней в кухню.

– Садитесь, – сказала женщина. – Вы не устали?

– Не очень.

Первый раз в Праге ему предлагали стул. Он воспользовался редкой возможностью и сел. «Извини, рабби, – подумал он, – я поторопился с выводами. Ты прости меня, рабби Израэль, я еще молод». Он раскрыл свою папку.

Толстая женщина стояла перед ним, скрестив руки на животе и ласково глядя на него.

– Это духи? – спросила она и показала на маленький флакон.

– Да. – Собственно, Керн ожидал, что она заинтересуется мылом. Он поднял флакон, как драгоценный камень. – Это знаменитый «Фарр» фирмы Керн. Нечто исключительное! Не то что щелок, который производит фирма «Лео». Как раз под вами внизу живет их представитель г-н Шимек, знаете?

– Так-так…

Керн открыл флакон и дал женщине понюхать. Потом он вытащил пробку и мазнул по жирной руке.

– Попробуйте сами.

Женщина обнюхала руку и кивнула.

– Кажется, хорошие. У вас только такие маленькие флакончики?

– Вот небольшие. Есть еще один, очень большой. Вот. Он стоит всего сорок крон.

– Ничего. Этот большой подойдет, я его беру.

Керн не верил своим ушам. Восемнадцать крон чистой прибыли.

– Если вы берете большой флакон, то я бесплатно даю кусок миндального мыла, – заявил он в восторге.

– Прекрасно, мыло всегда пригодится. – Женщина взяла флакон и мыло и ушла в соседнюю комнату.

Керн между тем снова упаковал свои вещи. Из приоткрытой двери шел запах вареного мяса. Он решил устроить себе сегодня роскошный ужин. Суп в столовой на Венцельсплатц не насыщал.

Женщина вернулась.

– Ну, большое спасибо и до свиданья, – сказала она приветливо. – Вот вам бутерброд на дорогу!

– Спасибо. – Керн остановился и ждал.

– Еще что-нибудь? – спросила женщина.

– Да, конечно. – Керн засмеялся. – Вы еще не отдали мне денег.

– Деньги? Какие деньги?

– Сорок крон, – сказал пораженный Керн.

– Ах так! Антон! – крикнула женщина в соседнюю комнату. – Пойди-ка сюда! Здесь один требует денег!

Из соседней комнаты вышел мужчина в подтяжках. Он утирал усы и жевал. Керн увидел под пропотевшей рубашкой брюки с лампасами, и в нем вдруг шевельнулось дурное предчувствие.

– Деньги? – хрипло спросил мужчина, ковыряя в ухе.

– Сорок крон, – ответил Керн. – Но лучше отдайте мне мой флакон, если это для вас слишком дорого. А мыло можете оставить.

– Так-так! – Мужчина подошел ближе. От него пахло застарелым потом и вареной свиной требухой. – Пойди-ка сюда, голубчик! – Он открыл дверь в соседнюю комнату. – Знаешь, что это такое? – Он показал на форменный китель, висевший на стуле. – Одеть это и пойти с тобой в полицию?

Керн сделал шаг назад. Он уже видел себя в тюрьме, приговоренного на две недели за спекуляцию.

– У меня есть разрешение на жительство, – сказал он так равнодушно, как только смог. – Я могу вам показать.

– Покажи-ка мне лучше твое разрешение на работу, – возразил мужчина и уставился на Керна.

– Оно в отеле.

– Можем пойти и в отель. Или лучше оставишь флакон в подарок?

– Берите, – Керн оглянулся на дверь.

– Возьмите же ваш бутерброд, – сказала женщина с широкой улыбкой.

– Благодарю, не нужно, – Керн открыл дверь.

– Поглядите на него! Вот неблагодарный!

Керн захлопнул за собой дверь и бросился бежать вниз по лестнице.

Он не слышал громоподобного хохота, раздавшегося ему вслед.

– Великолепно, Антон! – заливалась смехом женщина. – Ты видел, как он улепетывал? Словно его ужалило в зад. Еще быстрее, чем тот старый жид, что приходил сегодня после обеда. Тот принял тебя прямо за капитана полиции и думал, что его уже посадили.

Антон самодовольно ухмыльнулся.

– Они все боятся униформы, будь она хоть на почтальоне! Так лучше для нас! Мы кое-что имеем с эмигрантов, а? – Он схватил женщину за грудь.

– Духи хорошие, – она прижалась к нему. – Лучше, чем тот шампунь, который продавал старый жид.

Антон подтянул брюки.

– Ну так подушись сегодня вечером; буду спать с графиней. Там, в кастрюле, есть еще мясо?

Керн стоял на улице. «Рабби Израэль Лёв, – обращался он довольно жалобно в направлении кладбища. – Вы посадили меня в галошу, рабби. Сорок крон. Даже сорок три с мылом. Двадцать четыре кроны чистого убытка».

Он вернулся в отель.

– Меня никто не спрашивал? – спросил он портье.

Тот покачал головой.

– Никто.

– Точно?

– Точно. Никто. Даже президент Чехословакии.

– Ну, этого я и не жду, – сказал Керн.

Он поднялся по лестнице. Странно, что он ничего не услышал об отце. Может быть, он и правда не заходил; или его за это время схватила полиция. Он решил подождать несколько дней и потом еще раз зайти на квартиру госпожи Эковской.

Наверху в своем номере он увидел человека, который кричал ночью. Его звали Рабе. Он как раз раздевался.

– Вы собираетесь ложиться? – спросил Керн. – Еще нет девяти.

Рабе кивнул.

– Это для меня самое разумное. Тогда я сплю до двенадцати. В двенадцать я вскакиваю. Каждую ночь. Они обычно приходили в полночь, когда брали нас на допрос из карцера. Потом я сажусь к окну на два часа. А после принимаю снотворное. Так я прекрасно выхожу из положения.

Он поставил около кровати стакан воды.

– Знаете, что меня лучше всего успокаивает, когда я сижу по ночам у окна? Я читаю себе стихи. Старые стихи, знакомые с детства.

– Стихи? – удивленно спросил Керн.

– Да, совсем простые. Например, это, которое по вечерам поют ребятишкам.

 
Я устал, в постель пора,
Спят все дети до утра.
Отче наш, ты не сердись,
Над кроваткою склонись.
 
 
Если я в чем виноват,
Отведи свой строгий взгляд.
Кровь Христова, Божий храм
Все грехи отпустят нам.
 

Он стоял в белом нижнем белье посреди полутемной комнаты, похожий на усталое доброе привидение, и медленно монотонным голосом произносил слова колыбельной песни, устремив погасшие глаза в ночь за окном.

– Это успокаивает меня, – повторил он и улыбнулся. – Не знаю почему, но это успокаивает.

– Может быть, – сказал Керн.

– Это звучит странно, но это действительно меня успокаивает. Я чувствую себя так, словно я где-нибудь дома.

Керну стало не по себе. Он почувствовал, как у него побежали по телу мурашки.

– Я не знаю наизусть никаких стихов, – сказал он. – Я все забыл. Мне кажется, что прошла вечность с тех пор, как я ходил в школу.

– Я тоже забыл. Но теперь вдруг я могу все вспомнить.

Керн кивнул. Он встал. Ему захотелось уйти из комнаты. Рабе тогда заснет, и ему, Керну, не нужно будет о нем думать.

– Если бы только знать, что делать вечером! – сказал он.

– Вечером всегда мерзко. Читать мне давно уже нечего. Сидеть внизу и в сотый раз говорить о том, как прекрасно было в Германии и когда все это кончится, у меня нет охоты. – Рабе сел на кровати. – Идите в кино. Это самый лучший способ убить вечер. Хотя потом и не помнишь, что видел, но по крайней мере ни о чем не думаешь, пока смотришь.

Он снял носки. Керн задумчиво смотрел на него.

– Кино, – сказал он. Он подумал, что можно пригласить девушку из соседнего номера. – Вы знаете кого-нибудь здесь в отеле? – спросил он.

Рабе повесил носки на стул и пошевелил голыми пальцами.

– Кое-кого. А что? – Он смотрел на свои пальцы так, словно никогда их прежде не видел.

– Кто живет в соседнем номере?

Рабе подумал.

– Там живет старая Шимановская. До войны она была знаменитой актрисой.

– Нет, не она.

– Он имеет в виду красивую молодую девушку, – сказал человек в очках, третий жилец в номере. Он уже несколько минут стоял в дверях и слушал. Его звали Мариль, и он был раньше депутатом парламента. – Не так ли, мой юный донжуан?

Керн покраснел.

– Странно, – продолжал Мариль. – Самые естественные вещи заставляют человека краснеть. Низости – никогда. Как дела, Керн?

– Катастрофически плохо. Я потерял наличные деньги.

– Ну, тогда истратьте еще. Это лучший способ избежать комплекса.

– Я и собираюсь, – сказал Керн. – Хочу пойти в кино.

– Браво. Как я понимаю, с Рут Голланд, судя по вашим осторожным расспросам.

– Я не знаю. Я с ней не знаком.

– Мы не знакомы с большинством людей. Когда-то надо начинать. Смелее, Керн. Отвага – лучшее украшение молодости.

– Вы думаете, она пойдет со мной?

– Конечно. Это одно из преимуществ нашей собачьей жизни. Испытывая постоянно страх и скуку, мы бываем благодарны, если нас отвлекают. Отбросьте ложный стыд!

– Идите в «Риальто», – сказал Рабе из постели. – Там идет «Марокко». Я заметил, что чем дальше страна, тем больше это отвлекает.

– Марокко – это всегда хорошо, – заявил Мариль. – В том числе и для молодых девушек.

Рабе, вздыхая, забрался под одеяло.

– Иногда мне хочется заснуть и проснуться через десять лет.

– И оказаться на десять лет старше?

Рабе посмотрел на него.

– Нет, – сказал он. – Ведь тогда мои дети уже стали бы взрослыми.

Керн постучал в дверь соседнего номера. Оттуда что-то ответили. Он открыл дверь и остановился как вкопанный. На него смотрела Шимановская. У нее были совиные глаза, затянутые пленкой. Тяжелые морщины, покрытые слоем белой пудры, напоминали гористый снежный ландшафт. Черные глаза казались двумя глубокими ямами в снегу. Она уставилась на Керна с таким видом, словно хотела вцепиться когтями ему в лицо. В руках она держала кроваво-красную шаль, в которой торчало несколько спиц. Вдруг ее лицо исказилось. Керн уже думал, что сейчас она бросится на него, но вдруг что-то вроде улыбки проскользнуло в ее чертах.

– Что вам угодно, мой юный друг? – спросила она низким патетичным театральным голосом.

– Я хотел бы поговорить с фрейлейн Голланд.

Улыбку как будто стерли.

– Ах так. – Шимановская бросила на Керна подозрительный взгляд и начала энергично стучать спицами.

Рут Голланд сидела на кровати и читала. Керн увидел, что это была та самая кровать, около которой он стоял ночью. Ему вдруг стало жарко.

– Могу я вас кое о чем спросить? – сказал он.

Девушка встала и вышла с ним в коридор. Шимановская фыркнула им вслед, как раненая лошадь.

– Я хотел вас спросить, не пойдете ли вы со мной в кино, – сказал Керн, когда они вышли. – У меня два билета, – солгал он. Рут Голланд посмотрела на него. – Или вы заняты? Если вы не можете… – Она покачала головой.

– Нет, я не занята.

– Тогда пойдемте! Зачем сидеть целый вечер в комнате?

– Я уже привыкла.

– Тем хуже. Я не смог бы выдержать и двух минут. Я думал, она меня проглотит.

Девушка засмеялась. Она вдруг показалась Керну совсем ребенком.

– У Шимановской только вид такой. Она добрая.

– Может быть, но по ней не скажешь. Сеанс через четверть часа. Пойдем?

– Хорошо, – сказала Рут Голланд, будто она решилась на что-то серьезное.

У кассы Керн быстро прошел вперед.

– Одну минуту, я только заберу билеты. Они отложены.

Он купил два билета, надеясь, что она ничего не заметит. Но ему было уже все равно – главное, что она сидела рядом с ним.

Свет погас. На экране появилась экзотическая Касба фон Марракеш, пронизанная солнцем, блеснула пустыня, и монотонный звук флейт и тамбуринов задрожал в горячей африканской ночи.

Рут Голланд откинулась на спинку кресла. Музыка обрушилась на нее как теплый дождь – теплый монотонный дождь, из которого всплыло мучительное воспоминание.

Она стояла на Бургграбек в Нюрнберге. Был апрель. Перед ней в темноте стоял студент Герберт Биллинг с помятой газетой в руке.

– Ты понимаешь, о чем я говорю, Рут?

– Да, я понимаю, Герберт! Это легко понять.

Биллинг нервно развернул номер «Штюрмера».

– Мое имя в газете. Я – позорю расу. Я – еврейский холуй. Все пропало, ты понимаешь?

– Да, Герберт.

– Интересно, как я выберусь из этой истории. На карту поставлена вся моя карьера. В газете, которую все читают, ты понимаешь?

– Да, Герберт. В газете есть и мое имя.

– Это другое дело! Тебе-то что? Ты все равно исключена из университета.

– Ты прав, Герберт.

– Значит, конец, да? Мы расходимся и не имеем больше ничего общего.

– Ничего. Ну, всего хорошего. – Она повернулась и пошла прочь.

– Подожди… Рут… Послушай же… Одну минуту.

Она остановилась. Он подошел к ней. Его лицо было так близко, что она слышала в темноте его дыхание.

– Послушай, – сказал он. – Куда ты теперь?

– Домой.

– Так сразу. – Он задышал еще чаще. – Ведь мы обо всем договорились, да? Ну и хорошо. Но ты могла бы… мы могли бы… как раз сегодня вечером у меня не будет никого дома, понимаешь, и нас бы никто не увидел. – Он схватил ее за руку. – Мы не должны так расставаться, то есть так… формально, мы могли бы еще один раз…

– Уходи, – сказала она. – Скорее.

– Но будь же разумной, Рут, – он обнял ее за плечи.

Она увидела красивое лицо, которое она любила и которому беззаветно доверяла. Потом она ударила его по лицу.

– Уходи! – закричала она, задыхаясь от хлынувших слез. – Уходи!

Биллинг отшатнулся.

– Что? Бить? Бить меня? Ты, грязная еврейская свинья, смеешь меня бить?

Он сделал вид, что хочет броситься на нее.

– Уходи! – закричала она пронзительно.

Он оглянулся.

– Заткнись, – прошипел он. – Хочешь натравить на меня людей? Очень на тебя похоже! Я уйду. Конечно, я уйду! Слава богу, что я от тебя отделался!

«Quand l’amour meurt»[8]8
  Когда умирает любовь (фр.).


[Закрыть], – пела женщина на экране. Ее глубокий голос пробивался сквозь дым шумного марокканского кафе. Рут Голланд потерла лоб рукой.

По сравнению с этим все остальное было мелочь. Страх родственников, у которых она жила… настойчивые напоминания дяди об отъезде (он боялся, что его втянут в эту историю)… анонимное письмо, где было сказано, что если она не уберется в три дня, то за то, что она позорит расу, ей остригут волосы, повесят на грудь и спину плакат и провезут по всему городу… прощание с могилой матери… дождливое утро перед памятником жертвам войны, с которого была счищена еврейская фамилия ее отца, погибшего в 1916 году во Фландрии… и потом спешный отъезд в Прагу. Она бежала через границу одна, не имея с собой ничего, кроме нескольких драгоценностей матери.

На экране снова зазвучали флейты и тамбурины. Их заглушал марш Иностранного легиона – торопливые призывы кларнетов, обращенные к уходящим в пустыню ротам легионеров – солдат без родины и отечества.

Керн наклонился к Рут.

– Вам нравится?

– Да…

Он вытащил из папки и вложил ей в руку маленький плоский флакон.

– Одеколон, – прошептал он. – Здесь жарко. Может быть, это освежит вас немного.

– Спасибо.

Она налила на руку несколько капель. Керн не видел, что на ее глазах вдруг выступили слезы.

– Спасибо, – сказала она еще раз.

Штайнер уже во второй раз ждал в «Алебарде». Он дал официанту пять шиллингов и заказал кофе.

– Позвонить? – спросил официант.

Штайнер кивнул. Он несколько раз с переменным успехом играл в разных заведениях, и теперь у него было около пятисот шиллингов.